Читать книгу Укрощение - Леонид Гришин - Страница 2

Сегодня брат предложил мне поехать порыбачить на Солёное озеро.

– А что это за озеро? – спросил я. – Ни разу там не был.

– Это на правом берегу Кубани в Ставропольском крае. Оно и в самом деле солёное. Я, правда, о нём ничего не читал и не разговаривал с людьми, которые занимаются изучением этого озера, но байки о нём интересные…

Якобы, это озеро какими-то подземными лучами связано с Каспием. Вроде как Каспий здесь когда-то был, а оно от него осталось. Но говорили, что в засушливое время вдруг в озере поднимается уровень, хотя в него не впадает ни одна река. И наоборот – в дождливый сезон уровень падает. Но это всё байки, я к ним не прислушивался. Но рыба там…

– А что с ней?

– Рыба там такая же, как в прудах, хотя озеро и солёное. Говорят, состав воды такой же, как в Каспийском море. Но рыба там тощая, может, от того, что вода солёная и бедная кормовая база. А может, и не поэтому, а по какой-то другой причине… Сам убедишься…

В самом деле, когда мы приехали и стали рыбачить, я убедился, что карась или карп, пойманный в этом солёном озере, на глаз отличался от пойманного в частном пруду. В пруду карась той же длины, но гораздо тяжелее. А на самом деле, озеро красивое. Вокруг лес растёт, камыши. Там тоже есть что-то вроде лодочной станции, где можно взять лодку напрокат.

Я разговорился там с одним местным, и он рассказал, что ловит здесь, потому что для него это ближе всего. «Но километров за пятьдесят, – рассказал он мне, – есть пруды, где командует Немой». Рыбалка там, по его словам, цивилизованная. Я поинтересовался, что там есть цивильного. «Рыба там – не в пример этой, – сказал мне этот рыбак, – если возьмёшь того же сазана или карпа, то жарится он практически на собственном жиру. Да и условия там лучше – ни бутылок, ни мусора – чистота и порядок».

Меня это заинтересовало, стоит съездить посмотреть. Может, и в самом деле это то самое место, где удастся культурно порыбачить. Брат на следующий день не смог со мной поехать, поэтому отправился туда сам. Место нашёл быстро. Подъезжая я заметил баннер «Фермерское хозяйство ЧП Близнец». Как и говорил мне тот человек, что владения Немого называются «ЧП Близнец». Я проехал дальше по дороге этого фермерского хозяйства и увидел каскад прудов: первый, второй и третий. Там же висела табличка, что водоёмы, арендованные ЧП Близнец, зарыблены. Вход по пропускам. Интересно, подумал я, читая про пропуска. Проехал дальше мимо водоёмов. Обратил внимание, что вокруг водоёмов посажены фруктовые деревья. Посажены шпалерно: небольшие фруктовые сады чередовались с небольшими виноградниками. Фактически пруды окружал большой сад.

Был конец лета – пора сбора урожая. У верхнего пруда стояли два домика. К ним я и подъехал. Чуть дальше был ещё дом, заросший фруктовыми деревьями и виноградом. А неподалёку от этих домиков находилась стоянка для машин с навесом и со знаком паркинга. Меня это удивило – площадка была под навесом и размечена. Я припарковал машину на этой стоянке и направился прямо к домику, заросшему деревьями и огороженному сеткой рабицей.

Навстречу мне вышли две здоровые овчарки. Они сели возле калитки, стали на меня смотреть. Вслед за ними вышел мужчина примерно моего возраста. Он поздоровался и спросил, чего я хочу. Я ответил, что хотел бы порыбачить в его водоёмах.

– Если хотите, порыбачьте, но соблюдайте правила.

– Я прочитал, что только по пропускам…, – сказал я.

– Может, «только по пропускам» это слишком строго я там написал… Пройдёмте, – он пригласил меня в один из домиков.

Внутри стоял диван, несколько кресел, телевизор. Сверху висел кондиционер. Я ещё издалека обратил внимание, что у этого «Немого», который представился приятным баритоном Иваном Петровичем, два ветряка. Я обратил внимание, что один явно работал на подъём воды. Около него стоял напорный бак и ещё одна ёмкость пониже, очевидно, для полива. А второй ветряк – явно работал на генератор. Поэтому кондиционер не очень меня удивил.

Мы вошли, он включил кондиционер и начал рассказывать о своих правилах.

– Рыбу, – сказал он, – я продаю. Можете купить из садка или же поймать самостоятельно. Но за это я взимаю плату. Цена на рыбу ниже базарной примерно в два раза.

Сколько оплатите, столько и можно забрать. Сейчас не сезон, поэтому общий вес я ограничил 10-ю килограммами. Это тоже, конечно, многовато, но человек всё-таки приезжает издалека, тратит своё время, тратит бензин. Рыбу берёт, скорее всего, не только для себя, но и для родственников, друзей. Ну, если свадьба, то не ограничиваю, конечно, – улыбнулся он и продолжал, – сейчас рыба набирает вес, не хотелось бы вводить себя в убыток.

Он подошёл к окну, взял с подоконника проспект своего фермерского хозяйства и протянул мне. В окно он увидел подъезжающий автомобиль и вышел к нему навстречу. Мне показалось, что он был не очень рад видеть эту машину. На улице рядом с ним сели овчарки.

Мужчина, вышедший из машины, стал приближаться к Ивану Петровичу, а тот, как мне показалось, демонстративно спрятал руки за спину, видимо, чтобы избавить себя от необходимости здороваться с приехавшим.

– Привет, Иван Петрович!

Иван Петрович промолчал.

– Ну ладно, Петрович, ну ладно тебе, уж год прошёл… Родственники приехали, разреши порыбачить, а?

– Я предупреждал вас, ко мне больше, пожалуйста, не приезжайте.

– Ну Петрович, ну чёрт попутал, сколько обиду будешь держать?

– Это не обида, это порядок, больше ко мне не приезжайте, вам на моих прудах места нет.

– Родственники приехали, Петрович, так хотелось устроить им праздник!

– Об этом надо было думать, когда сами рыбачили, – Иван Петрович повернулся и ушёл обратно в домик, а овчарки остались сидеть.

Мужчина постоял, махнул рукой и уехал.

– Отпускать нужно пойманную рыбу до килограмма, – продолжал он, вернувшись в домик, – и свыше трёх с половиной, не считая карасей. Щуку и окуня можно ловить в неограниченных количествах, плату за хищников я не взимаю. Ловить можно от зари до зари. Вход платный. Плата взимается за пользование охраняемой стоянкой, за комнату отдыха и за оборудованное место для ловли. В комнате отдыха мы сейчас с вами находимся. Здесь то, что вы видите, плюс кухня за этой дверью, – показал он, – санузел, душевая кабина и столовая. А мангал с коптильней на улице под навесом. Места оборудованы помостами со скамейками, приспособлениями для удочек и снастей, зонтиками и садками. Пользование этим и составляет стоимость входной платы. Пруд можно выбрать любой из двух, в третьем – маточник. Я просто не хочу, чтобы травмировали маточное племя, потому что матки должны давать потомство в спокойных условиях, – объяснил он. – Стоимость входа – 100 рублей.

Меня эти условия устроили. Я спросил, можно ли остановиться на два или три дня.

– Да, – сказал он, – второй домик у меня гостевой. Если люди издалека, а у вас на машине, как я вижу, номер питерский… Вы своим ходом из Петербурга?

– Да, точно.

– Дела?

– Нет, я родом отсюда.

– Откуда?

– Немного западнее, на другом берегу Кубани. С Новокубанска.

– На родину тянет? – улыбнулся он.

– Да, здесь мои корни. Как уехал учиться, там и женился, появились дети, внуки… Сюда теперь только в отпуск приезжаю, чтобы походить по старым местам. Были на Солёном озере с братом вчера, мне там и посоветовали к вам заехать. Брат не смог, приехал я один.

Он пожелал мне удачной рыбалки и добавил, что подъехать я могу на машине к любому понравившемуся месту, но машину он попросил меня оставить на площадке под навесом.

– У вас, конечно, машина ухоженная, – сказал он, – но часто бывают случаи, когда масло капает, тосол подтекает или грязь какая-то. Всё это потом попадает в пруд, а за прудами и рыбой я слежу. Останетесь ночевать – снасти можете не брать с собой, их никто не тронет.

Я поблагодарил его, и он ушёл. Мне захотелось сначала пройти пешком осмотреться. На двух площадках стояли рыбаки. На одной мужчина примерно моего возраста. Я подошёл, поздоровался, поинтересовался о рыбалке.

– Как по телевизору рекомендуют – поймал и отпусти, – сказал мне этот рыбак. – Но удовольствие доставляет. Иногда приличные попадаются.

Прошёл дальше – мест удобных достаточно. Всё кругом приспособлено. Как и говорил мне местный с Солёного озера. Я приглядел место, где можно будет поставить донку и поплавочные удочки, побросать спиннинг. На помосте действительно стоял сложенный зонт от солнца, а рядом на столике спираль от комаров. В самом деле, комфортно, и плата даже низкая за такие условия.

Я подъёхал на машине, разгрузил снасти и отогнал её обратно. Рыба стала попадаться сразу, как только приступил к рыбалке, но я её отпускал. Сначала несколько карасей, затем и крупная рыба. Поскольку буду здесь ночевать, то в садок класть рыбу ещё рано. Стал бросать спиннинг. Щуки почему-то не брались, не желали они ни моих блёсен, ни твисторов, ни воблеров. На вертушку попались пара небольших окушков. Таким образом коротал время. Ко мне подошёл мужчина, который рыбачил неподалёку, поинтересовался, как у меня. Я в это время баловался спиннингом, ловил окушков. Он поинтересовался, было ли что-то крупное. Я рассказал, что мне попался карп под два килограмма. Он посмотрел в мой пустой садок, и я объяснил, что уезжать сегодня не собираюсь, уж больно мне место понравилось. Он ответил, что тоже часто здесь бывает.

Мужчина стал интересоваться, на что я ловлю, как ловлю. Стал разглядывать мои воблеры, блёсны. В свою очередь, он рассказал, как ловит сам – в основном ловит на кукурузу и перловку. Но самая универсальная приманка, по его мнению, это красный червь.

– На него можно всё поймать, начиная от уклейки и пескаря, до сома, и даже иногда и щука берётся. Не говоря уже о карпах, о карасях. Поэтому я всегда беру с собой, кроме кукурузы и перловки, красного червя. А вообще, – продолжал он, – я сюда приезжаю не для рыбалки, а нервы полечить.

– А что так? – поинтересовался я.

– Видите ли… Я всю жизнь работал учителем. Окончил педагогический. Когда началась эта перестройка и появились новые русские с цепями золотыми на шеях, работа в школе заметно усложнилась. Русские ли они были? Мне хотелось прицепить карабин к этим цепям – и к собачей будке. Там их место. Но нет – в депутаты лезут и на руководящие должности, хотя зачем? Уже нахапали себе собственности, где наворовали, а где самым настоящим образом отобрали. А недорослей своих отдавали к нам в школу. Не скажу, что школе от них был убыток. Да, родители их помогали школе и мебелью, и ремонтом, и сантехникой, современным оборудованием, компьютерами…

Но за это требовали, чтобы их недоросли были лучшими учениками… Вспоминать не хочется… Учителя приходили ко мне в слезах, я тогда директором был. Особенно молодые. Придёт этот недоросль с невыученным уроком, учитель ему двойку, а он с нахальством заявляет: «Ты давай, попробуй поставить двойку. Папа завтра придёт и задаст вам всем тут, а то разожрались на папиных харчах. Он им мебель, а она мне двойку». Приходил папаша, начинал возмущаться, дурак, что ли, его сын, хуже других? И бесполезно было объяснять, что учитель ставит оценки за знания. В ответ было только: «Мы вас для того и содержим, чтобы вы учили. Вот и учите так, чтобы сын мой был лучше всех!»

Конечно, из-за таких разговоров не только у учителей, но и у меня частенько сдавали нервы. Что тут скажешь… Обеспечение школ было ужасное, приходилось обращаться к ним за помощью. Они всё могли, им всё было дозволено. Мне кажется, что те из учителей, кто отработал в те годы в школе хотя бы пять лет, тем нужен досрочный выход на пенсию и надбавки… А я вот вышел на пенсию и сюда приезжаю подлечить нервы. Красотища какая! Особенно вон туда посмотрите, на тот берег: степь, природа, красота… На том берегу уже утки учат своих утят летать, готовят их к осеннему перелёту. А мы в это время готовились принимать новых учеников…

Хорошо, что здесь в степи нашёлся такой человек, как Петрович. Посмотрите, как он преобразил эти места. Ведь здесь были раньше неугодья – болота непроходимые… И сам трудится, и многим даёт рабочие места.

– Рабочие места? Я даже и не заметил здесь никого из рабочих.

– Рабочие здесь по субботам и воскресеньям обычно подрабатывают. С близлежащих хуторов приходят и занимаются уборкой территории, садом… В станицах живут казаки, которые знают толк в земле и садоводстве. Практически вся земля, которую Петрович в своё время выкупил, сейчас в аренде у казаков, которым недостаточно собственных паёв. Некоторые сады разводят, некоторые бахчевые, некоторые виноградниками занимаются. Таким образом и построил он своё фермерское хозяйство. Вон там ниже, – указал он, – птицефермы, но я не знаю, его это, или кто-то арендует у Петровича. Он мирно живёт с местными.

– Да? А вот сразу после меня мужчина какой-то подъезжал, так Иван Петрович даже руки не подал и не разрешил ему рыбачить.

– Это уже другой разговор. Он вам объяснял, наверное, правила, по которым здесь рыбачат?

– Да: поймал и возьми столько, сколько можешь оплатить.

– Семьдесят лет мы жили и обманывали друг друга. Учителя учили одному, а в жизни всё было совершенно по-другому. Мы учили честности, трудолюбию. А после школы молодой человек встречался с воровством, бесправием и обманом… Поэтому многие, окончив школу, ломались. Ведь говорили тогда, что всё вокруг народное, всё вокруг ничьё. «Ничьё» – оно и есть ничьё. Так к нему и относились. Как говорили тогда на заводах: «На заводе я хозяин, а не гость, потому домой тащу хоть гвоздь». Вот так народ и привык, что труд его не полностью оплачивается, а потому из общественного можно забрать что-нибудь себе. Так и здесь получается: человек поймал рыбу, но не осознает, что это собственность Петровича. До этого он ловил в Кубани, в каналах, где оно – ничьё. А здесь – частная собственность. В удовольствие можно сколько угодно ловить, но если хочешь забрать, то оплати. Петрович вложил сюда труд, деньги, чтобы создать это хозяйство, но его ещё и поддерживать нужно. А это требует вложений.

Некоторые люди пытались утаить свой улов. Прятали в машине под сиденье, в тайнике багажника… Петрович никогда не опускался до того, чтобы проверять машины, но помощники у него вон какие! Если человек спрятал рыбу, не оплатив её, то эти помощники подходили к машине и садились рядом с тем местом, где была припрятана рыба, не сводя глаз с хозяина. Петрович спрашивал человека, сколько тот поймал, тот называл вес и оплачивал. А потом Петрович ему говорил: «Знаете, вы больше не приезжайте сюда. Не надо, я вам больше не разрешу ловить». Люди удивлялись, кто-то возмущался, кто-то стыдливо прятал глаза и уезжал. Таким людям путь сюда закрыт. Эти люди и рады бы, как мы с вами, посидеть сейчас на природе под зонтиком и рады бы порыбачить в таких условиях, но Петрович не простил никого, кто его однажды обманул. Он не прощает воровства. «Если человек на базаре с прилавка украдёт рыбу, то он вор, а у меня такой же прилавок, поэтому не желаю иметь ничего общего с такими людьми». Так говорил Иван Петрович. Многие приходили, извинялись, но его принципы нерушимы.

Мы проговорили с ним до полудня. Солнце стало припекать, и я решил пойти отдохнуть. Принял душ, Петрович показал мне комнату, где я могу расположиться. Со степи доносились запахи чабреца, полыни… Воздух был такой плотный, что я лёг и как будто провалился. Сон мой был очень крепкий и без сновидений.

Я проснулся, когда солнце начало склоняться к закату, к вечерней зорьке. С удовольствием принял ещё раз душ и пошёл снова на своё место. Начал с заброса поплавочных удочек. Донки не ставил. На поплавочные мне ловить приятнее. Я не стал охотиться за крупной рыбой, мне доставляло удовольствие ловить карасей на поплавочную удочку. Удилище углепластиковое, тоненькое, лёгкое. Леска тоже тонкая с маленьким крючочком, на который я нанизывал пару опарышей или красного червячка. Мне доставляло удовольствие смотреть на поплавок, который делал несколько колебаний и либо двигался в сторону, либо уходил под воду. В этот момент я подсекал и чувствовал, что рыба на крючке. Держа в руках лёгкое удилище из углепластика, чувствуешь каждую попытку рыбы освободиться. Я даже не вынимал её из воды: подводил близко к помосту, наклонялся и в воде вынимал из её губы крючок и отпускал.

Может, это бестолковое занятие, но, глядя на танцующий поплавок, у настоящего рыбака просыпается инстинкт древнего человека, добывающего пропитание охотой и рыбалкой. Сейчас говорят, что это выброс адреналина, а у меня это вызывает положительные эмоции.

Близился закат, солнце приближалось к горизонту. Лучи были не палящими, поэтому я сложил зонт и просто сидел и смотрел на горизонт, забыв про свой поплавок. Я опомнился только когда моя удочка стала сползать в воду. Я подсёк и почувствовал, что там крупная рыба. Но с такой тоненькой леской было очень сложно подвести её к берегу. Поэтому я ослабил леску на катушке, пытаясь аккуратно подвести рыбу к себе, но в какой-то момент рыба рванулась, и крючок оборвался. Это было сигналом, что рыбалку пора заканчивать. Я прицепил новый поводочек к удочке и смотал её. Оставил снасти здесь. Прикормку по совету Петровича забрал с собой, чтобы до неё не добрались некоторые ночные обитатели, которые не прочь полакомиться: выдра или лисичка. Здесь достаточно животных, которых прельщает запах кукурузы, макухи, поэтому я оставил всё, кроме прикормки. Надеясь, что блёсны и воблеры никому из зверей не приглянутся.

Я был единственным, кто остался на ночь у Петровича. Я не стал брать с собой рыбу – ни карасей, ни карпов. Мне не хотелось ничего готовить, я решил поужинать тем, что у меня было: сыр, колбаса, овощи. Пошёл на кухню и заварил себе чаю. Зашёл Петрович.

– А что это вы рыбу не жарите и не коптите?

– Знаете, просто лень было, мне в такую погоду стало жалко её брать…

– О… Потянуло вас на романтику. Тогда пойдёмте, я угощу… Поужинаем у меня.

Я не смог отказаться от такого заманчивого предложения, поднялся и начал собирать продукты.

– Оставьте, оставьте, у меня всё есть, – я послушался, убрал продукты в холодильник и отправился вслед за ним.

В саду под вьющимся виноградом был накрыт стол, на котором я увидел жареную рыбу и маринованного толстолобика. Маринованный толстолобик часто бывает на столе и у брата. Кроме рыбы на ужин был жареный гусь.

Он предложил мне вина или чачи. Мне почему-то захотелось стопочку чачи. Он тоже выбрал чачу.

Мы выпили с ним по стопке. Я с удовольствием закусил маринованным толстолобиком. Жареный сазан – просто пальчики оближешь. Ещё был вкусный хлеб. На Кубани можно быть сытым одним хлебом. Я отметил его хлеб, он улыбнулся и рассказал, что хлеб он сам выпекает.

– Выпекаю из нашей твёрдой кубанской пшеницы. Оттого и хлеб такой мягкий.

– Петрович, а скажите, почему вас называют Немым?

Он улыбнулся и посмотрел мне в глаза.

– Да знаешь, я ведь был немым. Мы с тобой почти ровесники. Дети войны мы с тобой. У тебя отец воевал?

– Три войны прошёл.

– Жив вернулся?

– Да. В последней партизаном был.

– А я ни отца, ни деда не помню. Я их не знал. Мы с братом близнецы – детдомовские. Как мы туда попали – не знаю. Даже не знаю, где мы родились. Помню, всё вокруг взрывалось, и нас куда-то увозили чужие люди. Мы с братом друг за друга держались, нас куда-то отвезли, потом ещё перевозили. И голодно, и холодно было, чего только не было. Но мы с братом друг за друга держались…

Мы с ним одинаковые были, нас никто не различал. Документы где-то потерялись, а нас так и звали – близняшки. Когда стали оформлять документы, стали спрашивать наши фамилии, но мы не только фамилий не знали, но и имена перепутали. Мы ещё тогда слишком малы были, чтобы такие вещи помнить. Нам дали фамилию Близнецовы. Мне дали имя Иван, а брату – Пётр. Отчество общее дали – Петрович. Нам на руки повязали тряпочки с нашими именами, потому как в жизни нас было не различить.

Вот так мы и попали в детдом. Из детдоме некоторых забирали в семьи, а нас не забирали. По одному ещё бы могли взять, но был указ, запрещающий разъединять братьев. Так мы и жили с ним. Не скажу, что в детдоме главенствовали, но поскольку вдвоём были, да ещё и родные братья, всегда друг за друга заступались. Мы относились с уважением к другим, и к нам так же. Убегали мы с ним, особенно летом побеги устраивали. Нам казалось, что на природе лучше жить, чем в детдоме. Жили в лесу в шалашах. Но нас, как правило, всегда отлавливали. Убегали в августе, когда всё поспевало и можно было питаться на природе. Зимой мы никогда не убегали. Нас в детдоме и кормили, и поили, и одевали. До седьмого класса мы там и жили…

После седьмого нас обоих направили в ФЗУ на завод. Учились мы неплохо, были ближе к отличникам. Если бы мы не убегали в своё время, то и отличниками бы, наверное, стали. На токарей учились. Специальность освоили хорошо. После ФЗУ мы с ним поступили в техникум. В техникуме тяжело было учиться, нас в детдоме и в ФЗУ одевали и кормили, а в техникуме только стипендии выдавали… Общежитие, правда, было. Мы были крепкие ребята и нашли подработку. Сначала разгружали что-нибудь, а потом дворниками устроились. Нас никто не обижал. После учёбы шли и подметали, нам это нравилось даже. Городские на нас, конечно, с презрением смотрели, но нам всё равно было. Когда техникум закончили, вернулись туда же на завод, где были ФЗУшниками. Нас помнили и сразу поставили мастерами. Мы справлялись, но проработали недолго. Пришли повестки в армию. Пётр мне предложил подать документы в институт, у нас же с ним красные дипломы были после техникума. Студентов в армию не берут. Я согласился и поддержал его.

Мы подали документы, без проблем сдали экзамены, поскольку в техникуме учились хорошо. Нас зачислили. Правда, здесь мы уже и подрабатывали нормально. Токарями нас приглашали в третью смену, потому что завод не справлялся с планом. Поэтому у нас и деньги водились, могли с девушками и в кино, и в кафе. Внешность наша девушек не отталкивала, а наоборот привлекала.

Так мы с ним и работали до окончания института. Жениться ни он, ни я не хотели в это время. Распределили нас в разные города, мы были уже взрослые. При распределении наше желание работать вместе учтено не было. Нас это не очень огорчило. Меня направили почти сюда, в Ростов. А он – на Урал попал. Мы переписывались. Дружно жили с братом…

И вот однажды брат мне прислал письмо, в котором сообщил о встрече с девушкой, на которой он женится. Приглашал меня приехать в Армавир. За Армавиром есть такой хутор – Высокий. Я к тому времени купил мотоцикл «Ява-350» с коляской. Тогда машину трудно было купить, даже если имелись деньги. За машиной были громадные очереди, иногда бесконечные, а выделяли на завод для ветеранов производства. Ну а для молодёжи не очень выделяли… Зато можно было купить мотоцикл. Были «Ижи», мощные «Уралы». Были и иностранные. Это «Ява» и «Паннония». Вот Чехословацкая Ява мне нравилась. Я накопил денег и купил «Яву-350» с коляской. Мне доставляло удовольствие на ней ездить. Это сейчас показывают мотоциклистов в коже и в очках на мощных мотоциклах с поворотами. А раньше шлем был не обязателен, уже не помню, в каком году появился запрет на езду без шлема. Сначала ввели в Краснодарском крае, в Ростовской области. Тогда, как сейчас, существовало негласное братство мотоциклистов. Особенно я по Явам своим сужу. Если мотоциклист стоял рядом с Явой на трассе, даже не прося помощи, то каждый проезжающий на мотоцикле считал своим долгом остановиться и спросить, нужна ли помощь. А в то время сервисов не было, всё с собой возили. У меня в коляске был вулканизатор, спицы, которые часто приходилось менять, тросики. Смесь для мотоцикла была не на каждой заправке, поэтому приходилось возить с собой небольшую канистру с маслом.

Брат мне написал, что в свой отпуск едет знакомиться с будущим тестем и тёщей. К этому времени приглашал меня приехать туда. Примерно триста километров от Ростова. На Яве проскочить за четыре часа. Тогда машин не было столько. Не было такой загруженности на дорогах.

Приехал туда. Знаешь… Как брат встретился с этой девушкой, где он нашёл? Скажу как мужчина мужчине, что такой красоты я ещё не встречал, хотя к тому времени был мужчиной за тридцатник. Слов не хватит, чтобы описать эту девушку.

Я остолбенел и позавидовал брату. Первый раз я позавидовал брату. Но потом я порадовался за него, что он нашёл такую красавицу. Она протянула мне руку.

– А я о вас всё знаю, мне Пётр о вас всё рассказал.

Я взял её ручку в свою и почувствовал нежную, бархатную кожу. Даже побоялся, что могу сделать ей больно. Я положил вторую руку на её ручку и смотрел в её голубые глаза. Её личико с правильными чертами лица – такое нежное… На щёчках небольшой румянец, а губки пухленькие, розовые, нежные. Стыдно говорить, но хотелось прямо взять её и обнять. У меня уже почти появилось такое движение, но – нет – это невеста брата.

Я представился и отвёл глаза. Что поделаешь – так и тянуло к ней, так и хотелось любоваться её фигурой, её лицом и слышать её голос…

Вечером выступал в роли свата. Согласие было получено, устроили помолвку. Пригласили соседей, организовали вечер с выпивкой. Я за весь вечер так и не смог оторвать глаз от Елены. Там было немало соседских девчонок, которые не прочь были со мной подружиться. Я пытался с ними разговаривать и шутить, но всё равно искал её взгляда. На следующий день они уехали на море, назначили через двадцать дней регистрацию.

Ты представляешь, стану засыпать, а она перед глазами. Не могу ничего поделать. Понимаю, что не хорошо, но никак не могу отогнать от себя мыслей о ней.

К назначенному дню я взял отпуск и поехал на место регистрации. Они вернулись с моря, уже несколько дней готовились к свадьбе. В Армавире заказали свадебное платье. Следуя свадебному поверью о том, что жених не должен видеть невесту в свадебном платье до свадьбы, Пётр попросил меня съездить с Еленой и забрать платье. Платье заказывали родители. Я отказывался, причём серьёзно отказывался. Какое-то нехорошее предчувствие у меня было… Пусть кто угодно другой едет, я был готов дать свой мотоцикл или оплатить такси, только бы не ехать самому. «Ты что, не хочешь брата уважить? – обижался Пётр. – Я же никому, кроме тебя не доверяю свою невесту».

В итоге брат настоял, и мы поехали…

…Он замолчал, взял бутылку, налил чачи мне, себе, выпил одним глотком, потом налил ещё. Пригубил, поставил…

…Ты знаешь, что случилось? Случилось страшное. Возвращались мы оттуда, и мне надо было делать с трассы левый поворот. Я остановился, пропуская встречные машины. Помимо поворотников, указывал левый поворот ещё и рукой. И тут что сказать… Я тебе говорил, что оторвать взгляда не мог. Я боковым зрением смотрю на встречные машины, а всё внимание – на неё. Она сидит в коляске, чуть прищурившись, слегка улыбается, смотрит вперёд. Милое личико её улыбалось, на левой щёчке ямочка… Грех, конечно, мне было смотреть на неё. Я одной рукой показывал поворот, второй держал муфту, и вдруг… Страшный удар. Я вылетаю с мотоцикла, лечу и вижу, что моя Ява с Еленой отлетают на встречку, по которой мчится грузовик. Он подминает коляску вместе с Еленой. Глаза её были полными ужаса. Дальше темнота, и я проваливаюсь куда-то…

… Он опять замолчал, допил стопку, налил, посмотрел на мою, увидел, что у меня полная.

– Помянём её душу.

Не чокаясь мы выпили. Он сидел, молчал, опустив глаза.

– Виноват я в её смерти. Это я виноват. Не надо было смотреть на неё. Если бы смотрел в зеркало заднего вида, то успел бы увернуться, убежать от грузовика. Я мог бы увидеть, что этот грузовик шёл не сбавляя скорости. Не знаю, что случилось у него. А я засмотрелся на неё… Хотя я должен был предвидеть такую ситуацию на дороге. На моей душе её смерть…

…Очнулся я, говорят, через пять дней. То ли в коме, то ли без сознания – в чём-то был. Голова замотанная. Нога переломана. Ничего не слышу, языком пошевелить не могу, медсестра что-то зевает, я её не слышу. Хочу сказать – тоже ничего не получается. Потом врачи какие-то зашли, тоже зевают – я их не слышу. Потом мне один даёт карандаш и блокнот. Что-то показывают, в блокноте было написано: «Напиши, почему не отвечаешь».

Я написал: «Не слышу, не могу говорить». Они знаками попросили меня открыть рот, я открыл. Попытался что-то сказать, но ничего не получилось. А они всё показывают знаками: скажи, скажи, скажи. «Скажи что-нибудь», – писали они мне. Но у меня ничего не получалось. Голова и нога у меня зажили, но речь и слух так и не вернулись. Выписали меня из больницы, дав инвалидность второй группы. Приезжал брат ко мне в больницу, сидел на моей койке, что-то долго говорил, потом написал: «Извини, братишка, что я заставил тебя поехать. Как ты отказывался, не хотел ехать, а я настоял. Извини, что я так поступил. И ты инвалид, и Елена моя погибла. Прости меня, братишка».

Я написал, чтобы он себя не винил и попросил у него прощения. Не уберёг я его невесту, не доглядел… Мог бы увернуться, но не сумел. Он похлопал меня по плечу, что-то сказал и уехал. Мы с ним переписывались потом.

А я что? Инвалид второй группы без права работать. А чем заняться, что делать? С утра до вечера смотрел телевизор. Немой. Пытался что-то произносить, но ничего не получалось.

Однажды на вокзале увидел объявление: требуются сезонные рабочие на сельхозработы. Я решил, почему бы не поехать, дело было весной. Приехал по адресу. Написал, что я глухонемой с детства и спросил, можно ли мне получить работу. Тот мне написал в ответ, что требуются сезонные рабочие на прополку сахарной свеклы. Оплата сдельная, а условия такие: за человеком закрепляется участок, который нужно пропалывать несколько раз, разрядить и убрать. Оплата, как мне показалось, довольно приличная.

Приехал на Ставрополье. Работали в основном местные семьями. Подряды мерялись гектарами. Я не представлял, что это за работа, и сколько я смогу обработать. Агроном, который распределял подряды, посоветовать взять немножко. Он написал в моём блокноте, что даст мне участок рядом с одной хорошей семьёй. Он написал мне смотреть, как они работают, и делать так же.

Я делал, как мне посоветовал агроном, и подружился с соседствующей семьёй. Неподалёку от поля была ферма – там я и ночевал.

После первой прополки и продёргивания наступал длительный перерыв. Мне не хотелось ехать обратно в город, поэтому я там и остался. Здесь были пруды, канал протекал оросительный. Я купил удочки и приспособился рыбачить. Иногда приезжал агроном, интересовался, как я здесь поживаю. На ферме сломался вал у кормораздатчика, и я попросил агронома разрешения вытащить вал. Но когда он узнал, что я токарь высокой квалификации, то меня в мастерской загрузили работой, так что агроному пришлось снять меня с прополки. Мне предоставили свободный колхозный дом и бесплатное питание, и я все дни работал в мастерской. Я согласился, пора была горячая, технику готовили к уборочной, поэтому работы было много, а рабочих рук мало.

Меня тянуло быть на природе, на рыбалке, среди людей я чувствовал себя неудобно. Некоторые, не знав о моём недуге, обращались ко мне и обижались, видя, что я им не отвечаю. Думали, что я специально их игнорирую.

В свободное время я приезжал к прудам и пытался выдавить из себя хоть слово.

Однажды в августе, когда уборочная закончилась и работы стало намного меньше, у меня появилось свободное время. Я ушёл к прудам и поставил там, как Сабанеев учил, шалаш недалеко от могучего столетнего дуба. Каждый день я пытался каким-нибудь образом восстановить слух и голос… Но у меня ничего не выходило. Я проводил время за рыбалкой, на природе и ни с кем не общался.

Однажды ночью я спал и мне приснился сон, будто еду с Еленой на мотоцикле. Мне нужно делать левый поворот, а я не хочу его делать, я специально останавливаюсь, и вдруг мне в лицо бьёт яркая вспышка от фар встречной машины. Мой слух поражает резкий звук, мне кажется, я опять куда-то лечу, но в ушах непрекращающийся треск. Я хочу крикнуть Елене, чтобы она прыгала, и вдруг из моего горла вырывается реальный крик: «Елена, прыгай!»

Я проснулся и понял, что это я крикнул. Треск, который я слышал во сне, не прекращался. В ушах звенели раскаты грома и шелест дождя. Я схватился за уши, закрыл их, и все звуки утихли. Я снова открыл их, и шелест дождя снова был в моих ушах. Я выскочил из шалаша и увидел, что дуб вблизи от моего ночлега расколот. Я догадался, что та вспышка была молнией, и это она расколола могучее дерево.

Я не мог поверить в то, что я слышу! Представляешь, какая это была радость! Я слышу! Попытался крикнуть: «Я слышу!», и у меня получилось. Я слышал свой голос, от которого уже успел отвыкнуть. Шёл проливной дождь, но я не спешил вернуться обратно в сухой шалаш. Мне приятно было слышать его шелест. Мне захотелось поговорить с кем-нибудь, но никого рядом не было.

Я дождался рассвета. К этому времени дождь прекратился, тучи ушли, выглянуло солнце, и я даже удочки не стал брать. Я пошёл в станицу к людям. По пути я слушал и наслаждался шелестом травы, пением птиц, стрекотанием кузнечиков. Слёзы лились из моих глаз.

Первым мне встретился пастух. Я не знал, как к нему обратиться и сказал просто: «Доброе утро». Он ответил: «Доброе утро». Это и правда было самое доброе утро в моей жизни. Я вновь приобрёл голос и слух.

Я включил радио как только пришёл. Оно, к счастью, работало. Я слышал, как диктор объявлял погоду на сегодня.

Я почувствовал себя полноценным человеком, оставаясь инвалидом второй группы.

На зиму я вернулся к себе в Ростов. Пошёл к врачам, врач страшно удивился, что я говорю и слышу. Стал расспрашивать подробно, как это случилось. Я стал говорить, что был на рыбалке, в шалаше спал, вдруг яркая вспышка, потом треск, удары. В нескольких метрах от меня молния ударила.

– А что ещё было? – допытывался врач.

Мне не хотелось рассказывать ему о своём сне, но он настаивал, и я признался. Я ему признался, как и тебе сейчас, что я себя считал виноватым в том, что не уберёг невесту брата. Именно в тот момент, когда мог уберечь её, я смотрел на неё, а в этот момент ударил грузовик. Это я как наяву видел во сне. После вспышки и удара у меня прорезался слух и появился голос.

– Теперь мне всё понятно, – сказал врач, – это был второй шок. Поэтому вы и заговорили. Заблокированные центры разблокировались. С этим я вас и поздравляю. Вы теперь абсолютно здоровый человек.

Я попытался снять свою группу инвалидности, но мне сказали, что я чокнутый. «Тебе дали пожизненную инвалидность, вот и иди отсюда. Не мешай людям работать».

Я приехал сюда, и дом этот построил на том самом месте, куда ударила молния. На том месте, где я заново родился…

…Он налил ещё чачи себе и мне.

– Извини, что я так разоткровенничался. Наступил момент, и захотелось выговориться. Ты первый, кому я рассказал свою жизнь.

Он заварил чаю из собственных сборов.

– А брат ваш часто сюда приезжает?

– Каждый год в отпуск. Обещает, что когда выйдет на пенсию, приедет сюда на постоянное жительство.

– Извини, он женился?

– Да, через пять лет после смерти Елены он женился. Живут они дружно. У них двое детей. Приезжают сюда всей семьёй. Иногда на машине, иногда на поезде. Детей оставляли на лето. К школе я их отвозил…

– А ты почему не женился?

– Я не знаю. Я считал себя виноватым в том, что я не уберёг невесту брата. И потому, может быть, а, может быть, по другой причине. Не знаю.

Он налил ещё чаю. Где-то в степи перекликались птицы, цикады уже перестали трещать. Наступила настоящая южная ночь с яркими звёздами. Передо мной сидел мужчина моего возраста. Я даже не мог представить, что он когда-то был немым. Голос у него красивый, произношение чёткое и приятное на слух.

Мы допили чай, и он попросил меня рассказать о себе. Я вкратце рассказал о своей жизни.

– Ты знаешь, ты сейчас мне рассказывал о своём городе, Ленинграде, и мне сейчас кажется, что мы родились там. Всё, что ты описал, кажется мне таким знакомым, хотя… Может, я это и в фильме каком-то увидел. Или читал… А может, и правда нас с братом вывозили тогда из блокадного Ленинграда.

– А ты не был никогда в Питере?

– Нет. До того, как попал в аварию, не было случая, а потом увлёкся здесь строительством фермерского хозяйства. Думаю и страусов завести…

– Я приглашаю тебя в Петербург.

– Я не откажусь, – улыбнулся он. – При первой возможности приеду.

Я сказал ему примерную дату своего возвращения в Петербург, оставил адрес и телефон. Надеюсь, он приедет.