Читать книгу О времени и о себе - Леонид Нисман - Страница 3

Очень интересно слушать или читать воспоминания о детских годах людей, проживших долгую, насыщенную интересными событиями жизнь. С какого возраста мы начинаем запоминать происходящее с нами? Некоторые люди помнят, что с ними было в два года, а у некоторых не сохранилось никаких воспоминаний о себе вплоть до возраста 7–8 лет. Лев Николаевич Толстой утверждал, что его первые воспоминания связаны с десятидневным возрастом. С ним могли бы поспорить психологи и нейрофизиологи, мол, Вы гений, но не настолько же… Современная наука говорит, что в среднем обрывки воспоминаний начинают появляться у человека примерно с трех с половиной лет.

Вот я, как раз, и являюсь тем самым средним человеком. До своих трёх лет я не помню о себе ничего. Первое моё воспоминание относится к 1939 году. Тогда мне было три года. Я помню, как к нам в гости пришёл мой дедушка, папа моей мамы. Его звали Марк Абрамович, но тогда я этого ещё не знал. Это было точно не позднее 1939 года, так как в конце этого года дедушка умер. Бабушку Гинду Симоновну, мамину маму, я помню хорошо, она умерла в 1950 году, когда мне было уже 14 лет. Дедушку и бабушку с папиной стороны я видел только на фотографиях, так как они жили в другом городе.

Мама, мамина подруга, старший брат Вова и я

Дедушка Марк Абрамович и бабушка Гинда Симоновна

Ещё помню, что когда летом 1940 года мы жили на даче, не помню где, я украдкой вышел погулять, естественно, заблудился и начал плакать. Прохожие утешали меня и спрашивали мой адрес. Я отвечал, что живу «в Мочкве». Конечно, меня привели домой, но после этого меня долго называли «мочквич».

И вот – главное воспоминание, 22 июня 1941 года, это я помню очень хорошо. У нас был радиоприёмник СИ-235 и из него раздавался голос какого-то дяди, который очень волновался и, вероятно поэтому, сильно заикался. Это был Вячеслав Михайлович Молотов, он говорил о том, что началась война.

С этого дня жизнь изменилась во всей стране. Изменилась она и в нашей семье. Буквально через несколько дней мой папа, 35-летний беспартийный еврей, пошёл в военкомат и попросил записать его в добровольцы. Его тут же направили в артиллерию. При этом надо сказать, что дома осталась мама, инвалид второй группы, с двумя детьми. Мне было пять лет, а моему брату Вове – девять.

Немецкая армия приближалась к Москве. Гитлер открыто объявлял о том, что он планирует уничтожить всех евреев. К тому же, в это время откуда ни возьмись появившиеся в Москве антисемиты, которые раньше сдерживали себя, начали открыто выступать против евреев. Особенно открыто они издевались над еврейскими детьми. По этой причине мама решила изменить в документах фамилию и отчество мне и брату. Вместо еврейской фамилии Нисман и еврейского имени отца Нафтуль, она переписала нас на свою фамилию Манухина, которая звучала по-русски, и дала мне и брату отчество Анатольевич. Так что во время эвакуации я был не Леонид Нафтульевич Нисман, а Леонид Анатольевич Манухин. Через 46 с половиной лет, в своём письме от 25 декабря 1997 года, это официально подтвердил Центр розыска и информации Общества Красного Креста Российской Федерации в ответе на мой запрос.

У всех, у кого в это время уже были радиоприёмники, их отобрали. Евреям стало опасно оставаться в Москве, и они не видели другого выхода, кроме того, чтобы как можно скорее покинуть Москву.

Выехали мы из Москвы 20 июля 1941 года. Не помню почему, но ехали мы в Сталинград. Вместе с нами ехала мамина родная сестра (моя тётя Клара) со своими двумя дочками. Её муж к тому времени уже тоже был в армии. Старшей её дочке, Лиде, было шесть лет, младшей Неле – два года. Дорога была долгая и тяжёлая.

Мой старший брат Вова

Это – я

Наш папа – Нафтуль Яковлевич Нисман

Моя мама – Мария Марковна Манухина

Тётя Клара

Тётя Полина

Тем временем немецкие войска уже подходили к Сталинграду. Поэтому было решено высадить нас из поезда в городке Камышин, недалеко от Сталинграда. Поселили нас в доме выселенных из Камышина немцев Поволжья, но жили мы там совсем недолго, потому что немцы были уже совсем близко от Камышина.

Местные власти решили эвакуировать нас в более безопасное место. Но в первую очередь они решили эвакуировать детей. Я помню, как к пристани подошёл пароход и как сажали туда детей, а родители оставались на берегу. Родителям сказали, что за ними скоро придёт другой пароход. И тут мама и тётя Клара категорически отказались отпускать своих детей от себя. Мы с братом и две наши двоюродные сестры остались с мамами на пристани, чтобы помахать отплывающему пароходу. Пароход медленно отплыл, дошёл до середины Волги и почему-то остановился. Оставшиеся на берегу родители махали руками. И вдруг, прямо на наших глазах, пароход взорвался. Я помню, как будто это произошло вчера. Не буду описывать, что было с оставшимися родителями. Скажу только, что я всю свою жизнь помню, что мама тогда спасла нас с братом от смерти.

После этого нас решили перевезти в город Куйбышев (сейчас это Самара), но уже не на пароходе, а поездом. Ехали мы в так называемых теплушках, это товарные деревянные вагоны без окон и без отопления и только с одной входной-выходной дверью. Вагоны были переполнены людьми. Вокруг нас были старики и дети, все были голодны, у большинства были вши. Было много больных, они боялись за свою жизнь и теряли надежду. Я тоже заболел, но поставить диагноз мне было некому.

Мы постоянно боялись налётов немецкой авиации. Они были довольно частыми, но особенно мы боялись их ночью. Немецкие самолеты бомбили наш поезд несколько раз. Мы прыгали из вагонов и прятались, где только могли. Не всем это удавалось. Я помню, как на моих глазах люди, особенно старики и маленькие дети, попадали под бомбы и погибали.

После того, как в результате налёта немецкой авиации наш поезд разбомбили, нам пришлось долго идти пешком. Моя тётя и двоюродные сёстры шли с нами. Маме было особенно трудно, потому что у неё была ампутирована одна нога.

Наши вещи, которые мы везли из Москвы, были утеряны или украдены, мы голодали. С большим трудом, частично пешком, частично автостопом, на повозках, мы добрались до деревни Похвистнево, где установили мой диагноз – корь, желтуха и двустороннее воспаление лёгких одновременно. Антибиотиков тогда ещё не было. Как я остался жив, не знаю. Шучу, что меня неправильно лечили.

Вскоре нам удалось добраться до Куйбышева. К огромному несчастью, по дороге из Камышина в Куйбышев умерли обе мои двоюродные сестры, дочки тёти Клары.

Я до сих пор помню это ужасное время, постоянное чувство голода, холода, страха и безнадёжности. По сей день мне снятся ужасные ночные налёты и бомбёжки того времени. Я слышу звук взрывающихся бомб, вижу лица своих умерших сестёр. Эти ужасы войны, которые мне пришлось пережить, забыть невозможно.

В Куйбышеве нас подселили в коммунальную квартиру, где нам на троих (мама, брат и я) выделили комнату площадью 9,5 квадратных метров. Отопления в доме не было, туалет был во дворе. Я до сих пор помню наш тогдашний Куйбышевский адрес: улица Некрасова, дом 94.

Спустя более семидесяти лет мой внук, уже окончивший к тому времени Берлинский университет, был в служебной командировке в городе Самара, теперь так снова называется город Куйбышев. Я попросил его узнать, существует ли ещё в городе улица Некрасова и дом 94 на этой улице. Он узнал. И нашёл не только эту улицу, но и тот самый одноэтажный деревянный дом, стоящий в окружении многоэтажных современных домов. Естественно, что нумерация домов изменилась, и теперь он – номер 12.

Самара старая и новая

Когда мы приехали в Куйбышев, там уже жила семья тёти Полины, маминой сестры, которая была эвакуирована туда вместе с организацией, в которой работал её муж.

У мамы было три родных сестры – Клара, Полина и Вера. Тётя Вера, старшая сестра, вместе с бабушкой Гиндой, мужем и двумя детьми пережила войну в Москве.

Лёня-большой

Большой Лёня с Лёней-средним

Лёня-маленький с братом Вовой

Кроме четырёх сестёр в маминой семье был ещё их старший брат Лазарь. Он очень рано увлёкся революционной деятельностью, был активным участником революционного движения в украинском городе Николаеве и погиб там в 1918 году, когда моей маме было 12 лет. Но она его прекрасно помнила и рассказывала мне о том, что после его смерти все четыре сестры поклялись, что, когда они выйдут замуж, то обязательно назовут свих детей-мальчиков его именем. Эту клятву исполнили только три сестры, так как у тёти Клары были только дочки. Тётя Вера, тётя Полина и мама родили мальчиков, но учитывая, что еврейские имена были в то время, мягко говоря, не в почёте, вместо имени Лазарь всех нас назвали Леонидами.

У тёти Веры был Лёня-старший, у Тёти Полины – Лёня-средний, а у мамы я – Лёня-маленький. Три двоюродных брата с одним и тем же именем. И надо сказать, что кроме того, что мы были братьями, мы были большими друзьями.

Летом 1943 года все три сестры со своими семьями возвратились в Москву в свои квартиры. В нашей квартире, к счастью, всё было, как до нашего отъезда. Плюс к этому, нам возвратили наш радиоприёмник.

Никогда не забуду дату 5 августа 1943 года. Мы в Москве, в своей квартире, уже вечер, всё спокойно, мы готовимся ко сну. И вдруг совершенно неожиданно раздался сильнейший звук, похожий на одновременный выстрел из нескольких артиллерийских орудий, напомнивший нам отзвуки стрельбы, которые мы слышали, когда были в Камышине. Конечно, мы все перепугались. Прошло несколько секунд, и раздался второй залп, а потом третий, а потом четвёртый и так далее.

5 августа 1943 года. Первый салют в Москве

Мы были в страшном испуге. Мама велела нам с братом тихо сидеть, а сама пошла к соседям узнать, что происходит. Буквально через несколько минут она вернулась и, улыбаясь, сказала, чтобы мы не волновались. Наоборот, сказала она, надо радоваться. Это был первый салют нашим войскам, освободившим города Орёл и Белгород.

Согласно приказу Сталина, в ночь с 5 на 6 августа в столице было произведено 12 артиллерийских залпов из 124 орудий с интервалом 30 секунд. Стрельбу холостыми зарядами вели 100 зенитных орудий и 24 горные пушки Кремлевского дивизиона. За Орлом и за Белгородом закрепилось название «город первого салюта». Салют стал знаменательным событием для москвичей – несмотря на позднее время, люди выходили из домов на улицы и поздравляли друг друга.

Приближалось 1-е сентября, начало нового учебного года. В 1943 году в первый класс принимали детей, которым уже исполнилось 8 лет. Мне было тогда семь с половиной, но мама, как инвалид второй группы, упросила директора школы Лидию Васильевну Луцкову принять меня. Так мы с братом стали учениками 273-й мужской школы Щербаковского района города Москвы.

В то время мальчики и девочки учились отдельно друг от друга. Я пошёл в первый класс, Вова – в пятый. Мама была очень довольна этим по двум причинам. Первая – время было военное, все продукты питания можно было купить только по карточкам, а в школе давали завтраки, вторая – у меня рядом был старший брат, который мог меня защитить, если кто-то захочет меня обидеть. К этому времени мы с Вовой снова обрели фамилию Нисман.

1 сентября 1943 года я пошёл в 1-й «В» класс. Мою первую учительницу звали Александра Кузьминична. is