Читать книгу «Стихи из Note Book». Стихотворения разных лет. Критическая лирика - Леонид Советников - Страница 2

В Великопостный день

Она ещё как наваждение,

Как иней, опушивший вербу,

Иль облачное привидение,

В поля плывущее по небу.

Ещё не тронут воздух сыростью,

Лучи едва спознались с небом,

А день великой светел милостью,

И чутко травы спят под снегом.

Так хорошо, что плакать хочется,

С зимой прощаясь, как с больницей.

Уже весна, как переводчица,

Парит над белою страницей.

* * *

Как странно, мыслен снег расчистив,

Встречать у ветра на руках

Зеленоватый проблеск листьев

Парящим в белых облаках!

И уносить, не узнавая,

На самый краешек зимы,

Туда, где линия кривая,

Зелёных гусениц трамвая

В сиянье спелой бахромы.

Не сон ли в солнечной оправе

Заросших пылкостью крапив

Неудержимо нами правил,

Снежком вдогонку залепив?

Лес

Зияние, посвист – насквозь.

Деревья дырявые стонут,

Их кроны темнеют, как омут,

В который нырнуть довелось.

Ещё бы не видеть верней

С крестами на выпуклых спинах

Чудовищ в стоячих глубинах,

Тенёт с глазомерием пней!

Блестящий, как ночь, короед,

Типограф, в подкорке живущий,

Уверит, что райские кущи —

Совсем несъедобный предмет.

И тут уж, страшись – не страшись,

Но ввалится в ямку кротовью

Двукрылый, забрызганный кровью

Не ангел. Как временна жизнь!

* * *

Всею детскостью двух полушарий.

Я о третьем – небесном – взывал,

А оно и не тщилось нашарить,

Где кончается жизни овал.

Целокупное! Шло вкруговую.

Мне репейник кивал головой,

Разделяя тоску мировую,

Дескать, кумпол – у каждого свой.

* * *

– Какая красивая веточка! —

Наивная вскрикнула девочка,

И руку внезапно ожгло.

По счастью, в траве исчезающий,

Полз полоз, без яда кусающий,

И рос подорожник. На зло.

И лета, и зимы, и осени

Ныряли в весенние просини…

И вот – в те края занесло.

Шла женщина, встречи не чая, но

Признала, зарделась отчаянно!

И сердце, как в детстве, ожгло.

* * *

Памяти поэта Николая Якушева

Вечер зимнего тёзки, в тесноте голосов —

Навесу неугодника строки.

Их невольный порыв заслоняет пороки

Всех знакомых и значимых слов.

Лишь мгновенье одно – и берёзка взлетит,

Ветви тонкие сложатся в крылья!

Только дум сокровенных всё весомей петит,

Только трепетней сила бессилья.

* * *

Горят леса… Последняя надежда —

На зов дождя. Но только дым над пеклом.

К обеду ветер, вперемешку с пеплом,

Раздует жар, взвихрит огонь. Одежда

Исходит гарью… Никуда не скрыться

Нам от геенны и её удуший!

На сухости озёрного корытца —

Всполохи, будто завитки мерлуши.

* * *

Память вновь подтягивает гири,

Вновь рукою мальчика: я сам!

Знал бы он, что означает в мире

Неповиновенье небесам…

Вопреки наследственному жесту

Ход времён легко остановить.

Был ли мальчик? Иль к пустому месту

Тянет миг связующую нить?

* * *

Цветущей розе не нужны слова.

Она в окне горела, как на небе

Звезда, и ты взглянуть меня звала

На красоту, чтоб позабыть о хлебе.

Душа цветка… Безудержно она

Сгорала и не ведала боязни.

И думал я: что ж тлеть обречена

Моя, зачем в трясинах быта вязнет?

В стекло… то слепо тыкалась пчела,

То капли. Но пробилась лишь усталость.

И ты лепечешь: «Отцвела. Вчера…

Колючая безрадостность осталась».

* * *

Какое милое тысячелетье

В глуши, в провинции, в сплошном

Веретье! Безвестность славная – поди ответь ей,

Неужасаемой… ужели третье?

В столицах суетно, а здесь по Лете

Листву, как лирику, уносит ветер.

Из Андре Шенье

И снега холодная белая сдоба

Черствеет на вазах полей.

Ко мне привязались Нужда и Хвороба,

Что ж, с ними немного теплей.

Юродствуют звёзды, сиротствуют очи,

И слёзы пристали к губам.

На чёрствое завтра мы ножичек точим,

Волкуя по вольным хлебам.

Не знают подруги Нужда и Хвороба,

Как долго нам вместе страдать,

И нет утоленья, и душит их злоба,

Что душу могу я… отдать.

* * *

Впадинки и складки обозначив,

Скрыв изнанку чёрных повилик

В язвах звёзд, лишь в таянья и плачи

Снег, обнявший землю, не проник.

Что лишённый неба непорочен,

Из какого вынес он огня?

Но оборок вид, поверх обочин,

Чистотой своей смутил меня.

Из Ханса Бёрли

Слово верное предвещает

Счастье бурное, но недолго

упоением насыщает

и пьянит, не сбивая с толка.

Так лисе, что под снегом ловко

добывает еду, не тодубь

достаётся, а мышь-полёвка,

лишь на миг заглушая голод.

* * *

Он был не первый, не последний,

Но кто-то, видимо, считал

Его снежинки до обедни

И в каждой – каждый счёл кристалл.

И те, что плавились на стёклах,

И превращавшиеся в лёд…

Все лужи, с надеваньем тёплых

Сапог, закрылись на учёт.

Так длилась вечность арифметик!

Но завтрак время оживил, и…

…

Там что-то не сошлось в ответе

При невмешательстве Сивиллы.

* * *

Кто-то в склоках потери находит,

Кто-то пьёт иль считает ворон…

В мире тяжесть и надобен хоббит,

Чтоб приблизиться к смене времён.

Ведь по-прежнему хочется верить,

Что свободную душу ничем

Не придавит чиновная челядь,

Не отравит учёная чернь!

* * *

Ольге, сестре-хозяйке

1

На тех красавиц, коим несть

Числа, вы даром что похожи.

Не лжи плебейской – царской ложи

Я б удостоил вашу честь!

Где свет уже почти что свет,

Ничто, похожее на нечто, —

На миг, как муза и поэт,

Соприкоснулись иль навечно?

Средь иссушающих мытарств

Источник памяти всё глубже

Хранит ваш лик: сестры – на службе,

Хозяйки мира – в книге царств.

2

Вы улыбнётесь близоруко —

Самой себе, в себе самой?

И мне останется лишь мука:

Весь этот свет с его зимой.

Нырнёте в беленькую шубку

И в прорубь шапки – не спасти!

И облака подхватят шутку,

Что вас и в небе не найти

Ни взглядом зоркого авгура,

Ни смыслом вежеств – так нелеп

Их смысл, когда вам – синекура.,

Улыбка жизни, божий хлеб…

3

Чем утолить молчанья наши?

Строкой случайной… Боже мой,

Она дитя весенней блажи,

Смешного таянья зимой.

С неё ль сыр-бор – не знаем сами,

Но, всем молчаньям вопреки,

Сосульки хлюпают носами,

И ветры комкают платки.

Так чем же исповедь томила

Сугробы слов и чувств ветра —

Неотчуждением от мира

Иль отреченьем от вчера?

Но если выпало проститься,

Чтоб явь покой не предала,

К чему блажить, зачем лишиться

Покровов скрытого тепла?

Эвридиха

По ступеням к воде, слушать пенье воды,

Будто в музыку – дважды и трижды

Погружаясь до дна в золотые сады,

Где печали свои не таишь ты.

И припомнить о льне полегавшем – в ответ

На волос твоих волглые плети…

И понять, и признать, что Орфеи – не поэт,

А презревший бессмертие ветер.

* * *

Совесть – лик простой, иконки.

Век протёк с бездушной мукой

Из залива песен звонких

В море слёз перед разлукой.

Грешник молит о спасенье?

Нищий ягод рвёт рубины?

Вечер музыки осенней,

Дождь по клавишам рябины.

День грядёт… по веткам голым

Пробежится ветер вольный,

Крест блеснёт, вернётся голос

К молчаливой колокольне.

Но поменьше жирной плоти —

Всё забыть не в силах взоры,

Как тонули в позолоте

Кафедральные соборы…

Безмолвие

Факсимиле беззвучии.

Застывший циферблат.

Сведённый к жесту случай.

Недвижимость утрат.

Миманса дух и только.

Над толчеями толка.

Над разнотравьем толп.

Александрийский столп.

* * *

Торчат кресты – термометры надгробий,

Холмами – грудь.

Что́ час возвратный – скоро будет пробит?

Воскреснет ртуть!

Хоть голос, что запальней, чем бикфордов,

И отрицал:

«Бегите прочь! Оставьте ваших мёртвых

Их мертвецам».

* * *

Без разницы: эль, эллин или эллинг…

Всё перемелет впрок безумный мельник

И сам от раскулачиванья сгинет,

Ведь даже мельник мельницы не минет.

А в инобытии? – Где в нём корысть?

В палитру света погружая кисть

И оживляя смутные пространства

Души, любить сквозь бездны напролёт!

Пусть время за любовь не даст и шанса,

И вечность тоже даром настаёт.

У Иордана

Цвёл дом зелёных смокв[1].

У Иордана

Ученики, Пророк

И с ним Сусанна

Вдыхали запах роз

И свежесть влаги.

Вдруг некто произнёс:

«Учитель! Благий!

Что делать? Укажи

Такое средство,

Чтоб вечную я жизнь

Имел в наследство».

Нахмурился Пророк:

«Земному – тленье.

Никто не благ, как Бог.

Раздай именье.

Сокровище Небес

Отрадней Рима!

Спасенья тяжек крест.

Молись: во имя…»

– Ах, мы́тарь, не мыта́рь!

А вдруг не струшу.

Вот только… нищета ль

Спасает душу?

Из Виттории Колонны

Призри и на меня, Творец земного,

И я живу ростком лозы Твоей,

Мой бедный кров похож на сеть ветвей

И ходит ходуном от ветра злого.

Всё глуше травы, небеса мрачней

И семена сомнений зреют снова

И застят свет. Но истинного слова

Не иссякает благостный ручей.

О, чистый! Утоли мои печали.

Я жажду, жажду, дай моим корням

Хоть каплю самой искренней слезы —

Живой, как свет, пролившийся вначале,

Когда Симон скитался по камням

И пела ветвь праматери-лозы.

Обречённость

Ни плеска в небесном оконце,

Ни тона, чтоб мог не сереть.

Не может ледащее солнце

Безвидную землю согреть.

К чему ни притронешься – наледь,

Как стылый чиновничий взгляд.

И смерть не могла б опечалить

Сильнее, чем мысли болят.

О, разума нищие дети,

Вот тема – засмейтесь над ней,

Что чем обречённей на свете,

Беспомощней, тем и родней!

* * *

Погружаясь в песок бытия

Черепахой, теряющей время,

Волочу бремя памяти я,

Словно панцирь, надёжное бремя.

Те же звёзды ныряют в ночи,

Так же волны взлетают над кручей,

И мой щит прирастаньем причин

Не велит полагаться на случай.

Но однажды… средь зыбистых дюн

Закричу, пропадая со страху…

И отделает бог черепаху

И… исторгнет мелодию рун!

* * *

То водица, то краски густы

В углублённых ласках звуколада…

Переходы – чтут даже кроты,

Твёрдо зная, зачем это надо.

Им бы грызть да поглубже копать

Лабиринты искусственной ночки,

Только детям-то что рассказать

О пылавшем в дыре уголёчке?

Можно чутким и правильным слыть,

Отличая породу от шлака,

Но за правдой – наверх выходить.

Вопреки преимуществам мрака.

Рыбинск 90-х

Неловкость гордая. Бурлацкая столица.

Стремленье в люди, не владея пиджаком.

Здесь даже Волга любит морем притвориться,

И чайки стонут самым русским языком.

Как водной гладью всё связалось воедино:

От стрелки – мост, особняки, музей, собор…

Навстречу – серость, сырость, на костях плотина,

Попытки чуждые назваться не собой.

Вермонтский житель слыл здесь банщиком в Софийке,

В Казанской церкви долго плесневел архив.

Здесь чтут Суркова, а не Шарля Кро, не Рильке,

Но в герб – пропавшую стерлядку поместив. -

Звучит Крестовая почти что как Крещатик,

И рыбьим жиром фонари напомнят Санкт…

Но близ развалин чьё-то вырвется проклятье,

И ты куда глаза девать не знаешь сам.

* * *

Отдаляясь и вновь приближаясь,

Погружаясь в сумбур бытия,

Не стараясь, чтоб вспыхнула жалость —

Беспримерная трусость твоя,

В стороне от толчеи и событий

Уловить удивленье зеркал,

Говорящих глазам: соберите

Все цветы, что закат разбросал,

Все огни, находившие душу,

Чтоб спокойно могла отойти,

Все слова от «боюсь» до «не струшу»,

Все прозренья на мглистом пути.

Россия

Белые вьюги и чёрные речки,

Белые ночи и чёрные сны…

Вдовьи дрожащие свечки

Вечной гражданской войны.

Сколько в неистовом, лае и вое

Ты заглушила скорбей?

Имя своё, от князей родовое,

Всё ж возвратила себе.

Добрая, грешная, неделовая —

Заднею мыслью крепка…

И до конца понимаю едва я,

Чем же ты сердцу близка.

* * *

Остановись, мгновенье, и постой,

А я пройду, не прикасаясь, мимо

Осенней рощи, слишком золотой,

Что ранит красотой неотвратимо.

Иль, сказочными бликами дразня,

Сорвись на юг, куда уходит стая.

А я замру, пусть длится без меня,

Как чей-то сон, эпоха золотая.

* * *

Как дышали холодом, свободы

С затаённым привкусом печали!

Перед веком, вышедшим из моды,

Всё права никчёмные качали.

Вот теперь молчим в бесправье нищем —

Приживалы сумеречной зоны.

И свободы призрачной не ищем,

И клянём продажные законы.

Ассоль, не дождавшаяся Артура

Ветер поёт в твоё окно

Песню свою без слов,

Мачты боярышников давно

В трепете парусов.

Волны на взморье и резво Гуль

Машет крылом с земли.

С у́глем Ассоль опускает куль,

Видя корабль вдали.

Волны как струны вновь звучат,

В море растут леса,

И превращает земной закат

В алые – паруса.

* * *

Привычно строишь из песка,

Из глины обжигать,

На память, где растёт строка,

Надежду возлагать.

А снег и лёд – материал

Первейший у зимы…

Да век недолог, разум мал

И малодушны мы.

* * *

Облака, сбиваясь в стаи, не доскажут

Ослепительную исповедь свою.

Зеленея, зрея, травы не докажут,

Что я здесь по ним ходил. И вот стою

Перед облаком, травинкой, дуновеньем —

Будто призрак или тень иных времён.

И песок в горсти подобен ржавым звеньям,

Что распались все. И дух освобождён.

Но всё тянет приклониться к зрелым травам,

Над водой рябящим ветром прошуршать…

Где любовь ещё зовётся древним правом,

По которому и думать, и дышать.

* * *

Какой, мечты, скажите, ради

Мне снова юность дарит сны,

И сосны в утренней прохладе

Так безнадёжно зелены?

Какой любви, скажите, ради

Дрожит приречный ветерок,

Волна сонливо берег гладит,

И догорает костерок?

Не время – вечность проструилась

Меж этим берегом и тем,

Но тень её как сон, как милость

Крадётся мимо дачных стен.

Вот скоро луч из-за пригорка

Пробрызнет струйками огня,

Разбудит тишину моторка

И в прошлый век умчит меня.

* * *

Вот оно, mo озеро, зело позеленевшее,