Читать книгу Мифология оптимизма - Лев Алексеевич Протасов - Страница 5

К восьмому классу со Степаном мы окончательно сдружились. Я даже бывал у него в гостях. К себе только не звал никогда – взрослые не одобряли. Чем мне запомнился Степа? У него были тупые шутки (того уровня, что если где-то употребили глагол «встать», то эрекцию надо вспомнить непременно). А еще он разговаривал, как шпана с окраины, несмотря на всю свою любовь к книгам и кино. Будем честными – мы все в том возрасте вспоминали эрекцию при слове «встать» и говорили, как шпана. Считалось, что так круче.

Обычно, когда мы собирались, Степа проходил какую-нибудь игруху на компе, а я сидел рядом и смотрел. Так у меня появились темы для общения с одноклассниками – по крайней мере, теми, кто увлекался играми. Книги тоже обсуждали, но гораздо реже. Обсуждали и девочек, конечно. Особенно учитывая, что некоторые их них демонстрировали чудеса акселерации. Да вот хоть Катька, отличница – уходила на лето ребенком, в восьмой класс пришла оформившейся женщиной (ну, так нам тогда казалось).

Появилась в классе новенькая, Лена – рыжая девочка с длинной косой. У нее на ранце была нашивка в виде лисицы. Лисой ее и прозвали. Потом упражнявшийся в словообразовании Дима Иванченко слепил имя и кличку в единое «Лисолена», из которого с его же легкой подачи получилось «Сисялена». Это было глупо, но неудивительно для девочки с самой большой грудью в классе.

Не учел Дима, что новенькая очень хорошо вписалась в девичью половину нашего юного коллектива. Потому однажды вечерком (а восьмой класс мы проучились на второй смене, заканчивали затемно, зато приходили к часу дня) три девчонки зажали бедного Димку в женском туалете и отпинали его каблуками – ну, а что противопоставишь против трех озлобленных подростков? Так Дима лишился статуса заводилы и потихоньку перешел в когорту школьного среднего класса, где тусуются обычные незаметные парни – не лошки, но и далеко не «лидеры мнений».

Я был рад. Мне чудилось, что случилась она – вселенская месть. А Лену даже в кино позвал. Самое удивительное, что она согласилась. Деньги пришлось тырить из папиного кошелька, но оно того стоило – и пусть на Спасе хоть круглыми сутками вещают о том, как плохо воровать! Я даже, как взрослый, купил ей розу, которая была предусмотрительно забыта в кинотеатре, дабы не спалиться перед мамой – ну, знаете, мамы девочек очень опасаются за их честь.

Честь, разумеется, не пострадала. И даже так называемый первый поцелуй не случился. Но – между нами – ущипнуть я ее смог. Правда, вместо принятой в кино красивой пощечины получил локтем в бочину. После удара, решив, что с меня хватит, Лена продолжила со мной гулять как ни в чем не бывало. И удар-то был слабенький, формальный, что ли – потому опять-таки, оно того стоило.

Жизнь налаживалась. Я сходил с девочкой в кино, я мог с ней периодически гулять, у меня появился какой-никакой друг – да, жизнь точно налаживалась. Вот только тьма донимала, как прежде. Я старался скрывать ее приходы – я не хотел больше ко врачу.

А она являлась по вечерам, кроила меня на свой лад, и я переставал улыбаться. Тьма словно отбирала мою жизнь и тем продлевала свою. Она походила на тень, отчаянно цеплявшуюся за существование во плоти, существование здесь и сейчас. Давила меня, душила да все приговаривала утробным своим, тихим голоском:

– Я хочу, чтобы тебя не было. Чтобы ты никогда не рождался.

О, многие годы я засыпал под эту колыбельно-погребальную песнь, пока не спросил однажды – хрипло, едва слышно, боясь потревожить взрослых в соседней комнате:

– По…чему? Почему? Почему?!

– Ты отнял жизнь, – был мне ответ.

Я отнял жизнь. Чью?

В ноябре Степа сделал мне просто шикарный подарок – стопку журналов для взрослых. В несмышленую его башку каким-то чудом закралась догадка, что вообще-то у всех пацанов есть компы и выход в интернет, который таит в себе неограниченный спектр возможностей по поиску барышень и не только, а у его теперешнего друга с этим голяк. Лена, конечно, очень хорошая, но у Лены всё самое интересное под одеждой, и в этом ее минус – так я тогда рассуждал.

Журналы старательно прятались мной в днище дивана, а сверху всегда были мои детские альбомы – на случай, если кто заглянет. Я засматривал глянцевые страницы до дыр на протяжении всей зимы, даже Лене один раз показал – та высказала свое фи касательно изображенных там процессов.

А по весне, десятого апреля, журналы пропали (я запомнил этот день хорошо, потому что на следующий оказался в больнице). Детские альбомы были на месте. Но под ними вместо гладенькой бумаги рука нащупала лишь деревянные доски старого дивана.

Папа мне в тот день странно подмигнул. Мама провела воспитательную беседу, бабушка сообщила, что у меня еще «не выросло».

Ближе к ночи тьма пришла снова. Ее руки цвета пережженного кирпича принесли нож и всадили его мне в ладонь. Не насквозь – откуда у слабой полутени силы проткнуть человеческую руку насквозь. Но порез вышел глубокий – кровь лилась, не переставая, а сам я истошно выл.

Так, воя, с окровавленным ножом в руке я выскочил в большую комнату. Помню, бабушка закричала и схватилась за сердце. Папа с перекошенным от испуга лицом бросился отнимать у меня нож, хотя я не сопротивлялся.

В травме меня довольно быстро зашили.

До боли знакомый врач удовлетворенно диагностировал у меня расстройство личности и на две недели определил в клинику неврозов. Это была скука смертная. Пьешь таблетки, с них же дуреешь да все время лежишь – в окошечко смотришь.

В первую ночь моего там пребывания выпал снег. Да, случается, что и в апреле наступает зима. Мне почему-то представилось, как снег падает на мое лицо и закрывает глаза. В больнице кто-то плакал, кто-то спал. А я лежал и верил, что забуду свою боль. Или покину свой дом, замерзну и засну где-нибудь в пути, и меня отыщут рано утром и похоронят, чтоб глаза никому не мозолил. Я засыпал. Были тяжелые сны. А Лена меня заочно бросила.