Читать книгу Человек Облако - Леонид Тихонович Шевырёв - Страница 8

Трехбунчужный паша Айдозли Мехмет девятого декабря 1790 года, пыхтел, поднимаясь на верхнюю площадку мечети Мухаммад-джами. Считал ступени. На каждой тринадцатой передыхал. Узкая винтовая лестница трудна для старика, но желание самому оценить русские позиции, полукольцом окружившие Ишмасль («Услышь, Боже!», тур.), велико.

Трехбунчужный паша Айдозли Мехмет,

комендант Ишмайсля

Двадцативосьмилетний султан Селим III, полтора года как севший на османский престол, удостоил пашу звания сераскира, командующего турецких войск на Дунайском левобережье. Султан дважды предлагал паше стать великим визирем (главнокомандующим всеми вооруженными силами). Вместо неудачника Шериф-паши, сдавшему русским столько крепостей. Мехмет-паше не соглашался, сославшись на годы и раны. Неразумно вступать в игру, когда четырехлетняя война почти проиграна. Он понимал, что султану, талантливому музыканту и композитору, коего в юности обучал военному делу, начатая не им война не нужна.

Да, мощная крепость строилась трудно. Обошлась дорого. По прибытию за год до суворовского штурма сераскир проверил, на что шли траты из султанской казны. Как знал, половина акме и курушей ушли в карманы местных чиновников. С ними паша разобрался по закону, то есть по личному усмотрению. Жюри присяжных ему не понадобились. Коррупционерам калёным железом выжигали пятки, с живых сдирали кожу. Палачи на плахах тяжелыми палицами прилюдно ломали им кости. Живыми водружали на колья, воткнутые по кромке обворованных укреплений. С этих позиций их крики подолгу разносились над притихшим Ишмаслем. Имущество казнённых уходило по Дунаю и морем в султанскую казну. В мае девяностого года сераскир сообщил Селиму III об отправке очередной порции конфиската – четырехсот пятидесяти тысяч курушей. Один куруш – пять граммов серебра. Следовательно, только за месяц возвратил монетами две тонны двести килограммов благородного металла.

Да, не могли тогда чиновники вывезти добычу на Канары или Каймановы острова. Суровое было времечко. Не то, что сейчас.

На минарете сераскир хотел предугадать предстоящие события. Ишмасль (русские звали его «Измайлово») был твердыней, которую противнику не одолеть. Что из того, что враг сокрушил худо защищенные турецкие позиции в Аккермане, Очакове, Вилково, Фокшанах, Рымнике, Килии, Тульчи, Исакчи. Измаил им не чета. «Орду-колесси», опорная армейская крепость, назначенная для сбора войск! Семь бастионов с башнями, укрепленным по советам французского инженера де Лофит-Клове и прусских фортификаторов. Рвы длиной шесть с половиной верст с волчьими ямами и прочими ловушками глубиной более пяти метров. У трехъярусного пушечного бастиона Табия стены толщиной четыре метра, одиннадцать амбразур.

Ишмаслю надо продержаться зиму. О том по распоряжению сераскира просят Господа в восьми мечетях, греческом, армянском монастырях, еврейских молитвенных домах. Весной в игру вступит коллективный Запад: Пруссия, но также Англия, Голландия, Польша.

У Мехмет-паши сорок тысяч воинов. В их числе, блистательная конница Каплан-Гирея, брата крымского хана, и его шести сыновей. Восемь тысяч клинков, недавно учинившим австрийцам конфузию под Журжей на Дунае. Готовы к бою двести пятьдесят пушек. У Дунайского берега десант встретят восемь лансонов (боевых парусно-гребных судов), двенадцать паромов, двадцать два прочих судна. Провианта в крепости запасено на полтора месяца. Мяса, правда, маловато. Оно положено только важным командирам. Русских не более тридцати одной тысячи (на самом деле, двадцать восемь). Как при таком соотношении они думают штурмовать твердыню?

Вон там, на востоке, у села Сафьяны, штаб Суворова. Лазутчики из местных влахов видели его шатер на Трубаевском кургане. Паша пожал плечами. Главнокомандующему мелькать перед стрелками противника на фоне неба не пристало. Этот Суворов, впрочем, и у русских слывет помешанным. Может выйти к подчиненным в сапоге на одной ноге и с туфлей на другой. Даром, что со старыми ранами в ногу и колено. Тем лучше.

Седьмого декабря от него пришло предложение капитулировать. Но, паше известно, у полевой артиллерии Суворова снарядов один комплект! Солдаты восемь месяцев не видели жалованья. Офицеры обносились и без белья. Еда скудная. Дров нет. Жгут в кострах дунайский камыш. Все простужены. Болезни косят.

Суворов с приближенными несколько дней сновал вокруг стен на расстоянии в ружейный выстрел. Прицельно выстрелить из мушкета тогда можно было только до шестидесяти шагов. Но – если цель не движется. Александр Васильевич перемещался в виду крепости стремительно. Было дело, его не раз чуть не поразили, но потом перестали принимать во внимание. Надоел. Пусть смотрит.

Седьмого декабря в два часа дня Мехмет-паша получил два письма на греческом и молдавском. Одно было от русского главнокомандующего светлейшего князя Григория Александровича Потемкина из Бендер, второе – от Суворова. В обоих предлагали сдачу, свободный выход на правый берег Дуная с «имением». Суворов дополнительно грозил: «двадцать четыре часа на размышление для сдачи и воля; первые мои выстрелы уже неволя, штурм, смерть». Его письмо для полной ясности было с турецким переводом. Не ведают гяуры о султанском фирмане: в случае сдачи крепости казнить всех защитников. Зачем им в такой ситуации выходить на правый берег?

Недавно, рассказал перебежчик, Суворов во время обеда выпустил из-под полы казака незаметно пронесенного орла. Птица рванула вверх, врезалась в полотняный покров палатки и грохнулась оземь. «Это значит, – объяснил Александр Васильевич, – что Измаил падет!». Мехмет-паша вздохнул. Как бы не так! Вот если бы орел прорвал палатку и взмыл в небо, дело другое. А то взлетел да шлёпнулся? Больше признаков неуспеха русского штурма.

«Главное, не торопить события, – размышлял серакир. – Тянуть до края возможностей». На утро одиннадцатого он сам готовил три вылазки в расположение русских, на батареи и штаб Суворова. Пойдут сыновья Каплан-Гирея, знающие толк в набегах.

Паша просил у Суворова перемирия на десять дней для связи с великим визирем. Молчок. Девятого декабря он вновь послал Суворову гонцов с просьбой ответить. В итоге получил: «Согласиться никак не могу».

Дерзкое турецкое письмо русским пригодилось. Гордые слова Мехмет-паши («Скорее Дунай остановится, и небо обрушится на землю, чем сдастся Ишмасль») зачитали в каждой роте. На военном совете быстро решили, что осадной армии предпринять. Первым выступил по традиции самый младший из тринадцати офицеров бригадир Матвей Платов. Он сказал: «Штурм!». Все бригадиры, генерал-майоры и генерал-поручики его поддержали. Суворов расцеловал каждого, приговаривая: «Сегодня – молиться, завтра – учиться, послезавтра – победа!».

Среди суворовцев много иностранцев, «понаехавших» из европейских стран в погоне за должностями и наградами. Все оказались отважными и достойными воинами (Ланжерон, Рожер Дамас, принцы Карл де Линь, Гессен-Филиппсталь). Участник штурма герцог де Фронсак (полное имя Арман Эммануэль Софи-Септимани де Виньеро дю Плесси, граф де Шинон, 5-й герцог Ришелье) – тот самый Эммануэль Осипович Ришелье. Основатель Одессы и поныне ее любимец (Дюк). Он, кстати, предлагал Екатерине заселить Новороссию французами. И не было бы у нас теперь конфликта с бандеровцами (шутка).

Перед штурмом Измайлова штатное расписание в офицерской части переполнено. Полковники командовали батальонами, сотнями, а то и… никем (пристроенные по протекции, просто числились при ударных колоннах, но жалование получали). У русской коррупции в этом случае нашлись положительные качества. При штурме выбыло до четырехсот офицеров из шестисот. И кто бы командовал войсками без не вполне легитимного кадрового «жирка»?

В ночь штурма к туркам перебежало несколько запорожских казаков и предупредили о неизбежном. Эффект внезапности был потерян. Правда, неприятель не знал, где будет главный удар и вынужден прикрывать все шесть верст стен и валов.

– Генерал Аншеф честь нам оказал, Иван Федорович, – сказал полковнику Волкову, командиру Пересветовского гусарского полка, генерал-поручик и кавалер Павел Сергеевич Потемкин, троюродный брат Светлейшего. – По батальону выделяй в резерв супротив всех ворот – Хотинских, Бродских, Бендерских.

– Сделаем. А вы куда, Павел Сергеевич?

– Велено вести все три колонны правого крыла. Всего пойдем девятью колоннами. Три от реки, шесть с суши.

Половина шестого декабрьского утра на Дунае. Темно, ветрено. Плотный туман. Завтрак отменен. Пуля в полный живот – верная гибель, в пустой – может, спасешься.

Глубоки крутые рвы. Зла турецкая картечь. Солдаты пошли, закричали как велено «С нами Бог и Екатерина!», «Виват, Екатерина!», но у Кутузова получалось «Вперед, орлы! Вперед, егеря! Ура!», а у молодого секунд-майора Ергольского, комбата, еще проще – «Бей их, ребята!».

Казаки, потерявшие под Очаковым всех лошадей, шли на приступ с короткими пиками. Ятаганы янычар превращали убогое оружие в щепки. Беззащитные казаки гибли сотнями. Тогда в Бендерские ворота ввели три эскадрона пересветовских гусар под командованием Волкова. Турки взорвали мост, но пересветовцы его тут же починили. Гусарские синие ментики (суконные куртки), красные лопасти шапок-мирлитонов, красные рейтузы (чакчиры), красно-белые кушаки и белые султаны заметны издалека, друг друга не выпустишь из виду. Действовали в конном строю. На помощь казакам поспешил пересветовский подполковник Карл Федорович Фриз. Спас, кого было можно, вооружив ружьями убитых.

В середине города тысяча крымских татар защищалась с безмерной отвагой. Пример подавал Мухмуд-Гирей, ханский племянник. Семьсот его воинов уже на земле, и Мухмуд, потомок Чингизхана, сдался. Единственный из шести братьев, уцелевший в измаильской сечи.

На прорыв по узким улочкам во главе тысяч крымчаков неслись остальные пятеро вместе с отцом Каплан-Гиреем. Последняя попытка сбросить русских во рвы. Каплан-Гирей, видно, искал смерти. Сдаваться не желал. Понимал, его последний бой. Отца защищали младшие Гиреи – Казы, Селим, Батырь, Ахмет, Мехмет.

Длинные ружья суворовцев не чета деревянным казачьим пикам. Штыки шли плотными волнами, резкими выпадами подавались вперед, плавно откатывались назад. Все по Суворовской «методичке»: «трое наскочат: первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!» Кривой саблей не прорубить частокол теснящих стальных лезвий. Давит смертельное кольцо. Последними, не сдавшись, упали поверх тел воинов пятеро сыновей и отец.

Дорога к Дунаю открыта. На берегу – лагерь для пленных. В их сумрачной колонне брёл Мухмуд-Гирей. Увидев трупы отца и братьев, остановился, силился подойти. Шедший сбоку, гренадер легонько подтолкнул его прикладом – поздно. Теперь иди, куда ведут.

Последний очаг сопротивления – огромный каменный хан (караван-сарай) у Хотинских ворот – заперт изнутри железными перекладинами. В нем оборонялись две тысячи янычар, сераскир и важные сановники Ишмасля.

Старик Айдоз Мехмет-паша сидел на груде седел, прикрытых ковром. Его знобило. На вопрос мухафиза (губернатора области) трехбунчужного паши Межмета, не сдаться ли им, сказал односложно и невпопад:

– Иншалла (Если Господь даст).

Махафаз счел ответ за согласие, поклонился, отошел к двухбунчужным пашам Магмуту, Каликс-Адалы, Мехмету и Лавтуле, ждавших решения сераскира.

Время шло. Из караван-сарая турки не выходили. К воротам подтянули пушки, двумя залпами выставили створки ворот с косяками и частью стены. Чтобы побудить сдаться, произвели внутрь залп картечью. Подействовало. Янычары запросили пощады, потянулись наружу, оставляя оружие на земле.

Сераскир стоял в общей толпе. Её с интересом рассматривали егеря. Внимание офицера привлек красивый золотой кинжал за кушаком старика. Он протянул за ним руку. Стоявший поодаль янычар Хикмет выстрелил ему в лицо из пистолета. Мехмет-паша отпрянул. С сожалением посмотрел на стрелявшего. Он и раньше ему не доверял, считал соглядатаем и доносчиком султана. Теперь стала ясна его цель: не допустить пленения сераскира. Чтобы тот не поведал русским о спрятанной крепостной казне.