Читать книгу Они - Леонид Оливсон - Страница 3

Чтоб я ни делал – всё-то русским кажется

                                                    лишь странным;

А мне, признаться, абсурдным, что делают они.

Россию я люблю безумно, но в ней я иностранец.

Вернуться – приезжал, но не сидеть же

                                                    мне в тени.

Его, кто почти сто лет на этой планете прожил

Художники в России звали староватором.

Создав особый примитивистско-авангардный

                                                                стиль,

Мир жизни рисующий как старый декоратор.

Любые данные о нём в России были в табу,

Он непонятен им был идеологически,

Ведь был заточен на свободную

                                            в творчестве тропу

И создавал своё реальное с мифическим.

Девятый член семьи детей

                                       из Витебского штетла,

Впитавший все традиции хасидского житья,

Он тот, не подававший признаков живого тела,

Усильями семьи ожил в корыте для белья.

Он, как еврей всю свою жизнь

                             ждавший божеского чуда,

Из детства правил такого бытья не отвергал

И право мыслить вопреки родне всей пересудам.

Лишь дядя парикмахер ему этим не шпынял.

К тому ж в местечке в искусстве рисования

                                                             кто мог

Сравнить: а сходен ли рисунок с оригиналом?

Все обсуждения лишь рождали смех и анекдот,

К тому ж лишь сама жизнь служила материалом.

И живопись у неких была ярким самодейством,

Размер и схожесть предметов были не реальны,

И материал гляделся каким-то чародейством —

Художества те были лишь только визуальны.

Находки авангарда будут позже у Шагала,

Для их уменья нужно пройти преграды власти

И мама для устройства путей долгих не искала

И дала взятку от их бюджета от злосчастий.

Как навык взять рисовки у тех,

                                   кто в классе с ним сидел.

Кто как рисует правильно он стал

                                                        подсматривать

Спросил он у дружочка, кто этим уж

                                                    вполне владел.

Копируй с книг – совет был дан —

                                                   на первой стадии.

Полезность сего опыта была неоспорима.

Признался вскоре маме он: я буду художник.

С тех пор стремился в школу Пэна он

                                                    неудержимо.

Ему давно знаком уж был того зданья облик.

Хоть местная изба искусств и была невелика,

Но Юрий Пэн был в месте среди люда

                                                              шепчемым.

Весь курс учить его бесплатно он взялся чудака,

Ведь ученик всё рисовал лишь фиолетовым.

Людских портретов не принято евреям

                                                                 рисовать, —

Об этом он, конечно, знал с младого возраста.

Сродни людским фигуркам вещицы

                                            стали вдруг летать,

Вверху по всякому парить, как птицы, сворами.

И не подобный ли Шагала модернизм

                                                         в искусстве

На смеси реального с фантазией творческой,

Где не работали законы физики, конфузят,

А для простых людей выставок неразборчивой.

Случилось в работе его ранней «Святой возница»

Портрет на выставке повесили вверх ногами.

Он сам оставил так, а ведь скандал

                                            бы мог случиться…

Как мы порой безумны перед его холстами.

Ведь на портрете юноша в молитвенном экстазе

Изображен с перевернутым туловищем вниз.

Молящегося здесь так он показывал нам фазу:

В молитве жаркой он служит богу – не усомнись!

Не шла учёба ему в голову, и он дал ходу.

Учиться тяжко и что хотел – здесь не научат.

Я от обычаев хасидской жизни не отойду…

Он видел (скоро этой жизнью) —

                                         власть жить отучит.

Он на учёбу денег отчаялся отца просить.

В сердцах, пив чай, тот бросил двадцать семь

                                                      рублей под стол.

Спросил зачем лишь, а он стал мелочь собирать

                                                                    спешить,

Сказав, что это всё и помогать он не готов.

«В моём семействе все надеялись —

                                                      буду бухгалтер.

А я, глядя как бочки двигать тяжело отцу,

Хотел, чтобы быт нашей семьи

                                              не был столь печален,

Но облегчить я мог в манере,

                                            свойственной творцу».

Не мог он больше в этом захолустье оставаться,

Из Витебска учиться он едет в Санкт-Петербург.

Живет там бедно, ретушёром, чтоб

                                             в общество вписаться,

Он в частной школе под присмотром Рериха

                                                                     дрессур.

Ученика он сводит с будущим покровителем,

Даёт ему поддержку в школу Званцевой к Баксту.

Тот, побывавший в Древней Греции,

                                          теперь властитель —

Зовёт его к искусству примитивизма

                                                     и быть наглым.

Знакомится со многими поэтами России[2],

Которым не вполне понятна тайна бытия.

А он, рождённый в захолустье, на периферии

Её он знает (дед убьёт) жалеет бугая.

Научен был он жизнью предыдущей, не ев мяса —

Отец его в семье в неделю раз лишь ел его.

Один в семье он тяжело трудился, седовласый,

А мы глотали кашу – станешь жизни знатоком.

Но Бакст умчал в Париж,

                                        и он за ним вослед так рвётся…

Стипендию он получает от Винавера.

Конечно же, в ресурсах для житья

                                              он там сожмётся.

В Париж он едет, чтоб работать в лучшей ауре.

Здесь он находит своих менторов и меценатов.

Учителем вполне достойным в Лувре

                                            был Рембрандт,

В картинах его неких в гетто виден был талант.

Г. Аполлинер и Б. Сандрар из близких

                                                    ему фанатов.

Он входит в тесный круг своих

                              друзей-интеллигентов,

Идёт учёба у художников авангарда.

Здесь сборище всех направлений художеств,

                                                                  эпицентр;

Тут без указов место для творческого старта.

Париж с Монмартром здесь по атмосфере —

                                                      второй Витебск,

В нём остро чувствовалось влияние Пикассо.

Он начал выставляться, но случился

                                                     ряд событий,

К сестре на свадьбу был должен уехать фантазёр.

В год следующий должна быть выставка

                                                        его работ,

Война на 10 лет приезд его в Париж отсрочила.

Он возвратился в жуткий

                                  Петербургский круговорот,

Война его в военпромкомитет забросила.

А после революции на должностях работа,

Где несогласье с Малевичем принципиально.

В Москве он оформитель был в театре[3]

                                                         не в угоду,

В Малаховке он детям[4] преподаёт лояльно.

Хотя нет времени здесь на главное занятие,

  Рисует вещи, что были кредо в воззрениях:

«Я и моя деревня» и «Белое распятие»

«Голгофа», «Прогулка», «Над городом»,

                                                  «День рожденья».

Писал картины из за бедности он обнажённым,

Ведь полселедки с водой – была вся его еда

Зато в свою работу весь по уши углублённым

Перебивался как-то и за что-то была мзда.

Дом у подружки[5] оказался для него счастливым.

И с той поры она – фигура всех его работ.

Она узрела свое счастье в нём, благочестивом,

Добро на все решения он получал её.

Её пять лет не видя и получив родных согласье,

Он счастлив с нею – через год она рождает дочь.

Он уезжает с семьею из России от басен,

С сознанием ненужности – таков вот парадокс.

И путь его Литва, Германия, Париж… не сразу

В Литве большая выставка идёт его работ.

Кончает мемуары[6] он свои во время трассы

И рукописный экземпляр их с собой везёт.

А сколько в жизни раз его работы пропадают!

В Германии, России и Париже нет счёта им.

Людишек, падких на чужое, издавна хватает…

Когда ж мы это зло навеки в людях истребим.

Когда в России шёл террор[7] он получил

                                                    гражданство[8]

Отчалил вовремя из СССР художник-авангардист,

А то нашёл бы вождь его работы

                                            вольтерянством —

Остался бы он жив при Сталине,

                                                  нонконформист?

По приглашению музея в войну он был в США

И там оставил память от своих рукоделий.

Везде, где побывал, вписал руками

                                                    свой дух души,

Там (где культуры), есть следы его ожерелий.

И жёнушка его была талантливой натурой,

И её книга[9] дополнила его воззренья,

Хасидская описана в ней вся субкультура,

Такие люди жили с этим с дня рождения.

Она была движком стихотворений и работы,

Он без последнего её согласья не кончал.

Он был счастливым в творчестве и в жизни,

                                                        как в полёте;

Когда она скончалась[10], он работать перестал.

С Вирджинией Хаггард дочь

                                           познакомила Шагала,

И с ней у них родился скоро общий сын Давид

Семь лет счастливых жила в книге написала[11]

Совместного взяв сына убежала – он убит.