Читать книгу Девятая попытка Кота Митрохина - Леонид Резников - Страница 1

Разрешите представиться: Кот! Большой рыжий, с белыми полосками котище, с генеральскими усами и пронзительно-зелеными глазами. В полном расцвете сил. А почему именно Кот? Да так, для краткости и устранения неразберихи. Знаете, как это бывает, придумывать имя лень, к тому же вдруг да не угадаешь, а Кот – самое то: «Эй, Кот! Кис, кис» или «Котик, рыбки хочешь? А Китикэта?» (фу, гадость какая!), а то и «А ну, Кот, пшел отсендова!» По-всякому, в общем. Мда…

Вот так и привык к прозвищу. А вообще-то, зовут меня Веня Митрохин.

«Что за странное имя для кота?» – спросите вы. И будете правы, хотя и частично! Это не имя странное, а я, вернее, моя внешность. И я вовсе не кот, а такой же человек, как и вы. Внутри. Не верите? Я бы тоже не поверил, но, – увы! – так уж получилось. Нет, умом я не тронулся и в костюм кота тоже не облачался для повышения, так сказать, охмуряемости дам – с этим делом у меня и так полный порядок. Я действительно кот, хотя раньше и был человеком. Но обо всем по порядку.

Все началось одним ранним майским утром выходного дня, когда солнце, сговорившись с одуревшими от тепла птицами, не дает поспать лишний часок: первое нахально врывается в комнату даже сквозь плотные занавеси, так и норовя «засветить» в глаз, а вторые надрывно щебечут переливами, словно пришел конец света. И даже попытка зарыться в душные подушки не приносит долгожданного покоя.

Только не подумайте, будто я брюзга какой. Нет! По натуре я жизнерадостный оптимист и даже очень люблю и солнце, и весну, и всяких там птичек-воробушков. Но не в пять утра! И не когда ты, вернувшись с шумной дружеской вечеринки в четыре часа, прилег наконец сладко вздремнуть!

Сам-то я почти не пьющий, не люблю это дело. Пропустил пару рюмочек самодельной клюквенной настоечки, а потом весь вечер сидел дурак дураком да смотрел, как честная компания медленно «наклюквивается». Мне бы уйти сразу, да вот, не получилось. Так и просидел до утра, пока последний из гостей ликом в салат не опустился. Растащил, значит, всех по диванам да кроватям, а сам – до дому. Только прилег, и тут – на тебе: солнце, птицы… А, чтоб тебя!.. Еще и будильник в телефоне запиликал.

В общем, сну пришел конец. Причем, окончательно и бесповоротно. Вздохнул, сполз с кровати и угодил ногой в бокал с холодным чаем. Надо же, забыл! Специально ведь поставил, вдруг ночью (или уже утром? Днем?) пить захочется. Напился… Сижу с задранной ногой и растопыренными мокрыми пальцами и смотрю, как по полу растекается темная лужица. Нет, вот же невезуха!

И стоит подумать об этой самой невезухе, как она тут же приклеивается к тебе и преследует весь день. Яичница пригорает к тщательно отскобленной сковороде, чего с ней обычно не случается. У чайника отваливается ручка, причем в самый неподходящий момент. Бутерброд с маслом и джемом по неизвестной причине выскальзывает из пальцев, падает на колени и оттуда медленно, словно издеваясь, сползает на пол, устраиваясь на нем опять же липко-масляной стороной. А когда, дочиста отдраив половой тряпкой кухню и пролив полтаза воды мимо унитаза, собираешься принять прохладный душ, из него, вместо ожидаемой этой самой прохладной бьет струя кипятка. И совершенно непонятно, откуда в трубе с холодной водой взялась горячая. От раскаленных струй, жалящих тело, словно рой обезумевших пчел, внезапно наступает такая бодрость, что ты вмиг выскакиваешь из ванны, подобно олимпийскому прыгуну в высоту… А тут еще и Серега Спицын названивает.

Нет, не буду брать трубку. Не хочу!

Телефон надрывается, потом смолкает. А через минуту-другую опять начинает кружить по столу, жужжа вибромоторчиком. Скрепя сердце беру телефон и, артистично изображая голосом вяло-сонное состояние – какой уж тут сон! – отвечаю:

– Алло-у.

– Веня? Здоров, друг! Как делищи? – бодрый, с хрипотцой бас Сереги врывается в ухо, молотя по барабанной перепонке, словно папуас дубиной по родному дун-дуну1.

– Серый, какие делищи? – морщусь, отодвигая телефон от уха. – Ты вообще на время смотрел?

– Ну?

– Баранки гну! Полшестого утра, между прочим, – ворчливо отзываюсь я.

Нет, все-таки Серый – нахальный тип! Я уже чувствую, сейчас будет что-нибудь клянчить. Халява – его конек.

И точно:

– Ну, извини! Слушай, ты не мог бы подбросить меня до аэропорта? Оксанка прилетает, а я тут закрутился…

– Серый, ты в своем уме? Я спал всего час, – начинаю выкручиваться, хотя прекрасно знаю по опыту, что это меня не спасет. – Бензина ноль. И денег ни шиша.

– Деньги… Да чего деньги-то! – с нахальной простотой заявляет Серый. – А заправка там по пути. Зальешь.

Нет, как вам это нравится: «Зальешь»! Вот взял бы и сам залил. А до аэропорта, между прочим, пилить полсотни кэмэ в одну сторону.

– Серый, я серьезно, – хнычу я в трубку. – Честное слово, не могу.

И тут начинается:

– Я так и знал, – раздельно, с укором произносит тот. – Когда тебе надо было, я тебя выручил. Эх, никто добра не помнит. Помнишь, пятерку занял? А ведь у меня тогда тоже напруга с бабками была.

Пятерку он занял! Да это было еще при Мамае! Эта самая пятерка отдана три года назад, а проценты на нее – будь она трижды проклята, эта пятерка! – до сих пор капают: то подвези, то одолжи, то пузырь поставь. Чес-слово, сил моих больше нет! Вот возьму и пошлю куды подальше, и прямо сейчас!.. Но вдруг понимаю, что не смогу. Не такой у меня характер. Нахал, конечно, этот Серый, прощелыга и стяжатель, и все же…

– Куда подрулить? – со вздохом сдаюсь я.

– Вот спасибо, друг! – восклицает Серый. – Да ко мне подруливай. Я дома, – и бросает трубку.

Естественно, ты дома. Здесь три шага до меня дойти, а я должен по узким дворам крутиться да от подъезда тебя забирать, словно шишкаря какого. Ну да ладно. Сочтемся еще, друг сердешный.

Вздыхая, гляжу в окно. На высоком клене, подернутом первой зеленью, расселись несколько воробушков. Чирикают, подлецы, скачут, ластятся друг к дружке. И такая тоска берет от этой пасторальной картины, а в голове сами собой возникают строки: «Дывлюсь я на нэбо, та думку гадаю – чому я не птыца, чому не литаю…»

Нехотя вдеваюсь в футболку, натягиваю потертые джинсы, поверх футболки – ветровку. В узкой прихожей, стукаясь локтями о стены с затертыми обоями, распихиваю по карманам телефон, ключи и права, обуваю разношенные кроссовки и, в сердцах хлопнув дверью, подхожу к лифту, запоздало вспоминая, какой у меня сегодня «счастливый» день.

Тыкать в кнопку вызова кабинки, разумеется, бесполезно. И дело здесь даже не в моей невезухе. Над кнопками нашего лифта давно уже пора разместить таблички с надписью: «Вжимать до посинения». Строптивая маленькая кабинка чаще отдыхает, чем работает. Старенькая она, конечно, заезженная, но, подозреваю, дело вовсе не в этом, как нас в том желает убедить домоуправление: руки у мастеров не из положенного места растут – от того и беды все.

С полминуты без толку потоптавшись у дверей лифта с прислоненным к их створкам ухом и затаенным дыханием, в надежде на чудо, наконец понимаю – чудо по техническим причинам откладывается на неопределенный срок.

Сбегаю вниз по лестнице. На первом этаже с натугой упираюсь в железную дверь плечом – доводчик, видимо, сняли с бронированных дверей банковского хранилища – и вываливаюсь на улицу, чуть не налетев на престарелую соседку с противным, вечно тявкающим на всех бельгийским гриффоном. Знаете, эдакое черное шерстяное чудо с выпученными нахальными глазками, мордой, словно у пьяного бомжующего Санта-Клауса и ростом от горшка полвершка. Говорят, будто эти собачонки добродушны и жизнерадостны, но этот по характеру и гонору больше смахивает на какого-нибудь терьера или бурбуля. Во-во, и зовут соответственно – Булька. Так вот, на этого Бульку я чуть и не наступил.

Шуму было! Собачонка, заливаясь визгливым лаем, с перепугу заметалась у меня под ногами и шмыгнула в закрывающуюся тяжелую подъездную дверь, рванув за собой свою щупленькую хозяйку. Из лучших побуждений я попытался придержать дверь, схватившись за ее кромку пальцами, но та своенравно выскользнула из них, защемив несчастного Бульку как раз посередине. Тут уж такое началось, хоть уши затыкай!

Бормоча извинения под гневным взглядом соседки – как будто я в чем-то был виноват! – я спешно приоткрыл дверь, потянув ее на себя за неудобную ручку из косо приваренного металлического уголка. Собачонка рванула к лестнице. Рулеточный поводок натянулся, и соседка, мотнув головой, словно строптивая лошадь, гордо вошла в подъезд. Ни спасибо, ни до свидания!

– Надо же, как нехорошо получилось, – все еще несколько переживая за случившееся, я направился к машине.

Нет, все-таки невезуха – она существует! Вроде бы прошло два часа, как оставил машину под деревом, а птички расстарались на совесть. Всю крышу, лобовое стекло и капот обильно покрывали белые потеки. Истратив десять минут и пять последних салфеток, взглянул на результаты своего сизифово труда. Мда, больше размазал, чем оттер. Плюнув в сердцах, задрал голову, погрозил кулаком ни в чем, в принципе, неповинным птахам, с любопытством наблюдавших за мной, и полез в машину – потом на мойку заеду.

Двигатель завелся с полчиха – хоть тут повезло. Быстро вырулив со стоянки и, попетляв меж домов, остановился у подъезда Сергея. Там, разумеется, и духом Серого не пахло! Это у него уже в привычку вошло, что его все ждать должны да уговаривать. Опаздывает он, видишь ли!

Появился Серый лишь спустя минут пять. Вразвалочку обойдя машину, он распахнул правую дверь, забрался на сиденье, посетовав на, видишь ли, слишком низкую крышу и, как он выразился, «непредставительно-грязный внешний вид авто», и хлопнул дверью так, что двигатель икнул. По салону автомобиля поплыл удушающий сладковатый аромат дешевого одеколона.

– Не хлопай дверями, – недовольно буркнул я. – И приоткрой окно, пока я не задохнулся.

– А чё такое? – нахально осведомился Серый, но все же чуть приопустил стекло со своей стороны. – Крутой одеколон!

– Вот пусть твоя Оксана и нюхает, – бросил я Серому, выжимая сцепление и врубая первую передачу.

Старенький «Рено» тронулся с места и весело покатил к арочному выезду со двора.

– Деньги взял? – нагло осведомился я.

– А зачем? – не понял тот или прикинулся, будто не догадывается, о чем речь.

– Бензин зальешь, вот зачем. Сказал же: я на нуле.

– Ну ты и хорек! – Серый осуждающе покачал головой. – Езжай, там разберемся, – видимо, он все еще не терял надежды прокатиться на дармовщинку.

«На себя лучше посмотри», – меня немного зацепило.

У Сергея лицо, если хорошенько приглядеться, и вправду напоминало морду хорька. Чуть вытянутое, с острым длиннющим греческим профилем и широко расставленными глазами, это лицо несло на себе печать характера его владельца. Сходство с хорьком дополняли немного оттопыренные уши и темные мешки под глазами.

– Ты не мог бы чуток побыстрее, – Серый заметно нервничал, поглядывая на часы и наблюдая за моими неторопливыми перестроениями.

– Здесь ограничение сорок, – огрызнулся я. – Серый, отвянь.

– Ты же прирожденный гонщик, Веня, – попытался он завести меня.

– Да, а вон там камера, – соврал я. – Штраф ты платить будешь?

Платить – слово, страшнее которого для Серого не существует. Я знал, чем его пронять, и бессовестно этим пользовался. Серый действительно притих, сложил руки на груди, и обиженно надул щеки.

На душе посветлело, и я немного поддал газу. Машина понеслась, все ускоряясь, к черте города. Последние дома остались позади. Замелькали, проносясь мимо, березы. Промелькнул знак «конец населенного пункта». Наконец-то! Разгон, пятая передача, педаль газа в пол – и полетели! Прохладный ветерок, врываясь в окна, лохматил волосы и слепил слезами глаза. Пришлось немного поднять стекло, хотя неизвестно, что лучше: слезы от ветра или от Серегиного одеколона, по действию на обоняние напоминающий ирритант2.

Серега полез в карман куртки и выудил из него пачку «LM». Тонкими пальцами подцепил одну из сигарет за фильтр и потянул.

Только этого еще не хватало!

– Места для некурящих, – язвительно заметил я, когда сигарета показалась из пачки наполовину, со злорадством наблюдая, как Серегино лицо досадливо вытягивается еще больше.

– Злой ты какой-то сегодня, – заметил он, с трудом запихивая сигарету на место и убирая пачку обратно в карман.

– Не выспался.

– Оно и заметно, – Серый выпятил скошенный подбородок и отвернулся вправо.

«Ничего, будешь знать в следующий раз, как ездить на халяву», – продолжал злорадствовать я, искоса поглядывая на него.

И вдруг справа, наперерез мне выскочила, не сбавляя скорости, здоровенная фура. То ли водила одурел от многочасового бессонного бдения, то ли это его нормальное состояние – в общем, времени тормозить у меня не оставалось.

Я вывернул руль вправо и вдарил по тормозам. Завизжали шины. Запоздало вскрикнул Серый. Машину повело, развернуло вправо.

– Да что ж за день-то сегодня такой! – только и успел сказать я, что есть мочи вцепившись в бесполезную баранку.

Машину перевернуло на левый бок, и она, вертясь веретеном, вылетела с обочины. Низ, верх, низ, верх. Небо, земля. Удар. Сильный удар, даже очень. Меня швырнуло вперед сквозь лобовое стекло и припечатало к земле. Надо же, даже боли не почувствовал!

Боясь распахнуть глаза, ощупал себя руками и прислушался. Боль действительно не ощущалась. Открыл глаза. Над головой безоблачное синее небо. Лежу себе на молодой травке, дышу свежим воздухом. Тишина, покой. Но вот зашуршали тормоза, раздались торопливые шаги, крики. Приподнялся на локтях – бегут в мою сторону. Много, человек десять. Вот еще, и еще.

– Эй, народ, все нормально, – крикнул я, поднимаясь с земли и махая им рукой. – Я тут!

Нет, бегут не ко мне, а к моей машине. Вернее, к тому, что от нее осталось. Эх, мой старый друг «Логан». Как же тебя искорежило.

Машина действительно выглядела жутковато: опрокинута на бок, передок смят в лепешку, изувеченная крыша, левая водительская дверь вмята стволом дерева. Из движка что-то вытекает, а над ним вьется сизый дымок. Рядом с машиной силится подняться с травы на непослушных руках Серый. Наконец ему это удается, и он усаживается на землю, привалившись спиной к дереву. У него рассечена левая щека.

Трое человек подбегают к нему. Остальные аккуратно опускают машину на покореженные колеса. Двое лезут в кабину… Эй, что это там такое?! У меня перехватывает дыхание: не может быть! В кабине на водительском месте – я, собственной персоной. Весь в крови, голова на руле, одна рука вытянута вперед и лежит на приборной панели. Другую не видно. Но этого не может быть! Нет, невозможно!!!

В глазах у меня помутилось, и вдруг мне почудилось, будто какая-то сила настойчиво тянет меня вверх. Тело мое обратилось в пух. Не ощущая ни рук, ни ног, я задрал голову и испуганно вскрикнул – над моей головой, в вышине разверзлась огромная жуткая пасть воронки. Внутри нее бугрилась чернота, поблескивали просверки молний. Меня засасывало в нее, словно гигантским пылесосом. Но, странное дело, рядом со мной не шелохнулся ни один лист на дереве, ни одна травинка. И я наконец осознал, что умер. Окончательно и навсегда…

Забившись из последних сил в тисках неведомого урагана, я попытался дотянуться до проплывающего мимо меня толстого сука сосны, но рука лишь прошла сквозь него. Беззвучный крик отчаяния вырвался из моего горла. Края воронки надвинулись.

Меня завертело. Нахлынула темнота, липкая, парализующая. Было совершенно непонятно, где верх, а где низ. Лишь ощущение быстрого падения. Где-то на пределе слуха возник вой, накатывающий волнами. С каждой секундой он становился все громче и громче. Появился запах, вернее, вонь, ужасная, ни с чем не сравнимая вонь. Попытка зажать пальцами нос не принесла результатов. Вероятно, потому, что на самом деле носа у меня уже не было. Но тогда откуда это ощущение смрада?..

Не знаю, сколько продолжался этот кошмарный полет в никуда, – может, несколько секунд, а может, и годы, – но в один момент все это закончилось. В глаза ударил яркий свет, и другая воронка, точь-в-точь как та, что недавно (или давным-давно) засосала меня, выбросила мою истерзанную душу, запульнув ей в молочную высь. И тут же рассеялась вонь, как-то сразу, в одно мгновение. Моего обоняния коснулся тонкий аромат луговых цветов.

Все дальше удаляясь от жерла воронки, я увидел, как из нее вылетают другие люди, потешно болтая кажущимися с такого расстояния малюсенькими ручками и ножками. Некоторые летели, кувыркаясь, другие степенно плыли, словно по невидимой реке, а третьи неслись стрелой, зачем-то помогая себе конечностями – ведь дураку понятно, что от них здесь ничего не зависит.

Вдалеке, в направлении моего полета, сквозь молочную пелену показалось темное пятно, и я переключил внимание на него, пытаясь разглядеть конечную точку своего пути. Ведь должен же я куда-то прилететь! Пятно становилось все больше и больше, раздаваясь вширь и наливаясь красками, словно неведомый художник кистью прорисовывал контуры, добавляя мазок к мазку. И вот уже мне навстречу несется дивный мир, покрытый зеленью, чарующий неведомыми гигантскими цветами всевозможных оттенков и слепящий блеском лазурных вод чистейших речушек и озер. Взирая на все это великолепие с высоты птичьего полета, я внезапно осознал, что несусь к земле на сумасшедшей скорости.

Меня вновь обуял леденящий ужас. Ни затормозить, ни закрыть глаза, ни просто крикнуть я не мог. Мне оставалось лишь взирать на стремительно приближающуюся поверхность широко распахнутыми глазами и пытаться убедить себя в нереальности происходящего. Вы пробовали когда-нибудь, пребывая в шоковом состоянии, убедить себя в чем-то? Вот именно. У меня тоже ничего из этого не вышло. Но когда до земли оставались считаные десятки метров, и я уже смирился с участью быть размазанным по этой прекрасной долине рек и цветов, скорость внезапно начала падать, и на землю я опустился, словно перышко, коснувшись ее раскоряченными с перепугу руками и ногами на манер краба.

Вероятно, стороннему наблюдателю мое приземление могло показаться забавным. Мне оно таковым не казалось. И если бы у меня до сих пор наличествовали тело и штаны, то последние с огромной долей вероятности были бы попорчены основательнее, нежели, машина, оставленная под птичьим деревом.

Немного придя в себя и осознав, что опасность обратиться в плоскую неприглядность миновала, я осторожно сел и с опаской огляделся по сторонам, как и полагается цивилизованному человеку, попавшему в незнакомую обстановку.

Меня окружал диковинный мир. Земля подо мной казалась упругой, а не привычно-твердой. Ее покрывало нечто, сильно смахивающее на ковровый ворс, но более мягкий, шелковистый и приятный на ощупь. Это «нечто», совершенно непохожее на траву, переливалось оттенками зеленого. Проведя по земле ладонью, я ощутил ее тепло и нежную бархатистость.

Вокруг меня произрастали необычные растения. Некоторые из них напоминали змей, плавно извивающихся замысловатыми изгибами. Другие, похожие на длинные толстые палки, пульсировали, будто прокачивая через себя соки. Были и растения, похожие на цветы. Их безлистые ножки закручивались спиралями, склоняя свои головки, обрамленные тончайшими лепестками всевозможных расцветок и форм к земле. Некоторые из цветов едва достигали моего колена, другие возвышались на два и более метра. Но странное дело, все они были обращены ко мне, словно оценивающе присматривались к неведомому им существу, примериваясь, откуда лучше откусить первый кусочек. От этих пристальных «взглядов» становилось не по себе. Я на всякий случай отодвинулся назад, подальше от них.

– Не бойтесь, Вениамин, они совершенно безобидны, – раздался позади меня голос.

Я быстро обернулся, вскочив на ноги.

Передо мной стоял глубокий старец с долгой седой бородой и совершенно лысый. Ну, почти лысый, если не считать жиденького венчика седых волос. Взгляд у старика был какой-то странный, пристальный, будто пронизывающий насквозь. Стоял он прямо, словно проглотил шест, перебирая сухонькими ручками четки с тяжеленными амбарными ключами.

В голове щелкнуло.

– Вы ключник Петр! – меня почему-то обуяла радость.

– Ну, если тебе так нравится, – уклончиво отозвался старик.

– Не понимаю, – немного растерялся я, но мне все же захотелось расставить точки над i. – Вы Петр или нет?

– В твоем понимании – да.

– В каком это смысле, в моем? – я оторопело уставился на странного старика.

– Это лишь твое видение, Вениамин. Меня каждый видит таким, каким себе представляет.

– Тогда я уже вообще ничего не понимаю, – честно признался я.

– Все очень просто. Твое сознание рисует тебе привычный образ Петра, а этот мир воспроизводит его. Если бы ты был, скажем, египтянином, жившим тысячи лет назад, то, скорее всего, узрел бы перед собой Осириса. Будь ты из Древнего Ирана – перед тобой предстал бы Митра. Мусульманин узрел бы Мун-Кара или Накира. Или обоих разом. А русич возможно встретился бы, к примеру, с Бабой Ягой.

– Бабой Ягой? – меня начинали обуревать сомнения, не наткнулся ли я на местного сумасшедшего.

– Я не сумасшедший, Вениамин. Господь Всемогущий, кто бы знал, как я устал от человеческой гордыни! – удрученно покачал головой старик. – Всякий, с кем мне приходится общаться, первым делом наклеивает ярлыки, полагая себя судьей. Но при этом не отдает себе отчета, что его познания о мире, как правило, лишь набор дешевых стереотипов!

Мне стало по-настоящему неловко. Захотелось пошаркать ножкой и шмыгнуть носом.

– Простите, – сконфуженно выдавил я. – Но вы разве можете читать мои мысли?

– Ты сам – мысль, и я вижу тебя насквозь! – глаза старца грозно сверкнули, но он тут же взял себя в руки, вернув себе смиренный вид.

– И все же, при чем здесь Баба Яга? Это же сказочный персонаж.

– Религия – сказка со смыслом. Одни видят в ней назидательные начала и путь к истине жизни – это хорошо. Другие же – возможность управлять неучами, лишенными собственного разума.

– А вот это совсем нехорошо, – ввинтил я.

– Ты прав. Что же касается Бабы Яги, то она некогда считалась проводником душ в Царство мертвых. Разве ты не знал этого?

– Впервые слышу, – честно признался я.

– Калинов мост – дорога в Царство мертвых. Правил этим царством Кощей Бессмертный, а охранял – трехглавый Змей Горыныч.

– Вы серьезно?

– Как нельзя более.

– Сильно смахивает на древнегреческую мифологию. Река Стикс, царство Аида, этот, как его… Херон… Нет, Харон, перевозящий души! И еще собака такая страшная, трехглавая – Цербер.

– Ты прав, – согласился Петр. – Корни у них одни.

– А все же, кто вы на самом деле? – меня так и подмывало протянуть руку и пощупать старика, натуральный он или нечто эфемерное.

– Щупать меня не надо, – Петр на всякий случай отстранился на шаг, звякнув тяжелыми медными ключами. – Я всего лишь скромный контроллер данного узла.

– Узла? Контроллер? – я недоуменно воззрился на него. Захотелось почесать макушку, которой у меня теперь не было. – Что это еще за чушь?

– Видишь ли, Вениамин, это место – Его малая часть, – старец сделал ударение на слове «его».

– Кого – его?

– Ты в самом деле настолько глуп или только прикидываешься? – Петр явно начинал выходить из себя.

– Но я действительно ни черта не понимаю, – развел я руками. По крайней мере представил, как это делаю, поскольку своего тела не ощущал вовсе.

– Ты поаккуратнее здесь с выражениями, – нахмурился Петр, погрозив мне пальцем.

– Круто извиняюсь! – прихлопнул я ладошкой рот и на всякий случай огляделся по сторонам.

– Место, в котором ты находишься, – есть мизерная часть Его. Одна клетка среди миллиардов ей подобных.

– Его – это Господа Бога? – задохнулся я от внезапного прозрения и осознания масштабов.

– Так вы его именуете. Вселенский разум, связующий пространство и время! Он – это планеты, звезды, галактики! Все малое, и все великое! – Петр торжественно воздел руки и вскинул острый подбородок, потом также внезапно опять обратился в эталон покоя. – Ну, в общем, как-то так.

– О-бал-деть! – пробормотал я. – Но я полагал…

– Понимаю, по образу и подобию, и всякое прочее такое? – хитро прищурился Петр. – Это, мальчик мой, человеческая мания величия. Мол, вон я каков! Господь меня по собственному облику вылепил. Вы не пуп земли, но Он наделил вас способностью мыслить. А на что вы ее тратите? Просто невероятно, сколько мусора в вашей голове, сколько всяких пустых условностей и вредных стереотипов. Вам с рождения забивают головы всякой чепухой, тысячами наставлений и миллионами правил поведения, в которых может запутаться даже Он! Но при этом совершенно не учат мыслить. Все внушенное вы воспринимаете как истину, не озадачиваясь, откуда это взялось и зачем это нужно.

– По-моему, вы несколько утрируете! – я сделал шаг к Петру, гордо выпячивая грудь.

– Возможно, и так. Только не приближайся, пожалуйста, – старец предупредительно выставил перед собой ладонь и отступил еще на один шаг назад. – От тебя ужасно разит. Просто невыносимое амбре. Правда, не так, как от других, но все же.

– Разит? От меня? – я на всякий случай обнюхал себя. – Сдается мне, вы решили меня обидеть? – ввернул я фразу, услышанную в каком-то фильме.

– Ни в коем случае! Это так на самом деле. Ваши грехи – они… ужасно пахнут.

– Не морочьте мне голову! – обиженный подобным обращением, вскинулся я. – Как это грехи могут пахнуть?

– Нарушение информационной ауры, так сказать, воспринимаемое здесь как нечто обонятельное. Грехи, фигурально выражаясь, есть некое отклонение от чистых помыслов, гниение разума. Их проявление и вызывает ощущение зловония.

– Чушь собачья! – выпалил я, но тут же осекся. – Прошу прощения, Петр.

– Вениамин, ты до сих пор полагаешь, будто находишься в теле, реально разговариваешь с ключником Петром, а здесь за углом тебя ожидают ворота рая? – Петр чуть склонил голову набок. В его зрачках заиграли задорные искорки.

– А… разве нет? – слова старца окончательно добили меня. – Здесь нет рая?

– Здесь нет ничего того, что навыдумывал себе человек. Это не более чем один из Его нервных узлов. Здесь хранится и накапливается информация. А я управляю этим процессом.

– Час от часу не легче, – сраженный наповал, я тяжело опустился на землю, вернее, на то, что казалось землей. Ноги почти не держали. – В таком случае почему я вижу все это, вас?

– Это фантомное зрение.

– Как-как?

– Ты слышал о фантомных ощущениях3?

– Разумеется!

– Так вот, у тебя фантомные чувства.

– О-фи-геть! – у меня уже голова шла кругом. – Тогда что же я, в таком случае?

– Ты – сгусток энергии, копия своего бывшего сознания, искусственно поддерживаемая в деятельном состоянии.

– Им? – уточнил я, ткнув указательным пальцем куда-то вверх.

– Делать ему больше нечего, – презрительно фыркнул Петр. – Для этого достаточно возможностей одной Его клетки. И меня, разумеется.

Мозг пронзила любопытная мысль.

– Значит, приведения все-таки существуют?

– Не говори глупостей, Вениамин! – поморщился, словно от кислого Петр. – Ты же не глупый человек и в школе учил физику.

– А при чем здесь физика?

– При том. Являясь замкнутой системой, твое сознание в виде энергетического сгустка без внешней подпитки довольно быстро исчерпало бы себя и рассеялось в пространстве.

–– А может, его, то есть, их – я имею в виду привидения – кто-нибудь подпитывает, как и меня.

– Зачем? – состроил кислую физиономию Петр. – Пустая трата энергии и внимания. Можно подумать, мне больше заняться нечем, как содержать призрачный легион.

– Ну-у!.. – я в сомнении повел плечами. – А вы? Кто тогда вы?

– Я сознание данного узла. Его контроллер.

– А это? – Я обвел рукой пейзаж. – Что все это на самом деле?

– Это? – Петр притопнул тощей ножкой, обутой в кожаную сандалию. – Граница его клетки. То, что тебе кажется растениями – различные эффекторы. А дымка над головой – энергетический фон.

– Какой кошмар! – я схватился за голову. – Значит, ничего на самом деле нет? Ни рая, ни ада?.. Что же со мной будет?

– О тебе, Вениамин, отдельный разговор. Не думаешь же ты, будто я трачу столько времени на пустую болтовню с каждым прибывающим сюда.

– А разве нет? – я поймал себя на том, что повторяюсь.

– Воистину человеческой наивности нет предела! Во всем должна быть рациональность. А пустая трата времени, коей является развеивание застарелых предубеждений, совершенно иррациональна. Даже в твоем понимании моих функций, я всего лишь должен взвесить греховные и праведные деяния и решить, куда кого направить.

– То есть оценить, кто источает зловоние, а кто благоухает, словно чайная роза?

Петр озадаченно похлопал глазами, словно вопрос застал его врасплох.

– Ну, положим, – продолжил он спустя некоторое время, – здесь никто не благоухает. Одни… пахнут больше, другие – меньше. Ты вот, к примеру, еще не успел наполнить сознание информационной скверной до краев.

– Тогда в чем прикол?

– О мне этот ваш слэнг! Прикол, молодой человек, в том, что ты избран для выполнения одной важной миссии.

– Я?! – неподдельный испуг внезапно овладел мной. – Может не надо, а?

– Разумеется, ты вправе отказаться, – быстро добавил Петр. – Но перед тем как ты примешь окончательное решение, я должен показать тебе кое-что. Дай мне руку.

Старец протянул сухую ладонь. Я долго смотрел на нее, потом осторожно вложил в нее свою. Пальцы Петра сжались, мир словно истончился, смазался и понесся куда-то сломя голову.

Спустя минуту, год, вечность все вдруг остановилось. Туман рассеялся, и моим глазам предстал странный пейзаж: степь, совершенно голая, если не считать коротких серых пульсирующих столбиков. То там, то здесь, разбросанные в полном беспорядке, возносились к самому небу параллелепипеды странных строений без окон и дверей. Их грани гипнотически переливались радужным сиянием. Строения облепляли колышущиеся живыми волнами многотысячные толпы людей всевозможных рас, полов и возрастов. И не поймешь, то ли они облачены в какие-то белые мерцающие одеяния, то ли так выглядят сами их тела. Все они взволнованы непонятностью происходящего с ними, а некоторые, судя по их лицам, пребывают в полнейшей панике или замешательстве. Периодически с неба, словно шальные метеоры, то в одну толпу, то в другую влетали новоприбывшие, чудом успевая затормозить над головами людей.

Толкаясь, напирая друг на друга, люди продвигались к башням, в которых то и дело растворялись небольшие оконца, словно лопалась тончайшая мембрана, и тогда ближайших людей всасывало внутрь. На освободившееся место тут же выталкивали очередного человека. Некоторые пытались вернуться обратно в толпу. Другие же, наоборот, рвались вперед, работая ногами и локтями. Над толпами витал невообразимый гомон, перемежаемый стонами, плачем и истеричными воплями.

Эта шокирующая картина привела меня в неописуемый ужас. К тому же здесь невозможно было дышать. Смрад был настолько плотен и силен, что казался осязаемым. Он забивался в нос, щипал глаза и отдавался яркими вспышками в мозгу. Хотя странно. Вроде и тела у меня уже нет, а ощущения вот присутствуют…

– Что здесь творится? – превозмогая помутнение сознания, спросил я. Язык мой едва ворочался, ноги дрожали.

– Это вход в чистилище, как вы его называете.

– Я шибко извиняюсь, но нельзя ли как-нибудь избавиться от этой ужасного зловония? Я сейчас просто в обморок грохнусь!

– Уже? – насмешливо спросил Петр. – А ты представляешь, что творится там, внизу?

– П-представляю, – у меня перед глазами плыли разноцветные круги. Я вцепился в руку старца, словно за спасительный канат и медленно начал оседать.

– Слабак! – поморщился старик.

Он сделал рукой замысловатое круговое движение, и мы оказались в трехметровой прозрачной сфере, парящие в ее центре. Ни запахов, ни шума – ничего. Сплошная благодать!

Мне разом как-то полегчало.

– Впечатлительный ты больно, – пожурил меня Петр. – Вот в таких условиях и приходится работать. Ну что, не хочешь обнюхивать прибывающих?

– Нет, покорнейше благодарю, – смущенно закашлялся я. – Значит, это и есть чистилище?

– Вроде того.

– Почему – вроде?

– На самом деле это очистные сооружения.

– Очистные – что? – удивленно воззрился я на него.

– Сооружения. Именно то, что ты думаешь.

– То есть вот здесь и мучают грешников? – ткнул я указательным пальцем в сторону ближайшей из башен.

– Фу, зачем же так грубо! – укоризненно покачал головой Петр. – Никто их не мучает. Их очищают от ненужной информации. Для повторного использования.

– Че-го?! – обалдело протянул я.

– Ты все прекрасно слышал. Душа – материя сложная и трудновоспроизводимая. Ты только представь себе: сбалансированные наборы чувств, эмоций, ощущений, переплетенных меж собой неисчислимыми связями. И все это пронизано накопленной за жизнь информацией, полезной и не очень. Шутка ли, разбрасываться подобными вещами! Эту информацию необходимо просеять, классифицировать, отделить от плевел, сохранить. А души очистить и подготовить для повторного использования.

– Значит, души действительно бессмертны, как это полагали индусы? – воодушевился я этим открытием.

– Бессмертного, конечно, ничего не бывает. Физический износ, внешние повреждения. Сам понимаешь, – горестно заметил старец. – Да и индусы несколько переборщили со своим переселением душ. Ну, сам посуди: как впихнуть копию сознания человека в комариный нервный узел, или того хлеще – в дерево?

– Мда, проблемка, – вынужденно согласился я с ним. – Значит, вы их чистите и запихиваете в младенцев?

– Какой же ты все-таки грубый! – оскорбился Петр. – Мы никого никуда не запихиваем! Природа человека сама затребует у нас необходимое ей. Кстати, именно поэтому души младенцев девственно чисты. Дети – самые чистые и непорочные создания на земле. Это уж позже, сталкиваясь с обществом, с равнодушием, пустыми домыслами, откровенной глупостью и так называемым прогрессом они набираются всякой скверны.

У меня, разумеется, имелось свое мнение на сей счет, но я решил не умничать.

– Кстати, вы так и не сказали, что же происходит с душами в этих очистных сооружениях?

– Хочешь взглянуть? – повел глазом Петр.

– Не уверен, – зябко поежился я. – И вообще, давайте уйдем отсюда. Все это сильно угнетает, знаете ли…

Хлоп!

Мы опять находились среди цветов на прекрасной полянке. Я устало опустился на землю. Петр остался стоять, вновь принявшись крутить в пальцах четки.

– Вам не кажется, что это все-таки издевательство над человеком, над Его великим творением! Все эти толпы, стенания, ожидания неизвестно чего.

– Право, ты заблуждаешься. Все это больше инсценировка, видимость процесса, визуализированная для тебя. Неужели ты действительно решил, будто здесь действительно есть толпы людей и очистные сооружения, где несчастных жарят, варят, отмачивают в кислоте и прокаливают в печах? Я всего лишь создал картину, доступную для твоего понимания. Ничего подобного, разумеется, в действительности не существует. Чистая обработка информации, и не более того.

– Предположим, – я немного успокоился. – А что происходит потом, когда прокалят, выполощут и высушат? Фигурально выражаясь, конечно? – и спешно добавил: – Только больше не визуализируйте ничего, прошу вас!

– Хорошо, – снисходительно согласился старец. – Собственно, все не так страшно, как тебе представляется. После очистки мы просеиваем информацию, выискивая новое и полезное. Ты удивишься, но сейчас лишь в очень редких случаях попадается нечто действительно ценное и достойное сохранения в Его памяти. Как правило, сознания людей оказываются заполнены однотипным мусором: стереотипы, псевдокультура, дешевые страстишки и никчемные потребности. Печально, конечно, но – факт, – Петр горестно развел руками. – Столько прожитых впустую лет и целых жизней!

– Ну а дальше, дальше-то что?

– Дальше сознание подлежит полной очистке. Нередко мы оставляем некоторые яркие моменты, которые могут послужить развитию одаренной или просто яркой личности…

– Наследственная память? – догадался я.

– Вроде того. И душа м-м… складируется до запроса снизу.

– А мы, значит, наверху?

– Это образное выражение. Мы – вне пространства.

– Вот ч… Прошу прощения! – вовремя спохватился я. – Кстати, а почему нельзя произносить его имени?

– Это у нас ругательство, неприличное слово.

– Как…

– Только попробуй! – пригрозил мне Петр.

– Молчу-молчу, – не на шутку перепугался я, памятуя о вымачиваниях и просушках. – Но, помнится, вы в самом начале что-то говорили о какой-то миссии.

– Да… – задумался старец, уйдя в себя на некоторое время. Я терпеливо ждал. – Видишь ли, – наконец продолжил он, – у нас, как вы говорите, нарисовалась одна проблемка. Этот самый, который неприличное слово… – Петр взглянул на меня.

– Я понял, – ответил я ему, принимая как можно более серьезный вид.

– Так вот, ему удалось создать мир, независимый от нас, закрыть его от внешнего влияния, и теперь он потихоньку перетягивает туда людей, не находящих удовлетворения в своем мире.

– В чем же здесь проблема? Не Он ли предоставил человеку свободу воли и выбора?

– Он, конечно, предоставил. Но это страшный мир, и души этих людей навечно потерянны для Него и для всего мира. Этого никак нельзя допускать!

– Предположим, и что же я должен сделать?

– Разрушить этот мир.

– Ни много ни мало, – усмехнулся я. – В общем, сотворить то, что не под силу Ему.

– Ему это под силу, поверь мне. Но Он в силах его разрушить только снаружи, а последствия этого могут быть ужасными, даже катастрофическими.

– А я, значит, должен это сделать изнутри, сцепившись с этим… неприличным словом.

– Все не так, как ты думаешь! – возмущенно замахал руками Петр. – Лично ты ничего сам делать не будешь. Ты наш посланник, могущий пересечь границу этого мира, и не более того. А делать будет тот, кого ты поведешь за собой.

– Я еще и прихватить кого-то должен? – моему изумлению не было предела.

– Именно так. Достойного человека, который сможет обнаружить корень зла и разобраться с ним. Ты, разумеется, можешь оказывать ему посильную помощь – это было бы вовсе неплохо. Для тебя я имею в виду.

– О чем вы?

– Бонусы, выражаясь понятным тебе языком.

– Все просто, даже тривиально: найти, разобраться, победить, набрать бонусы. Кстати, а где я найду этого самого достойного человека?

– На Земле.

– Так вы меня вернете обратно?! – я аж подскочил от своей счастливой догадки. – Значит, я не умер?

– М-м, – замялся Петр. – Знаешь ли, тут все не так просто. Твое тело находится в коме и будет находиться в ней три месяца. За этот срок ты должен разобраться с… ну, сам знаешь с кем. Так решил Он!

– А если я откажусь?

– В таком случае тебе придется проследовать в очистное сооружение.

– Но это грязный шантаж! – вспылил я.

– Спокойней, Вениамин. Если бы не Его решение предложить тебе эту миссию, ты бы уже давно стоял там, у башни. Твое тело поддерживается только силами этого узла.

Петр замолчал, ожидая моего решения.

– Ну, хорошо, – сдался я. Другого выхода у меня просто не было. Да и что бы вы выбрали в этой ситуации? – И кем же я буду на Земле, если не собой?

– Очаровательным котом! – сверкнул двумя безупречными рядами зубов старец.

– Кем?!.

Вот так на Парковой улице появился рыжий и усатый Кот.

С того момента прошло два с половиной месяца и свершилось восемь попыток, не увенчавшихся успехом. С каждым днем я все больше терял всякую надежду вернуться в собственное тело. Впрочем, и котом быть неплохо. Дело привычки, знаете ли…