Читать книгу Джихад по-русски - Лев Пучков - Страница 3

– А ну – бегом оба в машину, – распорядился Антон после недолгой паузы, отбирая у Сашко карабин и прикладываясь в сторону «таблетки». – Сашко – за руль, нога на газ, ключ на взвод. По команде – старт.

– Может, завести сразу? – проявил инициативу Сашко. – Пока прогреется, то да се…

– Нас оттуда не видно. Не стоит раньше времени привлекать внимание. И не вздумайте прудить в костер, – не оборачиваясь, произнес ровным голосом Антон.

Казачата озадаченно переглянулись: они как раз встали у костра и приспустили штаны – на предмет быстренько ликвидировать пламя как демаскирующий фактор.

– Спиной чует, – уважительно прошептал Серьга, поправляя штаны. – Во какой! А атаман сказал – кто костер оставит в дровах, быть пороту на съезжей. Скажи ему – может, он не знает?

– Все он знает, – торопливо буркнул Сашко, тоже подтягивая штаны. – Прально грит: ща прыскать учнем – дыму будет невпроворот. Айда…

«Таблетка» медленно сползла по крутояру, с грехом пополам миновала брод и встала напротив расположившихся на пикник омоновцев.

– А и вовремя же вы присели тут, хлопцы, – одобрительно заметил Антон, переводя прицел на дымящийся переносной мангал, от которого трусцой спешили трое, требовательно размахивая оружием и что-то крича. – Те же и… – хмыкнул Антон, рассматривая троицу: Колян и новенькие – «притертый» со своим водилой остались у мангала. Поближе к жратве, подальше от неприятностей. Вот он, опыт-то! – И без «и», – закончил Антон. – Просто те же. Бдительность – наше оружие… Ну-ну…

Троица между тем безотлагательно приступила к осмотру «таблетки». Подручные Коляна встали в пятнадцати метрах, направив стволы на машину, а сам «большой» отчего-то вдруг снизошел до выполнения обязанностей второго номера досмотровой группы, которого, кстати, в известных ситуациях убивают самым первым: распахнул все дверцы, поднял капот и выдворил наружу путешественников. Таковых оказалось всего двое: чеченский дед в папахе и молодая горянка, готовая, судя по остро вздувшемуся животу и замедленным неловким движениям, в любой момент подарить этому хмурому миру новую жизнь.

– Действительно, рожать везут, – успокоился Антон, мгновенно прибросив в уме расположение близлежащих населенных пунктов с той стороны границы. Национальная гордость и суверенитет – это, конечно, дело серьезное. Но в радиусе 50 км единственная цивилизованная больница – в казачьем райцентре. И чеченка из богатого тейпа: те, что попроще да победнее, по нонешней сумятице рожают дома, под присмотром бабки-повитухи…

Поставив задержанных у капота, Колян с минуту торчал у боковой двери отсека для транспортировки лежачих больных и, оживленно жестикулируя, разговаривал с кем-то, обретавшимся внутри.

– Лежачий, – предположил Антон. – Возможно, «трехсотый»[8]. «Дух»?

Колян, пообщавшись с тем, кто был в салоне, достал из кармана пачку сигарет, одну заложил за ухо, а пачку, просунувшись в салон, презентовал.

– Наш «трехсотый», – с некоторым удивлением констатировал Антон. Табачком на войне делятся только с товарищами, будьте уверены, никому из противного стана и сигаретку не дадут. Разве что перед расстрелом в качестве выполнения последней просьбы. – Однако странный букет. Две нохчи и наш «трехсотый» – что бы это могло быть?

Убедившись, что в машине никто не прячется, а запрещенные к провозу предметы отсутствуют, Колян сделал знак подручным, чтобы подошли поближе, и приступил к индивидуальному осмотру граждан – иначе говоря, принялся обыскивать чеченского деда и молодую горянку.

С дедом проблем не возникло – папаху и бекешу долой, ощупал, обхлопал всего с ног до головы, помял верхнюю одежду, рубаху расстегнул до пупа: плечи и пальцы рук – к осмотру! Обнаруженный на поясе у деда нож – какой же нохча без ножа! – отобрал в качестве сувенира – нечего с холодным оружием разгуливать. Вот и все, собственно. Принять вправо, отойти на пять шагов, повернуться спиной, ждать команды. Обыскивать омоновцы умеют – работа такая.

С молодой чеченкой возникли сложности. Скидывать верхнюю одежду она не пожелала, а когда омоновец попытался ухватить даму за отворот теплой меховой куртки, она сильно ударила невежду по руке и что-то сказала – судя по изменившейся физиономии старшего досмотровой группы, явно не комплиментарного характера.

Колян раздумывал недолго: изловчившись, он ухватил-таки дамскую куртку за отворот, дернул, обрывая пуговицы, и сильно толкнул чеченку к капоту, разворачивая спиной к себе. Женщина пронзительно крикнула – слышно было даже у штабеля, на котором залег Антон. Дед чеченский отреагировал соответствующим образом – развернувшись, он скрючил перед собой руки и шустро поковылял к обидчику, намереваясь, очевидно, не откладывая в долгий ящик, преподать тому урок вежливости. Один из подручных Коляна, заученным движением рванув автомат с плеча, в два прыжка догнал деда и долбанул его прикладом в голову. Старик рухнул на колени, уперся руками в грязь и принялся мотать головой – видимо, не понял, что это с ним такое приключилось.

Второй подручный между тем поспешил на помощь «большому»: вдвоем они припечатали чеченку к капоту, содрали с нее куртку и платок и грубо обыскали, не преминув для успокоения залепить пару увесистых пощечин – женщина рвалась из их рук и пыталась кричать.

– Вояки, мать вашу, – неодобрительно процедил Антон, переводя прицел на сидевших у костра «старожилов» – «притертого» и его водилу. «Старожилы» не вмешивались, один ворочал шампуры с шашлыками, второй лениво курил, безучастно наблюдая за обыском.

– А поправить некому? – пробурчал Антон. – Кто-то вроде бы сказал, что кое-кому тут жить полтора месяца. А такими темпами… такими темпами жить вы будете гораздо меньше. Завтра весь тейп этой роженицы засядет на соседнем берегу и устроит охоту за всеми, у кого рожа толще положенной нормы. Пойти, что ли, намекнуть, что не правы? А то больно шустрые – в первый-то день…

Надо вам сказать, что наш парень в течение последних пяти лет существовал в режиме личной войны с отдельными представителями чеченского народа. И разумеется, как к этим самым представителям, так и ко всему народу в целом, мягко говоря, симпатий не испытывал. Это ведь только наши политики и правозащитники во весь голос орут, что мы-де воюем не с чеченским народом, а с отдельно взятыми бандитами – «духами» то бишь. Народ не виноват – это аксиома. Но каждый, кто хотя бы некоторое время был на этой войне, прекрасно знает, что «духи» эти пресловутые отнюдь не с Марса прилетели, а есть самая что ни на есть плоть от крайней плоти своего народа. У каждого «духа» имеется семья, которую он обеспечивает всевозможными способами, кормит, поит, снабжает рабами, строит для этой семьи особняки-крепости и вообще всячески тащит к светлому будущему. А помимо собственной семьи существует еще и тейп, общественное образование, состоящее из родственников различной степени дальности – братья-сестры, дяди-тети, двоюродные братья-сестры и так далее. Тейп никогда не даст в обиду своего «духа» и не изгонит его из своих рядов за скверное поведение. С чего бы это вдруг?! «Дух» занят праведным делом – он воюет с неверными под священным знаменем газавата-джихада. А то, что он грабит, убивает, насилует, занимается распространением наркотиков и работорговлей, – так это же во благо тейпа, семьи и – что самое главное – против неверных. А неверный – это уже другая категория. Это вроде бы и не человек. Случаются, правда, досадные исключения. Чего, спрашивается, к братьям-дагестанцам поперся? Совсем оборзел или шалы[9] курнул сверх нормы? Да нет, ничего он там не оборзел и не курил вовсе. Тут все просто. Эти самые братья во исламе скурвились в одночасье – тотально продались неверным и таким образом перешли в разряд предателей. Тоже не человеки. Кяфиры. Ату их, ату! Нечего продаваться кому попало.

В общем, «дух» занят праведным делом, пашет во благо семьи и тейпа, а тейп за то его всячески поддерживает: кормит в лихую годину, прячет, снабжает всем необходимым, при возникновении критической ситуации встанет за него грудью в лице старейшин или слаженного громогласного женского коллектива. Не надо спецоперации, подайте нам «мягкую» зачистку, отвечаем, чем хотите, что «духов» в селе нет, все ушли в горы. Испарились. Так давайте же проведем совместную проверку паспортов и будем жить в режиме вынужденной братской дружбы. А «духов» меж тем попрятали по схронам, оружие прикопали, рабов заложили плитами в зинданах – поди поищи. И – улыбка во всю бороду, местное вино и ритуальный шашлык из молодого барашка да со свежеиспеченным лавашом. Ну а как федералы ушли, «духи» отоспались-отъелись, перегруппировались и потопали себе воевать дальше. Эх, хорошо в стране чеченской жить!

Вот и получается, что мы-то, конечно, с народом не воюем. Мы проводим контртеррористическую операцию против бандформирований. Однако народ этот – уж давайте называть вещи своими именами и смотреть в лицо исторической правде, – народ по мере сил прилежно участвует в войне. За редким исключением. Исключение – это та часть народа, чьи родовичи волею случая в «духи» не попали. А ежели какой правозащитник клокастый-бородатенький вдруг визгливо заорет, что это есть шовинизм и разжигание межнациональной розни, то его следует попросить внятно ответить на простой вопрос. Не так, как они привыкли обычно: «…следует рассмотреть прецедент в соответствии с нормами международного права и учетом специфики обстановки в регионе…». Не надо «с учетом» – у нас декларативное верховенство закона и тотальное равенство всех граждан перед оным законом. А ежели равенство, то извольте, без экивоков, конкретно: «да» или «нет». Ты, правозащитник, с Уголовным кодексом РФ знаком? Его шовинисты писали или где? Не шовинисты, нет? А-аа! Вот оно. А как в таком случае, скажите на милость, классифицируется тот, кто всячески помогает бандиту, снабжает его всем необходимым, укрывает бандита, дает наводку-информацию и живет исключительно за счет неправедно добытых бандитом средств, заведомо будучи прекрасно осведомлен, чем оный бандит занимается? Правильно – это соучастник. Имя ему пособник в соответствии с категориями УК. А если этот соучастник еще и постоянно твердит бандиту, вдалбливает ему в башку с детства: «…Ты, мужик, должен любыми способами обеспечивать свою семью, не волнует, каким боком и за чей счет… и неплохо было бы парочку новых рабов из рейда притащить – те наши русаки на горном пастбище сдохли от недоедания…» Так вот, этот соучастник зовется подстрекателем – по все той же классификации УК. А эти соучастники, между прочим, в соответствии с действующим цивилизованным законодательством подлежат уголовной ответственности наряду с организаторами и исполнителями. Только срок таким соучастникам дают поменьше – не они же убивают…

– Но этак недолго и до фашизма! – обиженно воскликнет правозащитник. – Этак можно целый народ в пособники и подстрекатели записать! А народ не виноват – смотри выше – это аксиома!

Да нет, дорогие мои, не собираемся мы целый народ в пособники бандитские записывать. Мы, русские, издревле страдаем манией всепрощения и в этой связи на многое смотрим сквозь пальцы. Потому-то мы воюем только с «духами», а тех полтора-два-три десятка родичей-тейпарей, что стоят за спиной у каждого «духа», в упор не замечаем. Иначе никак не выходит – элементарная арифметика дает такую цифру, что с очевидной неизбежностью встает страшный вопрос: это что же получается, господа хорошие? Поголовное большинство народа – враги?! А значит, и народ… кто? Ай-я-яй! Нет, так не пойдет. Нецивилизованно это. Как-то сразу звон кандальный слышен, затхлым смрадом сталинских застенков наносит, этаким репрессивным тоталитарным душком…

Так что остаемся на прежних позициях: только «дух» – явный враг, остальных, кто с ним кровно связан, вроде бы в природе и не существует. Пусть себе пособничают и подстрекают помаленьку – мы привыкли. Мы терпеливые. Геноцид против русских в Чечне терпели – и это потерпим. Но и отношение к такому народу у русского ратного люда – соответствующее, уж не взыщите. И если на границе каждую беременную чеченку с нездоровой пристальностью щупают за живот, так это вовсе не извращение, а патологическая уверенность в том, что вместо родовой вспученности может оказаться искусно сработанный контейнер с гексогеном, пластитом, наркотой, оружием, фальшивыми баксами и прочей прелестью ичкерского производства…

Итак, Антон особой приязнью к горцам не пылал и в силу своего тяжелого военного прошлого морально был всесторонне закален: кое-кто даже назвал бы это душевной черствостью. В обычное время он наверняка не обратил бы внимания на столь бесцеремонное обращение с беременной чеченкой и скорее всего равнодушно отложил бы карабин в сторону, чтобы продолжить прерванный на самом интересном месте обед. Но вот ведь дело в чем: немногим более месяца назад наш заслуженный специалист убойного цеха, едва разменявший третий десяток, впервые в жизни стал отцом.

Красавица-казачка Танька – мать вредных шалопаев, что изнывают сейчас от любопытства в «Ниве», родила Антону крепенького мальчугана, которого в память о погибшем отце Сашко и Серьги назвали Ильей.

Стало быть, сподобился боевой пес – удостоился посвящения в отцовство. А человече, известное дело, такая прихотливая скотина, что ему глубоко плевать на все беды и невзгоды, каковые происходят вне его сферы жизнедеятельности – у онемеченных негров в ЮАР, например, либо в пресловутом знойном Мозамбике. Зато любого индивида глубоко волнует все, что он пережил лично, так сказать, через себя пропустил. А уж Антон-то испереживался за последние два месяца перед родами – слов нет, одни всхлипы и междометия все больше ненормативного характера. Следил ревностно за каждым шагом своей милки, берег пуще глаза, работать по дому не давал, не знал, куда и посадить, – не дай бог, вздумай кто к животу прикоснуться или, пуще того, толкнуть ненароком – порвал бы на части! Пацаны невесомыми тенями по стеночкам перемещались, разговаривали шепотом, вздохнуть громко боялись – прибьет батька! Такие вот нежданно свалившиеся откуда-то ощущения и чувства – отцовство, одним словом…

И вот смотрел себе в прицел наш парень, наблюдал и вдруг с отчетливой ясностью представил себе, что так, как сейчас омоновцы с чеченкой, кто-то мог бы поступить и с его ненаглядной. И, крякнув смущенно, решил для себя: «Ладно… Ежели по животу бить станут или, не дай боже, драть пристроятся – шумну. Не хрен баловать, вояки фуевы…»

Однако вмешательство не потребовалось. Закончив обыск, омоновцы отдали чеченке верхнюю одежду и вернулись к деду, который к тому моменту успел несколько прийти в себя и подняться на ноги. О чем они разговаривали, Антон, сами понимаете, слышать не мог, но по тому, как энергично Колян размахивал перед носом у старика изъятым ножом и производил отмашки в сторону райцентра, легко можно было догадаться, о чем идет речь. Деда наверняка стращали сказочной перспективой провести ближайшие тридцать суток на «фильтре» за сопротивление сотрудникам при личном досмотре и незаконное ношение холодного оружия. Разумеется, имело место форменное придирательство и нездоровый кураж властей предержащих: все до единого чеченские мужики таскают с собой ножи – бзик у их такой, понимаешь ли, так что можно сразу выводить всю Ичкерию мужеска пола на дорогу и строевым шагом конвоировать на «фильтр». А сопротивление – вполне нормальная реакция на хамское обращение с беременной дамой. Антон, искушенный в подобных вопросах, ожидал, что дед, еще не совсем оправившийся от удара, пошлет нахалов подальше и укатит восвояси. Но старик то ли воспринял все всерьез, то ли решил просто не испытывать судьбу, но в итоге полез в папаху, поковырялся, достал что-то и протянул Коляну.

– Взятка при исполнении, – прокомментировал Антон. – Если ничего не изменилось за последние три года, статья 290, часть четвертая – с вымогательством. Нехорошо! А папаху, между прочим, плохо досмотрели – не обнаружили ничего…

Получив мзду, Колян с подручными тотчас же утратили интерес к чеченским гражданам и вернулись к «притертому», который уже устал зазывно махать рукой и потрясать шампуром с шашлыком, намекая, что все готово и давно пора бросить к чертовой матери этих неурочно свалившихся на их головы «чехов».

– Ну и ладушки, – резюмировал Антон, проводив взглядом удаляющуюся к опушке леса чеченскую «таблетку». – Теперь можно и картошки поесть – как раз пропеклась… А ну, обормоты, – к машине! Если вы прямо сейчас начнете укладывать дрова в прицеп, я не буду иметь ничего против. А кто начнет задавать дурные вопросы, тот домой пешком пойдет…

– Нуу-у-у! – обиженно протянул Сашко. – Прям и не спроси…

– А тут и пешедралом недалече, – рассудительно заметил Серьга, надевая верхонки и направляясь к куче дров. – А чо там было-то? Крик какой-то был… Ась?

– А ничего особенного, – прошамкал Антон с набитым ртом, поедая ароматную пропеченную картошку – не чищенную, а просто разломанную на четверти – и запивая ее остатками молока. – М-м-м – прелесть! Вот ведь опыт-то – это вам не сырую, горелую жрать, тут торопиться нельзя…

– Так чо тама? – нетерпеливо напомнил Серьга.

– «Духи» на «таблетке» – как я и говорил, – равнодушно ответил Антон. – Полтора десятка. Омоновцев наших прижучили: троих завалили, двоих живьем взяли. Сейчас пытают.

– Да ну!!! – в один голос воскликнули казачата и, переглянувшись, синхронно хмыкнули, явно выражая недоверие к такой неправдоподобной сказке, состряпанной на скорую руку.

– А чо тада стрельботни не было? – хитро прищурился Серьга, а практичный Сашко тут же решил развенчать батькину трепологию: – А дай карабин – гляну?

– А неча глазеть, – в тон ответствовал Антон. – Нас оттуда не видно, вот и не высовывайтесь. Давай – марш, марш работать. Надо побыстрее укладываться да сваливать отсюда. А то «духи» доедят шашлык, тех двоих допросят, расстреляют и сюда попрутся. Можем не успеть…

Со стороны брода раздался отчаянный крик, затем сочной трещоткой шарахнула длинная очередь – в полмагазина, не меньше.

Лица мальчишек от удивления вытянулись – разинув рты, они уставились на Антона.

– Сам не понял… – растерянно пробормотал Антон, чувствуя, как в груди нехорошо заныло: ох и не похоже это на идиотские шалости, только присели хлопцы, не успели еще укушаться до потребной кондиции!

– А ну – сели, где стоите – сейчас посмотрю, – бросил пацанам, подхватывая карабин и ползком взбираясь на пресловутый штабель.

Пока лез да пристраивался поудобнее с оптикой, от брода еще дважды стрекотнуло: короткие бестолковые очереди почти без промежутка – кто-то то ли для острастки палил в воздух, то ли на ходу огрызался назад, не целясь.

– Ох ты, как нехорошо! – огорченно выдохнул Антон, наскоро обозрев перспективу. – Вояки фуевы, мать вашу!

«Площадка для пикника» представляла собой удручающее зрелище. До недавнего времени (а конкретнее – до перехода федеральных сил через Терек) литовские станичники выставляли здесь дозор: нагромождение камней, густые кусты, некоторая приподнятость над берегом – очень удобное место для наряда, любой, кто рискнул бы преодолеть брод, неизбежно попадал в сектор кинжального огня засевших за камнями казаков. Как раз та позиция, о которой говорят: посади толкового пулеметчика с группой прикрытия, полдня будет батальон держать.

Так вот, это распрекрасное местечко уникально защищенным и прикрытым было лишь со стороны супостата. На нашем же берегу, сразу за камнями, простиралась утыканная чахлыми кустиками лужайка. Аккурат до самой опушки леса, который отстоял от позиции метрах в трехстах. Нет, упрекать казаков в легкомыслии и недальновидности не стоит: на самой позиции были вырыты окопы полного профиля, надежно укрывавшие нарядчиков в том случае, если бы враг изловчился вдруг переправиться в другом месте и обойти дозор с тыла. Но окопы давненько никто не обслуживал по причине отсутствия надобности, бруствер смыло осадками на дно, и теперь там зияли неглубокие рытвины, полные жидкой грязи.

В этой грязи, увязнув в буквальном смысле по грудь, сидели двое «старожилов» – «притертый» и его водила. На лужайке, рядом с костром, лежали двое новичков – судя по габаритам, Колян и один из его подручных.

Колян признаков жизни не подавал, а подручный скреб землю руками и характерно подтягивал колени к груди, как это обычно делает человек, получивший пулю в живот.

Третий активно боролся за жизнь – волоча автомат по грязи, он неровными рывками полз к окопам, уткнув голову в землю и судорожно вскидывая руками. От штабеля до брода было немногим более полукилометра, и Антон не мог рассмотреть в прицел, тянется ли за третьим кровавый след, но по манере движения было очевидно, что боец серьезно ранен. И хотя костер с мангалом и окопы разделяло всего лишь два десятка метров, надежды на то, что третий успеет доползти, было очень мало…

– Раз… Два… Три… – насчитал Антон характерные шлепки-всплески в грязи, догонявшие ползущего, и, не выдержав, воскликнул: – Да прикройте же вы, мать вашу!

Увы, насчет «прикрыть» дела обстояли из рук вон. Враг работал откуда-то с опушки, держал лужайку под полным контролем и – ввиду использования ПББС[10] либо какой-нибудь прибамбасины аналогичного свойства – был невидим и неслышим для засевших в окопе «старожилов». Кроме того, с точки зрения нормального индивида, который превыше всего ценит свою жизнь и не успел в полной мере заразиться неизлечимой бациллой боевого братства, «старожилы» все делали правильно. Товарищество – это, конечно, сильно звучит… Но высунешь башку из окопа, тебе ее тут же и продырявят. Лучше уж в грязи полежать – несколько некомфортно и непочетно, но относительно безопасно.

Третьему между тем посчастливилось напороться на крохотную складочку, подарившую ему полтора метра перекрытого пространства, не простреливаемого с опушки. Обострившимся чутьем раненого зверя он вычислил этот бугорок, затаился за ним, вжавшись в грязь всем телом – два запоздалых фонтанчика обозначили габариты ставшего невидимым для снайпера тела, возвращая надежду на счастливый исход неравного поединка.

Но полтора метра явно недостаточно для человека нормального роста – и враг тотчас же взялся это доказать. Антон непроизвольно поморщился, наблюдая, как резко отбросило в сторону левую ногу раненого. Раздался хриплый вскрик, человек за бугорком дернулся, как будто получил мощный электрический разряд, и тотчас же свернулся калачиком, втаскивая ноги в безопасную зону.

– Пизд…ц ступне, – машинально констатировал Антон. – Пизд…ц пацану. Куда там его до этого зацепило, неясно, но даже если только по конечностям – кровью истечет. Если в ближайшие десять минут помощь не окажут…

«Старожилы», затаившиеся в «грязевой ванне», по всей видимости, тоже объективно оценили положение раненого товарища: заворочались, закопошились, водила подлез к краю окопа и изготовился к броску – до раненого каких-нибудь семь-восемь метров, можно решить проблему одним хорошим рывком. «Притертый», собираясь прикрывать огнем, выдернул автомат из грязи, выставил над бруствером, повел стволом в сторону опушки, на ощупь пытаясь выдержать правильный угол.

Водила грузно метнулся из окопа, буксуя по грязи, бросился было к раненому – одновременно «слепой» ствол «притертого» единожды изрыгнул язычок пламени и тотчас же заглох. Ну естественно! Дурное правило, известное каждому нерадивому солдату: выкупал автомат в грязи – заполучи утыкание. Хорошо, что АКСМ – был бы АКС, почти наверняка вспучило бы ствол.

– Вот это ты прикрыл, урод! – буркнул Антон. – Да где же вас этому учат?!

Спасатель, быстро сообразив, что отчаянная попытка спасти товарища сорвалась, шмякнулся на землю и задом поерзал обратно в окоп.

Шлеп! Куртка на правом плече водилы лопнула кровавым розбрызгом, заметным даже с места сидения Антона. Человек дико крикнул, рухнул в окоп и отчаянно заблажил с подвывом.

– Нормально! – зло процедил Антон, сползая со штабеля и семимильными прыжками припуская к «Ниве». – Без Сыча, значит, никак! Ох и достали вы, вояки фуевы…

Достав из багажника второй карабин и боезапас, Антон вручил оружие Сашко, с барского плеча отвалил три запасных магазина – остальные распихал по карманам и снабдил приемышей исчерпывающим назиданием:

– Сидеть за штабелем, не высовываться. Я пойду поработаю. Если оглянусь и увижу ваши любопытствующие черепа – жопы на лоскуты распущу. Бывайте…

Забросив карабин за спину, наш парень минуты три путешествовал на карачках промеж штабелей, стараясь двигаться как можно быстрее и незаметнее – от его расторопности и скрытности целиком и полностью зависела жизнь троих недотеп, в настоящий момент оказавшихся волею случая в совершенно беспомощном состоянии.

Крайний штабель, отстоявший от опушки метрах в двухстах, наблюдательным пунктом можно было назвать с большой натяжкой, а на высокое звание снайперского гнезда он и вовсе не тянул. Однако приходилось довольствоваться тем, что дали – более в обозримой видимости ничего подходящего не имелось. Осторожно выставив верхнюю четверть головы за правый габарит, Антон озадаченно хмыкнул и беззвучно выругался.

Сразу за поворотом, на раскисшей дороге стояла «таблетка», самую малость прикрытая от наблюдателей у брода лысой заволокой придорожных кустов. В том, что это была та самая машина, которую десять минут назад обыскивали у брода омоновцы, сомневаться не приходилось – рядом торчал давешний чеченский дед, малость двинутый по черепу, мирно курил сигарету и, приложив ладонь козырьком к бровям, любовался в сторону брода, выглядывая из-за «таблетки» в пол-лица. Машина располагалась по отношению к Антону анфас навыворот – иначе говоря, кормой к штабелю. Снайпер сидел внутри, то ли в отсеке для транспортировки лежачих, то ли в кабине, определить было затруднительно – и с комфортом работал. За то время, что наш парень любовался обстановкой, стрелок выпустил две пули: вспышек и шлепков Антон не наблюдал, но азартный дед, прятавшийся за машиной, всякий раз неодобрительно качал башкой и нелицеприятно бросал в приоткрытую боковую дверь отсека для транспортировки фразы явно критического характера. Типа – плохой охотник, целиться надо получше!

– Точно, плохой охотник, – буркнул Антон, осматривая местность и примериваясь, как будет действовать. – Слишком эмоциональный – этак патронов не напасешься…

Судя по всему, «таблетку» в лесу поджидал какой-то немирный чечен, обладающий довольно посредственными стрелковыми навыками. Почему посредственными? Извольте: работал с близкого расстояния по ничего не подозревающим «новичкам», имел как минимум десять–пятнадцать секунд нормального человечьего шока и не воспользовался. Когда ты готовишь шашлык, а твой начальник, сидящий рядом, ни с того ни с сего падает с простреленной башкой, ты обязательно на некоторое время рухнешь в ступор – потому что только-только прикатил с асфальта на войну и ранее начальников вокруг тебя пачками не валили, тем более из бесшумного оружия. «Притертый» с водилой, успевшие хлебнуть «горячего», в ступор не впали – как только Колян рухнул, сразу же шмыгнули в окопы и даже оружие с собой прихватили. А разинувших рты новичков снайпер качественно «слепить» не сумел: одного ранил в живот, второго как-то неправильно продырявил и позволил ему заползти за укрытие. Антон в такой ситуации да из аналогичного оружия сумел бы наповал уложить всех пятерых – важно лишь предварительно понаблюдать за противником и правильно определить очередность целей. Разумеется, начинать нужно было с «притертого» и водилы – они как раз и сидели в куче.

В общем, не профи: никакого планирования, тактика отсутствует начисто – неврастеник какой-то, посредственный стрелок, коему в руки угодило по странному стечению обстоятельств хорошее оружие, из которого при соответствующей подготовке можно работать просто филигранно. Предположить же, что он таким вот корявым образом развлекается, – абсурд. Этот тип, если он только не полный идиот и совсем неместный, наверняка должен учитывать, что автоматные очереди в станице слышали и минут через пятнадцать сюда подскочит ГБР (группа быстрого реагирования) числом до трех десятков стволов. А посему ему сейчас нужно оперативно всех «зачистить» и сваливать отселе как можно шустрее.

Итак, нервный стрелок через границу ехать на «таблетке» постеснялся, дал поверху круг пешим порядком и соединился с горячо любимой супружницей уже на «мирной» территории. А может, и не с супружницей вовсе, а специально был кем-то поглавнее посажен в лесу для контроля за перемещением «таблетки»: если беременная барышня – жена кого-то большого и страшного, такая постановка вопроса вполне логична. А теперь можно всем вместе катить дальше – до самого райцентра нет ни одного блокпоста. Сейчас вот добьет вредных омоновских хамов – и вперед. Патронов у него навалом, не экономит. Роженица, видимо, пожалилась на грубость Коляна, или сам из лесу наблюдал, вот и взыграло молодецкое. Единственная несуразица – если это действительно обычный телохранитель или озабоченный сродственник, откуда у него такая игрушка? Тут более уместен был бы милый сердцу каждого «духа» «калашников», а не эта профессиональная хлопушка.

– Откель у тя тако ружжо, чайник? – проворчал Антон, смещаясь на левую сторону штабеля. – Везешь кому или где?

Впрочем, обстоятельно рассуждать о несуразностях подобного рода было некогда – от брода послышался очередной отчаянный вскрик, дед возле «таблетки» одобрительно забормотал, принялся оживленно размахивать руками и подпрыгивать на месте, нахваливая горе-снайпера.

Смена позиции позволила спасателю рассмотреть объект приложения усилий под другим углом и определить местонахождение цели. Да, с местонахождением было все в порядке: из какого-то окна по левому борту «таблетки» торчал ствол. В салоне сидел снайпер или в кабине, особой роли не играло – 7,62-мм пуля, выпущенная из карабина с такого расстояния, прошибет навылет три аналогичные машины, поставленные в ряд, – главное не попасть в двигатель или раму. Смущало одно обстоятельство: с левой руки прикладываться для снайперской стрельбы ну очень неудобно, а в «таблетке», помимо объекта, находились двое посторонних. Работать нужно было очень аккуратно, чтобы не задеть ненароком «трехсотого», лежавшего в отсеке для транспортировки, и беременную горянку, которая наверняка осталась на своем месте в кабине.

– Спасибо, что с левого борта пристроился, – мимоходом поблагодарил Антон, вылущивая из запасного магазина два патрона и плотно затыкая уши – до неприятной рези в слуховых проходах. Подвел «двойку» прицела под черную щетинку ствола, чужеродным элементом торчавшую из левого бока «таблетки». – Хотя, по-другому, в общем-то, и не мог – диспозиция такая…

Врезаясь в левую грань «таблетки», Антон сместил риску прицела на два деления вправо, медленно стравил воздух сквозь стиснутые зубы, замер на выдохе и плавно надавил на спусковой крючок.

Толчок приклада в плечо, прыжок прицела вправо вверх, возврат в исходную точку, левый патрон долой из уха – до правого тянуться надо, времени нет – и фиксация результата.

Что там у нас? На матовом стекле левой задней двери дыра в паутинках трещин, из салона – средней продолжительности вопль, полный первобытной боли. Есть результат!

Подведя риску под дыру, Антон произвел еще два выстрела с интервалом в две секунды – для закрепления результата. Оглохнув на левое ухо от собственной стрельбы, быстро переместился на правую сторону штабеля, изготовился по-человечьи, чтобы в случае надобности поработать над ошибками.

Дед, забыв об осторожности, обежал «таблетку» и перестал быть видим с места сидения Антона – судя по всему, посунулся в кабину со стороны водилы, посмотреть, что там приключилось со стрелком. Через несколько секунд послышался громкий крик, полный горестного недоумения.

– Во как! – ехидно воскликнул Антон. – Ай-я-я! Что за чудеса!? Стрелял себе парень, постреливал, свежим воздухом дышал… А тут вдруг – шлеп! И самого завалили. Какая досадная неожиданность!

Дед причитал недолго – спустя несколько секунд он вновь возник в поле зрения Антона, на этот раз имея в руках оружие.

«Винторез», – наметанным взглядом определил Антон, на всякий случай беря деда на прицел. Что-то в таком ракурсе примерно и предполагалось. И кто вам, уродам, такую хлопушку подарил?

А дед между тем, даром что старый хрыч, заприметил, откуда вел огонь нежданно объявившийся супостат, и теперь топал прямиком к Антонову штабелю, держа оружие на изготовку для стрельбы стоя. И рычал при этом, аки заправский янычар. Решил, стало быть, напоследок слегка покамикадзить – видимо, незадачливый снайпер был ему близким человеком. Увы, такова двуличная арифметика войны: это для тебя он враг, убив которого ты ставишь в блокноте «минус один», а для кого-то этот «минус» – муж, сын, брат, внук и так далее. Ты вывел в «минус» одного «духа», а в «плюсе» приобрел всех его родственников и близких, которые отныне и вовеки стали теперь кровниками.

– Зря ты так, дед, – буркнул Антон, упираясь прицельной риской в правое плечо старика. – Зря, но… я тебя понимаю. Ну, держи…

Выстрел отбросил мстителя назад, развернув по оси на полтора оборота – неловко заплетая ноги, раненый старик упал в грязь. Оружие, однако, из рук не выпустил – старый вояка! – неловко сел на колено, превозмогая боль, вскинул винтовку к левому плечу, быстро изготовился в сторону штабеля.

– А вот это уже лишнее, дед, – нервно бормотнул Антон, целя на этот раз в корпус – тут уж не до шалостей, дед стал нормальным врагом и автоматически попадал в режим работы «кто кого».

Шлеп! Вновь толчок в плечо, скачок прицела вправо вверх – чеченец, отброшенный выстрелом назад, рухнул в грязь и затих. «Винторез» шлепнулся в двух шагах.

Выскочив из-за штабеля, Антон засеменил приставными шажками к «таблетке», держа ее на прицеле. Добравшись до деда, изъял винтовку, повесил на плечо стволом вниз, оценил состояние раненого. Амба. Почти готовый «минус», первая пуля пришлась ниже ключицы, вторая в диафрагму, легкая дрожь конечностей место имеет и хрип характерный, в общем, дойдет минут через пять. Тут уже никакая помощь не поможет.

– А не хрен было лезть, – буркнул Антон, бросая деда на произвол судьбы и приближаясь к машине.

В кабине лежала беременная чеченка.

Нехорошо так лежала: навзничь, спиной на моторной части, пальцы левой руки мертвой хваткой вцепились в рулевое колесо, правая зажимала рану на груди скомканной косынкой.

Верхняя треть правого легкого навылет – покрытый дерматином кожух моторной части богато оплывал густой темной кровью. Губы намертво закушены, из уголка рта обильно сочится кровавая слюна с пеной, мучительно цедит воздух короткими частыми глотками, в груди что-то сипло хлюпает. Огромный вздувшийся живот пульсировал, медленно сокращался в мелких судорогах.

– Ё-мое! – потерянно выдохнул Антон. – Мать твою за ногу! Тебя-то как угораздило?! Ты ж справа должна сидеть!

Метнулся к распахнутой двери отсека для транспортировки лежачих: так и есть, худющий пацан на носилках в солдатских обносках, лет девятнадцати-двадцати, славянин, салага совсем, ноги по щиколотку в бинтах, правая рука – тоже.

Отскочив от машины, Антон мгновенно оценил обстановку, поводя стволом в направлении окаймлявших место происшествия кустов. Тишина, пустота, никаких признаков постороннего присутствия. От брода, сильно прихрамывая на правую ногу, очень медленно тащится с автоматом «притертый», тяжко матерясь и потрясая кулаками. Со стороны станицы слышен слабенький гул приближающихся моторов – поднятая по тревоге ГБР будет минут через восемь-десять.

Ах, какая нехорошая картинка предстанет взору потревоженных станичников, во главе которых наверняка примчится сам атаман! Энша, прославленный ас ратного дела, палил черт знает в кого, подстрелил беременную бабу, уложил деда, зато упустил снайпера, который наверняка завалил двоих омоновцев, тяжело ранил еще одного и вдоволь поиздевался над оставшимися двумя. Ай-я-яй!

– Где снайпер?! – замогильным тоном вопросил Антон, возвращаясь к худющему салаге и потрясая у его носа грязным кулаком. – Где?!

– Какой снайпер? – Взгляд пацана был как у умирающего от старости человека, пережившего столько страданий и страшных мук, что удивить его новой напастью было просто невозможно.

– Который по омоновцам стрелял, – несколько сбавив тон, пояснил Антон. – Я все время за машиной наблюдал… Не мог же он испариться!

– Баба стреляла, – с полным безразличием сказал пацан. – Ствол подо мной был заныкан – поэтому не нашли…

– Что-о? – внезапно севшим голосом всхлипнул Антон. – Кхе-кхе… Ты… Ты что, парень, гонишь? Как она могла – беременная?!

– А ты у нее руки посмотри, – посоветовал пацан. – И плечо. Я тебе говорю – баба стреляла.

В полном смятении Антон вернулся к кабине. Определить, есть ли следы порохового нагара на руках раненой, не представлялось возможным – одна рука в крови, вторая при деле, не разожмешь. Примерно то же получилось и с плечами: все обильно залито кровью, попробуй поищи свежие следы от приклада!

– Ты стреляла? – спросил по-чеченски Антон, поймав полный невыразимой муки взгляд раненой.

– Да, – тихо прохрипела женщина. – Да, я… Ты… нохча?

– Я русский, – угрюмо буркнул Антон, отводя глаза. – Но тебе уже все равно. Перестань рану зажимать, умрешь быстрее. А хочешь, я тебя дострелю? Один выстрел – и все мучения позади.

– Нет, – чеченка экономно мотнула подбородком. – Не-е-т…

– Ну и дура, – перешел на русский Антон. – Сейчас сюда от брода притопает один твой приятель, которому есть что тебе сказать. Мне почему-то кажется, что он будет резать тебя на мелкие кусочки – и начнет с живота. А чуть позже подтянутся наши казачки. Тоже ба-альшие любители снайперих! Я от чистого сердца предлагаю. Не то чтобы ты мне нравилась – просто страсть не люблю таких зрелищ, когда над беременными издеваются… Так что – добить?

– Не-е-ет… – чеченка собралась с силами и выдохнула с кровавым бульком: – Рожать… буду…

– Пф-ф-ф! – возмущенно фыркнул Антон. – Совсем е…анулась баба! Какой рожать?! Кого рожать?! Тебя щас расчленять будут, мать твою!

– Это… это сын Беслана… – выплюнула чеченка с очередным сгустком крови. – Он… он должен жить…

– Какого еще Беслана? – возвысил голос Антон, обращаясь к лежавшему за перегородкой раненому салаге. – Гантамирова, что ли? Тоже конь еще тот – не вижу причин, чтобы как-то помогать его коханой, тем более такой вот…

– Беслан Сатуев, – индифферентно пояснил салага. – Это его жена. Сатуев у них – большой человек, полевой…

– Не надо мне про Сатуева – сам в курсе, – поморщился Антон. – Много бы отдал, чтобы он сейчас на месте своей супружницы оказался. А то они все горазды за юбкой…

– Эн-ша! Эн-ша! – проревел подковылявший к «таблетке» метров на пятьдесят «притертый». Судя по тону, зацепило его весьма чувствительно, но недостаточно сильно, чтобы окончательно «выключить» – состояние, вполне пригодное для полноценного припадка бешенства, чреватого самой гнусной поножовщиной и прочими надругательствами.

– Где он?! Где этот пидар?! Только не говори, что ты его совсем завалил! Я его на куски буду рвать!!!

– Вообще-то он не пидар, – пробормотал Антон, отступая на шаг и направляя ствол карабина в голову раненой. – И не совсем «он»… Все, крольчиха, дальше тянуть нет смысла. Через полторы минуты твой приятель как раз доковыляет, тогда мне уже трудно будет оправдать свой поступок. Если хочешь помолиться – давай, только очень быстро. Тридцать секунд…

Раненая вдруг ворохнулась всем телом, широко раздвинула колени и, уперев ступни ног в грань дверного проема, принялась тужиться, страшно хрипя и пуская розовые пузыри.

– Господи, боже ты мой! – невольно прошептал Антон, опуская карабин и отступая еще на шаг назад. – Да что же это такое творится…

– Рожает? – с каким-то нездоровым спокойствием спросил салага.

– Пытается, – Антон пожал плечами. – Тужится, напряглась, как деревянная – ее сейчас бульдозером из кабины не выкорчевать. Как помешать – хрен его знает. Разве что пристрелить…

– Надо было сразу стрелять, – осуждающе пробурчал салага. – Щас уже не сможешь. Опоздал.

– Откуда тебе знать, сопля? – машинально огрызнулся Антон. – Чего это – не смогу?

– Да уж знаю… Я в плену у одной роды принимал, – вяло поделился салага. – Не сам – с дедом одним. Совсем молодая, симпотная – белобрысая. Ее чечены до последнего харили – живот вроде небольшой был. Каждый день забирали – засаживали в несколько смычков. А она у них как раз семь месяцев сидела – где-то в рейде с машины сняли. Ну, раз – рожать вдруг примастырилась под утро, все спали. Крики, туда-сюда, короче. Тужится, орет, мы с дедом в ахуе. Чечены заскочили, гыр-гыр промеж себя: давай, мол, валить ее – на хера такая свадьба, типа… А у нее как раз ребенок полез. Ну, мы с дедом бросились помогать, чечены стволы опустили, постояли, потоптались, плюнули и ушли. Рука не поднялась, короче. А отморозки были еще те – я те отвечаю.

– А-а-а-а… – низко, по-звериному, завыла чеченка, хрипя и булькая кровавыми пузырями.

– Началось, – авторитетно сообщил из-за перегородки салага. – Ну, попробуй, пристрели – если можешь…

Антон, неотрывно глядя на вздувшийся живот роженицы, потерянно качал головой. Чего он только не повидал за свою военную карьеру! Но такого… Нет, так не бывает. Не положено так. На войне убивают, ранят, калечат, насилуют, пытают, издеваются, расчленяют заживо… Но рожать? Нонсенс! Война – не то место, не то время, чтобы рожать, это враждебное животворящему началу пространственно-временное образование, по определению предназначенное для уничтожения всего живого.

«…Какой рожать?! Кого рожать?!» – вот так воскликнул Антон, реагируя на заявление чеченки о ее желании освободиться от бремени. И был совершенно прав в своем первоначальном порыве. Нельзя рожать на войне. Нельзя рожать тяжело раненной снайперше, которую в самом скором будущем ожидает мучительная смерть. А особенным абсурдом выглядит это ее желание подарить миру новую жизнь после того, что она несколько минут назад тут вытворяла…

Антон вдруг вспомнил, какой фестиваль он закатил в райцентре, когда его Татьяна рожала. Три дня дежурил у больницы, не спал ночами. А случилось, как всегда, неожиданно: когда среди ночи начались схватки, перебудил полстаницы, палил зачем-то в воздух, рискуя задницей (за необоснованную стрельбу в Литовской и окрестных станицах нещадно порют на съезжей, невзирая на возраст и чины), акушера из дому выковыривал со штурмовым шумом и криками. Дурковал, одним словом, на полную катушку. В итоге все кончилось благополучно, хотя и побеспокоил зазря кучу народа. Татьяна – здоровая крепкая казачка, рожала в идеальных условиях, народу вокруг нее было чуть ли не с дюжину – всяких повитух, акушерок, медсестер – стараниями благоверного…

А эта вот – одна тужится…

Нет врача. Некому облегчить страдания, оказать квалифицированную помощь. Тяжело раненная, истекающая кровью, в полнейшей антисанитарии… Рядом стоит благодетель, который обещает пристрелить, чтобы не мучилась, – сторонне наблюдает за процессом. На подходе доброжелатель, который будет резать на лоскутки за ратные забавы, а скоро еще подъедут три десятка казаков, весьма охочих до расправы над вражьим снайпером…

Суровы законы войны. Снайпер – это особо ядовитая гадина, наподобие кобры среди кучи гадюк. Посчастливилось поймать – дави немедля, другого случая не будет. Снайпер – вне закона, не нами придумано…

– Че делать-то? – осипшим голосом проскрипел Антон, украдкой смахнув слезинку – господи, жалко-то как дурищу, вражину проклятую, чтоб ей сдохнуть поскорее! Кой черт ее под руку толкнул – стрелять в таком состоянии? Токсикоз, что ли, накатил?

– А че делать? – индифферентно отозвался из-за перегородки салага. – Че делать… Оно вроде как само все идет – тут больше духовная поддержка нужна. А так… Ну, подыми меня, я посмотрю.

Антон метнулся к салаге, приподнял его под мышки, отодвинул задвижку в перегородке, давая возможность заглянуть в кабину.

– Ясно, – буркнул салага, посмотрев несколько секунд и вновь укладываясь на носилки. – Ты штаны с нее сними. Совсем. Жопу подтащи ближе к двери – у нее ноги неудобно стоят. Ну и… и все, наверно.

– Ага, понял, – суетливо бормотнул Антон, возвращаясь к роженице и лихорадочно приступая к выполнению рекомендаций бывалого «акушера».

Со штанами получилось более-менее сносно: удалось спустить до щиколоток теплые вязаные гамаши и байковые панталоны – дальше никак, ступни мертво уперты в края дверного проема. А вот чтобы стащить женщину с моторной части на сиденье, понадобилось приложить титанические усилия – тело ее и в самом деле было как деревянное, скованное страшным напряжением мышц. Пришлось ухватить снизу за широко разведенные бедра, упереться коленками в край сиденья и, откинувшись всей массой назад, тянуть рывками наружу. В таком вот интересном положении и застал своего спасителя подковылявший-таки «притертый».

– Ну ты даешь… беременную харить?! – нашел в себе силы удивиться «старожил» – на правом бедре его бугрился наложенный чуть выше колена самодельный жгут из тельника, ниже колена штанина была сильно разлохмачена и обильно пропитана кровью. – Она же беременная, какой тут кайф? Ну ты деятель… А где этот гондон? Не сдох?

– Она рожает, – вымученно бросил Антон, сдвинув с невероятными потугами женщину поближе к двери. – Не видишь, что ли? Ты погоди минуту – не до тебя…

– Ох ты, блин! – удивленно воскликнул «притертый», как следует рассмотрев диспозицию. – Вот так ни хера себе, прикол!

А и было чему подивиться – не каждому мужику доводится в жизни своими глазами наблюдать, как лезет дите на свет божий. Мы же, мужики, только туда горазды, а насчет обратно – избави боже, не царское это дело, в таких потугах соучаствовать!

– Лезет! – ошеломленно прошептал Антон. – Лезет!

Совет салаги – «акушера» оказался весьма кстати: едва роженица оказалась ближе к двери и смогла максимально развести бедра, как из ее многострадальных недр полезла в этот мир головка, покрытая осклизлой кровавой пленкой.

– Ххха-рррр… – задушенно захрипела чеченка – из-под правой руки, закрывавшей рану, вспенилась бордовая кипень в сгустках, прострел самостоятельно испустил клокочущий выдох… Головка остановилась на полпути, тело роженицы застыло каменной глыбой, замерло в статичном усилии.

– Не сможет! – нервно крикнул Антон. – Никак не выходит! Легкое пробито, а тут же тужиться надо… Ох, мать твою… Че делать, акушер?!

– А хрен его знает, – легкомысленно бросил салага. – У нас нормально все лезло. Даже и не знаю…

– Можно попробовать подавить сверху вниз, – встрял «притертый» и, оглянувшись, сообщил с заметным облегчением: – А вон ваши метутся. Может, у них там доктор есть какой-никакой? Мне бы тоже не помешало…

– Какой, в задницу, доктор! – с отчаянием в голосе воскликнул Антон, памятуя о том, что, помимо безнадежного коновала Бурлакова, в станице сроду не было ни одного приличного врача. – Она умирает! Она щас сдохнет и… и это вот так останется!

– Ну, тогда дави, – настоял на своем «притертый». – Я слыхал, так делают, когда не идет. С-под груди начинай и аккуратно по параллели – вниз. И дырку неплохо было бы прижать. Ты давай дави, а я рану зажму, – и поковылял вокруг кабины к водительской двери.

«Притертый», кряхтя и охая, вскарабкался на водительское место и припечатал своей ручищей ладонь чеченки к ране. Антон сцепил руки в замок, прижал живот роженицы под грудью и медленно стал подаваться назад, словно собирался вытащить вздутый живот прочь из кабины отдельно от остального тела женщины.

Впавшая было в беспамятство чеченка, учуяв каким-то шестым чувством, что ей помогают, с грехом пополам набрала в пробитую грудь воздуха и напряглась в последнем неимоверном усилии, сжимая левый кулачок до мертвенной белизны костяшек и насквозь прокусывая неловко угодивший меж зубов кончик языка.

– Лезет! – заорал Антон, ощутив, что плод покидает тело матери. – Лезет, еб вашу мать!!! Лезет, бля!!! Давай, милая, давай… Ох-ххх… Все, что ли?!

«Милая» дала. Предсмертной конвульсией дернулись в мощном импульсе мышцы таза, дитя вывалилось в подставленные ладони Антона – и тут же каменно напряженные лодыжки женщины обмякли, безвольно соскальзывая вниз.

– Готова, – огорченно констатировал «притертый». – В смысле, совсем. Конечно, с пробитым легким так тужиться… А смотри – пацан. Вон, писюн видать…

– Оно не дышит, – пробормотал Антон, растерянно покачивая в руках осклизлый комок синевато-багровой плоти и рассматривая пуповину, тянувшуюся неэстетичной кишкой от этой плоти в недра мертвой матери. На гомон спешивающихся казаков, направлявшихся от притормозивших чуть выше машин к месту происшествия, он не обратил решительно никакого внимания. – Оно это – того… Че делать-то, акушер?!

– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – пробасил подоспевший атаман с автоматом на изготовку. – И че вы тут, нах, устроили?!

– Погоди!!! – яростно крикнул Антон. – Не видишь, что ли?! Я убил его мать! Ты понял? А теперь оно – того… Оно же орать должно… Че делать, акушер?!

– Отсосать надо, – угрюмо буркнул атаман, окидывая местность мимолетным взором и понимающе сводя лохматые брови на переносице. – Да-а, вот это, нах, тебя угораздило, бляха-муха…

– Чего надо? – непонимающе уставился Антон на шурина. – Не понял?!

– Не орет, нах, потому что забито у него все, – пояснил атаман. – Нос, рот… Отсосать надо. Да чо ты, нах, его так держишь! Ты его еблищем вниз разверни!

Антон неловко развернул дитя лицом вниз, не раздумывая присосался к носоглотке и в три приема удалил забившую дыхательные пути слизь, сплевывая на дорогу – о брезгливости в тот момент он как-то не думал.

– А теперь – поджопник, – поощрительно крякнул атаман. – Давай, давай!

Антон сочно шлепнул по сморщенной дряблой заднице ребенка, примерился было дать еще шлепок… Дитя всхрапнуло, заглатывая первую порцию воздуха, сипло заперхало и огласило окрестности молодецким взвизгом.

– Во! – одобрительно крякнул атаман, доставая нож и перерезая пуповину. Затем ловким движением – будто всю жизнь только этим и занимался, завязал пупок под самый корень. – Одним чеченом больше… И чо ты с ним собираешься делать?

– У Татьяны молоко… Ну, кормит же она, – сбивчиво пробормотал Антон, ощущая вдруг во всем теле внезапно навалившуюся безмерную усталость. – Или в райцентр… А там видно будет…

– Совсем сдурел? – вскинулся атаман. – Чечена в дом взять? Тебя чо, нах, – по башке треснули, нах?! Не, ты гля на него – гинеколог фуев! Те зеркало поднести? Рожа светится, нах, будто сам родил!

Антон пожал плечами, удивляясь сам себе. Конечно, ситуация более чем странная. Пес войны, с задубевшей от своей и вражьей крови шкурой, умудрившийся выжить в непрерывной пятилетней бойне и отправивший на тот свет не один десяток супостатов… дал жизнь сыну врага. И бормочет что-то насчет взять в дом… Чушь какая-то! Но может ли кто из его боевых братьев похвастаться, что когда-либо был в таком положении? Нет, разумеется! Война – не роддом, смотри выше. И кто его знает, как повел бы себя сам атаман, окажись он на месте своего примака…

– Ладно, ладно, – примирительно буркнул Антон. – Разберемся как-нибудь… – и мотнул головой в сторону «притертого», так и оставшегося на водительском месте в «таблетке»: – Кстати, братишка, вот он, твой снайпер. Эта баба по вам и стреляла.

– Что-о?! – будто ударенный током дернулся «притертый» – вперился в спасителя горящим взором. – Баба?! Ах ты ж… А ты… Ты что ж раньше-то…

– Ну, извини, братишка. Извини… – Антон отвел взгляд, неловко передернул плечами. – Чего уж теперь-то… Вон – готова…