Читать книгу Дочь Петра Великого - Леопольд фон Захер-Мазох - Страница 2

На следующее утро Лесток, лейб-медик великой княжны Елизаветы, застал ее в слезах. Она успела уже завершить весь туалет, и оттого вид этой повелительной особы, по-царски одетой в шелка и бархат и буквально усыпанной бриллиантами, производил весьма комичное впечатление – она сидела надув губки и горько плакала, словно ребенок, каприз которого не желают исполнять.

– Что с вами случилось? – спросил маленький француз своим пронзительным голосом. – Ведь ваше императорское высочество знает, что я настрого запретил вам всякие волнения.

– А как мне оставаться спокойной, – ответила Елизавета, поднимая на него большие красивые глаза, наполненные слезами, – когда меня не слушаются и даже насмехаются надо мной и моими приказами?

– Это кто же себе такое позволяет?

– Шубин, – промолвила Елизавета, – этот жалкий человечишко, которого я подобрала из самых низов и так высоко вознесла.

– Именно поэтому вспомните, – ответил Лесток, – не достаточно ли часто я предостерегал вас?

– Да.

– Ну, так в чем же дело? С такими наглецами, как господин сержант гвардии Преображенского полка, не следует обходиться мягко, а следует – коли уж непременно хочешь с ними развлекаться – охаживать плетью как собаку, которую дрессируешь ради собственного удовольствия.

– О, с каким наслаждением я бы истязала его, – воскликнула великая княжна, – но теперь уже слишком поздно, он относится ко мне безо всякого благоговения; вы только подумайте, он дуется на меня за то, что давеча я уехала без него. Я велю ему передать, чтобы он явился ко мне. А он не приходит. Я приказываю ему быть готовым отвезти меня во дворец императрицы. А он отвечает, что я-де могла б и одна поехать – ведь я так замечательно правлю лошадьми.

– Да гоните вы его в шею со службы! – в сердцах закричал Лесток.

– Не могу я этого сделать, – вздохнула Елизавета, – я не в состоянии видеть его и при этом сохранять безразличие, его следовало бы вовсе выслать из Петербурга, чтобы он мне на глаза больше не попадался.

– Так и следует поступить.

– Нет, не могу, потому что я питаю большую слабость к этому человеку.

– Ну хорошо, тогда посмотрим, не сумеем ли мы приструнить этого молодца, – промолвил француз, взял шляпу и спустился вниз. Он нашел Шубина в комнате для прислуги, где тот играл в карты с кучером и камердинером.

– Запрягай, – сказал Лесток с напускным спокойствием. Никто даже не двинулся с места.

– Ты что не слышишь, coquin[13], – уже более напористо продолжал француз. – Тебе нужно запрягать.

Кучер посмотрел на Шубина.

Тут маленький лекарь потерял терпение, он подскочил к кучеру, схватил его за волосы и изо всей силы принялся колотить его упругой тростью, приговаривая при каждом ударе:

– Запрягай, мерзавец, запрягай!

Тогда перепуганный кучер выскочил из-за стола, и в считанные минуты сани великой княжны с двумя украинскими рысаками уже стояли перед крыльцом маленького дворца, в котором она жила, а Шубин держался в сторонке.

– Хорошо, теперь приготовься, – продолжал Лесток, обращаясь к кучеру, – ты повезешь великую княжну.

– Я? – удивленно переспросил кучер. – А я думал... – он посмотрел на Шубина.

– Ну, не этот же человек! – презрительным взглядом скользнув по сержанту, обронил Лесток. – Сегодня такие субъекты пользуются благосклонностью, а назавтра никто даже не потрудится пнуть их ногой. Шубин впал у великой княжны в немилость и возить ее больше не будет.

– Это мы еще посмотрим! – крикнул зазнавшийся фаворит, схватил поводья и сам взлетел на козлы.

Лесток улыбнулся, он достиг своей цели и возвратился с известием, что Шубин с санями готов. Обрадованная Елизавета протянула ему руку. Лесток поцеловал ее и затем галантно подал шубу, в меха которой красивая влюбленная женщина вскользнула с грациозной гибкостью. Когда она устроилась в санях, Шубин размашисто щелкнул длинным кнутом, не преминув при этом задеть по спине маленького француза. Лихие кони неистово рванули с места, а вскипевший от ярости французик крикнул вслед дерзкому выскочке:

– Ты у меня, подлец, еще за это поплатишься!

Прибыв к императрице, великая княжна застала ее уже в окружении всего двора, все присутствующие, – закутанные, как ни странно, в шубы, – были готовы в любой момент поспешить к распахнутым окнам и на балконы, поскольку ожидалось одно из тех сумасбродных зрелищ, какие изобретательная жестокость Бирона любила время от времени устраивать для увеселения своей коронованной рабыни.

Царица Анна, крупная, дородная дама с заурядными, но добродушными чертами лица, накинув на ноги роскошную шкуру, восседала в кресле-качалке и зябко куталась в большую шубу из красного бархата, отделанную горностаевым мехом. Царевна Елизавета поспешила к ней и, точно пользующийся особым предпочтением ребенок, опустилась перед ней на колени, целуя ей руки, а в это время губы измученной подагрическими болями царицы нежно коснулись ее красивого лба.

– Славно, что ты пришла, Лиза, – промолвила она на тягучем курмаркском наречии, – твое приветливое личико всякий раз подбадривает меня, и мне всегда хочется, чтобы ты была рядом. А как хорошо ты сегодня выглядишь, милая, меха, которые всех нас делают такими неуклюжими, тебе очень к лицу, тебе они придают пышность и даже величие. Ах! Кабы я была еще такой молодой!

– Ну, а вы как себя чувствуете? – спросила Елизавета, продолжая стоять перед ней на коленях. – Надеюсь, лучше?

– Получше, но все же нехорошо. Ох, эта ужасная подагра! – вздохнула царица. – Ты вот, Лизонька, такая здоровая, я могла бы тебе завидовать, кабы так не любила тебя.

Императрица Анна и в самом деле относилась к молодой и красивой цесаревне благосклонно. Этому в немалой степени способствовало образование Елизаветы. Ведь Анна, подобно матери Елизаветы, Екатерине I[14], долгое время не умела ни читать, ни писать, и лишь в зрелом возрасте была научена Остерманом, которого только за это так высоко и ценила, читать и выводить свое имя.

На то, какую важность она придавала образованию, указывает один из ее рескриптов от тысяча семьсот тридцать седьмого года, под угрозой наказания предписывавший всем молодым дворянам научиться читать, писать, считать и танцевать.

Познания же Елизаветы намного превосходили этот школярский уровень: она прекрасно танцевала, читала, писала и бегло говорила по-русски, по-немецки и даже немного по-французски, кроме того, неплохо разбиралась в географии и истории, но, прежде всего, превосходно играла на клавесине и обладала дивным, поставленным по лучшей итальянской методе певческим голосом.

Когда очаровательная молодая женщина, унаследовавшая живой характер от своей матери, сидя у Анны в ногах, читала ей вслух или, аккомпанируя себе на клавесине, пела ей чудесные песни, императрица была беспредельно счастлива, а поскольку она оставалась бездетной, Елизавета не сомневалась, что облюбована ею на роль наследницы короны.

Тем сильнее было ее разочарование, когда императрица, нежно гладя ее, продолжала:

– Ты, Лизонька, вообще очень счастливый человек, тебе неведомы муки правления и, слава Богу, ты их никогда не узнаешь, вся твоя жизнь может быть посвящена удовольствиям и... любви, – едва слышно закончила она.

– А я бы с большим желанием посвятила себя отечеству и моему народу, – быстро промолвила Елизавета, – мои дни проходят однообразно и лишены смысла, точно дни какой-нибудь обыкновенной купчихи, растрачиваемые только на то, чтобы придумывать наряды; какое чувство может сравниться с тем, когда правишь огромной державой, когда в твоих руках сосредоточено счастье миллионов подданных, когда ты можешь совершать деяния, которые обессмертят твое имя.

– Все это красивые фантазии, которые у тебя быстро развеялись бы, – вздохнула царица. – Мы, бедные женщины, не созданы для того, чтобы властвовать, мужчины умеют подчинить нас, носим ли мы крестьянский сарафан или горностаевую мантию властительницы.

– Напротив, – возразила Елизавета, – если бы я обладала верховной властью, то скипетр стал бы в моих руках волшебным жезлом, который исполнял бы мое любое, даже самое сумасбродное, желание, что же касается мужчин, то каждого из них я превратила бы в своего раба.

– Как Шубина, например, – едва слышно отозвалась царица. Елизавета густо покраснела и промолчала.

– Поверь мне, – продолжала императрица, – если тебе и хочется носить горностаевую мантию, то лишь потому, что это украшение еще больше подчеркнуло бы твою властную красоту. Сейчас ты беззаботна и весела, а тогда узнаешь, что такое бессонные ночи, когда из ночной тьмы нам являются призраки и обвиняют нас. – Императрицу передернуло от нахлынувших видений. – С меня хватит. Хотя вины за собой я не чувствую, но кровь, проливаемая Бироном, вопиет против меня…

Звуки оглушительной музыки вовремя отвлекли несчастную женщину от ее кошмарных снов.

– Свадебный поезд идет, – воскликнула великая княжна, точно шаловливый ребенок, вскочила на ноги и выбежала на балкон. Императрица, с трудом и неохотно двигавшаяся из-за подагры, была тоже медленно вывезена на свежий воздух двумя камергерами, этими родовитыми слугами монархини, некоторые придворные обступили обеих царственных женщин, другие торопливо устремились к окнам.

– Впервые выходит так, что я соглашаюсь с Бироном, – сказала царица, – за преступление, какое совершил этот князь Голицын, следовало бы, на мой взгляд, покарать даже еще суровее.

– Что же такого он натворил? – полюбопытствовала Елизавета Петровна.

– За границей он перешел в лоно римской церкви[15], – ответила Анна с выражением крайнего негодования, – по закону я должна была бы наказать его публичной поркой или отправить в Сибирь, но Бирон, который, как тебе известно, просто неутомим на всякие выдумки…

Елизавете вспомнилась сцена минувшей ночью, и холодок пробежал у нее по спине.

– Бирон, – между тем продолжала Анна, – придумал ему исключительно забавное наказание, чтобы одним махом поставить на место всю эту старорусскую знать, которая настроена к нам так враждебно. Этот спесивец, князь Голицын, должен жениться на простой прачке. Ну разве это не достойная расплата? На эту свадьбу каждая народность нашей державы должна была представить по нескольку пар своих представителей, которые за наш счет справили себе новые национальные костюмы, а после шествия, праздничного застолья и бала, Голицын должен провести первую брачную ночь со своей прачкой в ледяном дворце.

– Да ведь они ж там замерзнут! – испуганно сказала Елизавета.

– Ах! Им будут предоставлены одеяла, подушки и меха, – возразила царица, – великолепная шутка! Но, впрочем, вот и они.

Оркестр странствующих музыкантов возглавлял процессию.

Новобрачные, – князь, еще красивый мужчина лет сорока, и миловидная девушка из народа в дорогих мехах, в которые она была наряжена по указанию императрицы, так что теперь никто не распознал бы в ней прачку, – следовали за музыкантами на спине слона. Далее шли пары в национальных костюмах (всего триста человек всех народностей) необъятной России. Здесь были и малороссы в высоких шапках из черного каракуля, и башкиры в кумачовых тужурках, за молдаванами, в длиннополых, обшитых мехом кафтанах очень походившими на турок, следовали болгары, арнауты, бухарцы, татары, калмыки, киргизы, самоеды, греки, уральские и причерноморские казаки, венгры, армяне, ненцы, цыгане, чуваши, ногайцы, туркмены и остяки. Некоторые двигались верхом на верблюдах, тунгусы – на северных оленях, камчадалы сидели в нартах, которые тащили собаки, тогда как другие запрягли в свои сани баранов, волов и даже свиней.

По главной улице Петербурга они проследовали до бироновской школы верховой езды, где за счет царицы им было предложено угощение: каждой народности приготовили ее любимые кушанья. Затем состоялся бал, на котором каждая из экзотических пар исполнила свои лучшие национальные танцы. Все это пестрое смешение физиономий, фигур, национальных нарядов и обычаев казалось ожившей сказкой, зрелищем, какое может предложить зрителю только одна мировая империя, только Россия.

Под занавес новобрачных препроводили в ледяной дворец и выставили перед ним караул, чтобы те не смогли покинуть его до утра.

Когда великая княжна, утомленная обилием пестрых сцен этого оригинального празднества, собралась домой, Шубина нигде не оказалось. Она тщетно расспрашивала о нем, но никто его не видел. Один из кучеров императрицы отвез Елизавету во дворец. На следующее утро царевна первым делом спросила о Шубине. Но он со вчерашнего вечера так и не появлялся.

Великая княжна разослала своих людей на поиски исчезнувшего возлюбленного, искали в казармах, в трактирах, на променаде и у ледяного дворца. Поиски результатов не дали – его нигде не было. Когда же он не объявился и на следующий день, Елизавета обратилась к полиции. Не помогла и полиция, Шубин исчез бесследно.

Безутешная княжна однажды вечером навестила царицу.

– Что с тобой, мое милое дитя? – спросила та озабоченно. – Ты выглядишь совершенно убитой.

– Куда-то пропал мой казначей, – вздохнула Елизавета.

– А, тот смазливый гренадер, как-то бишь его звали?

– Шубин.

– Ну да, Шубин, – сказала Анна, – я полагаю, ты должна только радоваться, что избавилась от него.

– Да, когда бы только была спокойна за его судьбу, – ответила княжна, – а то вдруг его где-то убили.

– Успокойся, – улыбнулась царица, – он жив-здоров и чувствует себя замечательно.

– Где?.. Где он теперь?

– В данный момент Шубин находится уже довольно далеко по дороге в Сибирь.

– В Сибирь? О Господи! Что же такого он натворил? – всплеснула руками Елизавета.

– Он был груб с тобой, дитя мое, разве этого недостаточно?

– Но я же все-таки любила его, – вздохнула Елизавета.

– Ах! Давай не очень сокрушаться по этому поводу, – утешила ее царица, – на белом свете еще осталось достаточно гренадеров.

– Но ни одного, столь желанного, – пролепетала со слезами Елизавета.