Читать книгу Изберу себе казнь - Леонид Иванович Моргун - Страница 4

Утро, в самолете Валерьяныч встретил его легким ворчанием.

– Однако, милостивый государь, вы и спите, чистый барин, – сказал он с добродушной укоризной.

– Простите, – сказал Максим смущенно. – Я, наверное, перебрал вашего виски, и…

– Пустое! – рассмеялся Валерьяныч. – Виски кажется было недурное?

– Первоклассное.

– А девочка? – игриво спросил Валерьяныч.

– Не понимаю, о чем вы?

– Ты хочешь сказать, что провел ночь в гордом одиночестве?

– Простите, но я не привык обсуждать подобные темы, – жестко сказал Максим.

– Ах, какие мы гордые! – изумился Валерьяныч. – Я вытаскиваю его из дерьма, даю высокооплачиваемую работу, корплю и пою его, подсовываю ему самую лучшую из наших девочек, которую мы держим только для самых дорогих гостей, ибо она умеет представить все дело так, что ее приходится добиваться, и он же еще кусает руку, кормящую его! Вот она, людская благодарность.

– Простите… – сказал Максим и поскольку Валерьяныч выжидающе смотрел на него, добавил, – шеф…

– Так-то, – удовлетворенно сказал Валерьяныч. – И не строй из себя персону. Если вчера я носился с тобой как курочка с золотым яичком, то это только потому, что у нашей кампании такой стиль работы. Если мы выкачиваем из человека деньги, то он должен за это получить хотя бы определенное моральное удовлетворение.

– Последняя ночь преступника перед казнью? – спросил Максим.

Валерьяныч поморщился.

– Оставим античную философию и прочие высокие материи. ы сейчас покидаем прекрасный мир. Мир выпивки, вкусной еды, женщин и всего, что только могут дать деньги. Нам хочется, чтобы ты хорошо запомнил этот мир и старался бы вернуться в него. Если ты будешь мечтать о возвращении, ты будешь хорошо заниматься, а значит научишься хорошо драться, и не дашь убить себя в первом же бою, а значит кампания выкачает из тебя больше денег. Так что благотворительность тут вовсе ни при чем. Ты понимаешь меня?

– Да, шеф.

– Поэтому занимайся. Хорошенько занимайся. Не печалься, когда тебя будут наказывать, самым худшим наказанием будет, если тебя отстранят от занятий, Понял?

– Да.

– Молодец. Мы, кажется, уже прилетели.

К самолету подъехал неказистый джип. Валерьяныч уселся на переднее сиденье и кивком указал на заднее.

Машина долго петляла по горным дорогам, пока не уткнулась в ворота в длинной бетонной стене, на которой старинной вязью было выведено «Спортивная база цирковых аттракционов». И немного ниже «Частное владение. Вход воспрещен».

К машине подошли двое парней с дубинками. Увидев Валерьяныч, они посторонились. Ворота сдвинулись, и машина въехала во двор.

Лагерь расположился на сухом выжженном солнцем каменистом плато. Оно представляло собой почти правильный круг, диаметром около двух километров. Внутри были разбросаны одноэтажные строения с зеркальными крышами для сбора солнечной энергии, и кругом ни деревца, ни кустика. Мимо них пробежала группа молодых людей. Двигались они в полном изнеможении. На лицах их лежала плотная маска пыли, изредка пробиваемая дорожками пота.

Максим и Валерьяныч прошли в небольшой двухэтажный особнячок у ворот, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, наполненную благодатной кондиционированной атмосферой. Там в кресле, задрав ноги на стол, сидел человек и читал журнал. Увидев их, он отложил журнал в сторону и оказался мужчиной лет сорока с небольшим, с подтянутой спортивной, но слегка уже начавшей полнеть фигурой.

– Привет, – сказал он и кивнул на кресла.

Они сели.

– Этот парень, – сказал Валерьяныч, – будет заниматься у тебя, Боб.

Тот скривился.

– На каких помойках ты ухитряешься откапывать подобных типов?

– Боб, этот парень, что надо.

– У этого парня на лбу написано, что последние пять лет он питался отбросами.

– Это не важно.

– Грешно опустошать дома престарелых. Я уверен, что этот парень видел Ленина.

– Ему еще нет тридцати восьми.

– Силы небесные! – возмутился Боб. – То ты мне подсовываешь сосунков, то дряхлую сорокалетнюю развалину!

– Я никогда не поставлял тебе плохой товар, – с достоинством сказал Валерьяныч. – Если этот рейнджер тебе не нравится, Борис Палыч, я могу отдать его Алексу. Он мне только спасибо скажет. Пошли, Максим.

Они поднялись.

– Эй, подождите! – крикнул им вдогонку Боб.

Они остановились у двери.

Боб с трудом поднялся с кресла и подошел к ним. Его чудовищно гипертрофированный живот колыхался при каждом шаге.

– Разденься, – сказал он Максиму.

Тот снял сорочку.

– Раздевайся догола.

Боб долго рассматривал его икры и бедра, щупал мышцы живота, помял бицепсы, предложил сесть и постукал молотком по коленной чашечке.

– Говоришь, этот парень из рейнджеров? – переспросил он с сомнением.

Это рейнджер с двадцатилетним стажем, – заверил его Валерьяныч. – Сегодня мне представили его послужной список, – он протянул папку, – этот парень прошел огни и воды и ухитрился остаться живым.

Боб бегло просмотрел папку.

– Можешь одеться, – сказал он и, переведя взгляд на Валерьяныч, показал раскрытую пятерню.

Валерьяныч в ответ показал два пальца.

– Что?! – возмутился Боб. – За эту рухлядь?

– Он стоит гораздо больше.

– Он вообще ни черта не стоит, но из уважения к тебе я даю три.

– Из уважения ко мне ты не дашь и растертой сопли. Он стоит семь, но назови я эту цифру, тебя бы вовсе хватила кондрашка.

– Три с половиной.

– Уж лучше мы попытаем счастья у Алекса.

– Это будет предательство, Валерьяныч, – укоризненно сказал Боб.

– Это не будет предательством, – с достоинством сказал Валерьяныч. – Мы все: и ты, и я, и Алекс, работаем на фирму. И, если фирма обнаружит, у него ребята подготовлены лучше, чем у тебя, а это выяснится в первом же бою, она просто-напросто откажется от твоих услуг и это будет справедливо, ибо ты не умеешь подбирать кадры.

– Нашел же ты, чем удивлять людей, – бросил Боб. – Обычный наемник. Ну и что? Мало ли наших ребят, не умеющих ничего, кроме стрельбы из автомата, бросились на Запад, когда открыли все границы? И кому они были там нужны? Не умея ни работать, ни говорить, ни просто жить в обычном цивилизованном мире… Их стали использовать как пушечное мясо, и тогда весь мир сумел оценить хваленые бойцовские качества нашего простого честного солдата. У меня пол-лагеря таких вот героев.

Помедлив, Валерьяныч сказал:

– Знаешь, чем этот парень отличается от других героев? Тем, что он не герой. Он совершенно не герой. Он не бравый вояка и не спесивый солдафон. Он солдат. Рядовой солдат. Он был, есть и будет солдатом. Знаешь, что меня поразило при первой встрече с ним? Его спокойствие. Он терпелив, упорен и настойчив. Он умудрился двадцать лет пробыть рейнджером во всевозможных «Легионах смерти», у генерала Кондора и полковника Доу, и не получить ни царапины. Ты был когда-нибудь ранен?

– В Бразилии, – ответил Максим. – Отравленной стрелой из сумпитана.

– Ну и как?

– Болел с неделю.

– Вы слышите, Борис Палыч? Неделю, когда одна стрелка размером с мизинец может уложить слона. Нет, меньше чем за семь тысяч я тебе его не отдам.

– Но ты же сказал пять! – возмутился Боб.

– Мне слишком долго пришлось тебя уговаривать. А мое время дорого. Ну как?

– Хорошо, – хмуро согласился Боб и выписал чек. – Посмотрим, много ли стоит твой… как ты его назвал?

– Флавий. По имени древнего и знатного рода Флавиев.

– Ну это еще куда ни шло. А то язык можно сломать со всеми твоими Веспасианами и Доминицианцами.

– Всего хорошего! – сказал Валерьяныч, довольно пряча чек в бумажник.

– Пока.

Когда Валерьяныч вышел, Боб нажал кнопку селектора.

– Бомбу ко мне.

Через некоторое время в комнату вошел низенький крепыш с багровым лицом.

– Этого парня зовут Флавий. Будет заниматься у тебя. Проверь, на что он способен, через неделю доложишь.

– Слушаюсь, шеф.

Выйдя из дома, они пересекли двор. Человек, которого звали Бомбой, привел его в одно из строений, стоявших на отшибе. Внутри находились двадцать пять аккуратно застеленных кроватей.

Из шкафа Бомба достал какую-то хламиду из грубого полотна.

– Оденешь тунику. Свою одежду положишь в этот ящик. Подметешь казарму, вымоешь полы, вот этим, – он достал из кармана пакетик с лезвием от безопасной бритвы. – Почистишь писсуары и унитазы. Вопросы есть?

– Никак нет.

– Ну-ну, – толстяк вышел.

Переодевшись, Флавий (он принял это имя так же просто, как и вообще все подставные имена, под которыми привык служить) принялся за дело. Он давно уже нигде не работал, и этот труд доставил ему радость. Тем же самым он занимался во всех казармах, где служил и не брезговал этой работой, как, впрочем, и любой другой.

Когда он закончил, в прихожей послышались голоса и шум. Зашумела вода в умывальнике. Казарму наполнил гвалд.

Несколько парней в таких же туниках, как и у него ввалились в казарму и остановились на пороге, разглядывая новичка.

– Господи! – воскликнул наконец парень лет двадцати трех с нечесанной шевелюрой и щетиной недельной давности. – А я-то гляжу, в нашем верзальнике чистота, как в храме божием. К чему бы это, думаю? Не иначе как конец света настал! А это оказывается новенький все так хорошо вылизал. Ты, наверное, всю жизнь провел в туалете, папаша?

– Да нет, только половину, – ответил Флавий. Теперь ему, как и во всех местах, где он служил, предстояла утомительная процедура «прописки».

– А где же ты провел вторую половину? – продолжал допытываться парень. Он сразу не понравился Флавию.

Казарму заполнили молодые мужчины в туниках и, остановившись в дверях, прислушивались к тому, как измываются над новеньким, который был лет на пятнадцать старше самого взрослого из них.

– Так, где же ты провел вторую половину жизни?

– В цирке братьев Рогови, – ответил Флавий. – Убирал за обезьянами. Ты должен знать это место. Там во второй клетке справа, от двери сидел твой папа.

По казарме пронесся громоподобный хохот. Парень взбеленился. Глаза его налились кровью, руки сжались в кулаки.

Послышались возгласы:

– Вмажь ему, Цицерон!

– Выдерни из него кишки, Цицерон!

– Что ты сказал! – прошипел Цицерон. – Повтори, подонок!..

– Я только сказал, что ты сынок, достойный своего отца… Флавий нырнул под удар и провел правый прямой снизу. Цицерон рухнул, как подкошенный. К нему подбежали двое и принялись приводить его в чувство.

К Флавию подошел белокурый молодой человек с красивым, но порочным лицом.

– Ты неправильно сделал, что ударил его. Ты должен попросить прощения. Цицерон здесь больше всех. А ты еще новичок.

– Я был новичком, когда ты еще ползал под столом и делал в штаны, – ответил Флавий.

– Не имеет значения. Это было там. Здесь ты новичок и должен выполнять наши законы. Я прав? – обратился он к друзьям. Те одобрительно зашумели.

– Хорошо. Я извинюсь перед ним, – сказал Флавий.

– Да. Ты извинишься перед ним. По нашим законам новичок, который обидел старика, должен встать перед ним на колени, попросить прощения и лизать ему пятки. Пока они не станут чистыми. Ты сделаешь это.

– Только сначала он должен полизать мне зад, – сказал Максим. – Пока он не станет чистым.

– Ты упорствуешь, – с удовольствием заметил парень. – Хорошо. Сейчас ты перестанешь упорствовать, Клавдий!

Из толпы выдвинулся высокий худой японец.

– Сделай так, чтобы он стал спокойным.

Японец медлил.

– Клавдий, он ударил Цицерона.

– Хоросо дерай, – сказал японец. – Цицерона большая дурак.

– Мы знаем, что вы не ладите. Но ведь Цицерон пришел почти одновременно с тобой. И мы вас обоих уважаем. Если сегодня его не проучить, завтра он поднимет руку на тебя. Старших надо уважать.

Немного подумав, Клавдий сказал:

– Моя дерай покойна.

Парень отошел, дав японцу место для боя. Приняв стойку, тот с шумом потянул воздух и вдруг с диким воплем с места прыгнул вверх, выбросив вперед правую ногу. Флавий уже был готов к этому, принял удар на блок и, когда японец пролетел мимо, с силой ударил костяшками пальцев по центральному нервному узлу.

Тогда на него набросились все остальные. Спустя мгновение на том месте, где он только что стоял, копошилась груда человеческих тел. Так продолжалось около минуты, потом из кучи разнеслись пронзительные крики, и то один, то другой стали вылетать из общей свалки и падать на дощатый пол.

Спустя еще несколько секунд Флавий встал и, тяжело дыша, оглядел поле битвы. Оно осталось за ним. Годы службы в диверсионном батальоне «Летучая смерть» не прошли даром.

В казарму, запыхавшись, вбежали Бомба и гигант с угольно-черной бородой.

У двери гигант споткнулся о распростертое тело японца.

– Эй, Клавдий! Что с тобой? Что случилось?!

– Этот новый… – с трудом ответил японец. – Он маро-маро знай дзю-дзюцу.

Гигант в упор посмотрел на Максима.

– Зачем ты с ними дрался?

– Наверное у вас такой способ знакомства, – пожав плечами, ответил Флавий.

– Кто первый тебя ударил? – спросил Бомба.

– Не знаю.

– Я накажу зачинщиков, – пообещал он.

– Но я и в самом деле не знаю.

– Может ты хочешь пожаловаться ланисте Бобу? – подозрительно спросил Бомба.

– Нет.

– Так кто же затеял драку?

– Я.

– Ты?

– Да, я.

– Тогда ты должен быть наказан.

– Дело ваше.

– Хорошо, – с видимым удовлетворением сказал Бомба. – Нерон! – к нему подошел давешний красавчик. – Возьми Публия и Архимеда и всыпьте ему пять… нет, десять горячих!

– Пошли, – сказал Нерон.

Они вышли во двор.

– Ложись! – Нерон указал на длинную деревянную скамью перед казармой. Флавий лег. Двое ребят крепко привязали его к скамье кожаными ремешками. На нем задрали тунику.

Нерон взял в руки бич и стегнул его по спине. Удар был несильный, но громкий.

– Гладить его будешь ночью! – рявкнул Бомба. – Дай сюда бич.

Он отвесил новичку десять полновесных ударов.

– И не пикнет даже… – сказал он с сомнением. – Дубленая что ли у него кожа? Может еще пяток добавить?

– Не стоит, шеф, – осторожно сказал гигант, которого звали Цезарем. – Он не сможет работать.

– Ты думаешь? Ну ладно, унесите его.

Флавия развязали и взяли под руки, но он вырвался и, шатаясь, с трудом добрел до казармы и упал в изнеможении на кровать. Спустя некоторое время возле него присел Цезарь.

– Тебе было очень больно? – спросил он осторожно.

– Пустяки, – ответил Флавий, с трудом выдавив улыбку.

– Не обижайся на них. Эти дураки сами себе установили такие дурацкие законы. Цицерона мы проучим, слишком уж много он стал себе позволять.

– Он от этого умнее не станет.

– Это уж точно, – усмехнулся Цезарь. – А ты молодчина. Из наших никто еще не мог выдержать десяти ударов и потом пойти как ни в чем не бывало. Ребята тебя очень зауважали за то, что ты никого не выдал. Ты был рейнджером?

– Да.

– Здорово ты их отделал. Ну, давай отдыхай. Сейчас тебе принесут ужин. Тебя как прозвали?

– Фла… Флавий, кажется…

– А я Цезарь.

Потом Нерон и бледный сухощавый паренек, которого звали Марциалом, накормили его, смазали спину какой-то вонючей мазью и перебинтовали.

Он забылся в недолгом беспокойном сне. Проснулся он, когда все уже спали. Вокруг царила кромешная тьма. И только в окне, забранном решеткой, выделялся клочок бархатно-синего неба и тускло подмигивала порой, скрываясь в косматых тучах, какая-то одинокая тусклая звездочка.

– Эй, синьор Флавий! – услышал он шепот с соседней кровати. – Синьор Флавий, вы не спите?

– Сплю, – ответил он.

– Тогда извините.

– А что ты хотел?

– Я хотел сказать, чтобы вы были осторожнее с Цицероном. Он грозился вас зарезать.

– Хорошо.

– Вы не думайте, он и в самом деле убийца! Он рассказывал, что зарезал пять человек в Чикаго и поэтому завербовался сюда.

– Твой Цицерон болтун и трус. Спи, парень. Как, кстати, тебя зовут?

– Публий.

– Спи, Публий.

– Спокойной ночи, синьор Флавий!..

И в казарме вновь воцарилась тишина.

* * *

Рано утром его растолкал Публий. Он оказался тощеньким парнишкой лет восемнадцати, по виду явно итальянского происхождения.

– Вставай живее! – сказал он. – Если Бомба увидит, что ты еще лежишь, совсем озвереет.

Флавий с трудом поднялся. Все тело его болело. Спина уже не горела огнем как вечером, а болезненно ныла.

Он по-армейски быстро и четко без единой складочки убрал постель и побежал умываться. Ребята в умывальнике встретили его так, будто начисто забыли о вчерашнем эпизоде и знакомы с ним сто лет.

Клавдий пропустил его к крану и спросил:

– Моя маска хорошая?

– Что? – не понял Флавий. – Ах, мазь, да, шикарная мазь! Спасибо!

– Сегодня мазаем, завтра мазаем и совсем уйдет, – улыбнулся японец.

На дверях зазвенел звонок. Все побежали на плац.

Там уже расхаживал Бомба.

– Живее! Живее! Сто чертей вам в бок! Все собрались? Двадцать кругов на время, последний остается без завтрака! Пошел!

Цезарь побежал первым.

Флавий пристроился четвертым или пятым и несколько кругов вокруг ограды держался в общем строю, но потом стал отставать. Несмотря на ранее утро, солнце припекало нещадно. Пот градом катил с него, вызывая мучительную боль в исполосованной спине. Он начал быстро уставать и на шестнадцатом круге уже плелся позади всех. Сказывался возраст и отсутствие тренировок. Да он никогда и не бегал особенно быстро. Зато в беге на дальность он был неутомим и на марш-бросках никогда не скисал.

Когда Бомба, стоя на финише, показал табличку с номером 19, Флавий понял, что ему улыбается малоприятная перспектива остаться без завтрака, но не смог бы прибавить и шагу, даже если бы от этого зависело спасение его души. Оставалась единственная надежда, что кто-нибудь выдохнется раньше него.

Впереди него с трудом бежал Публий. Обернувшись, он крикнул:

– Синьор Флавий! Бегите вперед! Я приду последним!

– Не надо жертв, юноша! – сердито сказал Флавий. – Бегите живее и не оглядывайтесь!

Молодой человек прибавил ходу. Флавий старался держаться за его спиной и вдруг увидел, как из группы бежавших отделился один человек и упал на обочину, держась за живот. Каждый из пробегавших награждал его пинком. Пробегая мимо, он узнал Цицерона.

– Это все из-за тебя… гад… – прошептал тот.

– Слушай, друг, – сказал ему Флавий. – Я обломал рога многим похожим на тебя. Не старайся пополнить мою коллекцию. Если я узнаю, что ты плохо говорил обо мне или грозился, видит Бог, что «Кресты» покажутся тебе раем, по сравнению с той жизнью, которую я тебе устрою здесь, и, пнув его ногой, он побежал дальше.

Увидев, как он выбежал из-за угла барака, Бомба разразился руганью и стал уверять всех, что на большее, чем мытье туалетов и драки он не способен. Когда же приплелся жалкий и избитый Цицерон, он еще больше разозлился и даже съездил ему кулаком по физиономии.

На завтрак выдали по миске овсянки с каким-то прогорклым маслом. Ложки в этом заведении, вероятно, считались непозволительной роскошью. Флавий с грустью вспомнил шикарный ужин, который ему закатил Валерьяныч и подумал, что этот подлец, наверное, неплохо знает людскую психологию. Он бросил взгляд на товарищей. Все, зажав миски между коленями, усердно зачерпывали полные пригоршни. Цицерон, съежившись сидел в углу. Он был похож на побитого пса. Флавий свистнул, Цицерон живо поднял голову.

– Иди ешь, – сказал Флавий.

Цицерон подбежал, схватил протянутую миску и с жадностью принялся набивать себе рот, время от времени бросая заискивающий взгляд на Флавия, взгляд, в котором светилась рабская покорность и немое обожание.

После завтрака им раздали мечи, изготовленные из резины, в которую был утоплен металлический стержень и щиты из плотного полистирола. Подошел учитель фехтования, которого Бомба называл герром Шнутке, а гладиаторы прозвали Цаплей. Это был напомаженный длинноногий субъект с кривым носом и манерами пэра Англии. Ходил он, прихрамывая, и имел привычку, останавливаясь, поджимать правую ногу, так что вполне заслужил свое прозвище. Провинившихся он наказывал собственноручно изящной бамбуковой тросточкой, с которой никогда не расставался. Бил он ею обычно по пяткам, и наказанный порою долгое время не мог ни стоять, ни ходить.

Урок был очень похож на уроки фехтования, которые даются во всех спортивных школах. Все выстраивались в линию, Цапля вызывал вперед Нерона, который показывал все позиции, которые тот называл по-французски, а остальные повторял за ним. Спустя час непрерывных упражнений следовал десятиминутный перерыв, после которого начиналась отработка ударов на чучелах. После следующего перерыва бойцов разбивали на пары и вновь начиналась изнурительная обработка выпадов и защит.

– Ви не устафайт? – осведомлялся порой Цапля.

– Нет, мастер, – отвечали гладиаторы, зная, что сознавшийся в слабости, жестоко поплатится за это.

– Это карашо, – удовлетворенно кивал Цапля. – Когда вы устафайт без панзер, ви совсем сильно устафайт в панзер.

Обратив внимание на Флавия во время первых упражнений, он вывел его из строя и спросил:

– Ви новый человек?

– Да, мастер.

– Ви никогда не учился фехтовайт?

– Нет, мастер.

– Пошему ви стал строй? Ви толшен бил сказайт, что ви не умеет фехтовайт.

– Простите, мастер, – покорно потупился Флавий.

Гораций, будешь показифайт ему как фехтовайт.

Гораций вышел из строя и отведя Флавия в сторону, стал показывать основные фехтовальные приемы.