Читать книгу Сибирская сага. Афанасий Бейтон - Леонид Бляхер - Страница 4

– Батюшка Афанасий Иванович, – подошел к Бейтону молодой казак. – Извольте в шатер. Обопритесь мне на спину. Вот.

Бейтон недовольно покачал головой. Совсем его в старики записали. Вынул ногу из стремени и спрыгнул с коня. Не совсем удачно. Нога подвернулась. Больно-то как. Но виду не подал. Чуть прихрамывая, прошел в палатку, наскоро разбитую для него подчиненными.

В палатке было душно. Почему-то пахло не свежестью, а сыростью и плохо выделанными кожами. Или так показалось Бейтону. Задерживаться здесь не хотелось. Да и Андрейка еще возится. Он вышел наружу и не торопясь подошел к костру. Казаки, сев в круг, собирались вечерять. Вот с ними и посижу. Но тут подскочил давешний парнишка, пытавшийся помочь Бейтону сойти с коня.

– Афанасий Иванович! – зачастил казачок. – Вас Андрей Афанасьевич вечерять зовет.

Бейтон огляделся. Идти в палатку не было сил. Уж больно хорошо вокруг. Запах-то какой весенний! От озера свежестью веет…

– Пусть сам вечеряет. А я здесь, с казаками. Пустите, люди добрые?

– Садись, атаман! – промолвил старший. – А ты, Кузьма, подвинься и место дай Афанасию Ивановичу.

У старика на душе потеплело. Атаманом кличут. Не головой, не барином, не воеводой. Своим считают. Это многого стоит. Атаманами в Сибири казаки звали «своих», признаваемых ими начальников.

Бейтон присел к костру. Казаки примолкли. Какое-то время люди молчали, глядя на кипящее в котелке варево, на невысокий огонек костра. Молчал и Бейтон, неторопливо чертя что-то веткой на земле.

– А что, Афанасий Иванович, – начал разговор старший. – Говорят, ты и на поляка ходил?

Казаки знали слабость Бейтона вспоминать молодые годы. Да и было что вспомнить – лихую жизнь прожил старый полковник.

– Ходил. Еще молодым был. Под Смоленском, под Ригой. Наш царь-батюшка Алексей Михайлович тогда ляхов знатно укротил.

– А расскажи про то дело.

Бейтон задумался. Вспомнил себя – молодого честолюбивого поручика, готового на любой риск ради славы, ради… Бог знает чего. Сейчас и думать об этом смешно. Или не смешно.

– Ну, слушайте, коли не лень. Стояли мы тогда под городом Смоленском…

***

Дела с осадой шли как-то необычайно неторопливо. Огромное войско стояло под Смоленском, обложив его со всех сторон. Тяжелые пушки стреляли по стенам и башням каменными ядрами, нанося немалый урон. Но приступа не было. Тем временем множество малых городков сами переходили на сторону русских. К царю то и дело прибывали делегации от горожан, целовавших руку и клявшихся в вечной верности. Даже за то время, что Бейтон находился в лагере, прибыло три таких посольства от жителей поднепровских городков.

Царь ласково принимал все посольства, одаривал их. Но класть армию на стенах не спешил. По рассказам ветеранов, это было много лучше, чем четверть века назад, когда отец нынешнего государя положил под Смоленском едва не половину всех воинов, а город так и не взял. Теперь все шло к тому, что горожане, обложенные русской армией, лишенные подвоза продовольствия, сдадутся сами. Для того русский царь и привел такое войско под стены. Оно побеждало, даже не вступая в сражения.

Дело, как понимал поручик, было еще и в том, что высшая аристократия Польского королевства и их подданные настолько различались по образу жизни, языку, вере, что их можно было бы счесть двумя разными народами. Этот разрыв и стал трагедией Польского королевства. Если в годы царствования мудрого и осторожного Владислава IV, о котором с уважением рассказывали даже шведские головорезы, это обстоятельство было не столь очевидно, то в междуцарствие и при новом правлении стало выходить на поверхность. Для подвластных людей Московский царь оказывался скорее защитником, чем противником.

Наверное, и Смоленск давно бы выслал выборных с ключами от города, но гарнизон его составляли не местные войска, а гордые польские шляхтичи и воинственные венгры, присягнувшие королю. Потому и тянулась осада. Пока же полк Фонбуковина или Белогорский полк были больше готовы к царскому смотру, чем к быстрым маршам и баталии. Это и пытались изменить офицеры. Они старались учить солдат не параду, а бою. Уничтожить врага и остаться живым.

Но самому Альфреду, хотя учил он старательно и успешно, чего-то не хватало. Учеба шла, но без огонька. Это начинало все сильнее беспокоить его. Ведь с этими солдатами ему идти в атаку. Офицер оставался для солдат чужим. А ведь именно они, солдаты, будут прикрывать его спину. Как-то нужно купить сердца этих людей. Как русские говорят: мужиков. Да-да. Нужно привязать сердца этих крестьян, которым выдали мушкеты, пики и палаши. Без этого они не станут солдатами, его солдатами. Без этого они дрогнут в самый неподходящий момент, а один побежавший в разгар боя – смерть всей роте. Такое Бейтону тоже видеть доводилось.

Офицеры других рот выходили из положения за счет рукоприкладства, жестких наказаний. В общем действовало, тем более что крестьяне привыкли к такому обращению. Так воспитывали солдат почти во всех армиях мира. Офицер-дворянин буквально вколачивал воинскую мудрость в деревянные крестьянские головы, ставшие солдатскими. Не брезговал пройтись по физиономии бездельника или лгуна и сам Бейтон. Но это было не то. Глядя на огромный лагерь под Смоленском, он понимал всю несоизмеримость гигантской державы и собственного скромного положения. Выбиться из него (а этого очень хотелось) можно было, только имея в руке идеальное оружие. Рота и должна стать таким оружием. Но и это было не единственным.

Бейтон много лет был вольным наемником. При всем том, что армии всегда и везде строились на дисциплине и жестком ее насаждении, у наемников царила особая атмосфера: на собрата-наемника можно было поднять руку, только если задета честь. И нанимали их не по одному, а всей баталией. Внутри же они воспринимали друг друга как ближайших родственников. Тем более что у многих другой родни, кроме роты, и не было. Чужих можно и обмануть; это было не зазорно во многих случаях. Но не своих. Этого не прощали. Он был всегда уверен, что его брат-наемник прикроет его в атаке, поможет в обороне. И по отношению к любому батальеру он был готов действовать так же.

Здесь этого не было. Солдаты слушались, подчинялись. Но не любили своих офицеров-басурман, то есть иноверцев. Где-то даже презирали их. Своих «воевод», как успел понять Альфред, тоже жаловали не особенно сильно. Они жили своей, отдельной, жизнью. У них были свои авторитеты и принципы. Собственно, офицерам, получавшим жалование, это было безразлично. Бейтону – нет. Жажда чего-то большего, чем честная отработка жалования, жгла его изнутри. Для того чтобы это большее стало реальностью, нужна не тупая дисциплина, а преданность. Именно с этими солдатами ему идти в бой. Они – его путь из безвестности к славе и богатству. Даже, может быть, могуществу. Именно из них он выкует свое совершенное оружие. Должен выковать. Он искал путь к душам этих людей и не находил его. Но однажды случилось.

Утром, после развода, Бейтон разучивал с солдатами новое упражнение. Во время очередного перестроения со стрельбой молодой солдат пострадал. Неисправный мушкет взорвался в его руках, опалив волосы и кожу на лице, руки. Ожог и порезы были изрядными. Высокий и крепкий мужчина теперь лежал на земле в натекающей луже собственной крови и тихонько скулил от боли. Альфред бросился к нему. Омыл раны хлебным вином из фляжки, перебинтовал. Солдаты удивленно смотрели на поручика. Это было здесь, как бы сказать, не вполне принято. Солдат, крестьянин, посадский человек – люди из одного мира, а офицер и дворянин, не говоря уже о боярине – это мир другой. Миры эти живут рядом, но отдельно. Но поручику было не до условностей. Это был его солдат!

Только один из самых рослых людей его роты, сержант по имени Егор Гвоздев, суетился рядом с пострадавшим. Но суетился как-то бестолково. Альфред зло посмотрел на него и погнал за лекарем. Сам взял раненого на руки и бережно понес в направлении лекарской палатки. Лекарь уже спешил навстречу. Но, увидев, что пострадал не поручик, а солдат, заметно сбавил скорость.

***

День у полкового лекаря Курта Вайскерберга не задался с самого утра. Вечером так хорошо посидели с двумя поручиками из родной Вестфалии. Он не пожалел для такого дела даже пары бутылок мозельского вина, хранившихся неизвестно с каких времен. Говорили о доме, о варварской Руси, куда их нелегкая занесла. Рассуждали о диких казаках и стрельцах. Смеялись над нелепой пышностью и помпезностью русских царедворцев. Делились планами на будущее.

Эх, будущее… Каким еще недавно оно виделось молодому медикусу? Почтенный доктор медицины в небольшом городке в Пфальце, где его уже ждали. Он будет важно ходить по городу. Непременно с тяжелой резной тростью из красного дерева. Важно и чинно отвечать на приветствия. Давать советы, которые все жители будут воспринимать почти как слово Божье, щедро вознаграждать его труды. Самое почетное место на воскресной службе в церкви – его. Вечерами он будет сиживать в компании местных уважаемых людей за бокалом вина или чашечкой кофе. Женится на богатой наследнице. Построит большой дом, наплодит кучу детишек.

Не вышло. Проклятый молочник, которого он взялся лечить от простуды, не пожелал выздоравливать, а потом и вовсе умер. В его смерти глупая родня решила обвинить незадачливого медикуса, хотя все делалось строго по науке. Ситуация грозила обернуться самым незавидным образом. Пришлось бежать. И вот он здесь – лечит грубых наемников и русских бар.

В принципе, здесь проще. Лечат в основном молитвами. Если больной помер, то и ладно. Судьба у него такая. Солдат так и совсем не лечат, отправляют умирать. Жалование, конечно, невелико. Но для предприимчивого человека в дикой стране есть много возможностей. Даже ближайшим друзьям Курт не рассказывал о небольшой шкатулке, где хранилось и росло его будущее. Монетка к монетке. Еще пара лет – и можно бежать из этой странной Московии. Завести себе домик с виноградником. Смотреть вечерами на неторопливые воды Мозеля, на древние руины, сохранившиеся, как говорят, еще с римских времен.

Только это потом. А сейчас – отвратительное чувство во всех внутренностях, тошнота и полное нежелание вставать. Воистину говорят мудрые люди: утро добрым не бывает. А вставать надо. Хочешь ты или нет, но нужно обойти больных, пройти по ротам. А там еще что-нибудь всплывет. Господи, как же хочется остаться лежать в прохладной палатке с закрытыми глазами. Но у палатки завозились. Как же все это некстати… Может, пронесет? Может, не ко мне? Не пронесло.

– Господин дохтур, вас зовет наш поручик Бейтон! – скороговоркой проговорил рослый мужик, судя по форме – из солдат.

Кряхтя, медикус поднялся. Опрокинул в глотку остатки вина из глиняной чаши у постели. Немного полегчало. Что за черт там у этого Бейтона?! Все с ним не как у людей. Торчит сутками с солдатами на плацу. Ругается с интендантами. И сейчас опять где-то набедокурил. Хоть бы поскорее голову себе свернул.

– Передайте поручику, что я сейчас иду, – выдавил из себя Курт и принялся одеваться.

***

– Здравствуйте, господин поручик, – промолвил он не особенно приветливо. – Что у вас стряслось?

– Солдат пострадал во время учения.

– Это его судьба. Нужно написать рапорт по инстанции и отправить его домой.

– Там он умрет.

– На все воля Всевышнего! – воздел горе глаза лекарь.

Альфред медленно положил пострадавшего на носилки, распрямился, после чего быстрым движением схватил лекаря за лацканы кафтана и вздернул вверх.

– Слушай меня, клистирная трубка! Это мой солдат. Ты его вылечишь, и я, поручик-капитан Альфред фон Бейтон, тебе заплачу. Если же нет… Ты меня понял.

Он медленно, очень медленно поставил лекаря на землю. Тот тяжело дышал, тараща непонимающие глаза.

– Ты все понял?

– Да, да, Ваша светлость.

Альфред про себя хмыкнул графскому титулованию, но только кивнул и повернулся к солдатам и крикнул по-русски:

– Вы все видеть, что бывает, если оружие чистить плохо. Сегодня будем снова учить чистить мушкет и драться. Прапорщик Семенов – вести первый полутонг учить чистить оружие.

Солдаты почему-то весело загудели. Что-то изменилось в их тоне. Это «что-то» очень понравилось Бейтону. Вечером Бейтон, уже собираясь помолиться перед сном, услышал, как кто-то топчется перед входом в его палатку. Бейтон заворчал, но высунулся.

– Кто черт принес? – спросил он.

Перед палаткой стоял высокий сержант, который так бестолково пытался помочь ему днем.

– Прости, барин! Поблагодарить хотел за брата, – нерешительно сказал он и опустил глаза. – Не побрезгуй.

Он протянул глиняный горшок с каким-то содержимым. Альфред осторожно приоткрыл крышку – мед.

– Это нам из деревни сродственники прислали, – радостно объяснил солдат, видя, что «барин не гневается».

Альфред растерялся. Согласно любому уставу, это была взятка и грубейшее нарушение субординации. В то же время это было так понятно, так по-человечески.

– Я благодарить! Спасибо! – ответил он на русском языке, чтобы солдат понял. Он покопался по карманам, нашел мелкую серебряную монету, которую по изображению копьеносца именовали «копейкой», и протянул своему неожиданному визитеру.

– Это есть тебе, что был помогать. Тоже спасибо! – усмехнулся Альфред.

Видимо, сержант (или, иначе, – пятидесятник) имел изрядный вес среди сослуживцев. Подчиненные не просто старались, но буквально из кожи лезли, выполняя приказы. Да и сам поручик, лишившись оснований для угроз и мордобития, перестал к ним прибегать. Порой хватало объяснения или показа, чтобы упражнение было выполнено. Он чаще стал подсаживаться к костру со своими солдатами, разговаривать с ними, рассказывать на смеси русского и немецкого языков случаи из боевого прошлого или о далеких странах, где ему довелось побывать. И хотя солдаты понимали не все, слушали внимательно. Как казалось Бейтону, им нравилось, что офицер и дворянин не брезгует их компанией, угощается из их котелка.

Большинство подчиненных до армии не покидали своих деревень. Потому воспринимали его рассказы, открыв рот. По случаю возвращения покалеченного парня из лазарета он, чтобы закрепить доброе отношение подчиненных, по русскому обычаю даже выкатил своим людям дармовое пойло. Солдаты охотно приняли выпивку. Кричали на русском языке всякие хорошие слова о своем поручике. Хотя каких-либо неуставных действий, способных вызвать недовольство начальства, Бейтон не допустил, солдаты были явно довольны. Это было правильно.

Поскольку осада шла неторопливо (точнее, никак не шла), Бейтон продолжал учить своих людей. От упражнений в стрельбе и сложных перестроений он перешел к обучению отражения конных атак, действиям в обороне, штурме. Другие офицеры, больше времени проводившие в местной питейной палатке или у гостеприимных дам, крутили пальцем у виска. Впрочем, полковник и его помощник были им довольны, а сам Бейтон не лез к начальству, не чинился, охотно сиживал с сослуживцами за бокалом вина, рассказывая байки или выслушивая чужие откровения. Отношения с командирами были нормальные. Оба начальствующих лица прошли весь путь от прапорщика до полковника, не однажды участвовали в баталиях.

Более того, скоро старания и успехи Бейтона – чего скрывать – были замечены и отмечены. Начальство в лице полковника стало выделять Бейтона и его роту. Хотя внешне это проявлялось не особенно явно, да и дистанция между поручиком (хоть и ротным командиром) и полковником была изрядная, но расположение Бейтон чувствовал. С подполковником же отношения были и просто хорошими. Во всяком случае, тот часто и подолгу беседовал с Бейтоном в часы досуга. Собственно, это и было одной из целей молодого поручика. Хотелось быть не просто одним из ротных командиров солдатского полка, но лучшим командиром лучшей роты. Впрочем, проверить, что у него вышло, можно будет только в реальном бою.

Но боя не было. Несколько раз нерешительно штурмовали, даже, скорее, обозначали штурм стен Смоленска. Но стоило противнику начать ответную стрельбу, как царь приказывал трубить отбой. Поначалу это очень удивляло офицера – имея десятикратное преимущество и в живой силе, и в пушках, стоять на месте. Не случайно русские называли своего монарха – очень тихо и только среди своих – «тишайшим», а порой «зайчатником». Иностранцев, которые, как предполагалось, «по-людски говорить не умеют», не стеснялись. Как-то Бейтон поделился своим недоумением с фон Штаденом. Подполковник отхлебнул рейнского вина (дело происходило за столом, где командир полка часто собирал всех своих офицеров) и произнес:

– Молодой человек, вы говорите глупость. Царь, его советник, генерал Лесли, и самые умные русские все делают правильно. Сюда идет польская армия графа Радзивилла. Она хорошо подготовлена, но малочисленна. У Радзивилла весь расчет на то, что, как тридцать лет назад, царь положит треть, а то и половину армии на штурме смоленских стен. Тогда свежие польские силы ударят по усталым и смешавшимся московитам и повергнут их в ничтожество. Так тогда и было. Сейчас все будет иначе. Смоленск в осаде, потому Радзивилл никуда не уйдет, а будет двигаться к нам. Но встретят его не потрепанные полки, а свежие и отдохнувшие части. Конечно, этим «боярам», которые только саблей махать умеют, хочется, как здесь говорят, «честь добыть». Однако в этот раз царь у них на поводу не пойдет.

Альфред, чувствуя себя полным дураком, кивнул. Он-то как раз и хотел, как говорили русские, «честь добыть».

Да, Януш Радзивилл – это серьезно. Он слышал о нем прежде. Опытный, честолюбивый. Один из наиболее влиятельных вельмож в королевстве. Помог королю Яну Казимиру занять польский престол после смерти старого короля Владислава. У него много отличных наемных частей из Швеции и Венгрии, польская кавалерия. Их лошади лучше невысоких лошадок русских рейтаров. Правда, русские часто превосходили в вооружении. Но умения им пользоваться пока не хватало. Эти парни опасны в сражении. Поляки были бы страшными противниками, если бы не то, что король в стране и не правитель вовсе.

Рядом с ним сидят десятки сильных фамилий, одна из которых и есть Радзивиллы. У каждого из них – своя армия, своя политика и свои цели. Налоги до короля почти не доходят. Потому и на армию денег не набирается. Вот и Радзивилл, Великий гетман Литовский, идет на русских со своим личным войском. Собственно, Бейтон это давно знал, как и все в лагере под Смоленском. Но вот увязать бездействие в осаде и сикурс Радзивилла Бейтон не смог. А стоило.

Скоро будет бой. Это хорошо. Учеба учебой, но получать деньги наемник привык за баталию, а не за работу служки в церковной школе. Хотя… в русской армии пока ему нравилось. Если не лезть из кожи, чтобы пробиться вверх, то ты – сам себе господин. Есть свободное время. Почти как в те легендарные эпохи, когда войну делали наемные роты под командованием лихих капитанов-кондотьеров. Он сам начинал себя чувствовать таким кондотьером, оттачивающим искусство своих людей. Скоро, очень скоро начнется настоящее дело.

***

Приказа о выступлении ждали, но поступил он, как всегда, неожиданно. Радзивилл уже несколько дней скапливал силы на правом берегу Днепра у города Орши. Туда должны были стекаться войска из Польши. Против него и был направлен корпус русского генерала и ближнего боярина (царского советника) Алексея Никитича Трубецкого. Но поскольку силы противников были почти равны, царь, не любивший военные неожиданности, решил направить в помощь Трубецкому войско из Смоленского лагеря. В основном шла конница. Но в состав отряда был включен и солдатский полк. Командовал отрядом опытный воевода, боярин из крещеных татар Яков Черкасский. Обычно русская пехота передвигалась на конях или на телегах, спешиваясь перед боем. Но коней не хватало. Передвижение же на телегах было часто еще медленнее, чем пешие переходы. Потому солдатский полк шел пешим строем. Почти бегом.

Хотя Бейтон, как офицер, мог передвигаться на коне, но предпочел шагать вместе со своей ротой. Летний марш – удовольствие небольшое. Пыль вьется столбом, пот течет так, что порой глаза открыть невозможно от соленого потока со лба, а одежду хочется выжать. Зато он точно знал, как чувствуют себя его люди. Правда, привычки у него к таким маршам было больше. Хоть доводилось служить и в пехоте, и в кавалерии, пешком он за свою жизнь находился изрядно.

Довольно быстро стало понятно, что пехота безнадежно отстает от конных отрядов. На ближайшем привале воевода Черкасский собрал всех офицеров на совет. Говорили, конечно, на русском языке, и большая часть сослуживцев Альфреда просто не понимали, о чем идет речь. Они внимательно следили за командующим, надеясь больше на своего полковника, который, как и сам Альфред, изъяснялся на многих языках, а русский знал в совершенстве. Бейтон внимательно слушал. И было что….

Януш Радзивилл со своим десятитысячным корпусом решил отходить вглубь территории, дожидаясь подхода новых сил. Командовавший всем предприятием князь Трубецкой приказал их отрядам начать преследование. Но они не успевают. Враг уходит, чтобы вернуться более сильным. После долгих споров и криков было решено выделить конный отряд в отдельную часть, или, как здесь говорили, в «отдельный приказ», и идти в погоню за поляками, заставляя их принять сражение – это даст главным силам армии время подойти. Пехота будет двигаться за всадниками ускоренным маршем.

Утро и почти весь день прошли в одном сплошном беге. Всадники умчались далеко, но фон Букховен постоянно подгонял своих пехотинцев. От засохшего пота одежда покрылась жесткой коркой. Лицо невыносимо саднило. Но поручик старался всем видом показать, что, как говорят по-русски, «горе не беда». Его солдаты пытались быть подстать своему командиру, но было видно, что они уже устали до последней степени. Серые, покрытые пылью лица с дорожками пота. Невидящие глаза. Альфред знал цену этому взгляду. Но и цену их попыткам улыбнуться на шутки поручика он тоже знал. В остальных ротах отчетливо слышалось ворчание солдат и крики командиров, едущих на конях рядом со своим строем.

Когда вымотанные вконец пехотинцы подбегали к речке Шкловке близ одноименного городка, бой шел уже давно, причем крайне неудачно для русских. Поляки укрепились на высоком берегу речки и били русскую конницу, вынужденную вступать в сражение сразу после перехода вброд. Боярин Черкасский бросал в бой новые отряды, но польские мушкетеры выбивали их на переправе из лощин, выходящих к реке, а гусары и татарские хоругви наносили удары с высокого холма. Бейтон ошарашенно смотрел, как новые и новые сотни русских всадников бросаются вперед, оскальзываясь на прибрежной глине, как начинают отходить под ударами «крылатых» копейщиков, как, подобно снегу в весенний день, тает конница русских.

***

Герман фон Штаден сидел на лошади и вместе с остальными командирами русского корпуса в бессильной ярости смотрел, как польские гусары начинают избиение русской кавалерии. Бросать в эту мясорубку новые сотни рейтаров было безумием. Тем не менее, русский воевода Яков Черкасский (кстати, вполне разумный воин) продолжал посылать на смерть новых и новых всадников. Ведь приказ был недвусмысленный – связать поляков боем и задерживать как можно дольше. Но вот выполнить его было совсем не просто.

Поляки вот-вот довершат разгром. Тут нужен слаженный огонь пехоты. Только пехота – на этом берегу, а сражение идет на том. Вот они, его солдаты. Две роты подошли, уже и отдышаться успели. Только вот не успеют они переправиться. Тут нужна другая выучка, эх, другая… Ему бы роту испанцев или хотя бы шведов. Тогда шанс был бы. А так – только людей положишь.

Фон Штаден был старым и опытным лисом. За годы службы ему доводилось выбираться из самых разных переделок не только на поле боя, но и в особо опасное мирное время, когда донос на иноземца мог стать хорошим ходом для карьеры очередного боярского отпрыска. Он умел видеть жизнь без лирики. Вот и сейчас он прекрасно понимал, что поляки выигрывают баталию. Впрочем, гибель их отряда будет не совсем напрасной: подошедшие русские войска отплатят за них разгромом, и немало гордых шляхтичей обагрит своей кровью берег речки. Однако видеть, как стройные ряды всадников превращаются в кровавое месиво, было больно. Хотя война есть война. И все же…

Вот с холма на русскую конницу обрушились новые польские хоругви. На высоких и статных конях, плотным строем, с крыльями за спиной и грозными пиками наперевес на ряды русских всадников неслись по пологому холму явно отборные рыцари в сверкающих шлемах и кирасах, намереваясь врубиться в тело строя, смять его. На вершине холма показались новые ряды.

Берег густо обагрился русской кровью. Началась паника. Лошади метались по узкой полоске, налетая на всадников, мешая отступить. Фон Штаден четко представил то, что сейчас случится. Еще натиск – и конница поляжет. Паника лишает людей силы. Подполковник прикрыл глаза. Вдруг рядом послышался голос поручика Бейтона – дельного, хотя и чрезмерно честолюбивого по молодости лет офицера его полка.

– Господин подполковник, позвольте мне с моей ротой прикрыть отход! – почти крикнул Бейтон.

А что? У этого молодца может и выйти – свою роту он гонял не в пример остальным. Честолюбие бывает и полезным. В конце концов, хотя бы прикроют собой отход и свяжут поляков еще на полчаса. А там, смотришь, до подхода основных сил те и не уйдут далеко. Подполковник обернулся на Якова Черкасского. Тот понял и кивнул.

– Выполняйте, поручик, и помоги вам Бог!

***

Рота почти бегом перебралась на другой берег по неглубокому броду и с ходу, выстроившись в ряд, дала залп по наступающим гусарам, устремившимся потоком к новой цели. Строй всадников заколебался.

– Второй полутонг, пли! Первый перезаряжай! – скомандовал Альфред.

Новый залп. Всадники начали сбавлять скорость, врезаясь в уже павших воинов и лошадей. В строю появились ощутимые прорехи. Эх, был бы третий залп, эти «крылатые» зазнайки полетели бы на своих перышках во все стороны. Но залп не успевал.

– Выставить пики, мушкеты вглубь строя! – командовал он.

Всадники уже близко. Альфред сжал пику так, что костяшки пальцев побелели. Не первый раз, а все равно страшно. Всем страшно. Но в этот миг грянул залп. Подошли остальные роты пехотного полка. Конница отступила. Отошла вслед за ней и пехота.

Восстановилась картина, которая была перед началом сражения. Поляки могли праздновать победу. Но русские помнили свою задачу: задержать отступление, дать время Трубецкому подойти ближе. Значит, все сделано правильно. Альфред достал трубку и чудом оставшийся сухим после двойной переправы кисет, дрожащими пальцами принялся набивать ее табаком. Из его роты погибли пять солдат. Еще полегло несколько сотен всадников. Что ж, могло быть хуже.

***

– Вот так вот мои орлы и спасли бой, – проговорил старый полковник.

– Так отступили же? – спросил молодой казак.

– Так ведь и нужда была не разбить, а задержать. Чтобы не утек лях. Чтобы его разбить, силенок у нас было маловато. А так вышло, что и отряд сохранили, и ляху уйти не дали, – спокойно разъяснил Бейтон.

– Да… – задумчиво протянул старший. – Лихое дело. Ну а дальше-то как?

– Дальше – известно как: ляхи на том берегу закрепились, а мы – на этом. Так и стояли. После боя отходили. Я к своим орлам пошел.

Полковник уставился на костер. Вспомнил даже не радость, а гордость, восторг, распиравшие его грудь после боя. Он смог. Смог выковать из этих мужиков настоящее оружие. Они не дрогнули под конной атакой, выдержали, отбились. Казаки тоже молчали.

– Ну, слушайте далее, – проговорил старик.

***

Бейтон подошел к своим солдатам, свалившимся кто где смог, отходящим от марша и боя. Некоторые стали подниматься.

– Не вставать. Вы герои, которые сегодня спасать армию! Я вами гордиться! – громко крикнул он. Он и вправду гордился своими солдатами. Сегодня они вели себя не хуже ветеранов старого Валленштейна, легендарного полководца империи. Да и собой гордился. Он смог их научить.

– Поручик Бейтон? – спросил подъехавший воин в дорогой шапке.

– Я есть он.

– Вас кличут князь Барятинский и воевода Яков.

– Сейчас ехать, – ответил Бейтон, уже вскакивая на коня.

Он поскакал вслед за гонцом к группе офицеров в центре полевого стана, который стал образовываться располагавшимися на отдых частями.

Остановившись перед командующим, Бейтон поклонился и доложил на русском языке:

– Поручик солдатский полк Альфред фон Бейтон прибыть!

– Молодец поручик! Уже и язык выучил, – усмехнулся боярин-воевода. – Хорошо послужил. И войско сберегли, и полякам уйти не дали. Теперь уже не уйдут. За храбрость и воинское разумение жалую тебя тремя рублями. Сам о тебе государю доложу.

– Я благодарить за честь! Это мой долг!

– Ну, иди, поручик, к своим орлам. Завтра подойдут войска князя Алексея, и начнем погоню за Радзивиллом. Пока отдыхай.

Бейтон вновь поклонился и, отъехав, направился в свое расположение. Приятно было? Конечно, приятно. И деньги не лишние. Да чего скрывать – оценка командира всегда важна. Кажется, он останется в этой странной стране. Привыкнет. Должен привыкнуть.