Читать книгу Инициация - Лэрд Баррон - Страница 11

Гориллы Гюнтер и Клаббо отвели Дона в машину – ноги его не слушались после такого выброса адреналина, потери крови и обильных возлияний. Все трое разместились на заднем сиденье, Дон сидел посередине, положив голову на плечо Клаббо. От Клаббо исходил довольно приятный запах: смешанный аромат выпивки, курева и одеколона. Киндер ударил по газам, и машина снова понеслась по петляющей дороге, увозя закемарившего Дона все дальше от города, в ночную тьму.

– Я из кельтов, – сказал Рамирес.

– Из кельтов, да? – пьяно пробормотал Дон. – Не зря мне показалось, что в тебе есть что-то необычное.

– Мой клан особенный. Настоящие белые вороны. Мы мутили нехилую движуху, hombre. Мы танцевали под музыку древних черных богов.

– Небесная музыка, – голос Киндера был исполнен меланхолии. – Славные, наверно, были денечки.

– Не грусти, compadre [27]. Крутится, вертится шар голубой – славу Червю воспоем мы с тобой! – Клич был подхвачен Киндером и молчавшими доселе Клаббо и Гюнтером.

– Моя жена была бы рада с тобой пообщаться, – сказал Дон.

– Еще как!

– Заткнись, Лупе! А то чувак сейчас перелезет сюда и надерет тебе задницу, – Киндер слегка прижал педаль тормоза и резко вывернул руль, из-за чего все повалились набок.

Потом они снова расселись, и после небольшой паузы Рамирес забормотал, словно разговаривая сам с собой:

– Ага, ага, ага. Мы были в Британии, чувак, во времена падения Западной Римской империи, втыкали перья под ребра этим поганым макаронникам. Мы белили волосы известью и шли в бой голяком, выкрасив себя в красный и синий. Мы шагали в огонь, резали головы врагам, а из черепов делали вазы для фруктов. У меня в берлоге есть одна такая. Мы делали оружие из меди, бронзы и кремня. Когда не хватало putas [28], мужики пендюрили мужиков, а собаки драпали от страха. Все драпали от страха, завидев нас. Так что ты ко мне не лезь, – в зеркале заднего вида Дон поймал его безумный взгляд и слабо помахал в ответ рукой.

– Никто к тебе не лезет, – сказал Киндер.

Они с Рамиресом передавали друг другу косяк, и «кадиллак» выписывал широкие, величественные вензеля вокруг выцветшей разделительной полосы. Где они находились, сказать в темноте было трудно, но создавалось ощущение, что в горах.

– Я в порядке, – отозвался Рамирес после хорошей затяжки. Он поймал в зеркале взгляд Дона и сделал большие глаза: – Веди себя хорошо, щеник. Ты под наблюдением.

Что-то огромное и темное заслонило звезды, и уткнувшийся Гюнтеру под мышку Дон понял, что его инстинкт не обманул – они действительно были в горах. Хотя они и так забрались уже высоко, до вершины, накрывшей «кадиллак» своей огромной тенью, было еще далеко. Теплое дуновение ветра наполнило салон характерным густым запахом цветочной пыльцы и древесного сока; в машине стало неприятно влажно, как в сауне, от чего рубашка Дона моментально прилипла к спине, а в его воображении возникли образы ацтекских зиккуратов, увитых лианами, ужасная тень крылатого ящера, скользящая над цветистым ландшафтом, ацтекская принцесса, нагая, как пламя, и нависшая над ней грозовая туча, грозящая, как минимум, бурей: клубок разматывающейся пряжи, потрескивающий разрядами молний и стремительно приближающийся. Он застонал, Рамирес коротко хохотнул, и тут машина остановилась.

Дон попытался сбежать сразу, как только открылись дверцы: заехал головой в челюсть Гюнтеру и попробовал перебраться через Клаббо, пустив в ход локти и ногти. Удар, нанесенный Гюнтеру, произвел не больший эффект, чем тот, который получил в баре Киндер. Гигант ухватил Дона за пояс, и вдвоем с Клаббо они вышвырнули его из «кадиллака». Дон приземлился лицом в пыль, и громилы принялись небрежно обрабатывать его ребра и бедра ногами, пока у него не перехватило дыхание, и он не перестал кричать.

Киндер остановил избиение.

Гюнтер и Клаббо подняли Дона, протащили его в свете фар к поросшему мхом валуну и прислонили к нему. Дальше все происходило словно во сне – кто-то снял с него пиджак и рубашку; одним движением сдернул пояс и брюки; все это полетело в холщовую сумку, которую держал в руках Киндер. Дон не сопротивлялся, его руки и ноги были словно налиты свинцом, а сознание затуманено.

В этом состоянии полубреда он был далек от того, чтобы сопротивляться или обижаться.

– Что, продадите в рабство на галеры? – поинтересовался он, чем вызвал у всех усмешку.

Рамирес похлопал Дона по руке, следя за тем, чтобы не запачкаться в крови, которая хлестала у него из носа и сочилась из так и не затянувшейся раны от собачьего укуса. Собственные ноги и бедра казались Дону отбивной котлетой и выглядели не лучше, чем задняя часть оленьей туши после столкновения с автомобилем, но боль к этому времени уже почти притупилась. В густых кустах, окружавших их, стрекотали насекомые. Камни и гравий повсюду, смутные очертания утеса на самой границе светового луча, темный зев пещеры. На бледной поверхности скалы было нарисовано перевернутое распятие и грубый абрис головы дьявола, наряду с другими символами и глифами, значения которых Дон не знал.

– Это те самые руины?

– В Мексике полным-полно руин, – Киндер распрямился и передал сумку Клаббо. Клаббо прошел к машине и забросил сумку в салон. – И множество чудес. Мне очень жаль, compadre, но руин, о которых говорила твоя жена, не существует в природе. Я не мог привезти тебя в несуществующее место, поэтому я привез тебя сюда. Это Пещера Древних. Опасное, очень опасное место, если не знать дороги. Недалеко от входа находится провал. Совсем-совсем близко. Людям вроде тебя это может быть интересно. Это бездонная яма. Я не могу не задаться вопросом, возможна ли такая вещь, как бездонная яма. Пойдем проверим, а?

Дон мельком подумал о той панике, которая, по идее, должна была его охватить. Однако он чувствовал себя превосходно, словно воспарил на седьмое небо. Эти люди помогали ему, стремились удовлетворить любую его потребность, а сейчас ему хотелось продолжать парить в объятиях душистого бриза, ласкающего его влажную кожу. Из глубины одурманенного сознания выплыло лицо Мишель, смотревшей на него с нежным неодобрением, затем растаяло как дым и больше уже не беспокоило его. Его подняли и понесли на плечах, как героя футбольного матча. Рамирес шел впереди, освещая дорогу факелом, который он соорудил из палки и тряпок, и в этом призрачном красноватом свете демоны – или тени демонов – скакали по пятам за людьми, цепляясь за ботинки.

Время пути измерялось эонами, звезды стыли и каменели в небесах, и кровь в венах Дона прекратила свое течение. Когда тропа пошла вверх, Рамирес затянул песню. Они приблизились ко входу в пещеру, и, хотя Дон практически утратил способность двигаться и думать, его поразили ее размеры. Она зияла, как покрытая шипами пасть Уробороса, а песня Рамиреса рассказывала о смерти и жертвоприношении.

Они прошли внутрь и двинулись по тоннелю. Пол был песчаным, и под подошвами изредка похрустывали осколки бутылок – память о былых попойках. Они проследовали по извилистому боковому проходу и вышли в большой зал. С потолка свисали сталактиты, свет факелов заиграл на вкраплениях слюды и кварца. Хотя Дон не очень ясно воспринимал происходящее, зал показался ему древним и зловещим – киста в гранитном сухожилии горы. От страха свело желудок. Страх – его слабое место – удалось усмирить и приглушить тем наркотиком, который его компаньоны подсыпали ему в баре.

– Вот дерьмо, – сказал Дон, не обращаясь ни к кому конкретно.

Его уложили на каменную плиту с гладким желобом вдоль продольной оси и несколькими глубокими канавками снизу. Поверхность плиты была наклонена к краю ямы метра два шириной. Запах гниения поднимался из глубины.

Мужчины зажгли факелы на стенах, закрепленные на подставках из черненого железа. Затем разделись до пояса, облачились в маски демонов, зверей и зверодемонов и затянули зловещий напев, сопровождаемый звуками свирелей, цимбал и пронзительного улюлюканья, которые жутким эхом отражались от каменных стен – здешних дозорных и свидетелей множества убийств и сцен насилия, одаривавших их кровавыми дарами.

Клаббо и Гюнтер изображали каких-то демонических обезьян, Киндер был хищной птицей с желтым клювом, а Рамирес выступал в обличье чудовищной летучей мыши. Киндер вытащил из-за пазухи уродливый каменный кинжал и небрежно держал его перед собой, как нож для колки льда. Рамирес вооружился не менее пугающим каменным томагавком и бесстрашно выплясывал на краю ямы, размахивая горящим факелом, зажатым в другой руке.

Жуткая песня приближалась к кульминации. Дон попытался освободиться, попробовал согнуть руку, принять сидячее положение и убедился, что его конечности все еще были тяжелее свинца – бесчувственные, онемевшие обрубки. Он закрыл глаза и принялся ждать. Напев сменился странной убаюкивающей интерлюдией, которая длилась несколько секунд или минут, затем мелодия возобновилась, но стала более пронзительной и дисгармоничной. Когда Дон собрался с силами, чтобы приподнять веки, его взору открылось поразительное зрелище левитирующего Рамиреса, похожего на марионетку, которую сперва вздернули вверх, а потом оттащили задом наперед в мрачную глубь пещеры. Он жалобно вскрикнул, взмахнул факелом и исчез.

Дон не мог видеть остальных, слышал только их крики и завывания, которые рассеивались в разных направлениях. Однако акустика здесь была обманчива. На какое-то время Дон потерял сознание. Когда он очнулся, факелы потухли, зал погрузился во тьму. Он освободился от наркотического дурмана, опутывавшего его тело и сознание. Его трясло от холода и едва сдерживаемого животного ужаса – несколько жутких мгновений.

Кто-то прошептал:

– Позволь тьме ослепить тебя изнутри, Дон. Вершится страшное.

Через два дня его обнаружило какое-то семейство, направлявшееся на рынок, на дороге у небольшой южной деревеньки; обгоревший на солнце, он был весь в синяках и порезах, с раной на виске, полученной, вероятно, при падении с высоты. Он похудел килограммов на десять и балансировал на грани смерти. Мишель прибыла вместе с полицией и сотрудниками консульства США. Даже доктор Плимптон вылетел первым же рейсом и сидел в больничном коридоре, осыпая себя упреками, причину которых Дон в силу своего состояния понять не мог.

Забравшись к нему в больничную койку, Мишель плакала и безостановочно целовала его, повторяя, что он абсолютно неверно истолковал ее слова утром – никаких руин они с профессором Трентом не осматривали. Никаких руин не существовало. А ездили они на виллу к одному немецкому ученому, чтобы послушать лекцию в неформальной обстановке. Телефонов в доме этого известного затворника не было. В автобусе, на котором их доставили, сгорела прокладка, и гостям пришлось провести сутки в ожидании другого транспорта. Ужасное недоразумение.

Разумеется, местные власти расспросили его о людях, с которыми он разговаривал, и о том, куда они его отвезли. Уже на тот момент имена, лица, детали событий практически выскользнули из памяти Дона, как угри из рыболовной сети.

Он совсем не помнил, как выбрался из пещеры. Через несколько лет единственное, что он вспоминал об этой поездке в Мексику, – это дни романтической страсти, проведенные им с Мишель в отеле, смутные образы каких-то заносчивых чиновников и опасных уличных бандитов, а еще какая-то процессия или вечеринка, где все носили жуткие маски. Все остальное тонуло в тумане. Мишель, со своей стороны, никогда больше к этому не возвращалась.