Читать книгу Воспоминания провинциального телевизионщика - Леонид Пивер - Страница 3

Давным-давно на вопрос:

– В каком году вы родились?

Я отвечал:

– Спустя десять лет после залпа крейсера «Аврора».

Мне казалось, что таким образом вписываю себя в историю страны. Шли годы.

– Какой еще залп? – стали возникать мысли. – Всего-то один выстрел!.. Да и в истории страны, как выяснилось, столько всего неопределенного…

Бежали годы. О дате рождения меня стали спрашивать реже. Но думать о ней я стал чаще. Что такое история страны? Я работаю на телевидении и знаю, как эта история пишется. Вот всемирная история – другое дело! Особенно всемирная история искусства.

Теперь на коварный вопрос любой анкеты я отвечаю:

– Родился в тот год, когда «великий немой» заговорил!

Да, именно в 1927 году вышел первый звуковой фильм! Просто так совпало. Но теперь мне кажется, будто это не было простым совпадением.

Я с детства знал… Нет, даже не знал – какие уж там знания в малолетнем возрасте! Хотя, с другой стороны, в детстве нас переполняют такие знания, о которых в зрелом возрасте лучше забыть. В общем, я предчувствовал, что моя жизнь будет связана с искусством, театром.

Хорошо помню довоенную школу в родном Артемовске на Украине. И хотя школа носила имя великого русского писателя Максима Горького, преподавание велось на украинском языке. Зато в другой школе – имени Тимирязева – учили на русском. Я до сих пор не знаю, почему так договорились Климент Аркадьевич и Алексей Максимович. Но учеником третьего класса я пришел в драматический кружок. Кружковцы ставили пьесу «Юный Тарасик», посвященную Шевченко. Нет, не знаменитому футболисту украинской сборной, как может подумать молодежь, а светочу украинской поэзии Тарасу Шевченко. Ну, я думал, что придется делать что-то малозаметное, незначительное… А меня назначили на главную роль – самого Тарасика Григорьевича Шевченко! Я и сейчас-то похож на кобзаря только отчеством, а уж в детстве…

Я говорю:

– Вы шо!

И аргументирую на суржике – причудливой смеси украинского и русского языков. Мне казалось, так поймут и те, кто ходит «на Горького», и те, кто протирает штаны «в Тимирязеве».

А они на том же диалекте, чтобы понял я:

– Пивер, да вы шо! У вас такой голос хороший!

Так началась моя театральная карьера. И мне до сих пор жаль, что Ленина маленьким изображали часто, а Шевченко-малыша – редко. Ведь какая «модель» в Артемовске была!..

А потом мое театральное детство прервала война. И наступила смена декораций. И смена жизненных реалий тоже.

Наша семья эвакуировалась в Челябинск. Честно говоря, про этот город тогда мало кто знал. Но именно Челябинск спас тысячи, сотни тысяч людей. И меня тоже. Я хорошо помню гостиницу «Южный Урал», которая тогда была единственной. Помню заполненные людьми коридоры, номера, коптящие примусы… Хотя, возможно, все это лучше забыть. Но доброта, человеческое участие – не забываются.

Впрочем, военная година слишком грустна для того, чтобы занять значительное место в книге, которую так хочется сделать веселой. Возможно, когда-нибудь, став «зрелым писателем», я напишу и о тех суровых годах…

А пока дозреваю, могу сообщить, что в пятьдесят седьмом году, как шутят дикторы, прошлого столетия, я уже состоял внештатным фотокорреспондентом областной газеты «Сталинская смена». Довелось мне поработать фотографом и в Челябинском медицинском институте, где я дружил с будущим «ожоговым Елизаровым» Романом Лившицом, тогда студентом. Ему еще предстояло стать спасителем для сотен пострадавших в Ашинской трагедии.

И вот, будучи на юге, я услышал, будто в Челябинске открывается телевизионная студия. Надо отметить, что со времен театрального дебюта уверенности у меня прибавилось. И я помчался домой, в Челябинск.

Первая передача новой студии вышла в эфир 17 июля 1958 года. Именно в этот день в моей трудовой книжке появилась заветная запись. И счастье не омрачало даже то, что я, за неимением штатной единицы осветителя, был принят на работу столяром. Первый месяц я «светил». На втором – дорос до оператора, еще через два – до старшего. В общем, за неполный год я стал… Нет, не директором, – режиссером! И дело не в моих уникальных способностях – просто других специалистов не было.

Так началась моя трудная, нервная, прекрасная и радостная жизнь. Двадцать лет я работал в прямом эфире, и почти все мои воспоминания связаны со временем, когда программы еще не записывались заранее, когда слово действительно было воробьем, не знавшим клеток монтажа.

Для меня, телевизионного режиссера, это была эпоха почти театральных ощущений. Я дышал одним дыханием со зрителем, и если нажатием кнопки на пульте показывал актера, то знал: в этот момент вместе со мной, оператором, актером дышит зритель.

Это было время торжествующего шествия телевидения. По всей стране в больших городах уже повсюду на крыши водрузили антенны, нацеленные на Москву, поскольку других каналов, кроме центрального, не было. Желающие ощутить, что такое один канал, могут посмотреть в окно. Двух-трех часов будет достаточно!.. Местное телевидение, образно говоря, выходило в форточку: вставками между московскими программами. Но нас смотрели! Бывало, разъезжая в командировках по уральской глубинке, где-то в степи, мы замечали одиноко стоящие небогатые избушки, на которых гордо топорщились усы антенн. И в такие минуты я понимал: для этих людей, которые не нашли денег, чтобы починить забор, но зато приобрели телевизор, делать плохие программы просто нельзя. Ради этих географических отшельников, жадно впитывающих новости, интервью, концерты, спектакли, мы и работали.

А потом прогресс вызвал к жизни телевизионную запись. И, как мне кажется, на этом то телевидение, о котором я так люблю вспоминать, закончилось.

Когда-то суфлеры были на театре. Теперь и там их нет: спасители нерадивых актеров ушли на телевидение, став электронными шпаргалками. Поэтому телеведущие, дикторы резко поумнели. Правда, вещают телезвезды не своим языком. И зритель никогда не знает, что они по-настоящему собой представляют, став заложниками пресловутого имиджа. Всегда ощущается, если человек говорит по написанному. В кино можно обмануть, и в театре можно, хотя труднее, а на телевидении нельзя: глаза выдают человека. Телевидение – искусство крупного плана. Поэтому мне нравится старая шутка. Телевизионного оператора спрашивают:

– Почему в театр не ходишь?

– Ну его, – отвечает оператор. – Там все идет общим планом!

Для меня телевидение – это чудо. То, что с нами произошло, это телевидение. Да простит меня Юрий Левитанский, написавший «Жизнь моя – кинематограф». Моя жизнь – телевидение. И телевидение – это жизнь…

Кино – попытка прожить чужую жизнь. А чужая жизнь – словно чужое пальто. Много случается забавного, если надеть по ошибке.

Впрочем, на телевидении, в режиме прямого эфира, ошибок тоже было достаточно. Ляп, глупость моментально долетали до сотен тысяч зрителей. И мы, телевизионщики, сразу поняли: наша работа, прежде всего, ответственная, а уже потом захватывающая, интересная, веселая… Сейчас даже трудно определить: помогало мне остро развитое чувство опасности или мешало. Бывало, тороплюсь на работу. Казалось бы, – понедельник, начало недели, вроде бы все нормально. Но внутренний голос зудит:

– Неприятность будет!

Перебираю в памяти все, что было накануне… Чист! Начинается редакционная летучка… И – вот оно!

– А Пивер сказал…

Конечно, приятно, когда тебя цитируют, но не в такой ситуации! И внутренний голос радуется:

– Я предупреждал! Неприятность!

Да, неприятностей на студии было почти столько же, сколько приятностей. Бывало, от неприятностей приходилось увертываться, как от пуль.

Поэтому можно сказать: иду в атаку на книгу. Буду стараться рассказать все, как оно было. Мне бесконечно дороги те годы, когда экраны были голубыми, но никто не усматривал в этом ничего плохого. Великие сатирики Ильф и Петров были уверены в том, что природа отпускает человеку определенное количество юмора. Благодаря многолетней серьезности мне удалось растянуть отпущенное до сегодняшнего дня. Не зря же «котежд» меня вдохновил!

И если когда-нибудь у этой книги появится продолжение, назову его «Вдохновленный „котеждом“». Пусть никто не упрекнет автора в отсутствии фантазии: это будет совсем другой КОТЕЖД. Реформа школьного образования внушает надежду!