Читать книгу Полное собрание сочинений. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты - Лев Толстой - Страница 21

МОЛОДЕЦ—БАБА.

1.

Гости послѣ[9] оперы съѣзжались къ молодой Княгинѣ[10] Врасской. Княгиня Мика, какъ ея звали въ свѣтѣ, только успѣла, пріѣхавъ изъ театра, снять шубку[11] передъ окруженнымъ цвѣтами зеркаломъ въ ярко освѣщенной передней; еще она отцѣпляла маленькой ручкой въ перчаткѣ упрямо зацѣпившееся кружево за крючокъ шубки, когда изъ подъ лѣстницы показалось въ накинутомъ на высокую прическу красномъ башлыкѣ красивое личико Нелли, и слышалось военное легкое бряцаніе шпоръ и сабли ея мужа, и показалась вся сіяющая плѣшивая приглаженная голова и усатое лицо ея мужа.

Княгиня Мика разорвала, сдернувъ, перчатку и всетаки не выпростала и разорвала кружево. <Она> улыбкой встрѣтила гостей, которыхъ она только что видѣла въ театрѣ.

– Сейчасъ вытащу мужа изъ его кабинета и пришлю къ вамъ, – проговорила она и скрылась за тяжелой портьерой. – Чай въ большой гостиной, – сказала она толстому дворецкому, прошедшему за нее, – и Князя просить.

Пока Княгиня Мика въ уборной съ помощью встрѣтившей ея франтихи горничной розовыми пальчиками, напудренными лебяжьимъ пухомъ, какъ бы ощупывала свое лицо и шею и потомъ стирала эту пудру и горничная ловкими быстрыми пальцами и гребнемъ потрогивала ее прическу, давая ей прежнюю свѣжесть, и пока Нелли съ мужемъ въ передней снимали шубы, передавая ихъ[12] [на руки] слѣдившихъ за каждымъ ихъ движенiемъ ожидавшихъ двухъ въ чулкахъ и башмакахъ лакеевъ, ужъ входная большая стеклянная дверь нѣсколько разъ беззвучно отворилась швейцаромъ, впуская новыхъ гостей.

Почти въ одно и тоже время хозяйка съ освѣженными лицомъ и прической вышла изъ одной двери и гости изъ другой въ большую темную отъ обажуровъ гостиную, и естественно все общество сгрупировалось около круглаго стола съ серебрянымъ самоваромъ.

Разговоръ, какъ и всегда въ первые минуты сбора, дробился на привѣтственныя рѣчи, на предложеніе чая, шутки, замѣчанія объ оперѣ, пѣвцахъ и пѣвицахъ, какъ будто отъискивая предметъ и не позволяя быть болѣе завлекательнымъ, пока еще продолжали входить гости.

– Ахъ, пожалуйста, не будемъ говорить объ Нильсонъ. Я только и слышу это имя и одно и тоже о ней и все такое, что должно быть ново, но что уже сдѣлалось старо.

– А Китти будетъ? Отчего я давно ее не вижу?

– Она обѣщала; но ты знаешь, какъ можно разсчитывать на душу въ кринолинѣ, – отвѣчала хозяйка. – Да и потомъ мнѣ кажется, что у ней есть что то на сердцѣ. Боюсь не съ Ана ли что нибудь.

– Ана такъ мила!

– О да. Могу я вамъ предложить чашку чая, – обращалась она къ Генералу. – А вотъ и Serge.

– Разскажите мнѣ что нибудь злое и веселое, – говорила извѣстная умница фрейлина молодому Дипломату.

– Говорятъ, что злое и смѣшное несовмѣстимо, но я попробую, если вы мнѣ дадите тему.

Хозяинъ, молодой человѣкъ съ умнымъ и истомленнымъ лицомъ, вышелъ изъ боковой двери и здоровывается съ гостями.

– Какъ вамъ понравилась[13] Нильсонъ, Графиня? – говоритъ онъ, неслышно подойдя по мягкому ковру к полной красивой дамѣ въ черномъ бархатномъ платьѣ.

– Какъ можно такъ пугать, – отвѣчаетъ дама, перегибаясь къ нему съ своимъ вѣеромъ и подавая ему руку въ перчаткѣ, которую она не снимаетъ, потому что рука ея некрасива. – Не говорите, пожалуйста, про оперу со мной. Вы думаете, что вы спускаетесь до меня, а я этаго вамъ не позволяю. Я хочу спуститься до васъ, до вашихъ гравюръ. Разскажите мнѣ, какіе новыя сокровища вы нашли на толкучемъ…

Совершенно незамѣтно столъ устанавливается всѣмъ, что нужно для чая, гости размѣстились всѣ у круглаго стола. Мущины обходятъ не слышно кресла дамъ и берутъ изъ рукъ хозяйки прозрачныя дымящіяся паромъ чашки чая. Хозяйка стоитъ съ рукой съ отставленнымъ розовымъ мезинчикомъ на серебряномъ кранѣ и выглядываетъ изъ самовара на гостей и на двери и даетъ знаки въ тѣни стоящимъ 2-мъ лакеямъ. Разговоръ изъ отрубковъ фразъ начинаетъ устанавливаться въ разныхъ группахъ и, для того чтобы сдѣлаться общимъ и завлекательнымъ, разумѣется, избираетъ своимъ предметомъ лица всѣмъ извѣстныя, и, разумѣется, объ этихъ лицахъ говорятъ зло, иначе говорить было бы нечего, такъ какъ счастливые народы не имѣютъ исторіи.

Такого рода разговоръ установился въ ближайшемъ уголкѣ къ хозяйкѣ, и теперь этотъ разговоръ имѣетъ двойную прелесть, такъ какъ тѣ, о которыхъ злословятъ, друзья хозяйки и должны пріѣхать нынѣшній вечеръ; говорятъ о молодой[14] Анастасьѣ (Ана[15] Гагина, какъ ее зовутъ въ свѣтѣ) и о ея мужѣ. Молодой дипломатъ самъ избралъ эту тему, когда упомянули о томъ, что Пушкины обѣщались быть сегодня, но не могли пріѣхать рано, потому что у Алексѣя Александровича какой то комитетъ, а она всегда ѣздитъ только съ мужемъ.

– Я часто думалъ, – сказалъ дипломатъ, – что, какъ говорятъ, народы имѣютъ то правительство, котораго они заслуживаютъ, такъ и жены имѣютъ именно тѣхъ мужей, которыхъ онѣ заслуживаютъ, и Ан[астасья?] Аркадьевна[16] Каренина вполнѣ заслуживаетъ своего мужа.

– Знаете ли, что, говоря это, вы, для меня по крайней мѣрѣ, дѣлаете похвалу ей.

– Я этаго и хочу.

– Только какъ онъ можетъ спокойно спать съ такой женой. И съ всякимъ другимъ мужемъ она бы была героиней стариннаго романа.

– Она знаетъ, что мужъ ея замѣчательный человѣкъ, и[17] она удовлетворяется. Она примѣрная жена.

– Была.

– Я никогда не могла понять, Княгиня, – сказала фрейлина, что въ немъ замѣчательнаго. Если бы мнѣ всѣ это не твердили, я бы просто приняла его за дурачка. И съ такимъ мужемъ не быть героиней романа – заслуга.

– Онъ смѣшонъ.

– Стало быть, не для нея, – сказала хозяйка. – Замѣтили вы, какъ она похорошѣла. Она положительно не хороша, но если бы я была мущиной, я бы съ ума сходила отъ нея, – сказала она, какъ всегда женщины [говорятъ?] это, ожидая возраженія.

Но какъ ни незамѣтно это было, дипломатъ замѣтилъ это, и, чтобъ подразнить ее, тѣмъ болѣе что это была и правда, онъ сказалъ:

– О да! Послѣднее время она расцвѣла. Теперь или никогда для нея настало время быть героиней романа.

– Типунъ вамъ на языкъ, – сказала хозяйка.

Хозяйка говорила, но ни на минуту не теряла взгляда на входную дверь.

– Здраствуйте,[18] Михаилъ Аркадьичъ, – сказала она,[19] встрѣчая[20] входившаго сіяющаго цвѣтомъ лица, бакенбардами и бѣлизной жилета и рубашки молодцоватаго Облонскаго.

– А сестра ваша Анна будетъ? – прибавила она громко, чтобы разговоръ о ней замолкъ при ея братѣ. – Пріѣдетъ она?

– Не знаю, Княгиня. Я у нее не былъ.

И Степанъ Аркадьичъ, знакомый со всѣми женщинами и на ты со всѣми мущинами, добродушно раскланивался, улыбаясь и отвѣчая на вопросы.

– Откуда я? Чтожъ дѣлать? Надо признаваться. Изъ Буффовъ. La Comtesse de Rudolstadt[21] прелесть. Я знаю, что это стыдно, но въ оперѣ я сплю, а въ Буффахъ досиживаю до послѣдняго конца и всласть. Нынче..

– Пожалуйста, не разсказывайте про эти ужасы.

– Ну, не буду, чтоже дѣлать, мы Москвичи еще не полированы и терпѣть не можемъ скучать.

Дама въ бархатномъ платьѣ подозвала къ себѣ Степана Аркадьича.

– Ну что ваша жена? Какъ я любила ее. Разскажите мнѣ про нее.

– Да ничего, Графиня. Вся въ хлопотахъ, въ дѣтяхъ, въ классахъ, вы знаете.

– Говорятъ, вы дурной мужъ, – сказала дама тѣмъ шутливымъ тономъ, которымъ она говорила объ гравюрахъ съ хозяиномъ.

[22]Михаилъ Аркадьичъ[23] разсмѣялся. Если отъ того, что я не люблю скучать, то да. Эхъ, Графиня, всѣ мы одинаки. Она не жалуется.

– Ну, а что ваша прелестная свояченица Кити?

– Она очень больна, уѣхала за границу.

Степанъ Аркадьичъ оглянулся, и лицо его еще больше просіяло.

– Вотъ кого не видалъ все время, что я здѣсь, – сказалъ онъ, увидавъ входившаго[24] Вронскаго.

– Виноватъ, Графиня, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ и, поднявшись, пошелъ къ вошедшему.

Твердое, выразительное лицо[25] Гагина съ свѣже выбритой, но синѣющей отъ силы растительности бородой просіяло, открывъ сплошные, правильнаго полукруга здоровенные зубы.

– Отчего тебя[26] нигдѣ не видно?

– Я зналъ, что ты здѣсь, хотѣлъ къ тебѣ заѣхать.

– Да, я дома, ты бы заѣхалъ. Однако какъ ты оплѣшивѣлъ, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ, глядя на его почти голую прекрасной формы голову и короткіе черные, курчавившіеся на затылкѣ, волосы.

– Что дѣлать? Живешь.

– Ну, завтра обѣдать вмѣстѣ. Мнѣ сестра про тебя говорила.

– Да, я былъ у ней.

[27]Вронскій замолчалъ, оглядываясь на дверь. Степанъ Аркадьичъ посмотрѣлъ на него.

– Что ты оглядываешься? Ну, такъ завтра обѣдать у Дюссо въ 6 часовъ.

– Однако я еще съ хозяйкой двухъ словъ не сказалъ, – и Вронскій пошелъ къ хозяйкѣ съ пріятными, такъ рѣдко встрѣчающимися въ свѣтѣ пріемами скромности, учтивости, совершеннаго спокойствія и достоинства.

Но и хозяйка, говоря съ нимъ, замѣтила, что онъ нынче былъ не въ своей тарелкѣ. Онъ безпрестанно оглядывался на дверь и ронялъ нить разговора. Хозяйка въ его лицѣ, какъ въ зеркалѣ, увидала, что теперь вошло то лицо, которое онъ ждалъ. Это[28] была Нана Каренина впереди своего мужа.

Дѣйствительно, они были пара: онъ прилизанный, бѣлый, пухлый и весь въ морщинахъ; она некрасивая съ[29] низкимъ лбомъ, короткимъ, почти вздернутымъ носомъ и слишкомъ толстая. Толстая такъ, что еще немного, и она стала бы уродлива. Если бы только не огромныя черныя рѣсницы, украшавшія ея сѣрые глаза, черные огромные волоса, красившія лобъ, и не стройность стана и граціозность движеній, какъ у брата, и крошечныя ручки и ножки, она была бы дурна. Но, несмотря на некрасивость лица, было что-то въ добродушіи улыбки красныхъ губъ,[30] такъ что она могла нравиться.[31]

Хозяйка мгновенно сообразила вмѣстѣ нездоровье[32] Мари, сестры Каренина, и удаленіе ея послѣднее время отъ свѣта. Толки толстой дамы о томъ, что[33] Вронскій, какъ тѣнь, вездѣ за[34] Анной и его пріѣздъ нынче, когда онъ не былъ званъ,[35] связало всѣ эти замѣчанія.[36]

«Неужели это правда?» думала она.

– Хотите чая? Очень рада васъ видѣть. Вы, я думаю, со всѣми знакомы. А вотъ и Анна, – сказала она самымъ небрежнымъ тономъ, но глаза ея слѣдили за выраженіемъ лица Вронскаго, и ей завидно стало за то[37] чувство и радости и страха, которое выразилось на лицѣ Вронскаго при входѣ Анны.

Анна своимъ обычнымъ твердымъ и необыкновенно легкимъ шагомъ, показывающимъ непривычную въ свѣтскихъ женщинахъ физическую силу, прошла тѣ нѣсколько шаговъ, которые отдѣляли ее отъ хозяйки, и при взглядѣ на Вронскаго, блеснувъ сѣрыми глазами, улыбнулась свѣтлой доброй улыбкой. Она крѣпко пожала протянутыя руки своей крошечной сильной кистью[38] и быстро сѣла.[39] И когда она заговорила своимъ яснымъ, отчетливымъ, безъ одной недоговорки или картавленья голосомъ, всегда чрезвычайно пріятнымъ, но иногда густымъ и какъ бы воркующимъ, нельзя было, глядя на ея удивительныя не костлявыя и не толстыя мраморныя плечи, локти и грудь, на[40] оконечности, ловкую силу движеній и простоту и ясность пріемовъ, не признать въ ней, несмотря на некрасивую небольшую[41] голову, нельзя было не признать ее привлекательною. На поклонъ[42] Вронскаго она отвѣчала только наклоненіемъ[43] головы,[44] но слегка покраснѣла и обратилась къ хозяйкѣ:

– Алексѣй не могъ раньше пріѣхать, а я дожидалась его и очень жалѣю.

Она смотрѣла на[45] входившаго мужа. Онъ съ тѣмъ наклоненіемъ головы, которое указываетъ на умственное напряженiе, подходилъ лѣнивымъ шагомъ къ хозяйкѣ.[46]

Алексѣй Александровичъ не пользовался[47] общимъ всѣмъ людямъ удобствомъ серьезнаго отношенія къ себѣ ближнихъ. Алексѣй Александровичъ, кромѣ того, сверхъ общаго всѣмъ занятымъ мыслью людямъ, имѣлъ еще для свѣта несчастіе носить на своемъ лицѣ слишкомъ ясно вывѣску сердечной доброты и невинности. Онъ часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глазъ, и потому еще болѣе имѣлъ видъ ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тѣхъ, кто судилъ о немъ.

Алексѣй Александровичъ былъ человѣкъ страстно занятый своимъ дѣломъ и потому разсѣянный и не блестящій въ обществѣ. То сужденіе, которое высказала о немъ толстая дама, было очень естественно.