Читать книгу 1917–1920. Огненные годы Русского Севера - Леонид Прайсман - Страница 7

Оставим на время СВР и рассмотрим, как складывались отношения союзников с различными участниками Гражданской войны в России и какую роль играл Архангельск в планах противоборствующих сторон.

Несмотря на огромное число различных союзнических делегаций и миссий, приезжавших в Россию во время войны, союзные с Россией державы плохо понимали, что происходит у ближайшего союзника. Наиболее ярко это проявилось в отчетах лидеров делегаций Англии и Франции, вернувшихся домой из Петрограда, участвовавших в начале февраля 1917 г. в работе межсоюзнической конференции. Петроград сотрясали забастовки, превратившиеся через несколько дней в революцию, а глава делегации Великобритании военный министр А. Милнер и глава делегации Франции министр колоний Г. Думерг считали, что все слухи о потрясениях, которые якобы ждут Россию, являются несколько преувеличенными. Милнер сообщал военному кабинету: «…В разговорах о революции было много преувеличений и особенно относительно предполагаемой нелояльности армии»[39]. Думерг был еще более оптимистичным. В интервью корреспонденту газеты «Матэн» он заявил: «Я привез превосходные впечатления о поездке. Из всех разговоров, которые я имел, и из всего, что я видел, ясно, что Россия единодушно настроена продолжать войну до полной победы»[40]. В непонимании обстановки военные не отставали от штатских. Генерал Э. де Кастельно, один из командующих французской армией в годы Первой мировой войны, глава военной миссии на конференции, побывавший на Восточном фронте, отмечал недостаток вооружения русской армии, плохую работу транспорта, но подчеркивал: «Дух войск показался мне превосходным, люди сильны, хорошо тренированы, полны мужества, с прекрасными светлыми и кроткими глазами…»[41] Голоса немногих умных иностранных наблюдателей, давно находившихся в России и понимавших эту страну лучше многих русских, мало кого убеждали. Посол Франции в России М. Палеолог, прощаясь с руководителями французской делегации, просил их передать предостережение президенту и премьер-министру: «В России готовится революционный кризис, он чуть было не разразился пять недель тому назад, он только отложен. С каждым днем русский народ все больше утрачивает интерес к войне, и анархический дух распространяется во всех классах, даже в армии. <…> Мой вывод, что время больше не работает на нас, по крайней мере в России, что мы должны уже теперь предвидеть банкротство нашей союзницы и сделать из этого все необходимые выводы»[42].

Революция в России, которую ни правительство, ни общественное мнение в странах – союзниках России не ожидали, вызвала на первых порах радостный отклик. Союзники, все время подчеркивавшие в своей пропаганде, что демократии ведут войну против реакционных монархий, не могли ничего возразить, когда им указывали на их союзника – самую реакционную монархию Европы. Победа русской революции перечеркнула этот аргумент. Больше всего революцию в России приветствовали в США. Американцы не вступали в войну на стороне Антанты во многом из-за нежелания быть в союзе с царской Россией. Победа революции уничтожила последний аргумент против вступления в войну. 6 апреля 1917 г. США объявили войну Германии и ее союзникам. Такие же радостные тенденции преобладали и в Европе. Долгое время в Англии и во Франции считали, что Февральская революция произошла вследствие патриотических чувств русского народа, а царизм был свергнут, чтобы не мешать армии одержать победу. Лондонская «Таймс», близкая к правительству, приветствовала революцию «как победу в военном движении» и объясняла, что «армия и народ объединились, чтобы свергнуть силы реакции, которые душили народные стремления и связывали национальные силы»[43].

Эти настроения были еще сильнее во Франции, где считали, что в России 1917-го произойдет то же, что во Франции 1792-го – мощный взрыв патриотизма, который приведет союзников к победе. Газета «Петит републик» писала о «триумфе либерализма» как о начале решающего этапа в борьбе против «германского варварства»[44]. Не обошлось без столь любимых в Европе пошлых сентенций о загадочной славянской душе. «Ревю блю» утверждал, что революция произошла как «взрыв возмущения славянской души против ее внешних врагов и тех, кто пытается ее задушить внутри страны»[45]. Страстной верой в победу союзников, в успех новой революционной армии пронизано обращение лидеров Французской социалистической партии Ж. Геда, А. Тома, М. Самба к А. Ф. Керенскому – единственному министру-социалисту в правительстве. Однако установление двоевластия в стране, приказ № 1, фактически уничтоживший русскую армию как боевую силу, все углубляющийся экономический, социальный и политический кризис стали внушать союзникам все большую тревогу. Положение на Западном фронте было очень тяжелым. Участия в войне армии США до 1918 г. ждать не приходилось. Поэтому стремительное ослабление России могло привести к поражению Антанты в войне. Для укрепления патриотического духа союзников и желания воевать в Петроград и Москву направлялись одна за другой делегации социалистов из стран Антанты. Но найти общий патриотический язык ни с рабочими, ни с эсеро-меньшевистским руководством Советов, не говоря уже о большевиках, им не удалось. Из Франции прибыла делегация, в которую входили М. Кашен, Мутэ и Э. Лафон. Но французских и английских социалистов ждал в России ледяной прием со стороны их русских товарищей. Еще до того, как делегация успела приехать в Россию, к ней относились как к агентуре англо-французского империализма. Кашен жаловался Палеологу на враждебный прием в Петроградском совете: «Вместо того чтобы принять нас как друзей, нас подвергли настоящему допросу и в таком тоне, что я ждал момента, когда мы будем вынуждены уйти»[46]. Французов обвиняли в колониальной политике в Африке и Индокитае, а англичан – в угнетении Индии, Ирландии и других стран. Попытка гостей говорить о подъеме патриотического духа или робкая критика идеи фикс «мир без аннексий и контрибуций» встречали гневную отповедь. Западные социалисты были ошарашены таким приемом, и один из них поделился с коллегами мнением об увиденном: «Господи! Если это демократия, то такая демократия в нашей стране нам не нужна!»[47]

Провал всех усилий союзников заставить воевать русскую армию наводил их на мрачные размышления. Но их ждали более тяжелые времена. Октябрьский переворот означал решительный отказ России от прежнего курса внешней политики. Сразу же после прихода к власти большевики опубликовали «Обращение к народам и правительствам воюющих государств», т. н. «Декрет о мире»: «Рабочее и крестьянское правительство <…> предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире. Справедливым или демократическим миром правительство считает немедленный мир без аннексий <…> и без контрибуций»[48].

Призыв к немедленному заключению мира со стороны страны с развалившейся армией, часть территории которой была оккупирована войсками противника, был радостно встречен в Германии и с негодованием в Париже, Лондоне и Вашингтоне. Известия об Октябрьском перевороте союзники встретили ледяным молчанием. Как и русские противники большевиков, они считали, что речь идет о коротком инциденте, который вскоре будет ликвидирован. Газеты поливали большевиков потоками грязи, и даже самые респектабельные из них не стеснялись опускаться до уровня бульварного антисемитизма. «Таймс» утверждала: Ленин и «несколько его сообщников являются авантюристами германо-еврейской крови и оплачиваются германцами, чья единственная цель заключается в использовании невежественных масс в интересах своих хозяев в Берлине»[49]. В течение многих недель правительства союзников и их представители в России полностью игнорировали новую власть.

Большевики, проявившие при взятии власти колоссальную волю и энергию, часто не очень представляли, что им теперь делать в различных областях управления государством. Ленин не мог понять, для чего нужен Комиссариат иностранных дел, кроме как разрушить всю систему международных отношений и закончить войну. Троцкий после назначения на пост наркома иностранных дел считал, что это ненадолго: «Какая такая у нас будет дипломатическая работа, вот издам несколько революционных прокламаций к народам и закрою лавочку»[50].

Большевики продолжали свое мирное наступление. Заключение мира для большевистской власти, как, впрочем, для любой другой, которая бы управляла Россией, являлось насущной необходимостью. Страна в ноябре 1917 г. не могла больше воевать. Ленин это четко и ясно понял и сделал выводы. Другие русские политики это поняли слишком поздно или находились в плену таких «буржуазных» заблуждений, как понятие о чести, достоинстве, верности и т. д. Хотя Троцкий предполагал скоро «закрыть лавочку», советское дипломатическое наступление на всех фронтах продолжалось. В отличие от развалившейся армии, дипломатия Страны Советов вела себя очень активно. 9/22 ноября Троцкий объявил о намерении советского правительства опубликовать секретные дипломатические документы. Поскольку с противниками Антанты у России никаких соглашений не было, то удар был нанесен по союзникам России – Англии, Франции и Италии и оказал большую услугу германской пропаганде, которая теперь с фактами в руках могла обвинять Антанту в ведении захватнической войны.

20 декабря 1917 г. в Брест-Литовске, где находилась ставка немецкого командования Восточного фронта, начались переговоры между советской делегацией и представителями центральных держав. Немецкая делегация на первом этапе переговоров состояла только из военных во главе с генерал-майором М. Гофманом. Главной целью этого этапа переговоров для немцев являлось немедленное заключение перемирия и отправка максимально большого количества солдат с Восточного фронта на Западный. Министр иностранных дел Австро-Венгрии граф О. Чернин писал о преобладающем в Германии мнении о переговорах с Россией: «Чем меньше Ленин пробудет у власти, тем скорее нужно приступать к переговорам, потому что какое бы правительство не заступило его, оно все равно уже не возобновит войну <…>. Немецкие генералы, возглавляющие <…> всю германскую политику, сделали <…> все возможное для того, чтобы свергнуть Керенского и заменить его “чем-нибудь другим”. Это другое теперь заступило на его место и желает заключить мир, то есть необходимо взять быка за рога, сколько бы сомнений не внушали бы нам партнеры»[51].

Еще до начала переговоров в Бресте немцы начали массовую переброску войсковых частей на Запад. Генерал Э. Людендорф писал: «Соотношение сил складывалось для нас так благоприятно, как никогда»[52].

Впрочем, немецких и австрийских политиков и военных часто охватывали сомнения в правильности избранного ими пути. Чернин вспоминал: «Они (большевики. – Л. П.) начинают с того, что разрушают все, что напоминает труд, благосостояние и карьеру, и уничтожают буржуазию. О “свободе и равенстве” в их программе, очевидно, больше нет речи. Они зверски угнетают все, что не подходит под понятие пролетариата. Русские буржуазные классы почти так же трусливы и глупы, как немцы, и дают себя резать, как бараны.