Читать книгу Я родом из Уланского подворья - Леонид Оливсон - Страница 44

Есть мненье: если в слово ДРУГ добавить окончанье,

Оно, того же корня, иначе зазвучит.

Они, еврей и русский, что их в судьбе роднит?

То, что они прошли достойно словоизлиянья.(От автора)

«Ошибка штаба вылилась им в дорогую цену.

Кто мог бы видеть эту страшную по духу сцену:

Их многих, уже безоружных, забрали в плен,

Когда они свое свершили – их ждал расстрел.

Они бежали от врагов; живые две мишени».

Мы часто слышим фразу гнусную и проходную:

На фронте все евреи были лишь в Ташкенте.

Хочу поведать вам одну историю такую,

Что развенчает эту сказку в новом свете.

Он не был в общем понимании героем.

Но кто он? И где был в войну? Сейчас раскроем.

Сумел закончить восемь классов в Пензе и работал,

Ведь братья были по суду на лесоразработках.

НЭП ленинский сыграл с семьей плохую шутку,

И все, что было заработано семьей, забрали.

Братьев в тайге разве жалели, хоть минутку?

Не мог и он учиться дальше – все равно б не дали.

Язык еврейский – почти немецкого жаргон.

Соседи его знали, слыша со всех сторон.

Он был большой спортсмен в своей команде школьной,

Семья его в большой округе была хлебосольной.

Когда пришел ему, как всем, призыв на службу,

Не потерял с хорошими друзьями дружбу.

Хоть знал язык войны, он был определен в пехоту,

Где оказался с другом детства Женькой в одном взводе.

Их матери были хорошие подруги,

И дворики их были друг от друга близко.

Они встречали вместе радости, недуги.

Евгения отец им часто добавлял умишка.

Он терпеливо ждал конец их игр футбольных.

Сам образован был, имел партийную закваску,

Не позволяя увлекаться алкоголем.

Хотя серьезен был, но Жене он давал и ласку.

А Миша, хоть и рос в семье еврейской, тихой,

Любя отца нестарого и молодую маму,

Не очень-то любил просиживать за книгой

И о своих пустых делах любил пустить туману.

Молиться Мишу почему-то не учили.

Но свой язык еврейский он, с детства слыша, понимал.

Боялись, чтоб о том соседи не рядили,

И место для молитв трехразовых кто б там предлагал.

Источником моих рассказов является дневник,

Где ясно видимо до службы их бытие.

Родня для Миши с детских лет была примером.

А Женька, хоть и часто дрался, по жизни был шутник.

Притом, что Миша был блондин, семит неявный,

А Женька широкоплеч, с волной волос – красив, русак.

Средь женщин Миша скромен, не чудил, тщеславный.

Но Женя – нет же, чтоб упустить, не пошутить мастак.

Различие натур спасало от провала

В тех ситуациях, что им случалось быть ужасных.

Судьба им разные авансы даровала.

Они друг другу помогали выжить от злосчаcтий.

Война пришла – и брошены в нее все силы.

В судьбе обоих это очень отразилось.

Не удалось ребятам так уйти домой в гражданку,

А дома встретить вновь свою любимую сельчанку.

Они в Саратове уж были старожилы.

Казалось бы, совсем даже не близко от границы.

И тут приказ штабной внезапно получили,

Что надо очень быстро предписаньем шевелиться.

Когда они по плану ставки прибыли в местечко N,

Оно частями немцев было окружено.

И бой был, не хватало ружей, они попали в плен,

Хоть врукопашную дрались c братвою честно.

И немцы стали строить их, раненых, в ряды,

Чтобы отрезать возможный им отход в кусты.

Тут Женя быстро трудную взял на себя задачу:

Он понимал, с кем он имеет дело наудачу.

Легко понять идею его почти немых реприз:

Дружище, книжку воинскую ты уничтожь от крыс.

Как Миша был ему благодарен в этот миг!

Он должен слушать друга Женю – иль он погиб.

И Женя принял решение непростое.

Он жестом показал: не выходи из строя.

Глазами, молча, – 0 – не выдам друга детства я, тебя.

Кто ты в нашем полку, знавал быть может, только я.

Да, Миша не похож был вовсе на еврея.

Имел лицо он дворянина и без горбинки нос,

И голова, как у мутанта, где светлый цвет волос,

И не картавил, говоря, и весь бледнея.

А перекличка проводилась быстро, зычно,

И процедура завершилась, как обычно:

Евреев, комиссаров, офицеров расстреляли.

Оставшихся в амбар загнали, как в бочку с сельдями.

В амбаре на полу их побросали, изможденных,

И надписью с издевкою «Арбайтер» заклейменных,

В Германию везли их с конвоем из собак,

Где ад, где надо выжить, бежать на буерак.

Они приехали в Германию куда-то,

Где гнезда временные для таких когда-то свили.

Быть может, своими возведены когда-то.

Кто строил – их, конечно, позже, точно умертвили.

Был лагерь обнесен железом проводов двукратным.

Четыре вышки с часовыми по краям.

Казалось, о побегах мысли пленных все напрасны…

Все это было свойственно всем концлагерям.

Работать заставляли, издеваясь много,

Прикладом и кнутом их били, босоногих.

Но каждый чуял и не терял надежд своим нутром:

Он убежит, конечно, и годы плена будут сном.

И был «базарный» случай там – две украинки

Их немцам решили заложить, что в лагере есть жид.

И за награду бля… и в хлебных две буханки

Пошли о Мише и друге Жене немцам доложить.

«Мы знаем точно, герр майор, среди рабочих ваших

Имеется еврей, мы вам его покажем.

И друга, что не выдает его, как стража,

А мы желаем иметь награду за них, лукавых».

И Женя другу рассказал про то, что он услышал.

И в баке мусорном им удалось укрыться.

И сколько раз пришлось им быть в таких корытцах…

Облава кончилась, их не нашли в возне вандалы.

И было случаев у них таких немало.

Порою ноги выручали от печалей,

Пришлось побегать им не раз; они уж не дремали.

И так четыре места лагерей они сменяли.

Конечно, где-то их в окрестностях ловили,

Наказывали карцером, избив до полусмерти.

Прогневавшись, не раз собаками травили —

Все было в той страшной нечеловечной круговерти.

Конец этой войны неумолимо приближался.

Готовил лагерь победителям свои «подарки».

И для рабочих-пленных стало просто ясно,

Что немцы задержались здесь и не напрасно.

Они спешили построить из железа бункера:

Рассчитывали сделать твердую преграду.

Они сочли возможным пустить все силы и средства,

Чтоб сделать русским наступающим засаду.

Как только завершили пленные постройку,

От места стройки пленных отвели они командой

И рыть траншеи повели их, рваных ободранцев.

Конец уж близок, поняли – как пела сойка.

В последний раз они стоят все рядом вместе,

Намаявшись от безотрадного тяжкого труда.

Сейчас бы отдохнуть и водки грамм по двести…

Но милости не ждут подобной; не будет от врага.

Приказ расстрела перед строем их скоро умертвит.

Вот ружья немцев пригибаются, как стебли.

А вот команда «shооt» по-русски значит «пли».

Шанс малый, хлипкий, чтобы спастись, но каждый ли бежит?

Он, между прочим, был когда-то хороший футболист.

Он убегает в глазах у фрицев полунаг.

Встает, бежит, упал, недвижим, к сухой земле прилип

И снова вправо-влево, вниз-вверх, еще зигзаг.

Земля так манит, он оказался у кустов.

Уже за ними не видно точно беглецов.

Пальба в погоне немцев затихает постепенно,

Он падает возле куста – уставший, дерзновенный.

Но что случилось: не видит Жени он вокруг!

Ведь он бежал с ним рядом какое-то мгновение.

Неужто это было у Миши сновидение?

Быть может, где-то близко он, ранен детства друг?

Но Миша не убит, он в беге этом поднаторел.