Читать книгу Поход за волей. Забытая война на Амуре - Леонид Бляхер - Страница 3

История Русской Азии – явление странное, загадочное. Она, безусловно, есть. О Сибири и Дальнем Востоке пишут исторические и этнографические книги, журналистские статьи, массовыми стали ролики «про Сибирь» на разных просветительских сайтах, проводятся конференции и симпозиумы. В «загадочную Сибирь» едут журналисты и фотографы, природозащитники и прочие любители экзотики. Все это так. Однако в массовом сознании история России остается на Западе, в Европе. Там, в Европе, эпохальные события. Здесь, за Уралом, а тем более за Байкалом, остается только тягучее и не очень понятное «освоение пустого пространства». Но было ли оно пустым? Да и вообще – каким оно было? Какую роль сыграло это «пустое пространство» в истории страны и не только страны?

В этот момент начинаются сложности. И дело совсем не в том, что кто-то «замалчивает» русскую историю за Уралом или за Байкалом. Просто это – «региональная история», местная, не вполне «полноценная». Есть Большая история. Она задает матрицу подлинных, настоящих событий. Именно она определяет, какие события и процессы действительно важны, а какие случайны. Если же события «региональной истории» не вписываются в логику Большой истории, то они остаются за пределами интереса. Их не замалчивают – их не замечают. Просто люди, которые пишут Большую историю (мировую, историю империй), как правило, смотрят из столицы, из центра. Именно там, в центре, создаются критерии отбора: что важно, а что – не особенно, задается взгляд на мир. Именно там для всего человечества или значительной его части определяется смысл и ход развития.

Так сложилось, что последние три столетия (или около того) центр мира для России (и не только для России) находился в Европе. И для исследователей, и для обывателей вписать местную историю в логику истории Европы значило (и значит) приобщиться к Большой истории, увидеть смысл собственной жизни, жизни своей территории. И неважно, где именно физически находится исследователь или обыватель. «Смотрит» он из центра. Не случайно большая часть Русской Азии именуется Дальним Востоком. А гигантский регион от Памира до Алтая многие столетия именовался Мавераннахр, что на арабском языке означает «то, что за рекой». То есть, настоящая жизнь – где-то там, а мы живем вдали от нее, за рекой, за озером. Словом, не там, где происходит все действительно важное.

В соответствии с этим взглядом определяется и масштаб событий. То, что значимо для центра, для империи (или для будущей империи) становится огромным. Остальное же если не исчезает совсем, то пребывает где-то на периферии, не особенно сказывается на общей панораме событий или даже никак не сказывается. В результате возникает стройная и последовательная картина, которая, естественно, абстрагируется от мелкого и незначительного. Таким «мелким и незначительным» оказывается вся местная история, приобретающая даже в глазах местных жителей некоторую «второсортность».

Есть ли выход? Конечно. Достаточно только изменить точку зрения, сделать иную «привязку к местности». Не выворачивать себя наизнанку, чтобы, находясь в Приамурье, смотреть «из Москвы» или, что еще смешнее, «из Европы», а осознать, что Приамурье – для наблюдателя ничуть не менее достойное место, чем имперская столица или даже мировой центр. И тогда, посмотрев на Большую историю с берегов Амура, мы увидим совсем иную картину. Причем, не только картину жизни Русского Приамурья с XVII по XXI век, но иную картину истории России, Большой Истории.

Пожалуй, самым невероятным и загадочным событием русской истории в этот момент и станет движение «встречь солнцу», на Восток, ведь именно оно предопределило уникальность судьбы России. Движение русских людей по Сибири до Великого океана часто сравнивают с приключениями испанских конкистадоров в Америке. Конечно, как любое сравнение, оно справедливо лишь отчасти. Но стоит задуматься: а можно ли представить историю Испании (да и историю Европы) без этих приключений, без американского серебра, без «золотых галеонов» и пиастров, на которые, собственно, и создавался современный Запад? Наверное, можно. Но это будет уже другая история, гораздо более бедная и серая.

То же и с азиатской (сибирской) историей России. Можно ли представить Россию без нее? Видимо, да. Более того, именно так она и представляется в массовом сознании, в том числе в сознании самих жителей русской Азии. Сибирью мы потом, когда-нибудь будем «прирастать», а пока она нужна только для того, чтобы гордиться бескрайними просторами или пугать друг друга Сибирью, в которую сошлют. Жить же лучше в обжитом пространстве европейской России. А ведь судьба России, отличная от судеб множества «пороховых империй», взлетевших на миг к высотам могущества, но канувших в Лету, создавалась именно в сибирском горниле. Здесь формировался ресурс, который и позволил стране, не разоряясь в дым, содержать массовую профессиональную армию и «европейское» чиновничество, людей науки и искусства, строить города, «как в Европе», открывать университеты, «как в Европе». И много что другое.

Первое достигалось относительно легко и быстро. Достаточно купить или научиться делать современное (для той эпохи) оружие, нанять офицеров, которые смогли бы обучить владению этим оружием и новым принципам перестроения – и проблема решена. Особенно, если под рукой есть значительные массы людей, которых можно поставить в строй.

Речь Посполитая, Османская империя, да и империя Цин смогли создать такие – или похожие – армии. Только вот со вторым вышла проблема. Новая армия, в отличие от армии эпохи Средневековья, наемных дружин (кондот, баталий и т.д.) или ополчения, в мирное время не распускалась. Именно умение держать строй, четко и быстро перестраиваться, максимально быстро заряжать свое громоздкое и еще довольно неуклюжее оружие, вести залповый огонь (стрельбу плутонгами) делало эту армию непобедимой. А этому нужно было постоянно учиться. И все это время стране, решившей создать такую армию, нужно было кормить тысячи и тысячи молодых и сильных мужчин, строить для них жилье, покупать для армии дорогостоящее оружие, обмундирование и т. д. Европа для этих целей и придумала «экономику» с ее прибавочным продуктом и налогообложением. Пороховые империи тоже стремились содержать эту, постоянно требующую средств, махину «по-европейски» – увеличивая изъятия у населения, разоряя своих подданных и, в конце концов, свою страну. У России же была Сибирь с ее невероятными богатствами.

Да, здесь тоже не раз стремились «содрать с крестьянина три шкуры», только заканчивалось это не лучшим образом: ответом на попытки власти быть «европейской» становились крестьянские войны и массовое бегство населения на юг и на восток. Богатства Сибири (изначально – пушнина и моржовые клыки; после них – серебро, золото, алмазы и многое другое) позволили стране содержать войско и при этом не разориться, не взорваться в огне войны всех против всех. Во всяком случае, долго позволяли.

Почему же это движение встречь солнцу, его герои и антигерои, его битвы и завоевания, победы и поражения оказались в тени, не вошли в тело Большой (имперской) истории России? Думаю, что здесь была веская причина, и не одна. Важнейшая из причин – поворот к Западу. Начиная, вероятно, с правления Ивана III, Московское царство стремилось в Европу. Очень быстро из самой западной державы Востока (впрочем, здесь Литва, тоже входящая в пространство держав-наследников Чингиз-хана, могла бы поспорить) Московское царство превратилось (стало воспринимать себя) в самую восточную державу Европы. В первой геополитической доктрине Московского царства («Сказания о князьях Владимирских») эта мысль выражена совершенно отчетливо: Москва – прямая наследница величия Римской империи. Причем, в отличие от «изменившего» латинства, наследница истинная. Отсюда и новый титул правителя – царь, идущий, конечно, от римского имени-титула Цезарь. Правда, царем на Руси прежде именовали Великого хана Золотой Орды («злой царь Узбек», «добрый царь Джанибек» из русских летописей). Но в стране, именуемой теперь «Третьим Римом», об этой мелочи старательно и быстро забыли.

Вполне понятно, что «затылком» увидеть Сибирь было сложно. Потому и политика русских царей на Востоке часто была, мягко говоря, странной. Точнее, странной она виделась из Азии. Из Москвы же она была вполне рациональной – хозяйственной, а точнее – колониальной. Из «ниоткуда» поступали ценнейшие продукты, которыми можно было торговать с Европой – покупать ружья, пушки, офицеров. И хорошо, что средства поступали. Оттуда же при минимальных усилиях и затратах из государевой казны, шли пошлины, таможенные сборы и прочие доходы. Весь интерес государя и государевых людей долгие десятилетия и столетия состоял исключительно в том, чтобы «сибирская казна» пополнялась, давала больше дохода.

Это и составляло главную заботу государевых людей, направляемых из стольного града за «Каменный пояс», за Урал. За нее, за казну, государевы люди (приказчики и воеводы) держали ответ перед государем. Все иное особого интереса у московских властей не вызывало. Потому и в отчеты оно попадало крайне редко. И, понятное дело, что не попадали в отчеты контрабанда, взятки, действия «охотчих» – да и служилых – людей, идущие не вполне в соответствии с целями царской казны и таможенных платежей. Не попадали приключения и авантюры. Не попадала живая жизнь.

Поскольку же именно воеводские документы и данные таможен служат основными свидетельствами русской истории в Азии, выходила она не особенно интересной и, в основном, хозяйственной. Редкие записки путешественников тоже ясности в общую картину не вносили и яркости не добавляли – так, довольно сумбурные этнографические заметки. Даже более поздние исторические труды XVIII столетия ориентировались на сказания и мифы коренных сибирских народов или случайный набор воеводских документов, стремясь реконструировать по ним реальные события.

То, что богатства эти появлялись не сами по себе, оставалось за пределами Большой истории. Как и люди – сильные, жесткие, часто жестокие, которые смогли выжить здесь, сделать это гигантское пространство русским. Люди, которые смогли стать большими сибиряками, чем сибирские народы, большими степняками, чем сами степняки. Причина понятна: эти люди были в минимальной степени людьми государевыми. На одного государева человека – «поверстанного» казака, пашенного крестьянина, приказчика или воеводу – приходились десятки «людей незнаемых». Бобыли, подказачники, покрученники, вольные охотники, промышленники и великое множество других категорий, не учитываемых или почти не учитываемых в воеводских списках, уйдя от поместной неволи на новые земли, покоряли Сибирь. Но из столиц виделось иное. Десятки, в крайнем случае, сотни казаков легко присоединяли просторы с «ясачными людьми». Последние же едва ли не сами несли этим «казачкам» сверхценные меха. Вот меха и «рыбий зуб» – это важно. А остальное – не особенно.

Конечно, обо всех героях и всех приключениях и перипетиях этой небывалой эпохи одинаково подробно рассказать трудно. Я выбрал один крайне важный, богатый на события эпизод – рождение русского Приамурья. Почему? По нескольким причинам.

Во-первых, я здесь живу. В силу такого случайного обстоятельства именно эта земля мне наиболее дорога. Но есть и «во-вторых». Если в большей части Сибири русские землепроходцы искали и находили «Новую Мангазею», место для промыслов, то на Амуре они искали и нашли Беловодье, град Китеж – место для жизни. Здесь простирались гигантские пространства целинных земель, где могла вызревать не только рожь, но более привычная пшеница. На степном разнотравье могли пастись тучные стада. Да и морозы здесь были совсем не сибирские.

Есть и «в-третьих». Даже тогда, когда полная история Русской Сибири будет написана не как «региональная», местная история, но важнейшая часть Большой истории, Русское Приамурье окажется в особом положении. Оно – безусловная часть русской истории. И в то же время невозможно понять события в Приамурье, если не учитывать, что в этом пространстве волей судьбы сошлись не просто отряды вооруженных или не очень вооруженных людей, а разные цивилизации.

Русская цивилизация, воспринимающая себя как часть цивилизации европейской, в этом мировом перешейке столкнулась в Великим миром кочевников, Монгольским миром, многовековым миром Поднебесной империи, где смена династий не особенно влияла на течение Небесного порядка. Нельзя не вспомнить и о совсем забытом мире тунгусских народов, которым в Большой истории, как правило, отказывалось в наличии политики и многого другого. Для них оставалась только этнография, воплощенная в узорах на коже или дереве, в ритуальных праздниках, легендах, но никак не в политических союзах и интересах.

Сами события рождения Русского Приамурья, о которых пойдет речь далее, останутся непонятными и случайными, если не включать их в контекст политической борьбы в столице Московского (Российского) царства XVII века, не держать в голове перипетий военных столкновений в Восточной Европе той эпохи. Многое останется непонятным, если не учитывать существовавших в то время хозяйственных связей Европы и Северной Америки. Трудно что-либо понять в становлении Русского Приамурья, не принимая в рассмотрение сложную и конфликтную историю взаимодействия и взаимопроникновения монгольских, тюркских и тунгусских народов. И совершенно ничего нельзя будет понять в судьбе Русского Приамурья, если не всматриваться в нюансы внешней и внутренней политики новой (на тот момент) династии Цин. Если забыть о сражениях, которые вели армии этой династии в южной части Поднебесной, о битвах, которые они планировали на Западе и Юго-Западе. Многое останется непонятным, если не брать в расчет придворные баталии тех лет, происходящие в Северной столице, не знать о тесных родственных связях маньчжуров (которые и создали новую династию) и народов Приамурья.

Уникально и почти забытое событие, приведшее к рождению Русского Приамурья. Здесь, в мире за озером Байкал, в мире Великой реки Амур, в течение сорока лет происходили битвы и осады, походы и отступления, по масштабам сопоставимые с величайшими сражениями Европы тех лет. Впервые после краха Золотой Орды Россия (точнее, русские отряды) вторглась (не вполне по своей воле) в Приамурье – в пространство великих азиатских держав и их данников, сошедшихся в яростной схватке не на жизнь, а на смерть. Именно в Приамурье, точнее, в мире вокруг Байкала, ярче всего оказывалась видна не история Центральной или Восточной Азии, а единое пространство Большой Истории, где события на одном конце континента вдруг оказываются значимыми на другом. Приамурье было и остается до сих пор гигантским фронтиром, не столько разделяющим, сколько связывающим самые разные цивилизации.

Сразу оговорю жанр моего повествования. Я не пишу и не собираюсь писать научный труд. Это, безусловно, важное дело, но чтобы им заняться, есть замечательные люди – историки. Я – не историк. Моя задача и скромнее, и амбициознее: я хочу рассказать о людях, известных и не очень. О тех, чьи памятники стоят в городах и о тех, о ком рассуждают только узкие специалисты в сносках к статьям на более серьезные темы. Рассказать о земле, находящейся на перекрестье десятков культур, но остающейся при этом уникальной, единственной в своем роде – о Приамурье. И рассказать обо всем этом я хочу не столько узкому сословию специалистов по истории Дальнего Востока или замечательным людям – краеведам, сколько всем моим землякам, живущим на этой земле, всем моим уважаемым (и это не фигура речи) читателям, пожелавшим услышать рассказ о нашем мире – Мире Великой Реки.