Читать книгу Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. - Лев Толстой - Страница 26

После слов: по колчужкамъ дороги, стр. 27 строка 34, – в ркп. I зачеркнуто: Въ избѣ Дутловыхъ стояли ужъ два станка и двѣ бабы сидѣли зa <пряжей> тканьемъ, одна Игнатова собирала ужинать. Старуха сидѣла въ сѣнцахъ, ожидая мужиковъ. Игнатова хозяйка была худая курносая крикливая баба, она варила и хлѣбы ставила и всегда бывала дома. Васильева молодайка была толстая глупая работница. Сама ничего не догадается, а что велишь, все сдѣлаетъ, и голосу ее никогда слышно не бывало. Третья молодайка, Илюшкина, только недавно взята была изъ другой деревни, зa 100 рублей куплена. Эта была первая красавица, игрунья, щеголиха и пѣсенница по всей деревнѣ. Чернобровая, румяная, съ полными загнутыми губами, вздернутымъ носикомъ и масляными, блестящими задирающими длинными черными глазками, съ звучнымъ голоскомъ, напоминающимъ горлицу, стройная, живая, сильная <и говорить> бойкая. Немножко задира сорница, но не распутная, дурной нравственности и любящая безъ памяти своего Илюшку. Счастливая была баба. Мало того, что мужъ ее очень любилъ, что Василій съ ней все игралъ и шутилъ, такъ что его дура даже ревновать стала, что старикъ и старуха ей потакали, жалѣли ее, въ работу гдѣ полегче посылали, хоть она и ни отчего не отказывалась, сосѣди да и всѣ на деревнѣ страхъ любили Аксинью. Безъ нея хороводъ не въ хороводъ, бабы не поютъ, ребята не играютъ. Старики, бывало, не пройдутъ мимо, чтобы не пошутить съ ней. И каждому знаетъ что сказать, всякой невѣсткѣ на отмѣстку, доброму доброе, дурно[му] – такое же. Старуха свекровь была бабочка тихая, богомольная, носила бѣлый платочекъ съ черной кромочкой, всегда къ ранней обѣднѣ ходила и ко всѣмъ ласкова была. Только одну старшую нѣвѣстку не любила. Да и кто ее любилъ, окромя мужа, ядовитую бабу? Мужа она какъ будто приворожила, что хотѣла, то надъ нимъ и дѣлала. И добро бы баба хорошая была, а то грошъ цѣна, а Игнатъ то по деревнѣ первый молодчина былъ. – Орелъ, – косая сажень въ плечахъ, курчавой, лицо бѣлое, чистое, только сердитъ бывалъ часто и не разговорчивой, грубой. – И то все больше отъ жены. Кромѣ бабъ въ избѣ были еще дѣти Игната и Василья.

Окончание этого отрывка не дошло до нас, так как следующие в рукописи I листки 36 – 39 не сохранились и не были перенесены в рукопись II (копию С. А. Толстой). Дальше, на листке 40, начинается с полуфразы следующий, хотя и не вычеркнутый, но не перенесенный в рукопись II, отрывок:

двѣ тройки. «Чтожъ, говоритъ, купите некрута, да какъ исдѣлаетъ коленцо этакимъ манеромъ – уморилъ. Я, говоритъ, не дорого возьму. «А что просилъ?» спросилъ старикъ. Игнатъ переглянулся съ женой. И[люшка] взглянулъ на Акс[инью], которая подавала чашку съ квасомъ, «Тысячу рублевъ, говоритъ, развѣ не стою, еще, говоритъ, угощу покупателя такъ, что три дня не проспится. 500 рублевъ въ недѣлю прогуляю. Попомни жъ, говоритъ, спроси въ зеленомъ трактирѣ Фуфайкина Гришку». «Чтожъ, Никитычъ, коли что, оброни Боже, – сказала старуха, – пропадай оно все богатство, чѣмъ дѣти– ща лишиться. Развѣ не одолѣемъ». Старикъ вздохнулъ. «На то Божья воля, – сказалъ онъ. – Къ слову говорится», – вмѣшался Игнатъ. – отъ слова не сдѣлается. Гдѣжъ намъ 1000 рублевъ,– онъ усмѣхнулся, – легко-ли дѣло 1000 рублевъ. Гдѣ ихъ возьмешь. Продай все, да хуже Шинтяка (самый бѣдный мужикъ въ деревнѣ), да и то не одолѣешь. Не мы одни, матушка, не первые, не послѣдние. Извѣстно, когда бы богачи были, какъ Ермила или что, отсыпалъ бы и шабашъ». – «Что робѣть-то, – сказалъ Василій, – коли что, я пойду право, офицеромъ сдѣлаюсь, бабу въ офицершу призведу, шляпку надѣну». «Дуракъ былъ ты, дуракъ глупый и есть, – сказалъ старикъ строго». «Чему оскаляешься?». «Какже ты говорилъ, – все приставала старуха, – 1000 рублевъ много денегъ?» «Тройку продать, вотъ и тысяча рублевъ», вдругъ сказалъ Илюшка. «Да поди обѣ продай, не наберешь». – «Да что жъ, ничего и не нажили мы, столько годовъ работамши». – «Нажили, тебя женили, да двухъ лошадей купили, да хлѣба на 12 душъ покупали». – «И батюшка столько годовъ жилъ, не скопилъ ничего?» – «Что скопилъ, такъ его, а не наше еще, погоди. Что было, отдали Игнату, – сказалъ старикъ, – а <теперь что есть возьми, только ста рублевъ нѣту> мое дѣло теперь Богу молиться, къ концу готовиться. Игнатъ знаетъ. Онъ вамъ хозяинъ, его и слушай. Да что напередъ говорить». И старикъ всталъ и сталъ креститься. «И то, – подхватилъ Василій, – дѣвку отдать, вотъ что», сказалъ онъ, толкая сестру. Аксинья вдругъ заговорила: «Ты смѣйся, шилава, ты знаешь, что безъ зубъ не возьмутъ, а онъ хозяинъ, а людямъ на смѣхъ». – «Да что тужить напередъ, что тужить, – говорилъ старикъ влѣзая на печь. – А то хозяина старшаго брата отдать. Что жъ жеребій кидать другой разъ?» – «Извѣстно, что жеребій», подхватила Аксинья. «Полно пустяки молоть то, коли идти, такъ извѣстно что мнѣ, это порядки извѣстные. Что толковать. Правду батюшка говоритъ, что напередъ загадывать. Бери постель, пойдемъ спать». И скоро лучина потухла въ Дутловой избѣ, но долго еще не спали ни Игнатъ съ Прасковьей <они шептались и радовались горю>, ни старуха съ старикомъ. Больше чѣмъ чорная кошка пробѣжала между братьями, они и жены ихъ ненавидѣли другъ друга. <Жалче всѣхъ была> Старуха не спала долго, она чуяла серд– цемъ, что чтото не доброе дѣлается вокругъ нее, что мужъ скрываетъ отъ нее, что хотятъ отнять у нее любимаго ея сына и что могли бы спасти его, коли бы хотѣли. Старикъ былъ потерянъ, денегъ у него точно не было, хозяйство было все въ рукахъ. Игната, который говорилъ, что невозможно выручить 300 рублей на рекрута, но ежели бы даже и возможно было спасти сына, разоривъ домъ, старикъ бы задумался; теперь же Игнатъ, подъ вліяніемъ котораго онъ находился, доказалъ ему, что это нельзя. Игнатъ былъ раздраженъ на брата, жена увѣрила его, что отецъ хочетъ отдать Ильѣ все и что Илья съ Аксиньей подводятъ старшаго брата. Одинъ Илья съ Аксиньей не былъ золъ, онъ былъ слишкомъ молодъ и счастливъ, обнявшись лежали эти сильные здоровые молодые люди и спали спокойнымъ и счастливымъ сномъ. Когда счастье въ рукахъ, несчастью не вѣрится. Несчастье нестолько въ самомъ фактѣ несчастья, сколько въ убѣжденіи, что человѣкъ несчастливъ. Старуха еще не знала, но ужъ она въ воздухѣ чуяла этотъ знакомый ей запахъ несчастья, ужъ она знала, что такое терять и плакать и убиваться. Илья и Аксинья, напротивъ, онъ зналъ по всему, что не миновать ему идти, и разсказалъ это женѣ, но они оба не понимали того, что это значитъ, и старуха, проходя съ вечера въ сѣнцахъ, мимо двери клети, постояла, послушала, какъ счастливо гогочутъ голоса молодой четы, и покачала головой. А Аксинья до той поры смѣялась и щипала мужа, что и она и онъ сами не слыхали, как заснули. –