Читать книгу Рубикон Теодора Рузвельта - Леонид Спивак - Страница 6

Второго декабря 1886 года в церкви Святого Георгия в Лондоне состоялась небольшая частная церемония. Теодор Рузвельт вторично вступил в брак. Новоиспеченному супругу было 28 лет; его жена, Эдит Кермит Кароу, которую он знал со школьных лет, была на три года моложе.

Ненадолго приезжая из Дакоты в Нью-Йорк проведать дочь, вдовец Рузвельт поначалу избегал общения с подругой детства. Они увиделись случайно в доме его младшей сестры Коринн. Эдит отметила разительную перемену в Теодоре: вместо анемичного франтоватого университетского юноши пред ней предстал зрелый мужчина с крепкими плечами, загорелой шеей и обветренным лицом. Во избежание светских пересудов Теодор и Эдит начали встречаться тайно, и никто, даже члены семьи, не догадывался о возникших романтических отношениях. В дневнике Рузвельта на одной из страниц появилась витиеватая заглавная буква «E» – начальная буква имени избранницы.

Теодор и Эдит не хотели афишировать главное событие своей жизни: бракосочетание состоялось за океаном. В день свадьбы, скромной церемонии с небольшим количеством гостей, зимний лондонский туман оказался таким плотным, что заполнил церковь. Хотя жених был различим, он, на всякий случай, надел ярко-оранжевые перчатки. Шафером Теодора был английский аристократ и поэт Сесил Артур Спринг-Райс, позже британский посол в США.

Эдит Кароу (Edith K. Carow), как утверждали ее домашние, сразу родилась взрослой. Она была вдумчива и уравновешенна, что составляло удачное дополнение холерику Теодору. Говорили, что только Эдит могла «закулисно» повлиять на упрямого и бескомпромиссного супруга. Сам Рузвельт любил шутить, что из всех детей семьи он оказался «самым старшим и самым трудным».

Весной 1887 года, после свадебного путешествия по Европе, супруги вернулись в просторный, недавно построенный дом в Ойстер-Бей, которому Рузвельт дал звучное имя Сагамор Хилл (по преданию, на этом месте держал военный совет сагамор, как именовался вождь у некоторых индейских племен). Союз оказался удачным: помимо Элис, старшей дочери от первого брака, в семье появились еще пятеро детей – сыновья Теодор (1887), Кермит (1889), Арчибальд (1894), Квентин (1897) и дочь Этель (1891).

Теодор Рузвельт

«В их характере и привычках было много отличного друг от друга, – писал о чете Рузвельтов биограф А. И. Уткин. – Она любила умиротворение и покой, а он безудержные проявления энергии, максимальную активность. Она трепетала от вскрика любого из своих детей, а он поощрял какой-нибудь поход по скользким стенам – риск оправдывает себя. Она упорно учила детей этикету, но все уроки теряли ценность, когда ТР при помощи пальца облизывал банку с медом».

Сагамор Хилл всегда был переполнен шумом и радостями детской жизни. Здесь признавались любые развлечения, кроме скучных. Рассказы за полночь, строительство вигвама, костер в лесу – что может быть ярче этих воспоминаний детства? Отец семейства, «настоящий ковбой», отравлялся с мальчишками на пикники и в походы, учил их обращению с лошадьми и гребле. Главным из правил похода было не обходить препятствия, а учиться преодолевать их, будь то стог сена, скала или болото.

Некоторое время Теодор подумывал о преподавательской работе в колледже, затем обратился к писательскому поприщу. Он напряженно работал над двумя книгами. Первая из них – биография известного американского политика первой половины XIX века сенатора Томаса Харта Бентона, одного из идеологов освоения западных территорий. Вторая книга – четырехтомная монография «Завоевание Запада» (The Winning of the West) – станет бестселлером и принесет Рузвельту общенациональную известность. Впрочем, все чаще отец семейства стал покидать дом, вновь увлеченный главным «спортом» мужчин – политикой.

Эдит К. Кароу

Одно из его первых амбициозных предприятий – попытка выставить свою кандидатуру на выборах мэра Нью-Йорка – закончилось чувствительным поражением. «Бэби Тедди» на выборах получил наименьшее количество голосов из трех претендентов. Старые заслуги Теодора в Олбани в счет не шли, а местные партийные боссы решили «не ставить на ковбоя».

На следующий после выборов день свежевыбритый Рузвельт, рассчитывая красиво попрощаться и дать последнее интервью, приехал в свой избирательный штаб. Там никого не было. Тедди долго сидел в пустом помещении среди ненужных уже плакатов и листовок. Наконец открылась дверь, и в комнату просунулась голова местного журналиста. «Я просто хотел узнать, что они сделали с телом», – ухмыльнулся репортер.

Политическая стезя Рузвельта казалась завершенной. Он вновь погрузился в литературную работу, выпустил две книги о своей жизни на Диком Западе («Охотничьи тропы» и «Жизнь на ранчо»). Произведения на «экзотическую» тему приняли хорошо. По примеру отца Тедди состоял в попечительском совете нью-йоркского Ортопедического госпиталя и городского приюта для сирот. Сочувствие к обиженным судьбой всегда составляло некую особую сторону деятельности Теодора. В семье Рузвельта-старшего все дети оказались хрупкого здоровья. Теодор и младшая сестра Коринн страдали от астмы. Старшую сестру Анну согнул туберкулез позвоночника. Все родительские надежды возлагались на младшего из братьев, Элиота. Тот был подвижным, общительным, атлетического сложения. К счастью, отец и мать не дожили до того времени, когда повеса и душа любой компании Элиот потонет в алкоголе, а его внебрачные связи лягут пятном на репутации семьи. После неудачной попытки самоубийства Элиот окончил дни в частном психиатрическом пансионе в 1884 году.

Американский истеблишмент быстро забывает политических неудачников. Теодору же в 1889 году неожиданно улыбнулась фортуна. Президент США Бенджамин Харрисон утвердил кандидатуру Рузвельта, «молодого человека с хорошей репутацией», для работы в Федеральной комиссии по гражданской службе (U.S. Civil Service Commission).

Это была типичная бюрократическая должность. В обязанности чиновника входил формальный надзор за назначениями в государственном аппарате на федеральном и штатном уровнях. Идеальная стартовая площадка для молодого карьериста: кабинет в столице, налаживание полезных связей, небольшие, но ощутимые рычаги власти. Выстраивая заново политическую биографию, Теодор оставался верен себе – он предложил покончить с «испорченной» системой «раздачи местечек» (spoils system) за казенный счет. Суть идеи заключалась в следующем: назначения должны производиться не столько по личным заслугам, сколько по образовательной и профессиональной пригодности соискателя.

Соображения Рузвельта о конкурсном отборе на государственную службу вызывали непонимание и насмешки. Кому нужны лишние проблемы? Выгодные посты как в Вашингтоне, так и на периферии распределялись по знакомству, с учетом лояльности «своего» кандидата или же по объему внесенных им пожертвований в избирательный фонд той или другой партии. Упрямец Рузвельт настаивал на отборе претендентов через квалификационные экзамены. Газеты зубоскалили по поводу «теодоровых нововведений»: «Зачем местному почтмейстеру зубрить расстояние от Земли до Марса?» Рузвельт терпеливо разъяснял: «Расстояние до Марса необходимо знать астроному, поступающему на федеральную службу, а местному почтмейстеру столь же важно выучить географию своего штата».

В столице вокруг Теодора постепенно сложился круг друзей и единомышленников, по сути, новая интеллектуальная элита рубежа двух столетий. Среди них – восходящая звезда американской политики, сенатор Генри Кэбот Лодж; бывший секретарь президента Линкольна, литератор и будущий госсекретарь Джон Хэй; внук и правнук двух президентов США, писатель и историк Генри Адамс; английский дипломат и поэт Сесил Спринг-Райс, автор текста песни «Тебе присягаю, страна», ставшей неофициальным гимном Британской империи.

Истеблишмент на берегах Потомака воспринимал задиристого чиновника с опаской. Рузвельт произвел ревизию, поднял шум в прессе и уволил руководство погрязшей во взяточничестве нью-йоркской таможни. Затем, после поездки в Оклахому и Небраску, он сделал достоянием гласности продажу гнилого мяса в индейские резервации (благодарные индейцы назвали его «Большим белым вождем»). Все это было полбеды в глазах чинного благовоспитанного бомонда. Однажды, горячо жестикулируя, он пролил кофе на платье супруги губернатора. В другой раз «ковбой» неловко наступил на подол и оторвал его от юбки другой столичной дамы.

Политические взгляды Теодора Рузвельта считались радикальными для своего времени. У него было устойчивое ощущение родового единства англо-саксонской цивилизации по обе стороны Атлантики. При этом Рузвельт верил, что Соединенным Штатам предназначена роль мирового лидера – то, что сегодня выглядит само собой разумеющимся, в конце XIX столетия было далеко не очевидным. Над миром по-прежнему главенствовали мощные европейские империи. США, несмотря на ощутимые индустриальные успехи, оставались, по сути, купеческой республикой. Аграрный сектор доминировал в американском экспорте. В 1900 году большая часть населения страны жила на фермах, где не было электричества, а только керосиновые лампы. Диковинный автомобиль по-прежнему именовали «повозкой дьявола». В тот год в Америке было всего 10 миль загородных асфальтированных дорог. Водопровод и канализация оставались привилегией очень богатых людей. Средний американец бросал школу после нескольких лет обучения. Нужно было обладать изрядной фантазией, чтобы утверждать, что в грядущем столетии США уготована роль сверхдержавы.

Одним из таких «мечтателей» был молодой Теодор – явный лидер в кругу своих единомышленников. В одном из выступлений в 1899 году он заявил: «Двадцатый век вырисовывается во всей его значимости в судьбах многих государств. Если мы будем лишь созерцать события, если мы будем лениво удовлетворяться только эфемерным и недостойным миром, если мы будем уклоняться от напряженного соперничества, в котором можно выиграть, лишь рискуя жизнью и всем дорогим, более смелые и сильные народы обойдут нас и обеспечат себе господство над миром». Пока к этим словам прислушивались немногие.

Утром 6 августа 1895 года в здании штаб-квартиры нью-йоркской полиции появился новый начальник. Он был заряжен энергией, разговорчив и демонстрировал крупнозубый оскал. Все понимали, что скоро полетят головы.

Тридцатисемилетний Рузвельт получил в управление одно из самых коррумпированных ведомств Нью-Йорка. Спустя годы историки нашли и опубликовали документы о «лихих девяностых»: городская полиция «крышевала» и брала мзду с любого легального или нелегального бизнеса. Неофициальный тариф во времена Рузвельта был следующим: открытие публичного дома – 500 долларов с ежемесячными платежами в 100 долларов, месячная плата за нелицензированное «музыкальное» питейное заведение – 250 долларов, взятка за назначение на должность постового – 400 долларов, за назначение сержантом полиции – 3000 долларов, за капитанскую должность – до 10 тысяч долларов. Расходы на должность быстро окупались, ибо все платили дань – от уличного торговца папиросами до владельцев крупных предприятий.

Официально должность Рузвельта называлась «Председатель Совета нью-йоркских комиссаров». В совете были еще три представителя, но они не составили с Теодором квартета, а лишь следовали за солистом. Представитель почтенного родовитого семейства, выпускник элитного университета, диплом которого сулил отличные перспективы, с энтузиазмом занялся очисткой городского «дна». Для начала Рузвельт закрыл по воскресеньям пятнадцать тысяч нью-йоркских салунов. Закон о запрете продажи алкоголя по воскресеньям (Sunday Excise Law) существовал давно, но никому не приходило в голову его выполнять. Седьмой день недели был источником немалых доходов для теневого рынка. В перенаселенных иммигрантами трущобных районах Нью-Йорка салуны торговали тошнотворным пойлом, состав которого мог похвастать наличием самых невообразимых компонентов, от мутной самогонной сивухи до бормотушных суррогатных настоев, – зато всего пять центов за стакан.

Радикальное решение комиссара Рузвельта успеха не принесло. Хозяевам питейных заведений в союзе с адвокатами удалось обойти запрет. Салуны превратились в «ресторации», а судебным решением было установлено, что маленький крендель на шесть кружек сомнительного пива в юридическом смысле является полноценной едой.

Другой юридической уловкой был закон, разрешавший воскресный алкоголь в барах при гостиницах. На практике же, многие из салунов начали сдавать крошечные подвальные или чердачные комнатки своим посетителям, провозгласив заведение «гостиницей». На нового «лимонадного комиссара» обрушился гнев многих – от желавших воскресной выпивки пролетариев до влиятельного алкогольного лобби. Одним из пострадавших от теодоровых нововведений был бармен баварского происхождения Джон Шранк. Через семнадцать лет его выстрел едва не оборвет жизнь бывшего шефа полиции.

«Я не занимаюсь общественным мнением. Я слежу за исполнением закона», – коротко ответил на нападки на пресс-конференции Рузвельт. Он не побоялся явиться на демонстрацию рассерженной немецкой общины и принес домой в качестве сувенира плакат «К черту Тедди!» В один из дней на имя комиссара в штаб-квартиру полиции пришло письмо-бомба, которую удалось перехватить.

На пути Теодора часто попадались примечательные люди, а его отличало умение выделить их, найти им достойное применение. В «Автобиографии» Рузвельт отметил встречу с нью-йоркским «потомком Маккавеев» Отто Рафаэлем. Рузвельт описал его как «крепкого малого, на лице которого был виден интеллект и добрый нрав». Отто был сыном еврейского иммигранта из России, мясника из бедного манхэттенского района Ист-Сайд. Комиссар предложил молодому парню сдать квалификационные экзамены на полицейскую службу и не ошибся. Рафаэл стал легендой нью-йоркской полиции, не раз спасая людей в самых опасных ситуациях и лично взяв нескольких известных убийц. В одной из повестей Шолом-Алейхема жители захолустного российского местечка, рассказывая о необыкновенной жизни в Америке, говорят, что в Нью-Йорке «теперь есть даже полицейские-евреи». Дружба Теодора и Отто продолжалась многие годы, они состояли в дружеской переписке, офицер не раз навещал президента Рузвельта в Белом доме.

Весьма успешным оказалось сотрудничество комиссара Рузвельта с другим иммигрантом, датским журналистом Якобом (Джейком) Риисом. Бывший плотник из Копенгагена, ставший репортером криминальной хроники в газете «Ивнинг Сан», Риис слыл знатоком потаенных мест «Большого яблока». Рузвельт прочел его книгу о трущобах Нью-Йорка «Жизнь другой половины», которая произвела на Теодора сильное впечатление. Комиссар лично явился на место работы Рииса и, не застав его в редакции, оставил записку: «Я пришел, чтобы помочь».

С наступлением темноты, закутавшись в темные плащи и вооружившись револьверами, Теодор Рузвельт и Якоб Риис отправлялись в самые опасные районы нижнего Манхэттена. В эти грязные, лишенные элементарных удобств, перенаселенные трущобы «города-дьявола» не проникал даже дневной свет. Ночью же сюда остерегались заходить самые бравые полицейские. Здесь было царство воров в законе, сутенеров, держателей опиумных притонов. Максим Горький описал кварталы нижнего Манхэттена: «Я очень много видел нищеты, мне хорошо знакомо ее зеленое, бескровное, костлявое лицо… но ужас нищеты Ист-Сайда – мрачнее всего, что я знаю… В этих улицах темные впадины дверей подобны загнившим ранам в камне стен. Когда, заглянув в них, увидишь грязные ступени лестниц, покрытые мусором, то кажется, что там, внутри, все разложилось и гнойно, как во чреве трупа. А люди представляются червями…»

Якоб Риис делал ночные фотографии с помощью изобретенной им магниевой вспышки, нередко вызывая гнев обитателей домов. Публицисту Риису удалось «осветить» самую неприглядную сторону жизни мегаполиса, поведать миру о тяжких проблемах главного города Америки. Теодор называл датчанина лучшим из американцев и «макрейкером» (muckraker) – «разгребателем грязи». Рузвельтовское выражение вошло в историю как обозначение нарождавшейся группы либеральных журналистов и писателей, выступавших за социальные реформы.

Малбери-стрит

Теодор Рузвельт инспектировал ночлежки и приюты для детей, занимался нью-йоркским черным рынком, увольнял нерадивых офицеров и их покровителей-чиновников. Одним из первых разглядел перспективы комиссара писатель Брэм Стокер, автор нашумевшего романа «Дракула»: «Он станет президентом – такого нельзя ни обмануть, ни подкупить, ни запугать». И вовсе не вампиров и дракул боялись коррумпированные стражи порядка, «отдыхавшие» в салуне или борделе вместо несения патрульной службы, – гораздо страшнее было для них узреть в ночи крупнозубый оскал разъяренного комиссара.

Один мелкий торговец в нижнем Манхэттене придумал маску из целлулоида и других подручных материалов: пенсне, грозные топорщащиеся усы и большие блестящие рузвельтовские зубы. Игрушка стала популярной. Пикантность ситуации заключалась в том, что его лавка находилась на Малбери-стрит, рядом с полицейским управлением. Вскоре к нему нагрянули служители закона и конфисковали «нелицензированный» товар. Теодор Рузвельт, узнав об этом, распорядился доставить ему маску и заявил, что одобряет ее продажу.

Один из самых известных «макрейкеров» Нью-Йорка, журналист Линкольн Стеффенс, вспоминал о своем сотрудничестве с комиссаром. Стеффенс снимал рабочее помещение на Малбери-стрит напротив штаб-квартиры Рузвельта. Периодически Теодор распахивал окно своего кабинета и издавал пронзительный ковбойский клич. Журналисты со всех ног мчались через дорогу, в офис комиссара, где их ожидало очередное сенсационное разоблачение высокопоставленного коррупционера.

Глава нью-йоркской полиции посадил патрульных офицеров на велосипеды, что обеспечило им преимущество в передвижении по запруженным улицам. Комиссар распорядился установить на всех постах телефонную связь. При нем впервые появились конные полицейские фургоны. Была налажена работа с картотекой уголовного мира: введена дактилоскопия, устроена профессиональная фотография в каждом из городских округов и применена система Бертильона – идентификация преступников по их антропометрическим данным.

Численность личного состава полиции увеличилась почти на две тысячи человек, причем все должны были сдавать квалификационные экзамены. Дискриминация экзаменуемых по признакам расовой или этнической принадлежности запрещалась. Сейчас в это трудно поверить, но только при Рузвельте была введена обязательная физическая подготовка для полисменов и стрелковая практика в тире. Он же основал первую в Нью-Йорке полицейскую академию.

Рузвельт требовал от своих подопечных вежливого отношения к горожанам – идея, которая до этого никому не приходила в голову. Впервые за много лет фигуры полицейских в синих шинелях и кожаных шлемах (прозванных в народе «фараонами») стали вызывать у жителей не страх, но уважение.

В августе 1896 года Нью-Йорк накрыла невыносимая десятидневная жара со стопроцентной влажностью. Раскаленный на солнце каменный манхэттенский мешок, особенно в его нижней части, где в переполненных съемных многоквартирных домах без водопровода жила беднейшая часть населения, начал сотнями убивать людей. Жители мрачных трущоб, куда не проникал свежий воздух, устраивались на ночь на крышах, площадках пожарных лестниц. Многие из них, включая детей, утратив во сне контроль, падали вниз. На каждом из городских углов источали зловоние горы мусора, но Нью-Йорк был не в состоянии заниматься очисткой: муниципальные лошади также гибли от жары. В богатых и бедных районах Манхэттена на мостовой лежали облепленные мухами разлагающиеся лошадиные останки.

Рабочий кабинет комиссара Рузвельта

Самым ходовым сезонным товаром до эпохи электричества был лед. Обладать этим дефицитным продуктом могли только богатые семьи. Поставщики льда в Нью-Йорке были востребованными и очень обеспеченными людьми. Свежие фрукты, устрицы на льду, холодный лимонад и мороженое регулярно поставлялись в мидтаун, зажиточную часть Манхэттена близ Центрального парка. Нищие же иммигрантские семьи не могли и мечтать о холодном компрессе больному или же маленькой льдинке-конфетке для ребенка. Комиссар Рузвельт, по роду службы входивший в городскую медицинскую комиссию, добился от властей закупки сотен тонн льда и бесплатной его развозки в бедные кварталы.

Очевидцы вспоминали, что сразу же по получении известия о раздаче льда толпы людей начали собираться в назначенных местах. Нью-Йоркская полиция по приказу Рузвельта занималась развозом и наблюдала за выдачей драгоценных холодных брикетов, которые каждый из получателей бережно оборачивал в материю и спешил унести домой. Сам глава полицейского управления отправился в кварталы Ист-Сайда наблюдать за справедливым распределением «ледяного спасения».

Теодор Рузвельт никогда не отказывал себе в удовольствии относиться к обязанностям комиссара творчески. В конце 1895 года из Гамбурга в Нью-Йорк прибыл известный антисемитский публицист и депутат Бундестага пастор Герман Альвардт для проведения серии выступлений, изобличавших «козни иудейские». Опасаясь реакции местных евреев, немецкий проповедник попросил городское полицейское управление предоставить ему охрану. Рузвельт был обязан выполнить профессиональный долг, но обеспечил защиту свободы слова на свой лад. Он распорядился выделить охрану из служивших в Нью-Йорке полицейских-евреев. Выступление «святого отца» прошло относительно благополучно (всего один гнилой помидор пролетел мимо трибуны). Заморский гость поблагодарил комиссара за хорошо организованную охрану. В ответ пастор услышал, что эти бравые нью-йоркские полицейские – все, как один, иудеи. Рузвельт с видимым удовольствием разглядывал кислое лицо «борца с сионским засильем». В Нью-Йорке немец больше не появлялся.