Читать книгу Суждения о науке и искусстве - Леонардо да Винчи - Страница 4

Можно представить, как расстроена живопись тем, что не находится ей места в числе свободных искусств! Ведь она – истинная дочь природы и осуществляется наиболее достойным чувством. Поэтому глубоко неправы писатели, оставляющие живопись за рамками свободных искусств, ибо охватывает она не только творения природы, но и бесконечно многие явления и понятия, которых природа не создавала никогда.

* * *

Так как писатели никогда не собирали сведений о живописной науке, им было неподвластно изучение ее частей и подразделений; сама же она практически не выражает своих целей в словах и из-за человеческого невежества остается вне названных мною наук, но не теряет при этом своей божественности! Не без причины писатели не облагораживали живопись и не восхваляли ее, ибо она сама себя облагораживает, без помощи со стороны. Точно так же, как делают это совершенные творения природы. И если живописцы не свели живопись к науке, не описали ее правилами – в этом нет ее вины. Живопись не становится менее благородной от того, что лишь малая часть живописцев может быть сведущей в литературе, ведь у них нет времени учиться этому. Мы ведь не говорим, что свойства трав, цветов, деревьев и камней не существуют, только потому, что люди еще не изучили какие-то из них? Нет, конечно же. Цветы, травы и скалы благородны сами по себе, вне зависимости от человеческого языка и письменности.

* * *

Мы говорим, что та наука полезнее, плоды которой наиболее удобны для описания, обобщения и передачи; а менее полезна та, которая менее удобна для сообщения.

Живопись вполне способна передать свои результаты многим и многим поколениям Вселенной, так как результат ее – итог зрительной способности. У нее иной путь к общему чувству: не через ухо, а через зрение. Поэтому ей не нужны толкователи в лице различных языков, она непосредственно разговаривает с родом человеческим и удовлетворяет его чувства так же, как творения самой природы. Более того, не только на представителей рода человеческого оказывает влияние живопись. Описан случай с одной картиной, изображавшей отца семейства. К ней не только жались маленькие дети этого человека, но и ластились собака и кошка, жившие в этом доме. Изумительное зрелище!

Живопись представляет творения природы нашим чувствам гораздо более достоверно и истинно, чем письмена и буквы; но буквы представляют слова более верно, нежели живопись. Можно сказать, что более удивительна та наука, которая представляет творения природы, чем та, которая представляет творения творца. А сотворенное творцом – по сути своей творение людей, как, например, слова. Именно такова поэзия и подобные ей явления, созданные благодаря человеческому языку.

Живопись для Леонардо да Винчи, бесспорно, самое высокое и самое говорящее искусство («Дама с горностаем», ок. 1489–1490 гг.)

* * *

Науки, основанные на подражании и копировании, дают возможность ученику стать равным творцу и также произвести на свет свои плоды. Эти науки полезны для того, кто подражает, но их можно поставить ниже тех, которые не могут быть оставлены по наследству, как обычные блага. И живопись среди таких превосходных наук является первой. Невозможно научить живописи того, у кого нет природной склонности, тогда как в математических науках, например, ученик усвоит то, что прочтет ему учитель.

Живопись нельзя копировать, как письмена, где копия полностью повторяет оригинал. С нее невозможно сделать слепок, в отличие от скульптуры, где копия может быть полным повторением оригинала. Живопись не дает возможности бесконечного числа повторений, как печатная книга. Она всегда благородна, она дарует славу своему создателю, она всегда единственна в своем роде и не порождает собственных копий, равноценных самой себе. Именно поэтому она превосходит все прочие науки.

Самые могущественные владыки Востока выходят к подданным в покрывалах, закрываясь от любопытных взглядов, – они считают, что их слава и величие много потеряют от оглашения и явности их присутствия. Картины, изображающие богов, часто держат под покровами, которые сами по себе являются сокровищами высочайшей ценности. И когда снимается покров – устраивается грандиозное представление с торжественными песнопениями и музыкой, а огромные толпы народа в экстазе бросаются ниц перед священным изображением, молясь ему так, как если бы перед ними находилось само божество во всем своем блеске! Ни в одной другой науке, ни с одним другим человеческим творением такого не происходит.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/5/5a/Leonardo_Da_Vinci_-_Madonna_Benois.jpg

«Мадонна Бенуа». 1478–1480 гг.

Вы можете сказать: «Но это заслуга не живописца, а самого изображенного предмета! В описанном случае люди поклоняются не искусству художника, а священному образу!»

Но если это так, почему люди не удовлетворяют свою душу, просто молясь в собственном доме или постели? Почему они отправляются в паломничество к живописным святыням, подчас подвергая себя опасности? Кто же побуждает их к этому? Конечно, делает это в первую очередь наглядный образ, с которым не могут сравниться никакие проповеди и писания. И, наверное, само божество с любовью относится к хорошей картине и любит того, кто почитает ее. А также более охотно принимает поклонение в таком образе, нежели в других, его описывающих формах, и оказывает милость, и дарует спасение.

* * *

Царство живописи – поверхность, цвет и фигура всех предметов, которые создает природа. Философия же проникает внутрь этих тел и изучает их свойства. Но, несмотря на свою глубину, философия не может открыть ту истину, которую постигает художник, работающий с внешними признаками этих тел: глаз не так склонен ошибаться, как разум.

* * *

Презирая живопись, которая одна может полностью подражать всем творениям природы, мы презираем и философию, и мышление, и разум, и чувства; ведь она рассматривает все виды и качества форм: море, деревья, животных, цветы и травы – все то, что осияно светом и имеет тень. И живопись мы можем назвать высшей наукой и законной дочерью природы, так как рождена она именно ею. Хотя еще вернее будет назвать живопись внучкой природы, так как природа родила все видимые вещи, а от них уже появилась на свет живопись. Так давайте же справедливо назовем живопись внучкой природы и родственницей самого Бога!

* * *

Все части астрологии – порождение зрительных линий и перспективы, а последняя является дочерью живописи. Ведь живописец в силу своих способностей и в силу особенностей искусства своего произвел перспективу на свет; и астрология не может существовать без линий. В этих линиях заключены все созданные природой тела, и без них не может существовать в том числе и искусство геометрии.

Геометрия сводит любую поверхность, ограниченную линией, к фигуре квадрата, а каждое тело – к фигуре куба. Арифметика делает все то же самое с кубическими и квадратными корнями. Но обе эти науки властны только над прерывными и непрерывными количествами. Качество же – красота творений природы и многообразие мира – им неподвластно.

* * *

Человеческий глаз на соответствующем расстоянии и в соответствующей среде ошибается меньше, чем другие чувства. Ведь он видит в направлении прямых линий, которые образуют пирамиду с объектом в основании, и доводит изображение объекта до нашего разума, как я собираюсь доказать. В отличие от глаза, ухо может сильно ошибаться в определении расстояний до объектов и в их расположении, потому что образы до него доходят в сильно искаженном виде, благодаря отражению. Часто бывает так, что нашему уху далекое кажется ближе, чем расположенное рядом, просто из-за длины и особенностей пути, по которым проходит образ.

Еще меньше можно доверять обонянию, которое доводит до нас запахи. Ну а вкус и осязание дают возможность судить только о результатах прикосновения!

Секреты перспективы на полотнах да Винчи много раз становились темой отдельных исследований («Мадонна в скалах», 80-е гг. XV в.)

* * *

Любое живое существо испытает больший ущерб от потери зрения, чем от потери слуха. Во-первых, зрение помогает отыскивать еду, необходимую всем живым существам, во-вторых, благодаря зрению мы постигаем прекрасное, видим красоту окружающего мира и в первую очередь тех вещей, которые даруют нам любовь. Слепой от рождения человек не может постичь слухом то, что дало бы ему зрение, так как он никогда не знал, что такое красота. При помощи слуха он может постичь только звуки и услышать разговор других людей, в котором звучат названия вещей, которые его окружают.

Можно жить, не зная этих названий, ведь глухие от природы люди, которые не могут также и говорить, объясняются, к примеру, посредством рисунков.

Здесь мне опять могут возразить, мол, зрение мешает тонкому проникновению в суть вещей, мешает духовному познанию (ведь один философ даже лишил себя зрения, чтобы не быть предвзятым!). Но на это можно ответить, что глаз господствует над чувствами и выполняет свою основную задачу, препятствуя путаным и лживым рассуждениям, не основанным на очевидном: в таких рассуждениях всегда ведутся споры с криком и дракой. И если философ лишает себя глаз, чтобы ничего не отвлекало его от возвышенных рассуждений, такой поступок просто глуп. Зажмурь глаза, если впадаешь в неистовство от невозможности духовного поиска, и держи их закрытыми до того, пока не иссякнет сомнение твое само собою. Но сумасшедшим был упомянутый философ, безумны были его рассуждения, и глупо было добровольно лишать себя зрения.

* * *

Благодаря глазу мы созерцаем красоту Вселенной. Он настолько прекрасен как творение, что, если мы лишаемся его, мы тем самым лишаем себя представления о том, как выглядят самые прекрасные творения природы. Их вид удовлетворяет нашу душу, выпуская ее из мрачной тюрьмы, где уже нет надежды увидеть солнце и всю красоту окружающего мира. И кто лишает себя зрения, тот заточает себя в тюрьму добровольно. Так неужели мы захотим сделать тьму вечной спутницей своей жизни?

Конечно, многие предпочтут потерять слух или обоняние, а не зрение, хотя такие потери тоже чувствительны, ведь потеря слуха, например, влечет за собой потерю всех наук, основанных на слове. Но только потеря зрения влечет за собой утрату всей красоты мира.

* * *

Живописцу подвластно многое. Если он желает увидеть нечто прекрасное, воплощающее любовь и красоту, он сам может породить эти вещи. Если же он вдруг захочет увидеть что-то уродливое, или забавное, или даже жалкое и отталкивающее, то и здесь он является полным властелином. Он может породить оазисы в пустыне, тень во время жары, теплые места во время холода. Если он захочет – создаст высокие горные вершины и бескрайние поля, море и долины, глубокие ущелья и живописные побережья. Все, что существует во Вселенной как предмет и как воображаемый объект, он волен сначала создать в своей душе, а затем, при помощи своих удивительных рук, перенести придуманное на холст. Он может создать такую же гармонию, которую образуют природные предметы.

* * *

Глаза мы называем окнами души. Именно благодаря глазам чувства наиболее достоверно, в наибольшем богатстве и великолепии, представляют нам творения природы. Ухо же является вторым по значимости – оно лишь довольствуется рассказами о том, что может видеть глаз. И если бы поэты, математики, историографы не видели своими глазами те вещи, которые они описывают, они не могли бы описать их при помощи письменных знаков.

Если ты, поэт, рассказываешь историю при помощи букв и слов, то живописец при помощи красок и кисти сделает ее более живой и понятной. Если живопись – немая поэзия, как говорят некоторые, то почему бы не назвать поэзию слепой живописью? И кто более несчастен – слепой или немой?

Если поэт так же свободен в средствах выражения, как живописец, то его идеи все равно не доставят людям такого удовольствия и такой ясности, как картины. Ведь если поэзия описывает словами фигуры, формы и местности, то живописец создает их непосредственные образы. Теперь ответьте сами себе на вопрос, что вам ближе – имя человека или его образ, его обличие? Имя человека может быть разным в зависимости от того, в каком доме или в какой стране он находится, а внешний облик его изменяет только смерть. Поэт служит разуму при помощи уха и слуха, живописец – при помощи глаза и зрения, более достойного, более высокого чувства.

Давайте представим: вот хороший живописец изобразил великую битву, а даровитый поэт также описал некое сражение. И картина, и поэма были выставлены рядом. Где будет больше зрителей? Где откроется самое горячее обсуждение? Где будет больше истолкований и больше горячности души? Что удовлетворит людей больше – картина или поэма?

Конечно, картина понравится больше и привлечет быстрее.

Напиши имя Божье на стене и размести рядом божественный образ – что будут почитать более? Очевиден ответ на этот вопрос. Если живопись включает в себя все формы природы, то у поэзии есть только названия. Они не так всеобъемлющи, как формы.

Найди поэта, который опишет прелести женщины влюбленному в нее мужчине, и найди живописца, который изобразит ее же, – и ты увидишь, куда склонится влюбленный, – он обратится к живописному образу.

…Вы поместили живопись среди механических ремесел. Но если бы живописцы, которые не склонны восхвалять собственные произведения, поставили перед собой цель придумать определение для живописи, она никогда не получила бы такое низкое имя. Если вы считаете, что живопись – механическое ремесло, ибо выполняется она руками, вспомним, что руки изображают то, что находится в области фантазии. А ведь писатели посредством пера и рук также изображают рожденные фантазией образы! Если же мы назовем живопись механическим ремеслом потому, что делается она за плату, – это тоже ошибка, ведь разве не пишете вы что-либо за деньги? Разве создадите вы хоть одно произведение бесплатно? Я отнюдь не порицаю это, ведь всякий труд достоин того, чтобы быть оплаченным.

Поэт может сказать: «Я создам нечто великое». Но ведь то же самое может заявить и живописец! Если вы скажете, что поэзия долговечна, я возражу вам, что творения того, кто делает посуду, могут быть долговечны еще более, превосходя и произведения поэзии, и шедевры живописи. Так что же, котлы выше произведений искусства?

Памятуя наши рассуждения о природе и живописи, мы можем в отношении искусства называться внуками Бога. Поэзия относится к философии морали, живопись – к философии природы. Первая описывает процессы сознания, вторая рассматривает сознание в движении. Поэзия пугает адскими выдумками, живопись может в этом преуспеть не меньше, а, скорее всего, больше.

Может ли поэт сравниться с живописцем в изображении прекрасного или уродливого, свирепого или нежного, чудовищного или возвышенного? Нет. Он может на свой лад описать и представить формы всего этого, но живописец преуспеет больше.

Поэт может создать описания форм; живописец сделает так, что они будут казаться живыми благодаря светотени, создающей живые выражения на лицах, и не только ей. Кисть создаст жизнь там, где это не способно сделать перо.

В своих ранних работах Леонардо еще не всегда соблюдал правила живописца, сформулированные им позднее («Благовещение», ок. 1472 г.)

* * *

Живопись способна в одно мгновение представить сущность объекта, благодаря зрению раскрыть впечатление от творений природы. Она соединяет части в одно целое, доступное чувствам. Глаз – истинный посредник между объектом и впечатлением. Поэзия делает то же самое, но средством менее достойным, чем глаз. Она несет нам изображения объектов природы медленнее и более смутно, чем живопись.

Глаз непосредственно сообщает нам об истинных формах и свойствах того, что находится непосредственно перед ним. Он порождает гармонию, или пропорциональность, которая ласкает наши чувства.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/7/78/Madonna_Litta_Hermitage.jpg

«Мадонна Литта», 1490-е

Гармония звука доставляет удовольствие нашему слуху, но все же действует она не так достойно, как глаз. Ведь звук, едва родившись, тут же умирает в вашем восприятии. А с чувством зрения этого не происходит, ведь если мы представим глазу красоту, которую создают прекрасные пропорциональные элементы, эти самые элементы не разрушаются так быстро, как музыка, ведь последняя не продолжает звучать в нашем восприятии, когда исполнение закончено! Красота живописи продолжительна, она позволяет снова и снова себя рассматривать, обсуждать и оценивать, она не надоедает, как многократно повторяемая музыка, и не наскучивает. Наоборот, прекрасное живописное произведение очаровывает нас снова и снова. Оно заставляет наши чувства желать обладать ею, вступать в состязание с глазом. Ухо наслаждается, слушая рассказ о красотах живописи, осязание желает проникнуть в картину, нос хотел бы обонять то, что представлено на ней, рот хотел бы заключить ее внутрь тела. Но все это второстепенно по сравнению со зрением.

Красоту, созданную живописцем, время сохраняет надолго. Глаз наслаждается этой красотой, как если бы это была красота живой природы; осязание не препятствует разуму обсуждать божественную красоту.

Возможно, поэт хотел бы сравниться с живописцем, но его слова, которыми он описывает составные части прекрасного, отделяются друг от друга временем. Он не может сложить их в такую гармоническую пропорциональность, в какую складывает их живопись… И тот грешит против природы, кто хочет описать звуками то, что следует созерцать глазами.

Почему человек покидает свое уютное городское жилище, оставляет друзей, родных и домочадцев и идет по пыльным дорогам к просторным долинам, к высоким величественным горам? Его заставляет делать это красота мира, которой можно в полной мере насладиться только посредством зрения. И если вы считаете, что поэт ничуть не менее живописца способен рисовать природу, почему же мы не довольствуемся описанием природы в произведениях поэтов, почему нам нужно видеть их воочию? Ведь гораздо проще было бы сидеть дома, не подвергая себя опасности непогоды, болезни и нападения недоброжелателей, и читать поэтические описания!

Но устроены мы так, что наша душа не может полноценно наслаждаться красотой без участия глаз. Мы не можем только благодаря мастерству поэта достоверно увидеть тенистые долины, бурное море, искрящиеся на солнце реки, не можем увидеть яркие краски природы – одним словом, все то, что создает для нас зрительную гармонию. А вот живописец может представить нам все это и даже больше: холодные зимние пейзажи, журчащие источники, зеленые лужайки… И это будет уже совсем другое удовольствие, нежели выслушивание описания всего этого.

Поэт говорит, что он превосходит живописца, так как заставляет пробуждаться человеческие чувства при помощи различных выдумок, причем как особую заслугу представляет то, что он может придумать вещи, которые не существуют на самом деле.

«Я могу заставить мужчин взяться за оружие, я могу описать небо, звезды, пробудить в человеке страсть к искусству, я могу все!» – говорит поэт. Но на это можно ответить, что ни одна из этих вещей не является его собственным достижением, предметом его собственных занятий. Ведь если он пожелает говорить – оратор сделает это лучше, если он заговорит об астрологии – его на этом поле победит астролог; если он захочет вдохновить нас рассуждениями о философии – свои умозаключения он, скорее всего, украл у философа. Ведь, в сущности, поэзия несамостоятельна и собственной кафедры заслуживает не более, чем мелочный торговец, перепродающий товары, изготовленные ремесленниками.

А живопись рассматривает творения как человеческие, так и божественные. Божество науки живописи дало нам линии, которыми ограничивается и оценивается совершенство статуй; оно научило архитекторов строить так, чтобы здание было приятно для восприятия и удобно для проживания; оно обучило ювелиров, ткачей, изготовителей ваз… Оно же изобрело буквы, посредством которых не только выражаются различные языки, но и передается от одного человека к другому мастерство инженеров, астрологов, математиков, строителей…

* * *

Поэт утверждает, что его наука – это прежде всего вымысел и мера, которые составляют тело поэзии: содержание – вымысел, стихи – мера. А потом все это одевается в науки. Но ведь живописец может представить те же самые аргументы, даже более точные: здесь тоже присутствует выдумка, фантазия в виде содержания и мера в виде самих предметов, которые нужно представить как можно более достоверно и пропорционально. Но живописец при этом не нуждается в том, чтобы одевать в науку свое творчество, более того, это другие науки одеваются в живопись. Например, астрология – ничто без перспективы, которая является составной частью живописи. Особенно математическая астрология, в отличие от ложной, умозрительной.

Поэт говорит, что он может описать один предмет, на деле представляющий собой другой… Живописец парирует, что он может сделать то же самое. Поэт утверждает, что он способен зажечь в людях любовь, самое прекрасное из всех чувств, – живописцу подвластно все то же самое. И даже более – он может подарить влюбленному образ его любви, давая ему возможность общаться с ним, обращаться к нему с речью. Попробуйте сделать то же самое с поэмой, написанной писателем! Живописец может заставить влюбиться в картину, которая вообще не представляет собой образ конкретной живой женщины, – он может создать обобщенный образ, но столь прекрасный, что перед ним склонятся все.

В моей собственной жизни был подобный опыт – я написал картину, представлявшую некий образ божественной красоты и прелести. Ее приобрел влюбленный мужчина и хотел снять с нее божественный флер, чтобы иметь возможность целовать ее без угрызений совести. В конце концов совесть победила, и ему пришлось убрать картину из дома.

Попробуй, поэт, создать красоту, не создавая определенного предмета, и пробуди у человека подобное желание! Если ты скажешь, что способен одним только пером и чернилами живописать ужасы ада, я отвечу, что и здесь живописец тебя превзойдет, так как он наглядно покажет вещи, которые могут как обещать наслаждение, так и приводить в ужас и побуждать к бегству. Живопись гораздо быстрее приводит чувства в движение, чем поэзия.

Если же ты, поэт, скажешь мне, что можешь словами побудить людей плакать или смеяться, я отвечу тебе, что двигателем этих чувств будешь не ты. Это искусство оратора, и к поэзии оно отношения не имеет.

А живописец может заставить людей смеяться, а не плакать, потому что плач – более сильное чувство и состояние, чем смех. Приведу еще пример: один художник создал картину, изображавшую зевающего. И все смотревшие на нее зевали тотчас же! Способна ли на это поэзия? Бывали случаи, когда художники представляли на своих полотнах сладострастные сцены – и они побуждали зрителей к таким же самым развлечениям. И если поэт опишет какое-либо божество, это описание будет не так почитаемо, как написанный красками образ. У этой картины будут собираться паломники, к ней будут приносить пожертвования, рядом с ней будут произносить обеты и клятвы. И помощи будут просить у нее, а не у поэтического описания!

Для живописи Леонардо да Винчи характерны тонкие переходы цвета («Портрет Джиневры де Бенчи», 70-е гг. XV в.)

* * *

Однажды в день рождения короля Матвея придворные творцы принесли ему свои дары: поэт – написанное им произведение, в котором восхвалял день появления правителя на свет, а художник – портрет возлюбленной владыки. Король бегло просмотрел творение поэта, после чего поставил перед собой портрет и не мог оторвать от него глаз. Поэт обиделся и сказал: «Правитель! Обратись к моей книге еще раз и ты увидишь, что она намного глубже и содержательнее картинок!»

Король ответил на это: «Помолчи! Ты сам не знаешь, что говоришь. Картина более служит чувствам, чем твои вирши, восхищаться которыми может слепой, но не тот, кто ищет гармонии мира. Я хочу видеть, я хочу осязать, а не только слушать. Твое произведение я могу положить рядом с собой и обратиться к нему в любой момент; а творение художника держу перед собой обеими руками и не могу оторваться от него. Мои руки сами потянулись к нему, они желают служить более достоверному чувству, чем слух. Я думаю, что именно так должны соотноситься между собой наука живописи и наука поэзии, как собственно органы чувств, которым они служат. Наша душа жаждет гармонии, а гармония рождается только тогда, когда я вижу пропорциональность и красоту. В твоей науке – поэзии – нет пропорциональности, рожденной мгновением, твою поэму можно оценить, только прочитав ее всю, одна часть следует за другой. А живопись создает гармонию целого, гармонию момента, и в этом ее великое чудо! И поэтому говорю я тебе, что твое ремесло, твое искусство стоит значительно ниже, чем искусство живописца. Его творение доставляет мне великое удовольствие тем, что в нем собраны все пропорциональные части, составляющие божественную красоту, и я могу охватить их глазом одновременно, радуя свою душу и услаждая ум. Нет никакой другой вещи на земле, которая дала бы мне такое же высокое наслаждение».