Читать книгу Несравненная Жозефина - Лев Каневский - Страница 4

Обретя наконец долгожданную свободу, возбужденная Роза на крыльях любви летела к своему тюремному любовнику, боевому генералу Луи-Лазару Ошу, мужественное лицо которого стычка с неприятелем украсила благородными шрамами. Он сам, сгорая от желания, предусмотрительно снял уютную квартирку неподалеку от ее, Розы, дома. Своей юной жене – подростку Аделаиде – он писал в Лотарингию, что «скоро пешком дойдет до своей возлюбленной, как и подобает истинному республиканцу». Но сил у генерала, по-видимому, хватило только на то, чтобы дойти до любовного ложа Розы.

В том же письме к женушке он жаловался на свою грустную судьбу затворника: он, мол, не посещает никаких людных мест, не позволяет себе никаких зрелищ. Изнывая от страсти к мартиникской смуглянке, генерал, конечно, лукавил. Через несколько дней после выхода Розы из тюрьмы они весело отпраздновали ее освобождение в шумной компании у мадам Остен. Среди гостей был и второй ее тюремный утешитель, толстяк Сантер, который поочередно запирался в дальней комнате то с одной, то с другой дамой, не обращая никакого внимания на Розу.

Она о нем и думать давно перестала. Она впервые в жизни полюбила мужчину, полюбила пылко и страстно, так, как велело сердце необузданной островной дикарки, и теперь наивно связывала свою будущую жизнь с этим молодым генералом, с этим Лазаром. Библейского Лазаря оживил Христос, а Ош своей любовью воскресил ее, по сути дела, из мертвых. Она была готова отдать все на свете за брак с ним, прибегнуть ради этого к помощи своих высокопоставленных знакомых, чтобы добиться его развода.

Но Ош любил не столько Розу, сколько ее дивное тело, и с удовольствием проводил время с ней в постели. Он и не собирался связывать себя с ней супружескими узами, ибо, по его словам, «питал глубокое уважение к своей юной добродетельной женушке». Однажды он довольно цинично признался завзятому цинику Полю Баррасу: «Стоило, конечно, попасть в тюрьму, чтобы познать такую роскошную женщину, как она. Но на свободе – это уже слишком!» Конечно, все это было на потребу такому развратному типу, как Баррас. В душе Ош на самом деле любил Розу (об этом свидетельствуют его нежные письма к ней). С ней он узнал, что такое неземная страсть, и их интимная связь длилась целых полтора года.

Через год Аделаида родит ему ребенка, и Роза поймет, что ее любимый генерал никогда ей принадлежать не будет. Когда его адъютант, богатырского телосложения эльзасец, доставил ей последнее, довольно холодное послание от генерала, решившегося на окончательный разрыв с ней, Роза сочла себя настолько оскорбленной, что прибегла к обычной мести слабой женщины. Она затащила могучего посланца в постель, где тот бесцеремонно, грубо ублажал ее своей безразличной любовью, словно жеребец, осеменяющий одну из своих кобылиц.

Генерала тем временем перевели в качестве главнокомандующего в Западную армию, с которой он усмирял мятежную Вандею. Он добился-таки своего, подавил мятеж, лично расстреляв двух последних вожаков шуанов. К сожалению, этот национальный герой Франции, первая настоящая любовь будущей императрицы Жозефины, не дожил года до тридцати лет. Он умер от скоротечной чахотки в 1797 году. Хотя ходили слухи, что генерала отравили то ли завистники из своих, то ли враги…

Роза наслаждалась полной свободой. Но какая свобода без денег? В первую же зиму после падения Робеспьера в стране царил страшный голод. В магазинах и лавках – шаром покати. Не было ничего – ни мяса, ни сахара, ни овощей, нечем было топить, не было дров. Становился дефицитом и хлеб. Хотя, конечно, трудно было назвать таким словом омерзительную темную липкую массу из бобов, каштанов и отрубей. Парижане толпами отправлялись в деревни в надежде там подкормиться. В Булонском лесу безжалостно рубили вековые деревья, но все равно парижане замерзали в своих холодных домах.

В довершение всех испытаний Сена впервые за многие годы вдруг вся покрылась толстым ледяным панцирем. Начались перебои с водоснабжением. Люди десятками умирали ежедневно от холода и голода,

Ну а какой лучший способ согреться, чтобы не окоченеть? Конечно, танцы. И обезумевший от несчастий Париж танцевал, танцевал весело, без оглядки, хотя все понимали, что, по существу, они танцуют на вулкане.

Подумать только – в столице за один год было организовано 540 светских балов! Веселилась на них, танцевала и Роза, хотя в животе было пусто. Выручали званые обеды, куда приглашенные приходили со своим хлебом. Бывшую виконтессу, узницу Карм, освобождали от такой подати.

Выйдя из тюрьмы, Роза, конечно, сразу возобновила свои прежние связи. Она часто бывала в салоне у Шуазелей, у Остенов, но чаще всего у своей теперь самой близкой подруги, бывшей сокамерницы, Терезы Кабаррус, которая сумела развести с женой своего любовника Тальена, сама развелась с первым мужем, маркизом де Фолтень, и стала… мадам Тальен. Любовь, которую этой темпераментной испанке удалось разжечь в душе Тальена, погасила, как встречный огонь гасит лесной пожар, террор Робеспьера. Разница в возрасте – целых десять лет – не мешала дружить этим двум молодым женщинам – дочери кастильского банкира и креолке-аристократке.

Тереза ввела Розу в высший свет, познакомила с теми представителями новой власти, которые сыграют такую важную роль в ее жизни, и прежде всего с Полем Баррасом, который будет иметь полное право заявить в своих «Мемуарах»: «Этого корсиканского офицерика Наполеоном сделал я…»

В озябшем Париже не только танцуют. Все поголовно увлекаются гаданиями, предсказаниями и пророчествами. Всегда в этом люди находят утешение в смутные, беспросветные времена.

Роза, как и все креолки, была, конечно, суеверна и, несомненно, вот уже семнадцать лет (ей сейчас тридцать два) находилась под неизбывным гнетом прорицательства Элиамы. Первая его часть уже в точности исполнилась. Первый ее муж, достигший вершин власти, отправился с эшафота в небытие. Что же ждет ее дальше?

В компании никогда не унывающей «депутатши» Терезы и дочери знаменитого трагика Франсуа Тальма, Жюли, Роза отправилась к знаменитой на всю Европу гадалке, принимавшей своих клиентов не в тусклой хижине, а в роскошном двухэтажном особняке на улице Турнон, 5.

Всемирно известная гадалка Мария Аделаида Ленорман родилась в провинции в семье скромного обивщика. Когда ей исполнилось шестнадцать, она приехала искать счастья в Париж, где поступила работать в шляпную мастерскую. Очень скоро у нее стала проявляться склонность к прорицательству, и она, сделав несколько удачных предсказаний, поняла, что это дело может приносить весьма солидный доход. Несколько лет удачной практики принесли ей желанную славу и деньги.

Она переехала из своей скромной квартирки в большой особняк в центре Парижа, где поставила свой притягательный для многих бизнес на широкую ногу. К ней зачастили богатые люди, дельцы, банкиры, которым были необходимы ее советы, склонные к мистике поэты и писатели, среди них, между прочим, и мадам де Сталь, видные политические деятели и даже руководители страны. Говорят, она предсказала Робеспьеру и Сен-Жюсту, что они закончат свою жизнь на гильотине. Те молча ушли от нее, сильно подавленные, но никаких санкций против отважной гадалки принято не было.

…Роза с тревожно бьющимся сердцем подходила к опасному для нее особняку. В ту минуту она и не подозревала, что у этой гадалки много лет назад побывал тот человек, который сделает ее королевой…

Как-то на улицу Турнон, куда только что перебралась удачливая гадалка, заглянул молодой, смуглый, низкорослый офицерик-артиллерист, которому тоже захотелось узнать, что ждет его впереди. Они с товарищем терпеливо дожидались своей очереди среди многочисленных клиентов, пожелавших узнать, «светит» ли им в жизни фортуна. Вдруг дверь кабинета распахнулась, оттуда вышла полнеющая гадалка и молча уставилась на офицерика. От ее пристального, сверлящего взгляда тому стало не по себе, он даже поежился. Она в полной тишине долго изучала его лицо. Вдруг громовым голосом воскликнула: «Что это вы сидите? Ну-ка встаньте! Перед вами – будущий император Франции!»

Все клиенты, удивленные таким смелым предсказанием, послушно встали перед каким-то замухрышкой – офицериком в стоптанных сапогах. Ошарашенный ее словами Наполеон тоже поднялся. Он, конечно, не придал большого значения «этой блажи колдуньи». Но когда он на самом деле стал императором, то вспомнил ее пророчество и отвалил ей за него целый миллион франков.

Снова пути Наполеона и Жозефины так же, как и тогда в Фонтенбло, очень близко подошли друг к другу, и до их пересечения оставалось совсем немного, всего несколько месяцев…

Роза, став потом и Жозефиной, часто навещала гадалку, завела с ней дружбу, а будучи императрицей, приглашала к себе во дворец. Ее визиты не нравились императору – коронованная императрица якшается с какой-то гадалкой, прислушивается к ее предсказаниям, советам. Какая все же она суеверная дикарка, черт бы ее побрал!

Но Жозефина, не обращая внимания на окрики мужа, настолько сблизилась с Ленорман, что стала даже ей диктовать свои «Исторические секретные мемуары», которые та старательно записывала на бумаге.

Она постоянно твердила Жозефине, что Наполеон не станет с ней жить, непременно разведется и что его давнишние угрозы – это не шутка и не реакция на ее проступки. Он, мол, давно все замыслил, давно подыскивает себе принцессу королевских кровей. Узнав о том, что его тайные, тщательно оберегаемые намерения породниться с королевским домом Европы стали через эту проклятую бабу известны Жозефине, Наполеон рассвирепел. Вызвав к себе гадалку, неблагодарный ее клиент велел ей убираться к черту на рога, покинуть Париж и пределы Франции в двадцать четыре часа. Она не посмела ослушаться воли императора и уехала в Бельгию, где прожила около десяти лет, до реставрации монархии во Франции. Там она продолжала заниматься своим любимым делом, богатела и к тому же занялась литературным трудом. Ленорман написала несколько книг, в том числе «Оракулы Сивиллы». Она там закончила «Мемуары» Жозефины, обработала их, и они вышли в 1820 году с посвящением русскому самодержцу Александру I. Гадалка подарила ему авторский экземпляр, а весьма польщенный такой честью Александр передал ей через своего посла в Париже перстень с большим сапфиром на память. Говорят, сам император не раз после взятия союзниками Парижа посещал гадалку и произвел на нее благоприятное впечатление.

Узнав о ее феноменальных способностях, к ней в особняк приходили многие русские. Среди них был и двадцатилетний поручик Сергей Муравьев-Апостол. Ленорман начала ему гадать на особых картах – таро, но не прошло и пяти минут, как, страшно побледнев, она бросила карты на стол.

– Нет, я не стану вам гадать, простите, – тихо сказала она. – Передо мной маячит петля, она мешает мне сосредоточиться.

Пораженный ее словами, сникший офицер печально побрел вон из ее дома.

Через одиннадцать лет, 13 июля 1826 года, один из организаторов восстания декабристов подполковник Сергей Иванович Муравьев-Апостол болтался в петле вместе со своими четырьмя товарищами.

Ленорман утверждала всегда, что доживет до ста лет, но, увы, ошиблась в своем предсказании на целых двадцать девять. Этот факт лишний раз подтверждает истину, что пророк никогда не должен предсказывать собственную судьбу…

Когда Роза с подружками вошла в салон, подручная гадалки протянула им перечень способов предсказаний вместе с прейскурантом, с указанием суммы за каждую услугу. Таких оказалось тринадцать: «Обследование трупа, вызывание теней умерших, появление призраков, отражение поверхности воды в тазу в зеркале, пепел, разносимый северным ветром, пламя свечей, веточки лавра, вербена, белок яйца, ногти, огонь, птицы, специально откормленные отборным зерном, петух, вытаскивающий клювом вырезанные из картона буквы алфавита».

Роза не знала, на чем же ей остановить выбор. Она не успела этого сделать, так как гадалка поманила ее в свой кабинет кривым, похожим на колючку пальцем.

Неизвестно, что ей нагадала за дверью Ленорман, подтвердила ли магический прогноз Элиамы с Мартиники, но после того, как Роза рассказала ей обо всем, пожаловалась на свою несчастную судьбу, та без всяких обиняков откровенно посоветовала ей:

– Почему бы вам, милочка, не стать содержанкой какого-нибудь богача? Вы женщина видная, красавица, охотников найдется немало.

Роза в удивлении вытаращила на нее глаза.

– Да что вы, милочка, брыкаетесь. Сейчас такая жизнь, хуже собачьей, ничего позорного в такой связи нет, смею вас заверить. Сколько аристократов мечтают о близости с вами, только свистните!

Роза задумалась. Что оставалось ей делать, вдове без гроша в кармане, с двумя малолетними детьми на руках? Ничего. Лишь последовать совету мудрой гадалки.

Первой ее жертвой стал маркиз де Коленкур, красивый пятидесятилетний мужчина, на которого заглядывались все придворные красавицы. Его старший сын Луи, как и отец, будет верой и правдой служить Наполеону, который назначит его своим послом в Санкт-Петербург (1807–1811), а в период возвращения его с Эльбы, так называемых Ста дней, он даже займет кресло министра иностранных дел. Маркиз, бывший генерал Людовика XVI, во время революции не эмигрировал, остался в стране, и его не тронули. Он был одним из немногих аристократов, которые перешли на сторону Наполеона. Он стал мужем графини д’Артуа. Более того, новые власти выплатили ему пенсию за три года, большая часть которой осела в карманах Розы, в которую Коленкур на самом деле влюбился без памяти. Седина в голову – бес в ребро! Он даже намеревался развестись со своей супругой из-за «божественной креолки», но она не приняла такой жертвы от пожилого любовника. Слишком мелкая для нее птица.

В конце сентября Роза, понимая, что теперь ей предстоит беспокойная жизнь куртизанки, сняла для себя уютную недорогую квартирку на Университетской улице, где открыла свой салон и принимала в нем богатых клиентов – банкиров, крупных дельцов, политиков, стоявших у власти. Но денег, полученных за продажную любовь, ей все равно не хватало, – ее новая профессия требовала больших затрат. Отважная креолка, азартная охотница в Фонтенбло, вознамерилась загнать более крупную дичь, этого «кабана» Поля Барраса, ставшего к этому времени одним из могущественных правителей Франции. Он был другом мужа Терезы Ж. Тальена, с которым они совершили государственный переворот, а ее закадычная подружка стала его любовницей. Она поговорила по душам с Терезой, спросила у нее, как ей нравится ее план нового завоевания, та, заверив ее, что не обидится, благословила ее на этот подвиг. В постели Барраса хватит места и двум любовницам.

Чем же привлек ее Баррас, этот крупный, крепко сбитый человек с широким, как блин, лицом, на котором отражались все мыслимые пороки? Теперь она не обращала особого внимания на внешность клиента, куда важнее его туго набитый кошелек и то место, которое он занимал в обществе. Воду с лица не пить.

Поль Баррас родился в 1755 году в Провансе, на юге Франции, в молодости поступил на военную службу, принимал участие в неудачном походе французского экспедиционного корпуса в Индию, откуда французов прогнали англичане. Всю жизнь больше всего на свете он любил красивых женщин, развлечения и деньги и старался раздобыть их любыми способами. За присвоение воинских фондов и за неисполнение служебных обязанностей его уволили из армии, и этот убежденный противник королевской власти, этот проходимец в разгар республиканского переполоха в Париже, в этой мутной воде всплыл, оказался на самом верху. Стал народным депутатом от третьего сословия Национальной ассамблеи, потом депутатом Учредительного собрания, в котором, стуча кулаком по трибуне, призывал к казни «предателя-короля». Его усердие не осталось незамеченным якобинцами. Член Комиссии Пяти, член Комитета общественной безопасности, главком внутренних войск, наконец председатель Конвента – этот виконт держал в руках все нити политических интриг. Сам искусный интриган и притворщик, он и не собирался долго находиться в услужении у якобинцев. Выждав удобный момент, когда развязанный революцией кровавый террор достиг своего апогея, он ловкой подножкой вышиб из колеи прежде восхваляемого им до небес Робеспьера, главную опору, тайком организовав вместе с Тальеном и Фуше термидорианский переворот. Голова его дружка Робеспьера покатилась по дощатому настилу эшафота. Под постановлением Конвента о его казни стояла и его, Барраса, подпись. Верховная власть в стране перешла к Директории, и он стал одним из ее пяти директоров, а потом и председателем.

Он сразу же окружил себя невиданной роскошью в Люксембургском дворце. Он по-прежнему любил деньги, власть и красивых женщин и постоянно обновлял свой «гарем». «Любовь – это демократия в действии, – любил повторять он. – Она развивается, а не стоит на месте». Этот похотливый циник, порочный до мозга костей, был еще и большим развратником. Когда ему надоедали женщины или не было под рукой такой, которая его сильно возбуждала, он не гнушался и мальчиками.

Розе было хорошо известно о таких шалостях и «слабостях» этого восседавшего на Олимпе правителя, но даже это не могло поколебать ее решимости. Сейчас для нее главное не он, Баррас, а его Олимп.

Она видела его пару раз у Тальенов, и теперь, после достигнутого соглашения с Терезой о дележе любовника, она приступила к энергичным действиям.

В январе 1795 года она послала ему свою первую завлекательную записочку – клюнет ли он на нее? «Давненько не имела удовольствия видеть Вас. Нехорошо с Вашей стороны обижать невниманием старую знакомую». В феврале она отправила ему вторую, в которой сообщала о своем «легком недомогании» и корила его за то, что «он так ни разу и не посетил ее».

Опытный бабник сразу понял, к чему она клонит. Он давно обратил внимание на соблазнительную смуглянку и тут же откликнулся на приглашение.

Великолепный будуар, увлекательная беседа, которую элегантный виконт расцвечивал своим остроумием, легкое вино, пылающий камин, – Роза без особого труда добилась своей цели. Наутро, выходя от своей новой любовницы, Баррас приобщил и эту брызжущую темпераментом креолку к списку своих одалисок.

Любвеобильный Баррас рассчитывал лишь на мелкую интрижку с прелестной мадам де Богарне, на скоротечность их связи, но, как оказалось, сильно заблуждался на сей счет. Нежданно-негаданно через пару месяцев он осознал, что не в силах ее бросить, как он без всякого сожаления прежде бросал десятки приглянувшихся ему женщин. Нет, эта страстная креолка стала камнем преткновения, и он чувствовал, как крепко держит она его в своих нежных объятиях.

Баррас щедро, не скупясь, платил ей за любовь, даже снял для нее домик в Круасси, куда частенько наезжал ужинать, высылая вперед отряд жандармов для охраны и возок с вином и провизией. На его деньги Роза поместила свою Гортензию в пансион национального института Сен-Жермен, основанного по королевскому указу для воспитания дочерей высших сановников, а своего сына Эжена определила в другой, очень дорогой пансион в Ирландском коллеже.

К удивлению всех парижан, дело дошло до того, что Розе приходилось по просьбе своего могущественного любовника играть роль хозяйки дома Барраса в Шайо, на улице Басе-Пьер, 8. Она лично составляла приглашения всем важным особам от своего имени:

«Гражданка Богарне просит гражданина такого-то соблаговолить прибыть с визитом в такой-то день к ней, чтобы отобедать; там же в это время обещал быть гражданин Баррас. Он рассчитывает на Вашу дружбу и любезность и будет рад видеть Вас…»

Там Роза даже стала присутствовать на совещаниях могущественной пятерки директоров, которых обносила кофе со сливками.

Целых девять месяцев Роза процветала. Судя по всему, ее первый опыт дорогостоящей куртизанки приносил плоды, давал ей все основания для выпестывания своих самых смелых грез. Но, видно, испорченная натура правителя Франции все же исподволь давала о себе знать.

Баррас стал тяготиться своей любовницей, лишавшей его прежней беззаботности и птичьей свободы, и все чаще стал подумывать о том, кому бы ее половчее спихнуть, но не находил вокруг достойных кандидатов. Да и самому ему, если быть откровенным, было жаль расставаться с ней, такой искусной выдумщицей в кровати.

Но во Франции начались такие события, которые сами, по воле судьбы, привели к неожиданной развязке…

Когда Жозефина диктовала гадалке Ленорман свои «Исторические секретные мемуары», она никак не могла вспомнить, кто и где представил ей «маленького» генерала-корсиканца – Баррас или Тереза. Кажется, это было в салоне мадам Пермон.

Этот невзрачный коротышка после знаменитых парижских событий 11–13 вандемьера (3–5 октября 1795 года) стал главнокомандующим внутренними войсками, сменив на этом посту самого Барраса, и получил кличку «капитан Вандемьер».

В стране в это время назревали крупные события. После победы термидорианцев, когда высшее якобинское руководство Конвента во главе с Максимильеном Робеспьером в прямом смысле было обезглавлено, власть перешла в руки Директории, а Конвенту предстоял самороспуск. Депутаты Конвента не пожелали повторять ошибки членов Учредительного собрания 1791 года, когда те сами добровольно отдали власть, и зарезервировали за собой две трети мест в будущей ассамблее. Правые фракции, роялисты, сторонники восстановления в стране монархии возмутились таким политическим пиратством, считая, что их законные права ущемлены, суверенитет народа попирается самым преступным образом, и призвали к восстанию.

Перепуганный насмерть правым мятежом, добрейший тюфяк генерал Мену, которому была поручена охрана порядка в столице, спасовал перед вооруженными мятежниками и капитулировал. Паника охватила членов Конвента. Власть выскользала у них из рук. «Молния революции, – печально и беспомощно констатировали они, – гаснет».

Отлично понимая, чем им грозит этот мятеж, чувствуя на шее холодок остывающей без работы гильотины, они кинулись к Баррасу, требуя, чтобы этот «генерал» проявил отвагу, как тогда, когда вступил в смертельную схватку с Робеспьером, штурмовал ратушу и подавил восстание в зародыше. Баррас, конечно, любил прихвастнуть, повсюду корчил из себя настоящего вояку, но никогда таковым, по сути дела, не был. Он предпочитал другие, более безопасные сражения – с одалисками своего «гарема». Сейчас позарез был нужен волевой, решительно настроенный командир, генерал, который проявит беспощадность к врагам революции и не станет миндальничать с восставшими. Причем желательно, чтобы он был артиллеристом, так как подавить мятеж можно только огнем, разящей картечью.

Где же взять такого? Озабоченный сложившейся ситуацией, Баррас в Люксембургском дворце напряженно думал, что же предпринять. Было около полуночи, начинался другой день, 13 вандемьера. Мятежники уже сутки как торжествуют.

Вдруг в скованной, гнетущей атмосфере его просторного кабинета раздался громкий крик Фрерона, комиссара Директории от Марселя:

– Да что тут гадать? Позовите Буонапарте!

Эта минута и решила удачливую судьбу будущего императора.

Баррас знал лично этого способного офицера-артиллериста по осаде Тулона, где тот отличился, представив свой смелый план овладения городом. Ему его представил тогда местный депутат парламента, когда Баррас совершал по югу страны инспекционную поездку.

– Приведите его сюда! – коротко приказал он.

В это время Бонапарт оказался не у дел и просто изнывал от скуки. Когда ему предложили поехать в мятежную Вандею командовать пехотной бригадой в Западной армии генерала Оша, самолюбивый корсиканец возмутился: как это так? Его, героя Тулона, искусного артиллериста, пытаются загнать в грязные окопы, чтобы кормить там вшей? Нет, не бывать этому. Сославшись на болезнь, он к месту новой службы не выехал. За дерзкий вызов власти и неподчинение Комитет общественного спасения разжаловал его до генерал-адъютанта (полковника).

Оставшись в одиночестве, без подчиненных, опальный генерал не знал, чем ему заняться, и, как говорят, даже подумывал о переходе на службу к турецкому султану. Его не только понизили в звании, но и вдвое уменьшили денежное довольствие, и теперь денег хватало только на обед в день да чашку кофе.

В это время пребывавший не у дел, в резерве, генерал и познакомился с Терезой Тальен. Он настойчиво ухаживал за темпераментной испанкой, понимая, конечно, что шансов на успех у него не было. В ссылке на острове Святой Елены он вспоминал: «Мадам Тальен была такой хорошенькой, просто прелесть. С какой охотой ее поклонники целовали ей ручки… и все то, до чего можно было прикоснуться губами». Однажды он обратился к ней с необычной просьбой. Мадам Тальен подумала, что ослышалась или что у этого замухрышки от голода крыша поехала. Он попросил ее раздобыть ему… драповые офицерские панталоны. Выполнить такую просьбу даже ей, жене друга Барраса, было почти невозможно, так как столь дорогие штаны выдавались интендантством строго по спискам и только старшим офицерам, находящимся на действительной службе. Но перед прелестной кастилькой открывались двери всех кабинетов. Через несколько дней, принимая в своем салоне «заказчика», эта взбалмошная испанка, нисколько не стесняясь гостей, бросила опешившему, готовому сгореть от стыда коротышке новые панталоны:

– Вот, получите ваши штаны, дружок!

Когда он после долгих ухаживаний попросил ее руки, она рассмеялась ему в лицо…

…По приказу Барраса все бросились искать Бонапарта, но его нигде не было. По одной версии, опальный генерал уже прощупывал почву у роялистов, которым предложил свои услуги, но те якобы не захотели иметь с ним дела. По другой, он узнал в театре Фейду, что роялистские колонны двинулись к Конвенту. Он поспешил в здание ассамблеи, где в тревожном ожидании нервно прогуливался по коридорам. Там его перехватили гонцы Барраса и доставили в штаб на площади Карусель.

– Хотите служить у меня? – как всегда грубо, по-солдатски, обратился к нему Баррас— Даю три минуты на размышление.

– Да, – кратко, по-солдатски, ответил неухоженный коротышка в помятом, крепко поношенном мундире.

«В полночь, – рассказывает в своих мемуарах Баррас, – я располагал точными сведениями о том, что восставшие начнут свою атаку в четыре утра. В моем распоряжении было всего пять тысяч бойцов из всех родов войск. Но у меня еще было сорок пушек, которые находились в Салоне. Охрана при них – пятнадцать человек. Я сказал прибывшему ко мне Бонапарту: “Жаль, что ты не явился ко мне раньше. Нельзя терять ни минуты, немедленно отправляйся за моей артиллерией и притащи эти чертовы пушки сюда, в Тюильри”.

Вместе с ним я послал туда отряд кавалеристов численностью две сотни сабель под командованием молодого офицера Мюрата. Они вовремя привезли орудия. Бонапарт – отличный артиллерист, он все точно рассчитал. Хладнокровно приказал открыть огонь по толпе мятежников, собравшихся у церкви Сен-Рош на улице Сен-Оноре. Крови там пролилось немало. Вот и весь сказ».

И вот этот худышка заставил всех заговорить о себе. Началась его головокружительная карьера. 16 октября он получает звание дивизионного генерала, 26-го назначается главнокомандующим внутренними войсками – вместо Барраса, назначенного директором.

…Определенный судьбой и историей момент встречи мадам Богарне с отважным и решительным спасителем республики приближался – их пути должны были вот-вот наконец пересечься…

Вот она впервые увидела его вблизи. Обратимся вновь к ее «Воспоминаниям»:

«Я сидела у окна, разглядывая в горшочках фиалки, которые хозяйка дома просто обожала.

Вдруг слуга громко объявил:

– Генерал Буонапарте!

Услыхав это имя, уж не знаю почему, я задрожала всем телом – эта дрожь не оставляла меня, когда он приблизился ко мне. Я впилась глазами в этого отважного военачальника, который одержал довольно легкую, убедительную победу над восставшими парижанами. Все молча его разглядывали. Кажется, я первой осмелилась заговорить с ним:

– Мне кажется, генерал, вы наверняка сожалеете о такой кровавой расправе. Если бы вы хорошенько поразмыслили прежде над той ужасной миссией, выполнение которой вы взяли на себя, то не смогли бы не вздрогнуть от возможных ее негативных последствий.

– Вполне возможно, мадам. Но что вы хотите от меня? Военные люди – это бездушные автоматы, которыми управляет правительство по своей воле. Мятежники должны быть довольны, ведь я просто их усмирил. Пусть благодарят меня за то, что я стрелял по ним только картечью. До снарядов дело не дошло. Преподал небольшой урок парижанам. Франция меня не забудет. К тому же, мадам, эти мелкие уличные стычки – лишь первые зарницы моей будущей великой славы.

– Надеюсь, что убитых было не так много, генерал, – сказала я, следя за скучным выражением на его лице. – В результате пролилась французская кровь, и не важно, кому она принадлежала.

– Крови пролилось не так много, мадам, так что не волнуйтесь. В основном в квартале Брут. Однако небольшое кровопускание всегда полезно страдающему пациенту. Все мы – на стороне народа. Жаль, что это понимают далеко не все…»

Она пригласила его сесть на стул рядом с ней. В эту минуту дверь в гостиную отворилась, и в комнату вошли хозяйка с Терезой Тальен. В руках у них были большие подносы с бутылками шампанского в ведерках со льдом и бокалы из сверкающего хрусталя. Слуги за ними внесли еще несколько подносов для гостей. Тереза с бутылкой шампанского и тремя бокалами подошла к Розе. Наполеон привстал, чтобы помочь ей справиться с бутылкой, но она его мягким жестом руки отстранила. Мол, сама все сделаю – не впервой.

– Сидите, сидите, генерал, – сказала она. – Вы наверняка устали после службы, а долг любой женщины – прислуживать отважному воину. Держите свой бокал. А ты, Роза? Да встань ты наконец, поднимись со своего стула, ленивица. Здравицу пьют стоя.

Все трое подняли бокалы.

– За здоровье Барраса! За правительство Франции!

Они дружно чокнулись и выпили.

Тереза налила вновь бокалы до краев.

– А теперь за генерала Буонапарте. Пусть его всегда ведет вперед его счастливая звезда!

Гости поддержали тост. Послышался перезвон хрусталя. Все выпили.

– Ну вот, гражданин генерал, – вновь торжественным тоном сказала Тереза. – Вы теперь с нами, с нами навсегда, единый и неделимый!

– Единый и неделимый! – повторил за ней Буонапарте и, допив свой бокал, улыбнулся.

Он то и дело бросал чувственные взгляды на очаровательную Розу. Ей, конечно, было приятно, что он выделял ее из всех присутствовавших в гостиной обворожительных молодых женщин.

Тереза вновь наполнила бокалы. Поднесла один из трех Буонапарте.

– Нет, нет, – гражданка, – отстранился он. – Мы уже достаточно выпили. К тому же сегодня был трудный день.

– Разве ты не видишь, Тереза, что генерал устал? – вступилась за него Роза. – Ему пора домой, чтобы отдохнуть от своих воинских подвигов.

– Я, конечно, устал, – согласился с ней Буонапарте, – но, глядя на вас, я забываю об усталости.

– Ну, думаю, мы еще увидимся.

– Хочется надеяться на это, – сказал он и, щелкнув каблуками, повернулся и, поклонившись, направился к двери.

Слуги перед ним широко открыли створки.

– Какой странный молодой человек, – томно протянула Роза, когда за генералом затворилась дверь. – Сразу начал говорить о своей великой славе. Думаю, он может пригодиться нам в будущем. Что скажешь, Тереза? Нужно приглашать его почаще.

– Приглашать? Что ты! Нужно сделать его своим, открывать перед ним широко двери всех наших салонов, следить за ним, не спуская глаз, чтобы он не переметнулся от нас на сторону. И тут ты можешь отлично сыграть роль соблазнительницы. Ты заметила, как он глядел на тебя? Говоришь, странный? Но я к его странностям уже привыкла…

17 октября, через двенадцать дней после подавления мятежа роялистов, правительство потребовало принять все меры, чтобы не допустить подобных действий в будущем, и для начала разоружить отряды боевиков двух кварталов – Лепелетье и Театрального, заставить их сдать оружие.

Вот что пишет сама Жозефина в своих «Мемуарах» об этой «кампании разоружения», которая стала поворотным моментом в ее судьбе: «В это время я находилась в Фонтенбло, вся в хлопотах, так как готовилась к переезду. Ко мне вдруг явился чиновник, отвечающий за реквизицию. Я сняла со стены саблю покойного Богарне – на кой ляд она мне? – и протянула ее ему. Откуда ни возьмись, как сокол, налетел на меня Эжен, выхватил из рук отцовскую саблю, с пылкостью четырнадцатилетнего подростка закричал:

– Как это так! Отдать саблю, которую носил отец? Саблю, овеянную славой его воинских подвигов? Ни за что! Скорее я умру!

– Какой шустрый, – улыбнулся комиссар. – Я с радостью оставлю саблю вам, но для этого вам нужно получить разрешение у главнокомандующего.

Тогда я посоветовала Эжену добиться аудиенции у Буонапарте. В тот день отважный корсиканец обедал у Барраса в компании шестидесятилетней “директрисы театра”, в прошлом потаскухи. Его адъютант А. Жюно доложил ему о приходе Эжена. Войдя к ним, мой сын, мой нежный мальчик, так расчувствовался, что разрыдался. Буонапарте был растроган. Он знал, что Эжен – сын близкой подруги Терезы и Барраса, а он теперь был так нужен честолюбивому генералу.

Он распорядился вернуть саблю мальчику и даже похвалил его за преданность делу, которое отстаивал его храбрый отец. Такие чувства, мол, умеют ценить у него на родине, на Корсике.

На следующий день я отправилась к нему, чтобы отблагодарить его за такой милый жест. Можно, конечно, было написать письмо, но лучше лично встретиться с ним, еще раз повнимательнее посмотреть на него. Тогда, при нашей первой встрече, он показался мне каким-то странным, даже не смешным, а скорее забавным. Он меня радушно принял. Присмотревшись к нему, я нашла его уже не столь “забавным”. В общем, мил, совсем недурен, говорит, правда, с легким корсиканским акцентом. Живой, темпераментный…

На следующий день он явился сам ко мне, чтобы поблагодарить за мой визит вежливости и выраженную ему благодарность. Боже, какие мы оба учтивые! Я пригласила его заезжать ко мне попросту, без стеснений, когда “захочется”.

Тогда мне показалось, что я ему нравлюсь, что в один прекрасный день он падет к моим ногам. Но как знать? Посмотрим…»

Несколько дней его не было видно на горизонте. Она встревожилась, куда это он пропал, что его удерживало от новой встречи с приглянувшейся ему красавицей вдовушкой? Может, он пронюхал, что она – любовница Барраса, и не желал делить ее с могущественным патроном? Или был по горло занят служебными делами? Он – главком внутренних войск, в стране так неспокойно, и он просто обязан постоянно быть начеку, не терять ни на минуту бдительности, сейчас не время валяться в ногах у женщин.

В Розе вновь проснулся азарт охотницы, амазонки из лесов Фонтенбло. Она нюхом ищейки чувствовала, что напала на след крупной добычи, и не хотела ее упускать.

28 октября она написала «маленькому» генералу записку:

«Вы почему-то не приходите в гости к любящей Вас подруге. Вы совсем ее забросили, и совершенно напрасно, ведь она к Вам нежно привязана.

Приходите, если сможете, завтра в полдень ко мне – пообедаем вместе. Мне очень хочется видеть Вас и поговорить об интересующих Вас вещах.

До свидания, друг мой, целую Вас.

Вдова Богарне».

Он пришел к ней в тот же вечер и, охваченный страстью к этой дразнящей креолке, сразу повел на нее бурное наступление. Он был настойчив, неудержим, властен. Глаза его горели, он все больше распалялся. Она поняла, что под его энергичным натиском ей не устоять, придется покориться этому безумцу. Опрокинув ее на кровать, он стал рвать на ней одежду, сильно сдавливал ей грудь, обжигая соски на обнаженных грудях своими жесткими, заветренными губами.

Задыхаясь от желания, торопясь приблизить развязку, он никак не мог отцепить саблю – она мешала ему добиться своего. (Говорят, Наполеон, овладевая женщинами, всегда забывал ее второпях снимать и совершал акт любви под ее ритмичное позвякивание.) Отцепив, наконец, ее и с грохотам бросив на кресло, он принялся неловко, лихорадочно стягивать с себя панталоны, которые полетели вслед за саблей. Так Роза наблюдала за полетом знаменитых суконных штанов, которые ему по блату достала ее подруга Тереза.

«Не знаю, что гнездилось в дивном теле этой креолки, что заставляло погружаться в него меня всего, испытывая божественное, райское наслаждение, – вспоминал Наполеон на острове Святой Елены. – У нее было такое восхитительное, засасывающее лоно, а такой красивой попки, крутой, пухленькой, мне не приходилось видеть ни у одной женщины. К тому же с тремя нежными бугорками, как Труа-Илё, три островка на ее Мартинике! А какая кожа – не кожа, а шелк, бархат!»

Прежде всего после одержанной над вдовой победы он лишил ее привычного имени Роза, выбрав из вереницы внесенных в церковную книгу одно – Жозефа, превратив ее в Жозефину. По его мнению, ее прежнее слишком затасканно, сколько раз его безжалостно трепали уста многих мужчин!

В этот «исторический» вечер она рассказала ему о том, что нагадала ей гадалка Элиама на Мартинике, а он впервые, правда, еще не совсем решительно, заявил о своих намерениях:

– Если станешь моей, будем карабкаться на гору вместе. Я сделаю тебя королевой. Я мечтаю о покорении Италии. Потом очередь Индии. А сколько в мире еще британских владений, из которых давно пора прогнать этих самодовольных, сытых англичан…

Она знала, что рано или поздно его завоюет, знала силу своего главного, разящего наповал оружия – кокетства и красоты и умела применять его в нужный момент. Ее забавляло, что ей удалось вдохнуть испепеляющую страсть в этого щупленького генерала, хотя она приберегала на потом кое-какие из своих познаний «ars amandi»[4] – ласки мужского тела своими тонкими пальчиками арфистки, полными, как две налившиеся ягоды, нежными губками креолки и знаменитые свои «зигзаги», ловкие, верткие движения малым тазом.

На следующий день она читала, перечитывала, удивленно изогнув брови, вот такое письмо своего нового обожателя и любовника:

«7 часов утра

Я проснулся, полный тобою. Твое лицо преследует меня, воспоминания об упоительном вчерашнем вечере бередят все мое существо. Милая, несравненная Жозефина, какое невероятное воздействие Вы оказали на мое сердце! Вы сердитесь? Волнуетесь? Душа моя разрывается от боли, Ваш друг утратил душевный покой.

…Да и где его найти, когда, предаваясь глубоким чувствам, охватившим всего меня, я пью из Ваших уст, из сердца Вашего огонь, меня пожирающий. Ах, в эту ночь я понял: Ваша внешняя оболочка – это еще не Вы. Ты уезжаешь в полдень; значит, я увижу тебя через три часа. А пока, mio dolce amor (моя сладкая любовь), прими тысячу моих поцелуев, только не возвращай их мне, ибо они воспламеняют мою кровь».

Вот он, храбрый воин, околдованный этой чаровницей, вот он, побежденный в первой же любовной схватке герой.

Чудесная авантюра, призванная превратить легкомысленную креолку во властительницу громадной империи, началась…

Роман опытной куртизанки Жозефины, для которой встреча с Наполеоном была одним из многих подобных эпизодов, правда, без денежных расчетов, для генерала стала поворотным пунктом. Впервые в жизни он влюбился, влюбился искренне, глубоко и сильно, и теперь эта обольстительная женщина стала для него всем на свете. Одно его огорчило. Его темпераментная креолка слишком развязно вела себя с мужчинами, постоянно уединялась в кабинете с Баррасом, позволяла второму директору, Карно, целовать при всех себе руки, поглядывала и на третьего, Ребеля, который не спускал с нее своих голубых невинных глаз святоши.

Эти встречи, которые Жозефина представляла ему в самом невинном свете, не могли не вызывать у ослепленного бешеной страстью генерала припадков дикой ревности. Он часто ее подкарауливал у дома, когда она, возбужденная и довольная, возвращалась со свиданий с Баррасом.

Розу пленяли элегантность и щегольство виконта, этого красивого богача, утопающего в роскоши Барраса, ей нравились его любовные капризы. Новая связь с Наполеоном нисколько не мешала ей по-прежнему любить директора, помогать принимать тому ванну в Люксембургском дворце. Ее забавляло, когда он заставлял толпившихся в прихожей знатных просителей целовать ей руку, еще влажную от любовных утех в теплой, нежно плещущейся воде.

От предложения маркиза де Коленкур она отказалась сама, генерал Ош отказался сам на ней жениться. Может, ей повезет еще с этим тщеславным правителем, навязчиво разыгрывающим роль сюзерена?

Она не раз клялась ему в своей вечной любви и лишь несколько дней назад в его доме, в Шайо, твердо сказала:

– Я буду вас любить всегда, можете рассчитывать на мою верность. Ваша Роза будет всегда с вами, стоит вам лишь подать знак, и я снова буду вашей Розой.

Однажды, когда она выбежала из его кабинета, вся в слезах, после очередного выяснения отношений, то столкнулась в коридоре с Бонапартом. Пришлось ему признаться, что Баррас «жестоко обошелся с ней».

– Сейчас я с ним разберусь! – заорал взволнованный генерал, вытаскивая саблю из ножен.

С большим трудом ей удалось успокоить горевшего местью генерала.

– Нет, нет, друг мой! К чему все эти глупые сцены? Будьте благоразумны. Баррас, конечно, прямолинеен, грубоват, но он так добр ко мне, услужлив. Он – мой друг, только и всего. Сколько раз он помогал мне. Войдите в мое положение – вдова с двумя детьми.

Однако каждодневные допросы продолжались, сцены ревности повторялись, после чего наступало благостное перемирие в постели.

Однажды он все же довел ее до ручки своими нескромными, по-солдатски откровенными расспросами, и она, вспылив, наконец призналась ему в том, что так хотел услышать от нее этот ревнивый ухажер в генеральских погонах.

– Да, я была любовницей Барраса. Более того, кажется, я беременна от него. Ну, что вы скажете? Что мне делать, как поступить – решайте, – залилась она самыми правдивыми слезами, на которые любая женщина большая мастерица. К ее большому удивлению, никакой бури, а тем более корсиканского урагана не последовало. Довольно спокойно Наполеон сказал:

– Ну что же, давай поженимся! Думаю, здесь никаких препятствий не предвидится…

Ошарашенная таким неожиданным предложением, Жозефина не знала, что ей делать, как ей быть, какой дать ответ соискателю ее руки. Да и что скажет Баррас, которому она присягнула на вечную любовь? Голова у нее шла кругом. На следующий день она отправила директору во дворец записочку с просьбой немедленно приехать к ней на улицу Шантарен.

Заинтригованный Баррас приехал. Она встретила своего любовника и господина, томно вытянувшись во весь рост на софе, на эротический манер знаменитой светской львицы мадам де Рекамье, супруги самого богатого в стране банкира, и эта ее поза будет запечатлена навечно французским художником Жераром. Войдя к ней в будуар, он с одобрением оглядывал ее уютное гнездышко, на которое он выделял немало денег из государственной казны.

– Ну, моя маленькая креолочка, – начал с улыбкой он, стараясь скрыть торчавшие вставные зубы. – Как поживаешь, что новенького в твоем аристократическом мире? По какому поводу ты отрываешь меня от важных государственных дел? Кстати, сегодня утром я говорил о военных проблемах с твоим корсиканцем. Я попенял ему за дорогие подарки, которые он тебе делает. Говорят, их стоимость превышает жалованье его солдат, героев вандемьера. Уж лучше бы он послал эти деньги семье. Они бедствуют на своей нищенской Корсике. Знаешь, что мне ответил этот наглец? «Подарки, которыми вы меня попрекаете, – это подарки моей невесте. Можно ли, гражданин директор, меня за это упрекать?» Ты что, на самом деле его охмурила? Ну что же, женатый офицер увереннее стоит на ногах и активнее сопротивляется невзгодам. Придется и мне сделать ему свадебный подарок – поручить командование Итальянской армией. Давно он уже делает по этому поводу прозрачные намеки.

– Вы сами просили меня перетащить генерала на нашу сторону, разве не так?

– Конечно, я и не отпираюсь. Когда филистимляне захотели покончить с Самсоном, разве они не обратились за помощью к Далиле? Надеюсь, что ты пригласила меня к себе не ради этого, моя дорогая? Кажется, ты угодила в ловушку и теперь хочешь выкарабкаться оттуда с моей помощью. Ну, признавайся, как далеко зашла твоя с ним интрижка?

– Он хочет на мне жениться, – всхлипнула она, подергивая своим античным носиком. – Ну, не абсурд ли? Что ему ответить, дорогой, скажи, я тебя умоляю?

– Выходит, ты нарушила данные тебе инструкции, и дело зашло слишком далеко, – протянул Баррас— Но я на тебя за такое самовольство не сержусь. Ты думаешь, я этого не знал? Да у меня уши и глаза повсюду в Париже, по всей стране. Я знаю с точностью до минуты, когда он входил к тебе, когда выходил. Он многое сделал для нас, за это мы назначили его командующим внутренними войсками. Но этот молодой, честолюбивый корсиканец сильно беспокоит меня, и не только меня одного. Такого же мнения Карно, Ребелл. Он, скорее всего, строит далеко идущие планы. Как бы он не замыслил спихнуть всех нас и позвать на трон Бурбонов, которых спихнули мы, республиканцы. Чтобы обезопасить себя, мы решили убрать его из Парижа, выслать куда-нибудь подальше из Франции. Он получит командование Итальянской армией, но только при одном условии – он должен жениться на тебе. Послужишь родине, отечеству. Ты останешься в Париже, твердо обещаю тебе, а он отправится за гряду Альп.

– Какой смысл выходить за него замуж, если вы оставляете меня здесь, в Париже?

– Большая политика, дорогая. Он без ума от тебя, и мы сделаем тебя заложницей, чтобы он там зря не рыпался и ничего не замышлял против нас.

– Ах как все это ужасно! Снова брак. Вдова становится супругой, – натужно засмеялась она. – Снова оказаться в темнице. К тому же у генерала нет денег. А я уже привыкла к тратам, роскоши.

– Там, в Италии, он быстро разбогатеет. Приличное жалованье, плюс контрибуции. Умные люди делают там состояние за год. А он малый не дурак. Да и пора тебе образумиться, дорогая. Нужно выходить замуж, коли предлагают. Ты думаешь, что тебе все еще восемнадцать? Для чего обманывать себя? Этот парвеню будет только рад связать себя брачными узами с виконтессой, представительницей клана де ла Пажери, твоя знатность, твоя светскость станут твоим приданым. Кроме того, ты отдашь ему по моему приказу Итальянскую армию. Чего еще желать боевому генералу? Какие два подарка мы ему делаем – первую красотку и целую армию. Он будет на седьмом небе. А без него нам тут будет поспокойнее…

Баррас встал, наклонился, погладил ее по головке, словно послушную девочку.

– Ну будь умницей! Может, восходит сейчас твоя звезда… – поцеловав ее на прощание, грузной, тяжелой походкой направился к двери. Там, оглянувшись, послал ей воздушный поцелуй.

– «Может, восходит сейчас твоя звезда…» – задумчиво повторила Жозефина, когда двери за Баррасом закрылись.

Вдруг ее осенило. Она встала, подошла к секретеру, на котором стояла ее любимая восточная игрушка – магический кристалл, который ей привез в подарок один знаменитый путешественник из Японии. Шарик из чистого, как вода горного водопада, стекла диаметром десять сантиметров, стоял на изящной полочке из черного дерева, поддерживаемой четырьмя уморительными карликами с подчеркнуто гротесковыми выражениями на физиономиях – радости, печали, недовольства и гнева. Превосходная вещица – по ней японские маги предсказывают судьбу.

Часто они с подругами, больше всего с Терезой, глядели в этот шарик, но так ничего там и не увидели, кроме светлых, темных пятен и каких-то неясных теней.

«Может, попробовать еще раз?» – пронеслось у нее в голове.

Она поднесла шарик к глазам, стала напряженно в него вглядываться, все пристальнее, пристальнее, покуда не заломило в глазах. Ничего – одни неясные темные очертания, которые можно было принять за что угодно: за вытянутые людские лица, горы, деревья, животных. Жозефина все вглядывалась в надежде все же увидать что-то такое, что она сможет различить.

Ее старания были вознаграждены. Вдруг она отчетливо, очень ясно увидала луч света, подобный тому, который испускал крупный бриллиант на ее браслете. Луч увеличивался в размерах, становился все объемнее и вдруг превратился в яркую вспышку, в звезду. Да, она теперь видела звезду в обрамлении лучей, она восходила, вернее всплывала к макушке сферы и там застыла, дрожа в стеклянной водянистой пустоте. Вдруг откуда-то из глубины стеклянной массы зажглась, выплыла яркая искорка, она тоже становилась все больше и больше, это зернышко света, постепенно превращаясь в звездочку. Она тоже начала всплывать кверху, к верхнему полюсу шара, где ее поджидала первая звезда. Вскоре они сравнялись, но находились друг от друга на некотором расстоянии. Жозефина, затаив дыхание, наблюдала за ними, гадая, что будет дальше. Сердце у нее сильно колотилось в груди.

Звездочки медленно, словно нехотя, сближались, как будто какая-то непреодолимая сила влекла их, и вот, покачиваясь, они стали плавать вокруг друг дружки. Крохотное расстояние между ними все сокращалось, и через мгновение они слились в одну звезду побольше, и теперь она загорелась ярким красноватым светом.

Жозефина вздрогнула. Что это? Может, отражение света от красного абажура ламп? Нет, не похоже. Она долго смотрела на переливающуюся красными оттенками звезду и, робея, не смея себе в этом признаться, тихо прошептала: «Моя звезда, его…»

Масло в лампах догорело, и они погасли. Жозефина все глядела на их с Бонапартом звезду, но и она вдруг пропала.

На следующий день, когда к ней снова пришел Бонапарт, такой страстный, взволнованный, пылкий, стремительный, она, шагнув ему навстречу, протянула руку в белой перчатке.

– Вот то немногое, что я могу вам предложить, – нежным голоском проворковала она, – то, что вы считаете важным для своей судьбы залогом. Берите, она ваша!

Бонапарт порывисто опустился на колено, прижавшись губами к мягкому атласу ее перчатки.