Читать книгу Комикс про то, чего не было… Часть вторая - Леонид Владимирович Кузнецов - Страница 2

Вечно пьяные, а потому до злости ретивые стражники Сузских ворот слишком поздно углядели надвигающийся на них царственный поезд, сопровождаемый четырнадцатью римскими всадниками. Спохватились и, бешено выпучив глаза, кинулись палками разгонять мешающую проезду небожителей толпу визгливо орущих зевак, непонятно откуда набежавших поглазеть на величественную процессию. Огромная неповоротливая колесница первосвященника, плавно раскачиваясь, взлезла на горбатый мост, лениво наехала шестью безжалостными жерновами на разомлевший от жары вечерний, уже пахнущий жареными каштанами город и раздавила его своим высокомерным великолепием. Легкий крытый фаэтон из светлого ливанского кедра, весело юркнул в ворота следом за ней. Несмотря на притороченные к его мягкой кожаной крыше воинственные штандарты Юлиев и римского прокуратора выглядел он легкомысленной скорлупкой. Элегантной игрушкой. Эдакой подстриженной, бестолково суетящейся и совершенно неопасной собачонкой, болтающейся на поводке у молчаливого, знающего себе цену хозяина, совершающего вечерний моцион после доброго ужина.

Мария, принципиально не пожелавшая покинуть свой фаэтон, была вся пунцовая от гнева. Она даже не смотрела в окно! И где-то ее можно было понять. С какой стати она должна ехать со взрослыми в брюхе золоченого мастодонта, на который, как она чувствовала, в эту минуту были обращены восторженные взоры всего Ершалаима, когда она обзавелась собственной каретой? Да еще такой красивой! Но спрашивается, зачем же было тогда срываться на Константина, резонно и в общем-то спокойно заметившего ей, что либо Принцесса плетется в хвосте поезда, глотая пыль и горечь невнимания толпы, либо перестает валять дурака и пересаживается в более комфортабельный экипаж, который, кстати, персонально за ней прислал один из самых уважаемых людей Иудеи? Ведь сама же себе хуже делает…

Девчонка и так уже сомневалась в том, правильно ли она поступила, не послушав Константина, но… сказала и сказала. Так ведь еще и голос на него подняла. И ногой топнула. Сглупила, короче. Ну и что теперь? Не отступать же… Увы, признавать свои промахи было не в ее стиле. Не привыкла она к этому. Не потому, что редко ошибалась и, как можно было бы сказать в ее защиту, имела по части исправления ошибок мало опыта. – Все дело в том, что Ав и Михаэль в минуту принятия ею этого опрометчивого решения уже сидели рядом с ней. На кожаном диванчике напротив. Ну, сидели… И что? – А то, что когда трое этих малолетних бандитов оказывалась в одном вместе, вот как сейчас, и, перебросив друг другу брызжущий зелеными искрами электрический заряд, заключали меж собой таинственное соглашение, словесно выражавшееся в незамысловатой формуле – “нас трое!” (что непременно нужно было произнести вслух, пусть даже и шепотом, а иначе не срабатывало), их светловолосая предводительница оказывалась в выигрыше. Во всем и всегда. Что бы ни сказала или ни сделала!

То есть Мария выигрывала любой спор, выходя сухой из воды даже в тех ситуациях, когда не имела к тому ни малейших предпосылок, а то и вовсе несла откровенный вздор, откалывая на людях какую-нибудь несусветную, оскорбляющую рассудок глупость. Чушь, казалось бы, очевидную для всех. Казалось бы… Нормальным людям… Только нелепица эта вдруг чудесным образом переставала таковой быть, тая словно облако и превращаясь во что-то вполне разумное. Не просто в понятное, а в самое что ни есть обыкновенное. В привычное! Причем происходили эти цирковые метаморфозы в режиме реального времени, то есть буквально на глазах у публики. С глаз обывателей словно бы вдруг спадала пелена. Или эти дураки выкарабкивались из сна, просыпаясь из своего грустного обморока в новую радостную жизнь. И ведь вероятность чуда была – один на миллион! – Каковой счастливый шанс Марии и выпадал. С завидной регулярностью. Да почти всегда! Вот, к чему у нее выработалась привычка. Или зависимость?… А кому бесплатное везенье не вскружит голову? Не зальет пьяным восторгом щели, сквозь которые на тебя смотрит тоска. И напрочь сломает тормоза!…

Друзья сидели на расстоянии вытянутой друг от друга руки. Но смахивающую на вопрос обязательную фразу “нас трое” обычно ведь проговаривала Мария… Она и только она поворачивала ключ. Ну, так всегда было. Мальчишки лишь подтверждали, что мир по-прежнему вертится вокруг них. Точнее вокруг нее… И какая муха укусила ее сегодня? А чему тогда удивляться? Решила молча ехать? – Давай! Сколько влезет! Только ведь, как сказал Константин, будешь и “пыль глотать”, и что там еще…

– И эти два дурака смеют еще уверять, что любят меня!, —

гудел внутри Марии готовый взорваться раскаленный котел.

А она изменилась…

– Ав, правда, ничего такого мне про любовь не говорил, но после того, что у нас было… Я же не слепая! Опять же, чуть что – целоваться лезет, дурак! Как будто имеет на меня какие-то права. Можно подумать, что мне это приятно! Забыл – кто я?!… Зато Михаэль говорил. И много раз. Не просто же так он эту свою дурацкую клятву сочинил! – “Умрет он со мной в один день”. – Как же, жди от него!… Жениться он собрался. Кто бы еще за него пошел!… Ну и что они сидят, бездельники? Трусы. Предатели! Вот никого больше не буду любить! А уж целоваться – точно ни с кем не стану, если они со мной так… Господи, неужели она допустят, чтобы меня так унизили?…

Марии захотелось расплакаться – красиво, так, чтобы слезы капали на коленки, а губы при этом не дрожали и не морщились. И чтобы не шмыгать носом, как плачут, наверное, настоящие принцессы, только от возмущения слеза не шла. А было бы, наверное, правильно немного поплакать, чтобы эти двое олухов проснулись и увидели, как ей плохо.

– На меня же совсем никто не смотрит! Вон, сколько народу кругом, а меня как будто здесь нет! Я что – невидимка? Или прокаженная?! Пусть они что угодно делают, дураки, лишь бы…, —

не придумала она еще, что сказать, но, в общем, понятно, чего хотела. —

– Пусть докажут, что любят свою Принцессу. Так, чтобы я им поверила. Господи, да пусть уже хоть что-нибудь сделают! Нас ведь трое сейчас, – как нужно, чтобы все само получилось. Неужели я все должна вслух говорить? А так непонятно, что ли?! Да они издеваются надо мной!…

Тут по переносице Марии мягкой шерстью скользнула серая с коричневым пятнышком мысль, что Ав после этих “безобидных” “само” как-то уж слишком часто стал в последнее время болеть, и она отвлеклась от желания заплакать.

– Так он вообще теперь все время болеет. После того как с моей оливы грохнулся и башку себе расшиб, —

быстро нашлась девушка, прогоняя пушистого доставалу.

– И что теперь? Я-то в чем виновата? Можно подумать, – это я заставила его на оливу лезть! Или сейчас прошу сделать для меня что-то невозможное. И вообще, почему я должна за всех думать? Кто я? – Принцесса! А все знают, что принцессы не обязаны думать! Они должны есть халву и приказывать всем, кто их любит, исполнять любое их желание. А если и думать, так только о том, кому разрешать целовать свою руку, а кому нет! Или плечо… Или… —

не придумала пока что Мария, но в тот момент, когда вспомнила про сад за дворцом прокуратора, к ней непонятно откуда уже третий раз за последний час под волосы закрался, потом быстро обвился вокруг шеи и, заставив вздрогнуть, мокро облизал подбородок зеленоватый запах фиалок, а по затылку на спину потекло что-то густое и теплое. Мурашки дружно сбежали по плечам и, забывшая про слезы преступница с краснеющими щеками, вновь запуталась в прозрачной паутине, вырываясь из бесстыжих рук Ава. Не особо, впрочем, настойчиво вырываясь…

А ведь насчет этого идиотского “само” Мария, как ни странно, почти не врала. Михаэль божился, что ни разу, когда затевалась их тайная игра, то есть заключался этот “невинный” пакт, он ничего не делал. И вообще он не знает, как такие вещи делаются. Более того, не желает знать! Потому как знает из Торы, что за такие шалости полагается. За это, вообще-то говоря, камнями побивают.

И Мария тоже не колдовала. Вроде бы… Да нет, точно. Железно не колдовала! Уж она бы знала! Фокус с волосами – совсем другое. Так что остается Ав…

– А больше некому. Но ведь и этот дурак делает вид, что ни при чем. Впрочем, это его дело: не хочет говорить правду – не надо. Главное, дождаться, когда он начнет тереть виски, и тогда случается все, что нужно. А остальное меня не касается. Пусть даже он из-за этого немножко и поболеет. У меня вон тоже живот в последнее время часто болит! И что теперь? В конце концов мы всего лишь дети. Не озоруем и ничего плохого не делаем. Просто играем…

Самое смешное, что девочка каким-то десятым чувством (заметим, гораздо раньше Михаэля) догадалась. Подошла совсем близко… Почему и запретила жениху лезть “в то, что не нашего с тобой ума дело” и выяснять “всякие глупости”…

– А что Ав немного мучается потом головой, так его, конечно, жалко, но, если он сам не хочет сказать… Не желает признаться… Что ж его – заставлять, что ли?… А может ничего он и не врет…

– С чего это я буду что-то делать? Я бы сказал тебе, —

представила она себе, что с ней заговорил Ав.

– А кто ж тогда? Разве не ты все устраиваешь?

Ава, уже собравшегося, но так и не успевшего ответить, вдруг прогнал из ее головы Михаэль. Вошел, и Ав трусливо сбежал. А Мария как ни в чем ни бывало, словно ничего не случилось и никакого Ава с его железными руками в ее жизни никогда не было, продолжила разговор непонятно с кем. Хотя что тут непонятного? – Очень даже понятно – с кем!

– Впрочем, может быть и я… А почему не ты? Как ты можешь быть уверен?…Или все-таки он?… Вот и хорошо, что ничего не замечаешь. Этого же не увидишь! И не надо это видеть. Главное, что пока нас трое и каждый думает на другого… Я и сама иногда чувствую… Ничего я не дура! И вовсе не психованная! Сам ты дурак глупый! Ах так?! Тогда знай, не хотела тебе говорить, но… Ав говорит нам правду. Это ты ничего не понимаешь! Ничего у меня не семь пятниц на неделе! Да, он симпатичный… Ну и что из того, что он безродный? Откуда мне знать, как он целуется?! Что ты там мог видеть?! Тебя же там не было! Очень хорошо, вот и попробую. И не смей больше ко мне прикасаться!

И вдруг шмыгнула носом.

– Хватит уже на меня злиться. Помнишь, что дядя Иосиф про него сказал? – Что он такой же гений, как мы с тобой. И что это большое для него счастье – учить нас троих, потому что среди нас Бог… А ты правда хочешь на мне жениться? Потому что любишь? А почему любишь? Да вытащи же ты руки из-за спины, дурак! Потому что, если из жалости, то не нужно мне от тебя ничего! Я что, некрасивая?…

Интересно, а что на самом деле Мария думала о роли Ава в этой их странной игре? Во что она в действительности верила? В то, что мальчишка непонятно зачем врет ей и Михаэлю? Или что он скрывает какую-то непонятную правду, которую ей незачем или почему-то неполезно знать? Уж больно противоречивыми были ее высказывания на этот счет. Вчера ей было удобно думать одно, а сегодня она с удовольствием принимает обратное. И все с чистой совестью! Способна ли она вообще распознавать и любить правду или уже изовралась, погрязнув в своих преступных желаниях, до такой степени, что ей стало все едино? – Сложный вопрос. Вруньей, вообще-то говоря, она быть не хотела. – Ничего себе ответ! – Да, вот такой. Мария действительно страдала, когда ей приходилось говорить неправду. И ее мучения умножились, когда Иосиф начал делать из своих учеников волшебников (он употребил другое слово – мистиков, но Марии оно не понравилось и она его сразу забыла). Он потребовал от них, казалось бы, простой и понятной вещи: представить, что они прозрачны. Нет, он даже не так сказал: не прозрачны, а видимы. Кому видимы – он уточнять не стал. Просто видимы и все. Ну, а раз видимы, то, стало быть, и прозрачны. Это было одно из множества простеньких упражнений, которые он для них все время придумывал. – “Простеньких”!…

Михаэлю сделаться прозрачным удалось без особых проблем. Ему вообще ко многому удавалось придти быстрее других, даже быстрее Ава, отчасти потому, что он по возможности избегал лишних усложнений. И, наверное, еще потому, что был, как говорил про него Иосиф, цельной личностью.

А у Марии в ту пору как раз случились первые месячные. Странное совпадение. Еще и мать зачастила. Стала приходить к ней уже чуть ли не каждый день. И, конечно, помешала дочери почувствовать Бога. Почему и началось вранье. По этому поводу было пролито немало слез. И сказано много ненужных слов. Неправильных. Несправедливых. В том числе и в адрес Михаэля. Непонятно, с какой стати. В общем, с этим упражнением Мария не справилась. Точнее справилась, но не сразу. А когда справилась, сделалась совсем несчастной.

Ав же, выслушав новое задание, куда-то исчез. Аж на две недели! Не в первый, впрочем, раз. Почему его и не искали. Как-то уже привыкли все к тому, что змеи и ядовитые пауки его не кусают. И что он может провести в пустыне несколько дней не то, что без еды, но даже и без воды. Вернулся он весь оборванный и голодный. Поел хлеба, молча взял пальмовый веник и пошел подметать синагогу. На вопрос – где был? – сказал, что спал, а теперь, слава Богу, проснулся. Иосиф забеспокоился, но мальчишка успокоил его, сказав, что теперь с ним как раз все в порядке и что он, наконец, нашел своего отца. Сказал, что они друг друга увидели. Выглядел он при этом до ужаса спокойным. Чуть ли даже не счастливым. Мигрени, правда, после этого не прекратились. Но и явных психических нарушений Иосиф не отметил. А странным?… – Так ведь он всегда таким был.

Да, но мы отвлеклись. Прозвучавший вопрос стоит немного переиначить: – “Способна ли Мария понять, когда ее обманывают?”. Если бы кто об этом спросил Иосифа, раввин в глаза рассмеялся бы тому недоумку, потому как Мария чувствовала ложь за сто шагов. Причем еще прежде, чем та зарождалась в голове вруна. Иосиф тысячу раз попадался. Строгий учитель, он испытывал немалые затруднения из-за этого ее крайне неудобного для него дара, потому как преподавать тору и вообще рассказывать что-нибудь про Бога тому, кто с удовольствием верит тебе на слово, это одно, и совсем другое дело… Ну да ладно, не о том сейчас.

А вот Сир никогда дочь не обманывал. Ему это и в голову не приходило. Зачем бы ему это понадобилось? Оно, конечно, принимая во внимание страшную наследственность девочки, ему приходилось что-то придумывать… – Неважно! Она никогда не проверяла отца, поскольку любила его и верила ему безоглядно. Просто так верила. Даже понимая, что не все так здорово… Как верила словам Иосифа, что она – избранная. Наверное, потому, что помнила, как в Греции под зимним проливным дождем отец нес ее на руках, закутав в свой ветхий плащ, а сам дрожал от холода. Они тогда убегали от каких-то плохих людей в черном. А может и не в черном. Но очень страшных… И как потом он отдавал ей свой хлеб. А ей говорил, что уже поел. И она все понимала. Заставляла его тоже съесть немного. А он отказывался. Совсем маленькая была, а запомнила…

Ну а все-таки… – Мог Ав обмануть Марию, так, чтобы девчонка не догадалась о его жульничестве? Мог он скрыть от нее какой-нибудь свой секрет? – Да запросто! Он единственный и был на это способен. Кстати, именно от нее ему и было, что скрывать. Знала б, к примеру, она, зачем он полез тогда на эту несчастную оливу! И почему с нее свалился. Она, конечно, что-то такое подозревала…

Мария первая нашла его в то утро. Когда он лежал без памяти. Совершенно беспомощный. С разбитой головой. Она впервые увидел тогда, какого цвета у него волосы… Казалось бы, в ту минуту она могла выведать у него все, что угодно, ведь он бредил. К тому же ей действительно нужно было кое о чем его порасспросить. О своих нехороших снах, например. Попробовала. Так вот, даже тогда она ничего из него не выудила. Повязала ему на голову белую тряпку, чтобы больше никто не увидел, как он меняется, когда выходит из себя, и побежала за отцом.

Михаэль лазал потом на то злосчастное дерево, пытаясь понять, что могло понадобиться там этому дураку. Да еще ночью! И что? – А ничего. Пришлось списать инцидент на внезапное помутнение рассудка. Ну полез мальчишка на дерево. И свалился. Да он вообще был странный, почему его и в пираты долго не брали. Мало ли что ему в голову втемяшится. Если он по ночам по деревьям лазает. И с муравьями разговаривает… А тайна у Ава, между прочим, была. И какая! На оливу ведь он не просто так забрался.

А можно подумать – у Марии тайна была не ужасная! Последний год она вела уже практически двойную жизнь, стыдную и невыносимую. И ничего с собой поделать не могла. Хуже всего было то, что с детства она была окружена влюбленными в нее мальчишками. С драками из-за нее, подарками, невинными поцелуями в щеку за амбаром. Все как полагается… Бог с ним – с детством, но сейчас!… Вот если бы у нее были подруги… Хотя… Ну, снилась бы ей вместо Ава подруга! Она пару раз в красках представила себе и поняла, что было бы то же самое. В общем неизвестно еще, что хуже. Сильно страдала девочка…

Так вот: Ав про ее тайну знал, а она его секреты – нет. То есть догадывалась, конечно. Вернее предполагала, но точно не знала. И боялась, что это она сама всякие мерзости про него придумывает. А он на самом деле хороший. И на такое не способен. Никто не мог забраться к нему в голову! Для этого нужно было бы построить стеклянный дом и сделаться таким же сумасшедшим. И самым трудным было для нее то, что днем она свои сны называла мерзкими, а после ужина начинала дрожать от нетерпения. В ожидании. И проклинать себя. И матери в глаза стыдилась смотреть…

А все же, действительно ли Ав знал про ее неприличные сны? – Не просто знал…

Так, ладно, а в самом деле, если уж совсем без дураков, – врал Ав Марии про свою непричастность к их коллективному колдовству? – Да он бы прыгал от радости выше той оливы и тысячу раз бы уже всем похвастался, если бы действительно был способен сотворить что-нибудь эдакое! Неужто он не дал бы Марии понять, что научился тому, чего не умеет она? Что никто другой не в состоянии не то, что сделать, а даже просто понять, о чем здесь идет речь. Представить, как такое вообще возможно! – Еще тот хвастун. Это он только с виду скромный и несчастный. Голова у него, видите ли, часто болит. Нос задирать поменьше надо, вот и болеть не будет! А когда с философом из Александрии затеял переписку, так и вовсе загордился. Землю под собой чуять перестал. Таким возвышенным сделался, что прямо не подступишься к нему! В общем, Мария правильно сделала, что поверила ему. И никакой это с ее стороны не самообман! Напрасно Михаэль искал в ее подозрительной легковерности подвох и даже обзывал ее глупой и лживой, ни в какие “само”, естественно, не веря. Он даже начал подозревать партнеров по игре в нехорошем сговоре. В том, что они хотят над ним посмеяться.

В действительности же Ав никому не врал. Ни Марии, ни Михаэлю, ни себе. Никому! Когда Мария, как всегда неожиданно, через плечо оборачивалась к мальчишкам и с лукавой улыбкой, от которой у обоих сводило дыхание (еще и поигрывая при этом голой коленкой), тихонько спрашивала – “а это правда, что НАС ТРОЕ?”, – Ав ничего не предпринимал. Даже и не собирался! Наоборот!!…

А куда тут соберешься, когда понятия не имеешь, как и что нужно делать? Он лишь пугался внезапности ее приглашения шагнуть в неизвестное, смешно при этом волновался и, закрывая ладонями глаза, начинал прислушиваться к чему-то внутри огромных, во все стороны глядящих разноцветных глаз, катящихся в его голове, боясь, что в какой-то момент, который ему почему-то никогда не удавалось поймать, окажется, что все уже свершилось. Чего он боялся? – Того, что Мария или Михаэль по легкомыслию не справятся с собой и нечаянно, по неосторожности или по глупости, обманув его, что-нибудь все-таки на его голову и себе на беду наколдуют. В чем, конечно же, не признаются. И тогда уже будет не остановить… А что, собственно, останавливать? – То, что появилось само, и с чем ты не сумеешь справиться? Чему ты не сможешь помешать быть, даже если очень сильно этого захочешь? Он, правда, и не особенно хотел. Потому что был трусливым.

Да, Ав боялся. Другого слова не надо искать. Он испытывал самый настоящий страх и всеми оставшимися силами своего мгновенно перегоравшего рассудка пытался сказать самому себе правду о том, что он тут ни при чем. А еще сказать ее тому, что, смеясь над ним, какое-то время назад, которое он, дурак!, как всегда проморгал, само уже начало вырастать неведомо из чего. И неумолимо продолжало прорастать сквозь его с хрустом лопающиеся нервы. Сквозь его стеклянный мир. Из немыслимо далекого прошлого… Из той жуткой бездны, в которой не было еще ни времени, ни света. Не может там быть никакого света – она же бездна!

Что еще ему было трудно понять? Что не укладывалось в голове? – Что таким вот странным образом родившееся новое, которому невозможно противостоять и приказывать, не было запланировано. Как это? – А вот так: не было! Это новое из каприза секунду назад нафантазировала взбалмошная девчонка с неправильно растущим зубом… А почему, собственно, не было? Кто это сказал? Может быть все как раз и было запланировано так, чтобы это новое повстречало на своем пути зеленоглазую пигалицу и двух влюбленных в нее оболтусов, наивно полагающих, что они действительно в состоянии что-то такое втроем наколдовать? А что, если все, даже самый глупый каприз Марии был предначертан?! Из той страшной бездны, в которой живет Ничто. Которое больше, чем Все. Потому что рождает это самое Все.

На этой развилке, если Ав продолжал думать про себя, что он умный, его поджидала внятно доказывавшая ему обратное мигрень. И год назад он вычислил, что гораздо разумнее в таком деле выбирать себе в друзья лень и страх. Ну или то, что он этими словами называл. Что позволяло ему убежать от своего дурацкого ума. Почему пока и оставался жив…

Естественно, Ав никому не рассказывал о своих страхах. Даже Иосифу, а не то, чтобы Михаэлю. Еще чего! – Чтобы над ним смеялись? И так уже все принимали его за труса и слабака. Слава Богу хоть не обзывались. – Мария запретила. А он, кстати, и был слабаком. И трусом. Еще и вруном вдобавок!

– Но я же никого не обманываю… Разве что Марию немножко… Да и не обманываю я ее вовсе! Где же – обманываю? Она ведь меня ни о чем не спрашивает. Ну, про свои сны… А то бы я, конечно, рассказал ей правду… И вообще, то, что я ей иногда снюсь… А кто, собственно, Михаэлю мешает?… Это же совсем не трудно… Как будто он не того же самого хочет! И вовсе я не встаю между ними. Просто я лекарство ищу. Хочу, чтобы она не умерла. Зачем это она должна умирать? А как еще я могу искать? Я ведь ищу то, чего не знаю…

Вот так эта хитрая схема и работала. Михаэль всю дорогу сомневался, но, поскольку слишком уж любил Марию, сдавался, усыпляя свою совесть тем, что, если кто из них и делает что-то нехорошее, то точно не он.

Марии сомневаться было некогда, потому как она была занята театральной стороной и буфетом праздника. А потом она из опыта знала, что все сработает наилучшим образом, если суметь удержаться и не начать подглядывать. И не задавать лишних вопросов Аву. Проще говоря, не совать нос в то, что уже и так происходит. Само по себе.

Наконец, Ав, который тем более ничего не делал, потому что отлично понимал, что ничего сделать нельзя. А можно лишь удивляться. Это пожалуйста. Сколько угодно! Ах да, – еще можно и даже нужно бояться того, что это может случиться само.

В общем, никто вроде бы ничего не делал, а Мария все выигрывала и выигрывала свои идиотские пари. Одно невероятней другого…

Вроде как глупость несусветная получается. Какой нормальный взрослый человек поверит в эту дребедень?

Поверит или сумеет повторить? – Кстати, взрослые разные бывают. Вот Иосиф, к примеру, очень даже верил в подобное. Повторить уже ничего не мог, но верил. Еще бы ему было не верить! Это ведь он, гад, подбросил своим ученикам свою сумасшедшую идею про “само”, втайне надеясь, что его сын первым… ну даже если и не первым, но обязательно разберется в тонкой механике собирания эгрегоров и может быть когда-нибудь… в Ершалаиме… когда станет членом синедриона…

Иосиф не просто подбросил подросткам мозголомную и чрезвычайно опасную идею, а какое-то время еще и незаметно руководил процессом. Подогревая их аппетит и амбиции. Кое-что по ходу дела подправляя. Как бы невзначай подсказывая… И мечтая вместе с ними… Сам он в подобные игры уже не играл. Во-первых, не нашел себе в ссылке подходящей компании. Что, вообще-то говоря, важно. А потом возраст и здоровье на многое наложили запрет. Да и труслив он стал до невозможности. Опять же Михаэль был у него на руках. А это – тяжелый якорь. Тут уже сто раз подумаешь прежде, чем бросаться головой в омут. Ведь если разобраться, это же – настоящее безумие.

Еще и Ав был на его иждивении. Какие-то денежки на его содержание, правда, подкидывал Сир, но греческие книги, чистые папирусы, еда… И надо же было мальчишку во что-то одевать! А вообще-то (Иосиф об этом почему-то забыл), авторство технологии, в чем-то похожей на ту, которую взял себе на вооружение Ав, технологии построения нового, причем чего угодно, даже таких громоздких левиафанов, как государство или религия, принадлежало вовсе не ему, а другой и тоже незаурядной личности – в прошлом его другу, с которым они некогда были, что называется, не разлей вода, а теперь… К нему, собственно, они сейчас и ехали…