Читать книгу Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников - Леонид Резников - Страница 1

Вы, конечно же, непременно спросите, почему разбойников было не сорок, не тридцать пять, а именно тридцать девять – не больше и не меньше? Да еще и плюс один? Простите, но так уж вышло… Клянусь Аллахом, их было именно тридцать девять и именно плюс один, и ничего с этим я поделать не могу! Тридцать девять отъявленных головорезов, жадных, как пустынные шакалы, и жестоких, словно разъяренные львы. Сколько караванов разграблено этими нечестивцами, сколько людей полегло от их быстрых кривых сабель, и не сосчитать! Они появлялись ниоткуда и также стремительно исчезали в никуда. Караваны не спасали ни вооруженная до зубов охрана, ни хитрости и уловки караванщиков.

По слухам, банда обитала где-то в горах в стороне от караванных троп и близких селений, но никто не знал наверняка где. Разбойники никогда не оставляли живых свидетелей. А если кому и посчастливилось пережить набег, то такие разумно помалкивали, от греха, так сказать, подальше. Слухов о разбойниках ходило множество, только толку от них было, как с верблюда мужского пола молока. Одни говорили, будто это вовсе и не люди, а джинны в человеческом обличье под предводительством самого Иблиса; другие уверяли, что это хотя и обычные люди, но наделены они небывалой силой, ловкостью и выносливостью. Были и те, кто подходил к вопросу более прозаично и трезво – обычные удачливые разбойники с большими связями «наверху», иначе откуда они могли знать, когда и куда идет караван, и что он везет. К тому же эмирская стража, как бы в доказательство этой версии, не особо торопилась покончить с бандитами с большой дороги.

Сказать по правде, правы оказались именно последние: тридцать девять разбойников под предводительством Черного Кади и вправду были не вездесущи и не всеведущи – их направлял сороковой «разбойник», сидевший в роскошных покоях эмирского дворца, и имя ему было Мансур. Мансур-хитрый, Мансур-проныра, как его называли придворные меж собой, и был он Главным сборщиком налогов – должность, надо сказать, довольно влиятельная. Да вы и без меня это знаете. К тому же эмир Мухаммед Аль Кашти был крайне доволен своим ретивым служакой: вводились новые налоги, собирались богатые подати, казна трещала по швам, а народ пух с голоду. Но разве кому есть дело до простого люда? Ведь для чего существует чернь? Как уверял Мансур, чернь существует именно для того, чтобы богатые становились еще богаче, и с этим эмир не мог не согласиться, хотя временами и побаивался этой самой черни – нельзя бесконечно затягивать веревку, ведь если она когда-нибудь вдруг лопнет…

Но Мансуру все было мало. Несмотря на забитые доверху золотом, драгоценными камнями и тканями сундуки, Мансур не мог спокойно заснуть, если день не приносил ему хотя бы десяток золотых монет, а лучше целый кошель слепящего глаза своим блеском и ласкающего слух звоном золота. Или два кошеля, нет – три! Да, жадность этого человека могла любого загнать в могилу. И не то что могла, а именно загоняла.

В один из волшебных чарующих восточных вечеров, когда солнце, скатившись за горизонт, расцветило небо пастельными оттенками заката, и на землю опустилась долгожданная прохлада, Мансур, утомленный дневными заботами, жарой и плотным ужином, предавался заслуженному отдыху. Главный сборщик налогов возлежал на мягких пуховых подушках с опустевшей пиалой чая в руке, расслабленно, даже лениво и отрешенно взирая на кружащуюся в танце у фонтана наложницу. В своих воздушных одеждах девушка была похожа на стрекозу, взмахивающую крыльями и перелетающую с места на место. Зрелище это Мансуру давно приелось, и влиятельного господина тянуло в сон. Но вечерний танец был традицией, и довольно мнительный визирь ничего не хотел менять.

– Господин, к вам посетитель, – тихо произнес незаметно приблизившийся слуга, склонившись к самому уху Мансура.

– Наконец-то! Впусти! – оживился Мансур и, не глядя, протянул давно пустую пиалу другому слуге.

Тот спешно наполнил ее, поклонился и отступил в сторону, застыв позади хозяина восковой статуей.

В залу вступил высокий плечистый человек, закутанный с головы до пят во все черное, даже чалма и повязка, прикрывающая нижнюю половину лица, были черны. Его длинный шелковый плащ при ходьбе развевался, вздуваясь и опадая, словно крылья ворона. Взгляд темных глаз цепко держался за фигуру хозяина дома в глубине залы.

Уверенной походкой мужчина стремительно приблизился к Мансуру, поклонился, прижав ладонь к груди, другая рука выудила из-под одежд вместительный кошель и протянула Мансуру.

– Салам алейкум, почтенный Мансур! – густым низким голосом произнес посетитель.

– Салам, салам! Я вижу, твоему делу сопутствовала удача, несравненный Кади, – удовлетворенно кивнул Мансур, как бы нехотя принимая кошель и взвешивая его в руке.

– Обойдемся без имен, уважаемый! – Черный Кади весь напрягся, смерив подозрительным взглядом нового слугу Мансура.

Тот, казалось, вообще ничего не замечал вокруг себя, лишь заботливо прижимал к груди чайник, будто грел его руками.

– Мой новый слуга глух и нем. На этот счет можешь не беспокоиться, – Мансур пошевелился, устраиваясь поудобнее на подушках.

– А что же стало с предыдущим?

– Он был слишком разговорчив, – довольно заперхал Мансур.

– Согласен с вами: болтливость – большой грех.

– Я думаю, ты пришел ко мне не обсуждать достоинства и недостатки моих слуг?

– Истинно так, – вновь склонил голову Черный Кади. – Но у меня плохие новости.

– Что случилось? – Мансур тут же весь подобрался, уставившись в непроницаемые глаза гостя.

– Последний караван, равно как и несколько предыдущих, не оправдали наших надежд…

– Я это заметил по… размеру оплаты, – нахмурил жидкие белесые брови Мансур, еще раз взвесил в руке кошель и засунул его под подушку. – Только вот никак не возьму в толк, в чем здесь проблема.

– Проблема, о великий Мансур, в том, что нельзя безостановочно забивать кур, несущих золотые яйца. Нужно давать возможность им плодиться.

– Я плохо понимаю иносказания, – вяло повел плечами тот. – Говори как есть.

Черный Кади задумчиво пожевал губами под повязкой.

– Караваны редеют. Все меньше торговцев хотят отправлять с ними свои товары, а те, кто рискует, отправляют всякую мелочь. Ведь ни один более или менее крупный караван с дорогими товарами еще не добрался до пункта своего назначения.

– Вай мэ! – возмущенно воскликнул Мансур, расплескав чай на свой дорогой халат и даже не заметив этого. – Неужели я должен беспокоиться об этих грязных торгашах, в своей непомерной жадности любыми способами утаивающих от меня налоги!

– Да, но непомерные налоги также заставят их изыскивать иные возможности сбывать свой товар или вовсе покончить с этим благородным занятием.

– Ну и пусть, – упрямо топнул ногой Мансур. – Появятся другие. Торговля всегда была и будет!

– Сомнительное замечание, – проворчал Черный Кади. – Кто будет торговать себе в убыток?

– Ты предлагаешь, чтобы их убытки покрывал я? – грозно сверкнул глазами Главный сборщик налогов. – Мне кажется, ты заговариваешься, Черный Кади! В конце концов мне не составит большого труда найти другого, более удачливого человека на твое место!

– Да поймите же, дело не во мне! – произнес Черный Кади, с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать все, что он думает о методах своего покровителя. – Торговцы не хотят отправлять товары с караванами, и скоро нам просто некого будет грабить!

– Ты так думаешь? – Мансур недоверчиво покосился на своего гостя.

– Уверен, о светлейший! – Черный Кади неохотно склонил голову в очередной раз. – Уже сейчас караваны столь редки, что приходится ждать неделю, а то и две. А вспомните, как было в самом начале. Не проходило дня, чтобы по караванным тропам не прошли хотя бы два или три.

– О-хо-хо, – досадливо покачал головой Мансур. – Ладно, присядь. Мы обсудим твое предложение. Я надеюсь, оно у тебя есть?

– Есть, – кивнул Черный Кади, подбирая плащ и опускаясь напротив Мансура.

– Это хорошо. Ешь, пей и рассказывай, – милостиво предложил Мансур, указывая на остатки своего роскошного ужина.

Черный Кади, из принципа ни к чему не притронувшись, взял пустую пиалу и протянул ее слуге…

А в это время, вернее, одновременно с этим разговором, но через тысячу лет происходил еще один разговор. В старом заброшенном доме из почерневших бревен, покосившемся от времени и вросшим в землю, заседала воровская братия, обсуждавшая причины своих неудач последних двух недель. За кривоногим столом в масляных жирных пятнах, пожженном сигаретами и засыпанным пеплом и остатками еды, сидели трое матерых воров с суровыми пропитыми лицами, хмуро взирая на пустые рюмки. В их желтых, чуть дрожащих пальцах дымились сигареты. Под потолком плавало облако сизого дыма. На продавленном облезлом диване, стоявшем у окна, сидели еще двое, помоложе. Эти отрешенно бросали мелкие монетки, пытаясь попасть ими в банку из-под соленых огурцов. Третий – совсем молодой и красный от негодования – стоял по другую сторону стола. Пальцы его рук то сжимались в кулаки, то вновь разжимались.

– Не кипишись, Мах, – скрипучим сухим голосом порекомендовал ему один из сидевших за столом – жилистый бородач с красными поросячьими глазками и сильно оттопыренными ушами, за что носил прозвище Лопух.

– Да, Мах, дал ты маху, – хихикнул один из сидящих на диване и, прикрыв один глаз, метнул в банку очередную медяшку, но опять промазал.

– Я Макс, а не Мах! – молодой человек был уже на грани нервного срыва. Еще немного, и он готов был кинуться на сидящих за столом и расквасить эти ненавистные ему рожи.

– Да какой с тебя Макс, – отмахнулся от него другой сидящий за столом, взялся за початую бутылку водки и разлил ее содержимое по мутным рюмкам. – Макс – это максимум, а ты даже на минимум не тянешь. Косой прав: был ты Махом, им и подохнешь!

– Да я… – вскипел Макс, подступая к столу. – Да я вас…

– Остынь, сказали же, – Лопух ловко выхватил из-под пиджака нож и воткнул его в столешницу. Рюмки подпрыгнули. – Сявка ты еще. Слушай старших да мотай на ус, когда отрастет.

– Ха! – усмехнулся во весь рот Косой.

– Ты вот тут выступаешь, – продолжал Лопух, поднимая рюмку и разглядывая ее на просвет, – а вот кто завалил нам все дело? На корню испоганил, а?

– Так ведь… – Макс растерянно огляделся, будто ища поддержки.

– Вот именно! – Лопух опрокинул в рот рюмку, поморщился и занюхал рукавом. – Какого хрена, спрашивается, тебя понесло помогать переходить улицу этой старой перечнице, когда ты должен был стоять на шухере?

– Но ведь она…

– Что – она? – Лопух скосил один глаз, пьяно икнув. – Сыча повязали, Батек расцеловался с такси – в реанимации валяется. А ты тут еще выступаешь!

– Но ведь… – Макс искал в себе оправдания, но никак не мог подобрать нужных слов.

– А в прошлый раз? – продолжал Лопух, пыхтя сигаретой.

– Что? – Макс глуповато моргнул, отмахиваясь ладонью от дыма.

– Не помнишь? – прищурился Лопух. – А я вот до сих пор помню! – потер он зашибленный дубиной бок. – Дело на две сотни косых было! А этому идиоту приспичило спереть кошелек и пойти покупать лимонад.

– А чего? В горле ведь пересохло! – попытался оправдаться Макс.

– В горле, говоришь, пересохло? – схватился за ручку ножа Лопух, но вдруг успокоился. – Барыга ушел, а мы как зайцы два часа по городу петляли. Это, по-твоему, как называется?

– Мне не дают развернуться. Проявить себя! – гордо ткнул себя кулаком в грудь Макс. – Все какие-то дешевые роли…

– Слышь, актер! – подал голос сидящий на диване. – Я таких игроков вертел пачками, – он сплюнул на пол и опять бросил монетку. Вновь мимо.

– Помолчи, Косой! – одернул его Лопух.

– А может, я устал быть на побегушках! – выпятил грудь Макс. – Может, я тоже хочу нормального дела!

– А что ты могешь, сявка? – опять поморщился Лопух.

– Я все могу, вот провалиться мне на этом месте!..

Что произошло дальше, никто из воровской братии так и не понял. Пол под молодым человеком внезапно затрещал, и Макс, со вскриком провалился вниз. Ладно бы еще погреб был в доме, так ведь нет – не было погреба, а до земли сантиметров тридцать, не больше. Но Макс ушел в дыру с головой.

– Ха! – опять подал голос Косой, но сидящие за столом лишь недоуменно переглянулись.

– Не понял, это чё было? – спросил хриплым голосом Лопух.

Он вдруг вскочил из-за стола, едва не перевернув его, и бросился к дыре в полу. Остальные тоже повскакивали со своих мест и окружили Лопуха, упавшего на карачки и бестолково ощупывающего землю в дыре.

– Где Мах? – спросил тот, облизнув враз пересохшие губы.

– А-а, нечистая! – всполошился Бурый и кинулся к окну.

Звон разбитого стекла и возня застрявшего в перекошенной деревянной раме тела разорвали гнетущую тишину.

– Слышь, Лопух, – тот, что разливал водку, начал медленно пятиться к двери, – ты как хочешь, а я того… пошел.

– Да, – согласился с ним Лопух. – Мах, видать, накрылся. Линяем отсюда.

Лопух отполз от дыры, поднялся и, отряхнув брюки, почесал затылок.

– Вот что бывает, когда много на себя берешь…

Сколько себя помнил Максим Коротков, ему всю жизнь не везло. Начать с того, что его перепутали в роддоме – это он не сам придумал, это достовернейший факт с печальными последствиями. Нет, сначала ему, конечно, повезло – попал в отличную заботливую семью, где прожил, не дуя в ус, счастливейших четыре года. А потом… Потом жизнь понеслась под откос: в роддоме выяснилось, что семье вручили не того, и он переехал в другой дом, дом ужасов и кошмаров. Мать с отцом пили, не просыхая, нигде не работали и ничего от жизни не хотели. Маленький Максимка целыми днями слонялся голодный, в потрепанной одежонке по улицам, выпрашивая даже не денег, а еду, пока наконец не вмешались те, кому было положено вмешаться с самого начала – органы опеки, и Максимку препроводили в детский дом. Заведение, конечно, чистое и уютное по сравнению с тем свинарником, где он жил последние три года, да и кормили здесь сытно. Одно плохо – собралась там нехорошая компашка, не дававшая никому проходу.

С окрепшим десятилетним Максимкой связываться никто не хотел, особо после того, как тот от души навалял сразу двум своим обидчикам, но вот другим от компании заносчивых зазнаек доставалось изрядно. И надо же так случиться, что Максимка был втянут в эту компанию. Очень поздно он осознал, что катится по наклонной плоскости. Осознал и ужаснулся, когда его в четырнадцатилетнем возрасте доставили в отделение полиции за кражу. Ему бы одуматься и взяться за ум, но – увы! – страх прошел быстро, а безнаказанность подстегнула к следующим подвигам.

В девятнадцать лет Максим сел основательно, на полтора года за кражу с мордобоем. Перевоспитаться не получилось хотя Максим все полтора года сам себе клялся и божился, что завяжет с этим делом и начнет новую жизнь. Однако желанная свобода не принесла ничего, кроме новых разочарований: Максим оказался никому не нужным, и никто не хотел брать его на работу. Одно счастье – ему выделили однокомнатную квартиру, которая вскоре превратилась в прибежище новых дружков Максима – прощелыг, пьяниц и воров. Соседи долго терпели буйные посиделки Максима, пока в один прекрасный день сосед снизу не рискнул высказаться на сей счет. Максим не помнил подробностей стычки с добродушным соседом, но, как оказалось, он сломал ему пару ребер, подбил глаз и вынес плечом железную дверь…

Новый срок потянул на четыре года. Возмужавший Максим за свои вечные неудачи еще в тюрьме получил прозвище Мах, еще больше обозлился на жизнь и уже не видел себя полноценным гражданином общества. А потому, общество, доведшее его до подобного, должно поплатиться за свои деяния, и Максим решил ему мстить, воруя у него, то есть, беря то, что, по его мнению, он недополучил от него в детстве.

Новая компания не принесла ему желаемого удовлетворения. Громадье планов рассыпалось, словно карточный домик. Ни одного толкового дела, ни капли ощущения радости, все по мелочевке. Плюс сплошные неудачи. А тут еще эта история с полом…

Нет, ну кто тянул его за язык с этими дурацкими клятвами! И откуда он мог знать, что земля, устав держать на себе подобное ничтожество, внемлет его клятве и разверзнется. Хотя земля-то, как раз осталась цела, а вот Максим неизвестным ему образом после временного помутнения сознания оказался в неведомой ему внушительной, но скудно обставленной зале какого-то богатого дома. Из обстановки в ней были два подсвечника на длинных ножках, странный узкий шестиугольный столик с кучей восточной посуды и кальяном и еще ворохом подушек вокруг столика. Посуда, как отметил опытный взгляд Максима, была преимущественно золотой и серебряной.

Окон в понимании Максима в комнате не оказалось вовсе, и по зале гулял приятный свежий ветерок, врывающийся в странные узкие и высокие проемы в стене, скругленные сверху и занавешенные лишь тонкой тканью. Больше ничего интересного в комнате не было, если не считать трех мужчин, с удивлением взиравших на незваного гостя.

Первым оказался в меру упитанный мужчина, лысый, но с пышными усами и в дорогом халате; второй – любитель оттенков черного, которого Максим тут же за глаза окрестил готом, с широким скуластым лицом и пронзительным взглядом; третий оказался и вовсе странным – в шальварах и дурацкой распашонке, он стоял навытяжку с высоким узкогорлым чайником в руках и жил лишь одними глазами, поглядывая ими на Максима и почему-то боясь даже пошевелиться.

Пауза затягивалась.

Максим, потерявший дар речи от странности происходящего, тупо разглядывал хозяев этой странной залы; хозяева – его, с нескрываемым интересом и неподдельным удивлением.

– Кто ты, о нахальный юноша, пробравшийся в мои покои, – наконец спросил обладатель шикарных усов, чуть приподнявшись с подушек.

– Кто я? – Максим удивился вопросу, отметив запоздало, что почему-то понимает странную речь, не имеющую никакого отношения к привычному с детства русскому. – Это кто вы такие, и где я вообще?

– Ты пробрался в мои покои, – подвигал усами мужчина в халате, – и еще смеешь задавать глупейшие вопросы? Отвечай: что тебе здесь нужно?!

– Никуда я не пробирался, – с вызовом бросил ему Максим. – Пол треснул, я провалился и… оказался здесь. А вот где «здесь»? – Максим вновь оглядел просторную залу, наполненную странными неведомыми ароматами, каких в городе ему ни разу ощущать не доводилось.

– Ты нагл и хитер, юноша, – укоризненно покачал головой тот, что в халате. – Знай же: меня зовут Мансур, и я Главный сборщик налогов нашего достославного эмира Мухаммеда Аль Кашти! Это его дворец! А вот это, – мужчина обвел залу широким жестом, – мои личные покои!

– Какой еще эмир? – возмутился Максим, складывая руки на груди. – Дворец, сборщик налогов! Вы что, издеваетесь надо мной?

Брови Мансура от подобной наглости поползли на лоб. Он переглянулся с «черным».

– Ладно, пошутили – и будет! – не дождавшись ответа, продолжал Максим. – Мне домой надо. Скажите, как отсюда на Киевскую попасть?

– Киевская? – еще больше удивился Мансур. – Что это – Киевская?

– Да кончайте уже, в самом деле! – фыркнул Максим, но вдруг осознал всем своим существом, что люди, сидящие напротив него, вовсе не шутят. И родная Киевская им также неведома, как и сам Максим со всеми своими мелкими проблемами.

– Я, кажется, понял, – прогудел сквозь повязку Черный Кади, – этот молодой человек – вор, пытающийся неумело выкрутиться.

– Ах, вон оно что! – почему-то обрадовался Мансур. – Стража!

От зычного рыка хозяина роскошных апартаментов Максим даже чуть присел.

Узкие двери в правой стене залы распахнулись, и в них ввалились двое стражников, каких Максиму доводилось видеть разве что в кино про Восток: шаровары, кованные кольчуги, островерхие шлемы, кривые сабли в руках и круглые щиты. А рожи!.. Какие зверские у них рожи! Это вам не доблестная охрана современных российских тюрем – те разве что напинать по ребрам могут. В крайнем случае. Эти же, судя по горящим неуемной жаждой крови глазам, не задумываясь, изрубят в один миг на отбивные.

Максим начал медленно отступать к окну. Стражники, сориентировавшись и поводя саблями из стороны в сторону, пошли на него.

– Эй, ребята, вы чего? – Максим в примиряющем жесте выставил перед собой ладони. – Давайте все решим спокойно. Вы слышите?

Стражники, однако, судя по их лицам, не питали склонности к пустым разговорам, продолжая медленно наступать.

– Я не вор! Я здесь вообще случайно! Да что же это такое?! – продолжал неумело оправдываться Максим, и вдруг почувствовал, что отступать больше некуда. Его спина уперлась в стену меж двух окон. – Ну ладно, чего вы? Я же совсем ничего не сделал! – захныкал он, затравленно озираясь в поисках пути к спасению и не находя его.

– Чего вы медлите? – недовольно прикрикнул на стражников Мансур, которому уже порядком надоело ждать. – Зарубите и выкиньте его отсюда!

– А может, просто выкинете, а? – наивно спросил Максим.

– Вот еще! – фыркнул Мансур в пиалу.

Стражники, не сговариваясь, замахнулись саблями, тускло блеснувшими в свете восходящей луны. Максим, вскрикнув, распластался на полу и прикрыл голову руками, будто это могло его спасти. Сабли с противным скрежетом прошлись по стене у него над головой, выбив из камня снопы искр.

– Вы мне попортите стену, ослы! – недовольно вскричал Мансур. Стражники тут же застыли в нерешительности. – Да чего вы ждете, остолопы? – Мансур запустил в них пиалой. Та разбилась о щит ближайшего из стражников и разлетелась тонкими осколками фарфора. – Он уходит! Чего вы стоите!

Максим, опомнившись, ужом прошмыгнул меж ног охранников, вскочил на ноги и заметался по зале, насилу увертываясь от ударов острых сабель, преследующих его двух здоровенных стражников.

– Держи его! Руби! – неистовствовал Мансур, швыряясь подушками и посудой. – Да вот он! Куда вы, смотрите, ишаки? Сзади! Теперь там! Да быстрей же! О, Аллах, да что же вы за идиоты такие?..

Максим, в третий раз пробегая возле дастархана, поскользнулся на остатках рассыпанного по полу плова и растянулся на распотрошенных подушках.

– Ай! – испуганно вскрикнул Мансур, вжимаясь в стену, а Черный Кади наконец проявил интерес к происходящему и потянул свою саблю из богато инкрустированных ножен.

И тут Максим почувствовал в руке удобную рукоятку. Оказалось, что по чистой случайности его рука нащупала острый длинный кинжал, оброненный кем-то. Максим зарычал и, оскальзываясь, вскочил с пола.

– А-а-а! Всех порешу, гады! – завопил он, поудобнее перехватывая кинжал и вставая в боевую стойку. Глаза его налились кровью, на губах выступила пена. – Не подходи! А-а-а!

Ему в голову ударила горячая волна, и, продолжая кричать, Максим принялся полосовать себя туповатым лезвием, больше пригодным для разрезания яблока или дыни, по руке. Из небольших порезов показалась кровь.

– Убью! Не подходи!..

От нелепости происходящего сердце дрогнуло не только у попятившихся стражников, но и у навидавшегося всякой жестокости Черного Кади. Убить – это одно, но чтобы так кто-то истязал себя самого!..

– Этот человек одержим шайтаном! – изрядно побледнев, Черный Кади подвинулся в сторонку, уже не помышляя о нападении, а лишь пытаясь отгородиться длинным лезвием сабли от ненормального. – Мне кажется, его лучше отпустить.

– Да-да, пусть идет! – поспешно согласился с ним Мансур. – Отпустите его! – крикнул он стражникам. – Иди с миром, добрый человек, мы ошиблись!

– Ну уж дудки! – яростно шмыгнув носом, повернулся к нему Максим. – Теперь все, хана вам!

– Ой, ей, не надо хана! Возьми деньги, – крикнул ему окончательно перетрусивший Мансур, выхватывая из-под подушки кошель и бросая его под ноги вышедшего из себя Максима. – Все, все возьми! Вот, тут деньги, много денег!

– Деньги?! – оскорблено взревел Максим. – Ах ты, жлоб! Сначала напустил на меня своих головорезов, а теперь хрусты суешь? – продолжал наступать на него Максим. – Ненавижу, падла! Всех вас ненавижу! А-а-а! – Максим опять принялся неистово полосовать себя кинжалом по руке. – Да что ж он тупой-то такой!

– Прости, о юноша, но я им ногти чищу! – охотно пояснил Мансур трясущимися от охватившего его ужаса губами.

– Что?! – подпрыгнул на месте Максим. – Ах ты, фраер дешевый! Так ты меня решил наградить заражением крови? Ну, звездец тебе! А-а-а! – Максим затрясся всем телом в припадке ярости.

– А-а-а! – вторил ему Главный сборщик налогов, закрываясь руками. – Стража, уберите от меня этого умалишенного!

Стража наконец опомнилась и ринулась на защиту своего господина, выставив перед собой клинки сабель. Но когда они уже собрались вонзить их в одержимого, Максим внезапно зацепился ногой за мягкий валик и плашмя повалился на обезумевшего от страха Мансура. Кинжал впился в одну из подушек рядом с головой сборщика налогов, и в воздух взвились перья. Стражники, не успевшие остановить выпад, кувыркнулись через упавшего Максима и с победным возгласом «уф-ф!» воткнули оба клинка в грудь так ничего и не успевшего осознать Черного Кади. Тот мгновенно рухнул на подушки грудой черного тряпья, повязка с его лица спала, и все увидели крайне удивленное заросшее лицо, пересеченное наискось, от левого глаза до подбородка ужасным шрамом…