Читать книгу Апология журналистики. В завтрашний номер: о правде и лжи - Леонид Никитинский - Страница 2

От автора

Оглавление

Пока я долго писал и переписывал эту книжку, Оксфордский словарь признал словом 2016 года (частота его употребления резко выросла после выхода Великобритании из ЕС и выборов президента США) «постправду» (the Post-truth). Я бы даже перевел это как послеправдие – такое историческое состояние, в котором правда оказалась как бы уже позади, а сегодня и дальше ее нет и не будет.

А вот последняя правка, которую я вношу в эту рукопись 28 марта 2017 года, перед тем как отправить ее в издательство, но она настолько важна, что пару абзацев необходимо добавить в начале книги, а не в конце. Позавчера, в воскресенье 26 марта, тысячи детей 14–18 лет вышли на улицы многих городов России на неразрешенные митинги. Официальные телеканалы обошли это событие молчанием, но журналисты, сохранившие уважение к профессии, вчера уже успели расспросить юных протестантов, что вывело их на улицы. Их ответы, непохожие друг на друга, сходились в одном: «Мы не хотим врать».

Мы не знаем, что будет дальше, но я говорю этим детям спасибо: вся эта книжка, которую я писал и переписывал в течение последних полутора лет, об этом – о правде и лжи. Правда в каком-то высшем смысле, может быть, нам и неведома, и на этом поле еще можно как-то поиграть словами, но ложь – простая штука, и всем понятно, что́ она есть и где она есть. Рассказывайте детям, что правды на самом деле больше не существует… Они ответят, у них время еще есть.

Журналистика как раз об этом, и нет, наверное, другой профессии, которую бы это так задевало. Странный спикер российской власти в области «СМИ» Алексей Волин вслед за Рупертом Мердоком не устает повторять, что журналистика как профессия умерла, а мы просто обслуживающий персонал медиаиндустрии. Это утверждение в действительности синоним Post-truth. Если правда осталась в прошлом, то там же вместе с нею сгинула и журналистика. Но это «если», и это можно обсуждать.

В этой книжке я попытаюсь доказать обратный тезис: где нет журналистики, там не может быть и правды. Без журналистики общество лишается главного инструмента, при помощи которого правду о себе самом (об обществе) для начала вообще можно вытащить из хаоса налезающих друг на друга эмпирических (исторических) событий.

Мой взгляд не совпадает с основным трендом: исследователи сферы медиа озабочены сегодня прежде всего возможностью манипулировать с помощью «СМИ» общественным сознанием. Этому, в частности, посвящена наиболее фундаментальная из последних вышедших на русском языке книг – «Власть коммуникации» Мануэля Кастельса (р. 1942, Испания – США). Однако, завороженные этой угрозой (отнюдь не мнимой), большинство исследователей перестают различать внутри медиа журналистику, которую они к тому же не отличают от пропаганды. Кастельс забывает, о чем сам же и рассказывает нам в предисловии к своему труду: в 1960 году, еще первокурсником университета, он обходил кинотеатры Барселоны, оставляя в темноте на соседних сиденьях листовки с призывами к свержению капитализма…

Еще не читав Кастельса, я убеждал Людмилу Алексееву – легендарную машинистку Московской Хельсинкской группы, что их деятельность по сбору сведений о политических заключенных в СССР, нелегальному изданию и распространению в самиздате «Хроники текущих событий» (первый номер она напечатала в четырех копиях в 1968 году), по сути, была журналистикой. Людмила Михайловна, подумав, сказала, что, отправляясь в тюрьму или изгнание, они никогда не рассматривали себя с этой точки зрения, но все же согласилась, ведь не тираж и не способ распространения оказываются тут определяющими признаками.

Дело в мотивах высказываний, и это те самые человеческие мотивы, которые создают журналистику и воспроизводят ее часто даже вопреки медиа. Если бы Кастельс не был таким умным и не стал ученым, он, возможно, как и я, оказался бы журналистом и тогда понимал бы более отчетливо, что журналистика и медиа далеко не одно и то же.

А черновик этой книжки я заканчивал в августе 2016 года с видом на море. Утром я купался, потом весь день работал, а вечером мы с женой шли на набережную, чтобы купить на ужин чебуреков – они были вкусней, чем в ресторане, не говоря уже о ценах. Там был такой киоск с жаровней, у которого всегда собиралась очередь, а внутри, весь в белом, колдовал Сурен. Чтобы не пачкать руки, он кивал покупателям на блюдце, которое берегло лежавшие под ним купюры от порывов ветра с моря, и тот, чья очередь подходила, сглатывая слюну, сам подсовывал свою сотенную, выгребая из блюдца сдачу. В каждом движении Сурена, склеивал ли он будущий чебурек или ловко выхватывал его щипцами из кипящего масла, и в том, как он вам улыбался и шутил, было нечто большее, чем просто сноровка, – уважение к профессии.

В том мире постмодерна, который я собираюсь описывать дальше, это, возможно, то последнее, за что мы можем уцепиться, как Рене Декарт в свое время смог уцепиться за своего Субъекта: раз я управляю своей мыслью хоть в какой-то мере, значит я есть, и все остальное, видимо, тоже не лишено какого-то смысла. А если можно уважать профессию, то в ней можно уважать себя, а там и остальных, если они тоже уважают свою. Это же так ясно, в отличие от всего прочего. О профессии и речь – только-то и всего.

Апология журналистики. В завтрашний номер: о правде и лжи

Подняться наверх