Читать книгу Акведук на миллион. Приключения графа Воленского - Лев Портной - Страница 3

Я очнулся от боли. Чьи-то руки – я сразу почувствовал, что не злые, – прикоснулись к моим ягодицам, причинив мне новые страдания. И еще чьи-то нежные пальчики пробежались по моей шее, по щекам, по затылку.

– Тише-тише, миленький, – послышался девичий голос.

Я открыл глаза, обнаружил, что покоюсь щекой на мягких коленях, поднял голову и увидел зеленые глаза, рыжие волосы и солнечные веснушки.

– Где это я? В раю? – прошептал я.

– Вы в моем заведении, – раздался еще один голос.

Женщина говорила по-русски, но с французским акцентом.

– От ангельской обители мы далеки, – продолжила она, – но дарим райские наслаждения. Правда, вам сейчас решительно не до них…

– А вы кто? – спросил я.

– Мадам Шерамбо, – ответила хозяйка, жгучая брюнетка в желтом платье с черной кашемировой шалью.

– А как я сюда попал? – спросил я.

– Квартальный надзиратель доставил вас, – поведала рыжая девица, на податливых коленях которой покоилась моя голова, – и велел позаботиться.

– Что ж, – я воздел очи горе, – Heus-Deus4, не забудь, зачти ему, когда предстанет пред тобой.

Мадам Шерамбо с осуждением покачала головой и перекрестилась.

– Ох, дамы, дамы, – вымолвил я. – А валяться-то мне некогда. Нужно срочно идти. Дела!

– Как же вы пойдете?! – удивилась мадам Шерамбо. – Вам бы отлежаться. А еще лекаря нужно дождаться. Мы послали за господином Хренькиным. Да и кто ж в такую пору по гостям-то пойдет?

Судя по акценту, она и впрямь была француженкой.

– А который теперь час? – спросил я.

Девица глянула в окно и заявила:

– Ночь.

Очевидно, она имела самые общие представления о времени, но, судя по уверенному голосу, знала, что ночь еще не скоро закончится. Я обнял ее ноги и сильнее прижался к коленям. Мадам Шерамбо, заметив мои поползновения, решила, что покой мне куда нужнее, нежели чрезмерная ласка.

– Оставайтесь до утра. Доктор Хренькин обработает ваши раны, и, будем надеяться, более вас не побеспокоят. Вы отдыхайте, а если что-то понадобится, Алета, – хозяйка сделала ударение на имени, – будет за стенкой, стучите.

Она прикоснулась к плечу девушки. Та поднялась с постели, переложила мою голову на подушку и вышла из комнаты.

– Полежите немного, попробуйте не шевелиться, – промолвила мадам Шерамбо. – Лекарь появится с минуты на минуту.

Она оставила меня одного. Я вновь воздел очи горе, наткнулся взглядом на распятие, висевшее на стене, и пробормотал:

– Зачет, Heus-Deus, и этим женщинам тоже зачет.

Помолившись, я расслабился, глаза сами собой сомкнулись, – сказалось нервное напряжение. Но едва задремал, как хлопнула дверь и заскрипел паркет под осторожными, но тяжелыми шагами. Я притих, испугавшись нарушить живительный сон.

– Я по вашу душу, – раздался вкрадчивый баритон.

Жесткие руки коснулись высеченного места, я вскрикнул от боли:

– Вы же сказали, по мою душу, а хватили за задницу!

– Я Хренькин, лекарь, – представился вошедший.

– А я думал, палачи вернулись, – процедил я сквозь зубы.

Он принялся обрабатывать мои раны. А я вообразил, как Алета, откинув рыжие локоны, с открытым ротиком прислушивается к тому, что здесь происходит, стиснул зубы и терпел. Глупость, конечно: наверняка она легла спать и еще неизвестно, достучишься ли до нее, случись надобность. И все же, если б не девица за стеной, орал бы я еще громче, чем во время экзекуции.

Доктор Хренькин знал свое дело. Он причинял мне острую боль и измучил меня сверх всякой меры, но, когда закончил, я почувствовал облегчение, словно в ту же секунду пошел на поправку, и впал в полуобморочную дрему. Я слышал, как исцелитель на цыпочках удалился, но сил не нашел ни поблагодарить, ни попрощаться. Так до утра кверху задом и проспал.

Когда же я проснулся, на душе было муторно. Пошевелился – свежие раны потревожились и прогнали остатки сна. Я вспомнил подслушанный в доме генерала разговор и обругал себя, что валяюсь в борделе, а нужно действовать!

Я постучал в стену и, превозмогая боль, поднялся с постели. Появилась Алета, а за ней мадам с фарфоровой чашечкой. Я вдохнул божественный аромат кофия, представил себе, как нынче же неприятно удивлю зарвавшегося генерала, и настроение мое улучшилось.

Вошла еще одна девица со стопкой одежды.

– Мы привели в порядок и погладили ваши вещи, – пояснила мадам Шерамбо.

– Храни вас бог, – ответил я. – А извозчика не вызвали?

– Вызвали, – кивнула мадам.

Встал вопрос: к кому ехать? Собственно, выбор невелик, да не очень-то прост: Поло5 или Николай Николаевич. И тот и другой состояли в «партии молодых людей» и пользовались привилегией являться к государю без особого приглашения. Уже месяц, как оба стали государственными деятелями.

Душой я рвался к Паше, он был ближе – хотя бы в силу возраста. Но, обратись я к нему за помощью, он начнет злорадствовать. Ведь только что я критиковал его: зачем поступил на службу? Как можно заниматься либеральными преобразованиями, будучи скованным по рукам и ногам должностными обязанностями той самой системы, которую собрался реформировать? Поло же отвечал, что по горло сыт болтовней, пора засучить рукава и работать. Но я не верил в искренность его слов. Тщеславие – вот что подвигало его. Высокая должность и власть соблазнили Павла Александровича. Теперь он улыбнется и не преминет заметить, что как в задницу-то меня клюнули, так и побежал я к товарищу министра внутренних дел.

Выходило, что нужно идти к Николаю Николаевичу. Он тоже поступил на службу, но с ним по этому поводу я не спорил и поэтому мог похлопотать о своем деле без ущерба самолюбию. Правда, я недолюбливал Новосильцева за англоманию. Порой спросить его хотел, каково ему было в Лондоне преспокойно практиковать физические опыты в то время, как сумасшедший Нельсон и полуживой Паркер вели английскую эскадру в Балтийское море, еще не решив окончательно, кого бить – шведов, датчан или русских? По счастливому стечению обстоятельств выбор пал на датчан, и англичане едва не сожгли Копенгаген, оставив в покое русский флот.

А самое главное, англичане придумали виски! Разве можно дружить с теми, кто вместо водки пьет эту гадость?!

Я пошарил в кармане, вытащил рубль, загадал: орел – Поло, решка – Николай Николаевич. Подбросил монету, поймал, разжал кулак – орел. Значит, к Строганову.

Но речь идет о заговоре! «Дело такое, что Россия содрогнется от ужаса!» – так сказал неизвестный злодей. Тут не до личных симпатий. Нужно к Николаю Николаевичу, к нему император охотнее прислушается, на то и назначил статс-секретарем…

Я приказал извозчику везти ко дворцу Строгановых.

Оказавшись на месте, я велел доложить обо мне Новосильцеву, и дворецкий оставил меня в большом зале и удалился. В ожидании я принялся рассматривать живописную Минерву на потолке – творение Джузеппе Валериани. Губы богини скрывали снисходительную улыбку.

– Минерва похоти привела меня к Минерве мудрости, – пробормотал я.

Вернулся дворецкий и сообщил, что старый граф приглашает меня в кабинет. Я не подал виду, но рассердился, поскольку намеревался говорить с Новосильцевым, а не с Поло или его отцом.

Я оказался среди множества книг. Сверху послышались шаги. Старый граф спускался с антресолей, следом тяжело переваливался незнакомый мне господин. Должно быть, Александр Сергеевич показывал гостю минералогическую коллекцию.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич, – сказал я.

– Андрей Васильевич, Андрюша. – Старый граф обнял меня и трижды расцеловал. – Проходи, дорогой, проходи. Вот познакомлю вас к обоюдному удовольствию. Прошу, господа, подайте друг другу руки.

Неизвестный обладал внушительной внешностью и столь добродушным лицом, что захотелось немедленно вычеркнуть из числа смертных грехов обжорство. Он протянул мне ладонь с толстыми розовыми пальцами и промолвил:

– Я и репа.

Я оглядел его с удивлением: не пристал ли к нему какой овощ? Такового не обнаружив, пожал незнакомцу руку и сказал:

– Я и я.

Старый граф и его гость рассмеялись какой-то, понятной им двоим шутке, но неизвестный смотрел с таким добродушием, что мне и в голову не пришло обидеться. Александр Сергеевич подвел меня к столу, заваленному ветхими от времени бумагами, судя по виду, извлеченными из какого-то всеми забытого архива.

– Друг мой, представьтесь как следует, – попросил старый граф гостя.

– Яков Иванович Репа, – улыбнулся тот. – Штабс-капитан в отставке.

– Граф Воленский Андрей Васильевич, – ответил я. – Поручик в отставке.

– Присаживайся, Андрюша, присаживайся. – Александр Сергеевич взял меня за руки и потянул вниз.

Я опустился в кресло и навалился грудью на подлокотник, чтобы уменьшить нагрузку на недавние раны.

Старый граф переживал из-за моей размолвки с его сыном и наверняка взялся бы уговаривать помириться, если бы не присутствовавший Яков Иванович. Я любил Александра Сергеевича и простил бы Поло, только чтобы не огорчать его отца.

– Как твои дела? Чем занят? – спросил старый граф. Я развел руками.

– Послушай, Андрюша, ты мог бы поработать с нами, мы вдвоем не справляемся, – промолвил он, указав на кипы пожелтевших бумаг.

– А что это? – Я насторожился.

– Ты знаешь, голубчик, – вздохнул старый граф, – в петербургских тюрьмах столько народу томится. Почти пять тысяч дел.

– Четыре тысячи восемьсот сорок пять, – уточнил Яков Иванович.

– Многие совершенно безвинные, – продолжил старый граф. – А дела их не рассматриваются годами.

– Ах, так это дела и есть, – догадался я.

Граф Александр Сергеевич занимался ревизией заключенных. А привлекая меня к своему делу, он добивался обходным манером и еще одной цели – примирить меня с Поло: а куда бы я делся, работая в их доме?!

Честно говоря, я и сам не собирался долго дуться на Павла Александровича, но хотел хоть чуть-чуть выдержать характер. А старому графу относительно его занятий решил высказаться начистоту.

– Александр Сергеевич, Яков Иванович, – начал я. – Вы заняты благородным делом, но боюсь, что ваш кропотливый труд пропадет втуне. Сами судите. Сколько невинных человек удастся вам спасти из пяти тысяч несчастных? Десять? Двадцать? Пусть даже сто! А за это время в застенки попадут новые тысячи! Тут, Александр Сергеевич, нужно действовать…

Я хотел сказать «масштабно», но умолк, испугавшись, что произнесенное вслух слово обидит старого графа и штабс-капитана Репу. Они, пожалуй, решат, что я их занятие мышиной возней считаю. И я лишь потряс руками, изобразив, как нужно действовать, и чуть не взвыв от боли, поскольку, лишившись опоры, сполз на иссеченные ягодицы.

– Андрей Васильевич тысячу раз прав, – поддержал меня Яков Иванович. – Он молод, у него полно сил, энергии! Глупо тратить молодость на бумажную волокиту.

Я взглянул на штабс-капитана Репу с благодарностью. А про себя стал прикидывать: сколько же ему лет? Внешность столь представительных господ, как он, зачастую обманчива. В молодости они выглядят старше своих лет, зато в зрелых годах полнота разглаживает морщины, преуменьшая истинный возраст. Я решил, что господину Репе лет сорок – сорок пять. Не так уж и стар.

– Нельзя талант закапывать в землю, – назидательным тоном произнес старый граф. – Вот тебе, Яков, с твоей памятью на числа место в Министерстве финансов! Я обещал и обязательно добьюсь твоего назначения…

– Да что вы, право, – смутился Яков Иванович.

– Не все же тебе благотворительностью заниматься. Это удел стариков. Вот выйдешь в отставку, будут окружать тебя дети, внуки, тогда и вернешься к этому занятию. А пока есть силы, молодость…

– Да уж какая молодость, – отмахнулся отставной штабс-капитан. – Да и претендентов там без меня хватает…

Последние слова он произнес с некоторым сожалением, и я понял, что втайне Яков Иванович лелеет мысль о карьере на финансовом поприще.

– А тебе, кстати! – Александр Сергеевич повернулся ко мне. – Не пойти ли на службу в Министерство юстиции? Ты бы смог в полном объеме применить свои силы! Я бы поговорил с Гаврилой Романовичем…

– Покорнейше благодарю, Александр Сергеевич, – ответил я.

Голос прозвучал несколько резко. Но, признаться, теперь забота старого графа обижала меня. Я был противником официальных должностей, и Александр Сергеевич знал об этом. Собственно, и размолвка с Поло вышла из-за того, что тот вместе с графом Кочубеем возглавил Министерство внутренних дел. Я полагал, что действительные реформы можно провести, лишь оставаясь членами негласного комитета, не связывая себя по рукам и ногам устоявшейся рутиной.

На словах друзья соглашались со мной. Но с месяц тому назад государь объявил манифест об образовании министерств, и одновременно для каждого из них сыскалось теплое местечко: Кочубей стал министром внутренних дел, Поло – товарищем, а Новосильцев получил должность статс-секретаря его величества, оказавшись по сути выше всех министров и членов Сената. Из всей партии молодых людей только Чарторыйский отказался от назначений. Правда, я подозревал, что князь Адам выторговывает себе особые условия.

Если бы теперь государь предложил мне должность, я согласился бы, все равно один в поле не воин, тем более что и в негласный комитет я никогда не входил. Потому-то забота Александра Сергеевича и уязвляла мое самолюбие. Друзей назначал сам император, а мне предлагалось довольствоваться тем, что за меня замолвят словечко министру. А еще я догадывался, что старый граф Строганов попросту хочет польстить мне, делая предложение изначально бессмысленное, ведь назначение товарища министра – прерогатива императора.

– Между прочим, это как раз Гаврила Романович и назвал нас «якобинской шайкой», – напомнил я.

– Гаврила Романович человек порядочный, глубоко порядочный. А что про вас не очень лестно отозвался, так исключительно из-за радения за дело. Уж больно молоды вы, опыта не имеете, это и смущает Гаврилу Романовича, – промолвил старый граф с большой озабоченностью в голосе.

Появился лакей и доложил, что Новосильцев ждет меня в павильоне.

– Позвольте откланяться, Александр Сергеевич. – Я поднялся из кресла.

– Ступай, голубчик, ступай, – сказал старый граф и, задумчиво кивнув на стол, добавил: – Всего тут…

И перевел вопросительный взгляд на Якова Ивановича.

– Четыре тысячи восемьсот сорок пять человек, – сказал тот.

– Да, вы говорили «почти пять тысяч», – кивнул я.

– «Почти пять тысяч дел» – это так, статистическая прикидка, – усмехнулся Александр Сергеевич. – А четыре тысячи восемьсот сорок пять человек – это живые люди, оказавшиеся в нечеловеческих условиях. И у каждого есть родители, у многих жены и дети. Все эти люди тоже несчастны. Вот посмотри…

Александр Сергеевич взял несколько папок, лежавших отдельной стопкой, и протянул мне. Яков Иванович вздрогнул и странно двинул руками, как если бы пытался остановить старого графа, но в последнее мгновение не решился. Последовавшие слова Александра Сергеевича объясняли реакцию штабс-капитана.

– Видишь? Здесь пять дел. Ими занимался Яков Иванович. Пять человек вернулись на свободу, для них закончился ад, в котором они оказались при попустительстве власти. Пять человек. Вроде немного. Но ты подумай! Пять жен обняли своих мужей! Дети приголублены отцами! А у многих и родители живы! Какое счастье для стариков! А все наш скромный друг Яков Иванович…

Штабс-капитан Репа замахал руками, застенчиво улыбаясь.

– Полно вам, полно, Александр Сергеевич! – воскликнул он. – Моя заслуга совершенно невелика! Вот вы! Вы настоящий спаситель!

По глазам Якова Ивановича я видел, что в действительности он доволен – очень доволен! – словами старого графа. И я подумал, что это как раз тот случай, когда в подобном довольстве нет ничего предосудительного. Дай бог каждому падкому на лесть человеку заслужить эту лесть столь благородным делом.

– Только вообрази. – Старый граф поднял одну из папок. – Несчастный томился в застенке только за то, что посмел посвататься к барышне против воли ее родителей. Папаша девицы упек его. Будь моя воля, я бы этого тестя самого месячишко в каземате подержал.

– Ну, в крайности не стоит впадать, – смущенно промолвил штабс-капитан.

Чтобы польстить Якову Ивановичу еще больше, я не спеша перелистал каждое дело и даже пробежал глазами документы. А затем вернул все пять папок ему, с чувством пожал руку и сказал:

– Слава богу, есть такие люди, как вы! Я обязательно подумаю над предложением Александра Сергеевича.

Я не кривил душой, я действительно завидовал Якову Ивановичу, потому что он делал благое дело, сознавал это и получал удовлетворение от содеянного. А я покидал кабинет старого графа с тяжелым чувством, словно сам и был виноват в несчастьях людей, чьими судьбами занимались Александр Сергеевич и Яков Иванович.

Но я твердо знал, что в первую очередь необходимо обуздать таких, как тот генерал, что истязал меня в своих владениях.

Николай Николаевич в шлафроке из китайского шелка принял меня в кабинете.

– Садись поближе к камину. – Он указал на кресло, а сам прилег на оттоманку.

Раны измучили меня, и я с большей охотой постоял бы, но возвышаться колонной над Николаем Николаевичем показалось неловко. Целую вечность с болезненной осторожностью опускался я в кресло. Новосильцев, заметив мои ухищрения и страдальческие гримасы, спросил:

– Что с тобой, братец?

– Пустяк, – махнул я рукой. – Последствия романтического свидания интимного, так сказать, свойства.

Николай Николаевич изумленно вскинул брови.

– Хотя, собственно, и не пустяк! Очень даже не пустяк! Именно потому и пришел я к вам с утра пораньше! Странная история приключилась со мной ночью! Я столкнулся с таким произволом! Надо бы положить конец подобному самодурству!

Новосильцев замахал руками:

– Помилуй, Воленс-Ноленс! Говори по порядку. Что стряслось?

Я несколько стушевался, сообразив, что не продумал заранее, как рассказать Николаю Николаевичу о случившемся. Впрочем, что тут голову ломать – пикантные подробности оставить за скобками и говорить о самом важном: о произволе и заговоре!

– Полицейские, Николай Николаевич, задержали меня и пороли!

– Как это? Что ты такого натворил?

– В том-то и дело, что ровным счетом ничего! Они учинили произвол…

– Но как это случилось? Ты шел по улице или ехал куда-то?

– Я шел по Караванной, как раз свернул к Аничкову мосту, тут-то они и налетели!

Новосильцев улегся поудобнее и снисходительной улыбкой подал знак, чтобы я продолжал. Я невольно попытался подобно собеседнику изменить позу, чем доставил себе нестерпимые муки, и замер загогулиной.

– И где ж тебя так отделали? – Он с напускной жалостью окинул мою фигуру. – В околотке?

– В том-то и дело, Николай Николаевич, что не в околотке! А увезли меня в частный дом какого-то генерала! А у него пыточная обустроена непосредственно в кабинете!

– Генерала? – удивился он.

Я хлопнул себя по коленям от досады, что несу всякий вздор, привел Николая Николаевича в полнейшее недоумение, а самого главного так и не сказал. А все потому, что инициативу разговора перехватил Новосильцев.

– Вот-вот, генерала. Я же говорю, он устроил пыточную в своем доме и позволяет себе…

– Так что же он ни с того, ни с сего решил издеваться над тобой? Или вы что-то не поделили? – с подозрением спросил граф.

– Сначала повздорили, – подтвердил я. – Но потом я спас его от разбойника!

Николай Николаевич снова всплеснул руками, изобразив, как я запутал его своим рассказом.

– Из-за чего вы повздорили? – осведомился он.

– Да так уж вышло, что я сбил с него треуголку…

– Как? – удивился Новосильцев. – Что-то я не пойму тебя, братец. Сначала ты говоришь, что над тобой учинили произвол. Потом выясняется, что ты нанес оскорбление незнакомому генералу. Где это произошло?

Отступать было некуда. Нужно было рассказать Новосильцеву правду.

– Видите ли, Николай Николаевич, я столкнулся с генералом на черной лестнице в доме Дмитрия Львовича Нарышкина.

– А что ты там делал?

Будь на его месте Поло, мы бы посмеялись от души над тем, как я потерпел фиаско на любовном фронте. Но Николай Николаевич был намного старше нас, и язык не поворачивался даже в самых учтивых выражениях рассказывать о волокитстве за Марией Антоновной. Тем более что рассказывать об этом предстояло не кому-нибудь, а статс-секретарю императора. Отчего-то пришло мне на ум, что стоит изъясниться по-английски. Казалось, что на малознакомом мне языке слова прозвучат как бы понарошку.

– Видите ли, Николай Николаевич… – Я замялся, вспоминая, какое выражение можно применить. – У меня с княжной намечался, так сказать, небольшой lap-clap6…

– Lap-clap? – переспросил он.

– Lap-clap, это по-английски, – пояснил я и, увидев еще большее удивление на лице Новосильцева, добавил: – Думал заглянуть в marble-arch7, так сказать… пройтись по бристолям, так сказать…

– По бристолям? – Собеседник решительно ничего не понимал.

– Ну да. Так сказать, Bristol cities8 – Я фривольным жестом изобразил прелести Марии Антоновны.

– Братец! – всполошился Николай Николаевич. – Правильно ли я понимаю, что ты говоришь о…

– …Нарышкиной, – закончил я и кивнул.

– О господи! – Новосильцев всплеснул руками. – Час от часу не легче! Братец, что ты несешь? Говоришь, тебя незаслуженно наказали, а оказывается, ты оскорбил генерала и покушался на добродетель царской фаворитки! С этого бы и начинал!

– Но это не самое главное! – взвыл я.

– О господи! Что еще ты успел натворить? – вскрикнул Новосильцев и, театральным жестом заткнув уши, добавил: – Не вздумай сказать о бристолях Елизаветы Алексеевны9! Не хочу ничего слышать!

– Заговор! – выдал я. – Речь идет о заговоре!

– Ты еще и заговор организовал?! – Николай Николаевич расхохотался.

– Да нет же! При чем здесь я?! Там был какой-то незнакомец…

– У Нарышкиной?

Я заскрежетал зубами, а на губах собеседника блуждала снисходительная улыбка.

– В доме у генерала, – сказал я. – Вы смеетесь, а тут не до смеха. Неизвестный говорил о каком-то чудовищном преступлении. Оно еще не совершилось, а только планируется.

– И что? – Новосильцев смотрел на меня с умилением. – Они задумали свергнуть императора?

– Нет, слава богу, нет. Они хотят отстранить вас от императора.

– Меня? – В голосе статс-секретаря появилось раздражение.

– Шайку якобинцев, так они сказали, – пояснил я и добавил: – Уверен, что подразумевали вас, Поло, Кочубея и князя Адама.

– Тоже мне заговор! – рассмеялся Новосильцев. – Можешь, братец Воленс-Ноленс, добрую половину Санкт-Петербурга в заговорщики записать, да и Москву. Москву в особенности, там теперь прозябают все, кто прежнее положение утратил. Конечно, ненавидят нас, и мечтают государя отворотить от нас, а может, и интриги плетут. Но не стоит на них силы тратить. Бог с ними! Тоже мне заговор!

Я хотел возразить, но вошел лакей и доложил о прибытии князя Чарторыйского.

– Вовремя, – промолвил Николай Николаевич. – Зовите сюда…

– Я уже тут, – раздался голос князя Адама.

Он вошел в гостиную. Мы поднялись навстречу. Новосильцев и Чарторыйский обнялись, а затем князь Адам протянул мне влажную холодную руку:

– Здравствуй, граф Воленс-Ноленс.

– Подай-ка нам кофию, – велел Николай Николаевич лакею.

Чарторыйский опустился в кресло.

– Представляешь, Сармата10, наш Воленс-Ноленс раскрыл заговор, – усмехаясь, сообщил Новосильцев князю Адаму. – Или организовал? Мы еще не разобрались до конца!

Чарторыйский, настроившись на розыгрыш, с любопытством посмотрел на меня.

– Николай Николаевич, уверяю вас, тут дело серьезное! – с досадой нахмурился я. – Они замыслили что-то страшное! «Россия содрогнется от ужаса!» – незнакомец так и сказал. Александра Павловича обозвал человеком безвольным. А цель-то у них – навязать государю нового фаворита! Кого-то из старых вельмож. Мало того, сановник этот уже был у императора, но отказался от назначения. Получается, Александр Павлович сам и приглашал его! Понимаете, Николай Николаевич? А тот отказался, но отказался из тактических соображений!

– О чем это вы? – спросил Чарторыйский.

Слава богу, настрой на веселый лад у него пропал. Я хотел пересказать все с начала, но Новосильцев и тут перехватил инициативу. Он в двух словах поведал князю Адаму о моих злоключениях, да так, что под конец я и сам едва сдержался от смеха. Но к моему удовольствию Чарторыйский взволновался не на шутку.

– Кто бы это мог быть? – призадумался он. – Кого из прежних вельмож Александр может призвать?

– Они называли его Длинным, – подсказал я.

– Пален или Беннигсен, – ломал голову князь Адам. – И встречался Александр с ним, выходит, не посоветовавшись с нами…

– Потому что мы медлим, слишком медлим! – воскликнул я. – А императору нужен результат. Больше года прошло, только говорим, воздух сотрясаем! А что сделали? Коллегии упразднили! Либеральные преобразования, называется!

– Тебя, брат Воленс-Ноленс, не поймешь, – развел руками Новосильцев. – То ты на Поло нападаешь – не нравится тебе, что он служить пошел, то гневаешься, что сделано мало!

– Так ведь смотря как делать! Вы же сами провозгласили: «Ничего для себя – ни наград, ни привилегий!»

– Хороша привилегия! – воскликнул Николай Николаевич.

Вошел лакей с подносом, расставил три чашечки кофия и хотел удалиться, но Новосильцев удержал его:

– Савелий, стой тут с кофейником и подливай кофия графу Воленскому, как только заметишь, что его чашечка наполовину опустела.

Лакей поклонился и встал за моим креслом. Я пропустил колкости Новосильцева по поводу кофейных чашечек мимо ушей и продолжил:

– Невозможно заниматься преобразованиями, будучи частью системы.

– Воленс-Ноленс отчасти прав, – вступился за меня князь Чарторыйский. – Действительность сломает железной пятой. Именно потому и государь, будучи верен в душе передовым идеям, на деле ищет компромиссы со старыми сановниками.

– Почему же – отчасти?! – воскликнул я. – Вы же сами говорите: действительность сломает железной пятой!

– Потому что с другой стороны есть риск всю жизнь простоять на обочине истории эдаким фрондером, – ответил князь Адам.

Я сделал маленький глоток кофия и поднял чашечку к горящим свечам. Огонь просвечивал через нежный фарфор. Изображенные в китайском стиле павлин и алые розы играли волшебными красками.

– Это веджвуд, – ревнивым голосом обронил Новосильцев.

– Вижу. – Я поставил чашечку на столик, лакей подлил кофия, я взглянул на князя Чарторыйского и с воодушевлением продолжил: – Я не предлагаю сидеть на обочине. И, по-моему, представился подходящий случай проявить себя. Давайте произведем расследование, выясним, что это был за генерал! – Я повернулся к Новосильцеву. – Вы доложите государю. Царь накажет его за произвол…

– Что мы доложим? – Новосильцев перебил меня с нотками раздражения в голосе. – И не нужно никакого розыска! С генералом и так все понятно. Кстати, а он-то что делал на черной лестнице?!

– Вот и я его спросил об этом! – обрадовался я. – Собственно, из-за моего вопроса и случилась потасовка. Думаю, старый ретроград вздумал волочиться за княжной!

– Ох, уж эта Нарышкина, – вздохнул Николай Николаевич.

– Выгнала нас обоих, – сообщил я.

– И правильно сделала!

– В разгар потасовки вышла на лестницу. Незнакомец кричал, что я вор, и требовал позвать людей! А она велела убираться обоим!

– Княжна Нарышкина дошла до того, что встречает кавалеров на черной лестнице, – брезгливо хмыкнул князь Адам.

– Генерал этот негодяй! Я спас его от разбойника! – вставил я.

Чарторыйский хлопнул себя по коленям от удивления. Новосильцев поднял палец: мол, об этом-то и запамятовали.

– Да! Братец, ты говорил, что спас этого генерала! Честно говоря, с тобой выходит совершеннейшая путаница!

– Никакой путаницы, – проворчал я. – Генерал пошел первым, а я задержался из желания досадить ему. Пусть, решил я, уйдет и мучается ревностью, пусть думает, что княжна все же пустила меня!

– Господи! – всплеснул руками Николай Николаевич. – Порой мне кажется, что слушаю юнца из кадетского корпуса!

– Так вот, – продолжил я, не обращая внимания на обидные выпады Новосильцева. – Генерал спустился вниз, хлопнула дверь, я подумал, что он вышел. Но оказалось, это кто-то еще вошел и сразу же напал на генерала. Неизвестный с сильным акцентом потребовал отдать то, что генералу передала Коломбина…

– Коломбина? – переспросил князь Чарторыйский.

– «Коломбина», так он сказал, – подтвердил я и добавил, имитируя иностранный акцент: – «Отдайте! Отдайте то, что вам дала Коломбина! Или смерть!»

– Ух ты! – вскрикнул Новосильцев. – Какие страсти!

– Мне стало не до шуток, и я поспешил вниз. Незнакомец чем-то угрожал генералу! Наверно, у него был кинжал или шпага, – я не разглядел в темноте. Я бросился на помощь, и разбойник, увидев, что силы не на его стороне, ретировался. Генерал выскочил за ним, – оказалось, на улице его поджидала карета, – и погнался за тем неизвестным.

– А ты? – спросил Николай Николаевич.

– А я пошел в другую сторону. Но у Аничкова моста меня схватили…

Новосильцев замахал руками, чтобы я замолчал.

– Это мы уже слышали!

– И это называется благодарность! Я его спас, а он приказал пороть меня! – фыркнул я.

– Так он не волочиться за Нарышкиной приходил, она должна была что-то передать ему, – догадался князь Адам. – Правда, не слышал, чтобы кто-то называл ее Коломбиной. Дафной – да, Аспазией…

«А еще Минервой похоти», – добавил я мысленно.

Николай Николаевич поморщился и махнул рукой, показывая этим жестом, что этому эпизоду, да и всей истории не стоит придавать большого значения.

Я сделал глоток кофия, лакей немедленно поднес кофейник, но я остановил его:

– Благодарю, любезный. Больше не нужно.

– Савелий, не слушай графа! – велел Новосильцев и со смехом добавил: – Есть надежда, что полную чашечку Андрей Васильевич не спрячет в карман.

– Послушайте, мне не до шуток, – насупился я. – Вы говорили, что с генералом все понятно. Что же вам понятно?

– Треуголку ты сорвал или у военного губернатора, или у обер-полицеймейстера, или у военного коменданта, – с выражением превосходства ответил Новосильцев. – Четвертого не дано.

– То есть тебя мог проучить фельдмаршал граф Каменский Михаил Федотович, князь Долгорукий Сергей Николаевич или Эртель Федор Федорович, – подтвердил Николай Николаевич. – Но Эртель и Долгорукий еще не стары. Судя по описанию, это был генерал-губернатор.

Я вспомнил круглое лицо невысокого, широкого в плечах фельдмаршала, – я видел его много раз в «Новых Афинах». Ну конечно же! Именно с ним я и столкнулся на черной лестнице! И голос его был знаком, а кому принадлежал, я не распознал.

Я опустошил чашечку одним глотком. Савелий наклонил кофейник и вытряхнул несколько капель.

– Военный губернатор во главе заговора! – воскликнул я. – История повторяется!

– История повторяется в виде фарса, – промолвил князь Чарторыйский.

– Какой же тут фарс?! Они задумали нечто ужасное! – горячился я.

– А я говорю: фарс, – настойчиво повторил князь Адам. – Ты, может, думаешь, что граф Каменский взялся повторить опыт Палена? Так нет же. Нынешний генерал-губернатор настолько смешон, что повторяет самого себя.

– О чем это вы?

– Император назначил графа Каменского военным губернатором, когда тот раскрыл заговор по доносу поручика Шубина, – пояснил князь Адам. – Правда, потом выяснилось, что Шубин… пошутил. Но дело было сделано: император сместил Кутузова с должности военного губернатора и поставил Каменского.

Я вспомнил, что видел фамилию некого Шубина в числе счастливцев, стараниями Якова Ивановича Репы отпущенных из каземата. Не тот ли это поручик, что выдумал заговор против императора?

– Уверен, эти заговорщики настроены серьезно, – покачал я головой.

– Заговорщики – возможно, – согласился князь Чарторыйский. – А Каменский, будь уверен, в нужный ему момент предаст их. В последнее время император охладел к нему. Фельдмаршал рассчитывает вернуть прежнюю благосклонность.

– Савелий, у графа пустая чашка, – с укоризной промолвил Новосильцев.

– Кофий кончился, – со скорбью ответил лакей.

– Тогда просто следи, чтобы граф не положил чашечку в карман, – приказал Новосильцев.

Я возвел очи горе, намекнув Николаю Николаевичу, что его колкости считаю несвоевременными, а вслух сказал:

– Не понимаю, господа, почему вы с таким легкомыслием относитесь к моим словам?! Настоящий ли это заговор или козни генерал-губернатора, – в любом случае необходимо доложить императору! И прекратить произвол! Где это видано – схватить на улице человека и сечь! Хорошо еще не на конюшне!

Новосильцев расхохотался, затем подался вперед и похлопал меня по коленке.

– Ну-ка, братец, позволь немного пофантазировать… Именно пофантазировать, потому что невозможно и представить себе, чтобы докладывать императору всю эту чепуху.

Я вспыхнул, подпрыгнул в кресле, готовый вновь убеждать, доказывать, казалось, вот теперь красноречие вернулось, и прозвучат неотразимые доводы. Но Новосильцев скривился, поднял руку и с тяжелым вздохом опустил веки, показав, что выслушал меня достаточно и знает наперед все, что я еще могу сказать. Я с надеждой взглянул на князя Чарторыйского, но и он подал знак, чтобы я не спорил с хозяином дома. С трудом подавив возбуждение, я плюхнулся в кресло и чуть не взвыл. Переборов боль, я чинно сложил руки, приготовившись перетерпеть рассуждения Николая Николаевича, но заранее настроившись не согласиться с ними.

– Итак, братец, – продолжил Новосильцев, – как ты себе представляешь доклад Александру Павловичу? Вот я предстаю перед государем и говорю: ваше величество, наш друг зашел for a cup of lap-clap к Марье Антоновне, да-да, ваше величество, к той самой, с которой вы изволите состоять в известных отношениях, а попутно и заговор раскрыл…

Я не выдержал, снова приподнялся в кресле и закричал:

– Так для того-то и пришел я к вам, Николай Николаевич, чтобы вы посоветовали, как быть! И еще… Марья Антоновна, выходит, тоже в заговоре участвует…

– А это с чего ты взял? Не с того ли, что lap-clap не удался? – Новосильцев ясно дал понять, что мои слова уже не просто чепуха, а скорее бред сумасшедшего.

– Да что же вы сегодня так странно шутите?! Все какие-то недостойные вещи мне приписываете! – возмутился я. – Она передала графу Каменскому деньги для заговорщиков! Я это понял совершенно точно. Фельдмаршал сам сказал своему гостю, что деньги чуть было не отнял у него разбойник.

– От которого ты его спас, – уточнил князь Адам. – Вот именно, – подтвердил я.

– Я же говорил, фельдмаршал не волочился за Нарышкиной, а приходил по какому-то делу, – продолжил Чарторыйский.

– Из чего вовсе не следует, что Нарышкины участвуют в заговоре, – добавил Новосильцев. – Вряд ли Каменский поделился с ними планами насчет этих денег. А главное, вообще сомнительно, чтобы Нарышкины снабжали кого-либо займами. Известное дело, Дмитрий Львович сам в долгах. Его бесконечные балы да приемы обходятся недешево.

– И это прозвище – Коломбина, – повторился князь Адам. – Никто так Нарышкину не называет.

Я с удовлетворением заметил, что друзья увлеклись и, сами того не заметив, перешли на серьезный тон.

– В любом случае не оставлять же безнаказанным фельдмаршала! Не для того государь назначил его военным губернатором, чтобы он чинил беззаконие, – сказал я и пожалел об этом.

Моя филиппика пробудила Николая Николаевича. Он вспомнил, что не собирался придавать значения случившемуся со мной.

– Беззаконие, говоришь? – вскинул он брови.

– Да где ж это видано – человека кнутом пороть! А? Николай Николаевич! – Я пошел в атаку, решив – пан или пропал. – Вы же, вы ближайшие сподвижники государя! Для чего же ваш комитет? Разве не для того, чтобы таких губернаторов в шею гнать?! Господи! Да мы же молоды, полны сил, сам царь на нашей стороне! Все в наших руках! Вспомните, как год назад мы вернулись в Россию, – весна, оттепель, император сам призвал нас, все в наших руках! Нельзя упустить этого шанса! Как сто лет назад Петр развернул Россию лицом к Европе, так и мы! Мы можем превратить Россию в европейское государство, с конституцией, с правами…

– Эк ты разошелся, – покачал головой Новосильцев.

– Год прошел, а воз и ныне там! – отрубил я. – Еще хуже сделали. Коллегии упразднили, вместо них министерства. Говорили об ограничении самодержавной власти, а на деле усиливаем ее! Разве этого от нас ждет история? Сам император сказал: «Дайте мне конституцию»! А мы – что?

– Вот завелся, – нахмурился Николай Николаевич. – Гнать, говоришь, фельдмаршала в шею… А взамен – кого? Сам же на нас нападаешь за то, что на службу пошли!

– И буду нападать! – с горячностью воскликнул я. – Знаете, что Александр Николаевич говорил мне?

– Сделай милость, расскажи.

– С удовольствием. Он предупреждал, что ни в коем случае не должны мы соглашаться на чины и звания. Комитет – и все. Мы вне системы. Мы должны быть над ней, и только тогда сможем реформировать ее. А изнутри ничего не выйдет, система переломает нас, под себя подомнет! Вот Радищев, царство ему небесное, – я перекрестился, – и предупреждал об этом. Говорил, что противники наши заманят нас в ловушку. Скажут, хватит болтать, пустые слова, какими бы ни были передовыми, никому не нужны. Покажите на деле, на что вы способны! Идите-ка, поработайте: ты – министром, ты – губернатором. И как только мы согласимся, тут же и проиграем.

Я повернулся к Чарторыйскому, ища поддержки, ведь князь такой удачный образ подобрал – «действительность сломает нас железной пятой!». Хорошо сказал. Но теперь умолк. Впрочем, несмотря на байку про поручика Шубина, он, как я видел, мои слова серьезно воспринял. А молчал, видимо, потому, что не хотел тратиться на пустые споры. Князь Адам сидел, задумавшись. Остывал нетронутым его кофий. Мысли Чарторыйского витали далеко за пределами этого дома, но очевидно, что их ход направлялся полученными от меня сведениями.

– Ну, давайте, давайте с малого начнем! Доложите государю о выходках военного губернатора, – предложил я.

– Так ты за идею борешься? Или отомстить обидчику ищешь способ? – спросил Новосильцев. – Не отвечай, не важно. Послушай дельного совета, Воленс-Ноленс. Забудь ты эту историю…

– Какую? – насупился я.

– Все, что с тобой случилось. Раны до свадьбы заживут. Глядишь, еще и Михаила Федотовича погулять пригласишь.

– Значит, говоришь, они называли его Длинным, – очнувшись вдруг, промолвил князь Адам. – А ведь и Николай Зубов человек сложения атлетического.

– Исключено, – глухо произнес Николай Николаевич. – Я уверен, никогда Александр никого из братьев Зубовых на службу не вернет.

Хозяин дома преобразился, признаков веселости как не бывало. Он смотрел на Чарторыйского с укором, а когда взгляды их встретились, Николай Николаевич с сожалением потупил взор.

Князь Адам улыбнулся натужно, потер руки, проглотил холодный кофий и сказал:

– Значит, Воленс-Ноленс, говоришь, по бристолям пройтись… Княжны Нарышкиной…

– Ладно, друзья мои. – Я поднялся из кресла. – Пожалуй, и впрямь стоит мне успокоиться. Я провел тяжелую ночь и нуждаюсь в отдыхе.

– И то правда, братец, – улыбнулся Новосильцев. – Я велю подать карету.

Он смотрел на меня так, как благодарные родители смотрят на разумное дитя, когда ребенок вовремя удаляется в свою спаленку. Я понимал, едва за мной закроется дверь, Новосильцев и Чарторыйский начнут всерьез ломать голову над вопросами: кто такой этот Длинный и что затевают граф Каменский сотоварищи?

Вдруг у меня в голове словно вспыхнуло воспоминание. Я чуть было по лбу себя не хлопнул: как же это раньше не заметил столь важных фактов? Российский посол в Лондоне граф Семен Романович Воронцов писал, что замолвит словечко за меня двадцать восьмого октября на известном, как он выразился, торжестве. Двадцать восьмое октября! Заговорщик в доме генерал-губернатора называл эту же дату. На этот день они запланировали исполнение черного замысла! Выходит, они намерены совершить нечто ужасное в присутствии самого императора…

Я взглянул на Николая Николаевича. Статс-секретарь его величества, конечно же, не просто знает, а сам и планирует участие императора в торжествах. Спросить его, что намечено на двадцать восьмое октября?..

– Что-то еще, Воленс-Ноленс? – Голос Новосильцева вывел меня из оцепенения. – У тебя вид такой, словно вспомнил о чем-то важном.

– Нет-нет, ничего, пустяки, – ответил я. – Тогда до скорого, – промолвил он.