Читать книгу Жизнерадостные люди - Леонид Оливсон - Страница 4

Заснуть пытаясь, в жаркой духоте в полночь,

Себя не в силах больше как-то превозмочь

Дед – старый генерал – и его взрослый уже внук

Устроили между собой большой диспут хапуг.

«Молокосос, битюк прогнать тебя б сквозь строй!» —

Внук слышит окрик каждый вечер в адрес свой.

«Ленивец, ты мне порошок персидский не купил,

Вчерась с чужой женой Дубякина ты укатил.

Мораль о брачных узах ты, стервец, нарушил!»

«О, каюсь, дед, не зря тебя я прогневил,

Ведь кровь и плоть взяла все добродетели твои,

Хоть совесть мучает – в моей душе твои струи!»

«Я что-то того факта в жизни не припомню,

Чтобы жену чужую чью-то увозил». —

«Ну вспомни, ведь, используя чины, ты взял неровню,

Ты девушке-невесте голову вскружил.

Потом бедняжка была с пьяницей-поручиком,

Бежала вскоре от тебя – ты позабыл,

С случайным бедным, модным, молодым попутчиком

Тут дело не твое – тебя б сквозь строй, дебил!

Ответь мне, почему сестру ограбил?

За что у женщины сто десятин земли отнял?

Весь в вас, дедуля, дорогой, я с вас примеры взял.

Ну помнишь, дед, когда ты в интендантстве правил?..»

И в этот вечер долго длится между ними спор,

И завтра будет тот же самый нудный разговор,

Дед будет внука обижать и понукать,

А внук все так же будет отвечать…

Начальник театра с антрепренером вдвоем,

                                                                           друг друга не таясь,

Сидели, обсуждая всех актрис-красоток,

                                                                        в святоши не рядясь.

Когда одна из них читает монологи «с волнением в груди»,

А тут чиновник глупый рвется с бумагами докука.

Досадно было, что пришлось

                                               прервать детали сладкого интима.

Ведь эта тема между мужиками, что ни говори, любима.

Чиновник выполнял свой долг

                                              и в разговор не вовремя вмешался.

Начальник наш от дерзости такой —

                                                            ну, на чиновника сорвался:

«Об этом можно бы и после —

                                                 какой же вы невежливый народ!

Что за привычка досаждать в беседе —

                                                         ведь моя подпись не уйдет!»

И антрепренер сей вмешался тут:

                                                        «Вы что бурчите тут, неряха,

Все локти продраны и пишете безграмотно,

                                                                             ну как сапожник.

Вы просто моветон!

                              Вы книг, похоже, не читаете, безбожник!»

Чиновник слушал стоя нарекания и трясся весь от страха.

Весь театральный коллектив пытаются

                                                                 вдруг чтеньем заразить,

И сам начальник театра старается всех к чтенью приучить.

Но вскоре ропот недовольства слышен,

Последствия крупные дурные видимы уже везде кругом.

Нет никого, кроме Него

Начальник театра от своей ошибки

                                           теперь уже и сам взбешен.

Где антрепренер «умный»?

                Приказываю: не пускать его в наш дом!

На днях жена полковника приехала в дрянной отель

Хотя она и в явном виде не увидела бордель

Хозяину отеля вдруг припустилась угрожать:

“Прошу другую комнату – иль не буду приезжать”.

И с ней две дочки —

                                     ведь им приспело время повенчаться

Там был сосед, мужчина;

                                         с кем не желал никто встречаться

Его я видеть не хочу: “Прошу принять Вас меры

Он людям тут показывает худшие примеры.”

Ах, матушка, ну что могу скажите я сделать с ним

Ведь он грозит мне и ругает – и вечно с кулаками

И в драках он выясняет отношения с врагами

А утром ходит с синяками, в пъяном виде, в нижнем.

Как жаль, ведь из семейства благородных, и не женат

Не пил бы столько то, может был бы и весьма богат

Так не женат? Проверьте только, вы точно говорите

Ступайте-ка к нему: Вы срочно после – ко мне зовите.

Представь меня и дочерей моих и не забудь сказать:

“Чтоб он при людях воздержался грубых выражений

Что в номере моем его я буду с дочерями ждать

Я думаю, что у него не будет возражений”.

Мамаша, ну зачем, вам нужен этот вечный вертопрах?

Он забулдыга и все время крутится в больших долгах

Ну, почему вы девочки всегда так говорите

Не потому ль вы в девках долго, злые и сидите

Случилось это очень темной ночью,

Тумана смрад скрывал свет фонарей.

Я эту дачу знавал воочью,

Бывал у живших там давно людей.

Товарищ прокурора пробудился,

Ведь кто-то очень щекотал его ноздрю,

От чиха нос его освободился

И вынес муху – «инородную среду».

Но он чихнул, так громко и со свистом,

Что тело содрогнулось на кровати,

И в воздухе, теперь уже не чистом,

Его жена проснулася некстати.

Она надела туфли не спеша,

Пошла к окну – ей было так привычно,

Не слышно было стука стОрожа,

И коростель молчал, что необычно.

Сквозь злую мглу ей показалася фигура,

Что быстро шла от цветника к их дому.

В ней разыгрались очень быстро страхи сдуру,

Но к выводу она пришла другому.

Затем фигура побыла у кухни.

И влезла на карниз ее окна.

И запах вдруг пришел, как из конюшни,

И больше не была уже видна.

В ее мозгу мелькнуло – «вор»,

Он грабит ценности из дачи.

В руках его большой топор

Спасет ли муж от неудачи?

Вот муж разбужен наконец,

Она ему все объясняет,

Но муж ее – не тот глупец,

Он ей спокойно заявляет,

Что, может быть к кухарке гость явился,

Ведь днем сюда не может он придти,

А он пожарный – я б не суетился,

Ты только успокойся – уходи».

«Тем хуже для нее и для него.

Мой дачный милый дом не для того!

Подумай-ка еще, какой позор —

Он даже хуже, чем домашний вор!»

Он, плюнув, в свои туфли залезает

И ощупью идет на кухню дома.

А по дороге няню вопрошает:

«А где ж халат мой, тебе неведомо?

Ведь ты взяла вчера его мне обновить». —

«Я отдала его кухарке». —

«По дому должен без халата я ходить,

Какие в доме беспорядки!»

Придя на кухню, он нашел кухарку

Под полкою с кастрюлями на сундуке.

Он в бок ее толкает, интриганку,

И говорит на чистом русском языке:

«Кто лез к тебе в кухонное окно сейчас?» —

«Ты, барин, только посмотри который час.

Кому же надо лезть ко мне? – ведь я устала.

Я целый день на кухне с пищей простояла». —

«Ты, Пелагея, лучше не дури

И своему прохвосту ты скажи,

Чтобы из дома убирался, охламон,

Пока что подобру и поздорову – вон!» —

«Как вам не стыдно, благородный барин,

Надо мной глумиться?

Грех вам – вы пользуетесь тем, что

некому здесь заступиться!»

Товарищ прокурора четко понял, что

Сейчас совсем не прав.

И, извинившись, он направился к жене,

От суеты устав.

Но, вспомнив, быстро про халат спросил:

«Брала ль ты чистить мой вчера халат?» —

«Он на гвозде висит и не помят».

И он, надев его, про все забыл.

Воображение его жены играло

Картину жуткую той страшной ночи

Что муж лежит, убит, и все, короче…

Она же, лежа на кровати, умирала.

Но муж пришел и цел, и невредим,

Истерики ее рассеяв дым,

Сказав «Кухарка добродетельна, как ты,

Мы перед ней с тобою виноваты».

Но тут запахло луком, щами, дегтем,

И этот запах их насторожил.

«Где спички? Дай-ка, мы свечу зажжем!» —

Совет семейный в этот миг решил.

«И заодно я покажу тебе

То фото нашего родного прокурора,

Он из палаты уходил к себе

И каждому давал автограф из задора».

Муж чиркнул быстро спичкой и зажег свечу,

И спальня у кровати озарилась,

Пошел он взять подаренную карточку,

И в спальне вновь истерика случилась.

И где его халат – теперь загадка новая!

На нем была шинель «ее» пожарного.

Лицо жены, от новых страхов вновь пунцовое,

Кухарка-то «ниш гит», не благодарная!

В гостинице непрезентабельной шло торжество,

Собрата Тигрова актеры отмечали юбилей.

Их брат-актер необыкновенным слыл божеством,

От лобызаний и речей цветистых алкал елей.

Любовник первый не был весьма оригинален,

Сначала юбиляра восхвалял, братву свою пленяя,

Затем посетовал, что мир, мол, материален,

Но если б не было искусства, земля б была пустыня.

И завершил свой длинный монолог, глядя в окно,

Грозя туда кому-то своим мощным кулаком:

«Потомству нашему лишь оценить его дано,

А не людям, живущим алчно, с золотым тельцом!».

И смолк торжественно он с этими словами.

Актеры-други рявкнули «Ура!».

Альбом ему он преподнес, да с литерами,

Друзья все ринулись поздравить юбиляра.

Наш трагик обнял крепко всех, его почтивших,

И быстро опустившись в кресло,

                                      стал рассматривать альбом,

Но не увидел лиц он, вместе с ним служивших,

Ведь фото делал человек, владевший плохо ремеслом.

А под мясное блюдо дерзал другой простак-актер,

Он соизволил даже прочитать ему мораль,

Сказав, что юбиляр имеет сволочной характер

И потому ему его, хлюста, безумно жаль.

Затем поднялся, плача, со словами сам Тигров,

Свой носовой платок в руках терзая, как вражину,

Свою известность лихо возвещая всей дружине

И потрясая пачкою гостиничных счетов.

И тут он не преминул высказаться об интригах гнусных,

В которых жертвою невинной падал часто.

Вошедший театра антрепренер, учуяв запах вкусный,

Прервал его угрозы быстро, сладострастно.

Поздравив юбиляра со счастливым днем

И сам шутя заметив, что знал его давно

Он опустился тут же выпить за столом,

Хоть не платил за угощение и вино.

Тигров утер слезу – продолжил выступленье,

По разрешению актеров приглашенных,

И тут он начал свой обстрел и наступленье,

На палачей искусства, им провозглашенных.

Тут антрепренер с ним совсем не согласился,

Сказав, что он сейчас нам выдал нагло колкость.

И тонко ощущая за сие неловкость,

И, не поев гуся с капустой, удалился.

Но на пути своем успел съязвить большой офит,

Что кресло это юбиляру нужно возвратить,

А то ведь завтра на спектакле «Гамлетова страсть»

На чем же император Клавдий будет восседать?

И юбиляр тут завопил, как гамадрил,

Так трагик наш от горя сойкой слезы лил:

«Вы почему не поддержали от нахала?»

Десерт закончился и гости разбредались.

Вино закончилось, и – что ж – взялись за водку,

Затем пошли в ход шутки анекдоты,

Поток воспоминаний, прежних лет находки,

И разное былое за годы работы.

В часу десятом расплатились за обед,

Но близкие тут проявили мягкотелость,

В другое место был направлен пьяный след,

Да тут еще это веселье не приелось.

И юбиляр решил еще шампанским от обид

Всех угостить, но вот в карманах было пусто.

Любовник первый тут же предложил бегом сходить

Продать горе-альбом и сделать это шустро.

Ведь, если эти кривые дрожжевые рожи

Сейчас мы вынем аккуратно из альбома,

Мы продадим его, продлив наши желанья,

А с ними – для эпиграмм хранить его негоже

Нигде, тем более, у юбиляра в доме,

Ведь и смотреть на них порой – одно страданье.

Доколе будет эта эстафета на Святой Руси,

Привычка пьянства будет други-братцы?

А вот попробуй-ка запрет провозгласи,

Они ведь и полезут дружно драться.

С экранизации Чеховской «Дуэли»,

Где образы героев воплощали,

Вы помните – Высоцкий с Далем,

Мы ищем записи и силуэты

Их дружбы след – из их исповедален,

Но видим записи лишь третьих лиц,

Которые со всех страниц

Нам говорят о схожести их судеб,

О кратких встречах их, по сути,

О внутренней, глубокой связи

И внешней той неявной бязи,

Что длилась долгими годами

С им лишь присущими страстями.

То был совместный их дебют

(И Чехову мы отдаем салют) —

Двух ярких гениев искусства,

Какие там пылали чувства

Антогонистов по натуре

И разница манер, культуры…

Не он ли, Чехов, предсказал

В одном из образов – вандал

Когда-то может вновь явиться

(Как было множество веков —

Нашествий с разных бережков).

Теперь эта война нам снится,

Его Высоцкий там сыграл

Харизматично и достойно,

В присущей лишь ему обойме

Даль тоже слабины не дал,

Хотя по роли он вассал.

Гонимы временем своим,

Они по устремлениям близки.

Игра была в их жизни протеин.

Склонимся же к их обелискам!

Однажды некий пристав становой был у начальства

И в карты проиграл он денежек своих немало.

Он не любил терять чего-то с детства – «сызмальства»,

Зато в сознании виденье ликовало.

И вот от этого события он был не в духе,

Бес межсословной корысти его коробил в ухе.

Себе он места в комнате никак не находил,

Как зверь, он в жуткой духоте садился и бродил.

Он говорил себе, что деньги – дело наживное,

На фабрику подъехал или в трактир разок сходил,

И эти деньги или больше тут жеееполучил.

И эка важность деньги – да все это пустое!

И в следующий поход и отыграться можно,

А сын его в соседней комнате стихи учил,

Но для его ума все это было архисложно,

А мальчик фразы повторял, пока их выучил.

Он классику и не любил, не знал, не понимал,

И вслед за сыном фразу ту же громко повторял

И по-мещански иль грозил, или давал советы,

В конце спросив – кто автор? – сделал на него наветы.

Тут сын ему кричит: папаша, мужик привез муку!

Но это также не уменьшило его тоску,

И заиграла желчь в его душе, и он решил —

Давай-ка высеку я сына, ведь он стекло разбил.