Читать книгу Куда движется Англия? - Лев Троцкий - Страница 4

12 марта текущего года мистер Болдуин, английский премьер-министр и лидер консервативной партии, произносил в Лидсе перед консервативной аудиторией большую речь о судьбах Англии. Речь эта, как и многие другие выступления мистера Болдуина, была проникнута тревогой. Мы считаем эту тревогу вполне обоснованной с точки зрения партии мистера Болдуина. Сами мы подходим к тем же вопросам с несколько другого конца. Мистер Болдуин боится социализма и в своих доказательствах опасности и трудности пути к социализму мистер Болдуин сделал несколько неожиданную попытку опереться на автора этих строк. Это дает нам, надеемся, право ответить мистеру Болдуину без риска быть обвиненными во вмешательстве во внутренние дела Великобритании.

Болдуин считает – и не без основания – величайшей опасностью для того режима, который он поддерживает, рост рабочей партии. Разумеется, он надеется победить, ибо «наши (консерваторов) принципы находятся в более тесной связи с характером и традициями нашего народа, чем традиции и принципы насильственных изменений». Тем не менее, консервативный лидер напоминает своим слушателям, что последний избирательный вердикт страны не был окончательным. Сам Болдуин твердо знает, разумеется, что социализм неосуществим. Но так как он находится в состоянии некоторой растерянности и так как он, кроме того, выступает перед аудиторией, которая и без того убеждена в неосуществимости социализма, то доводы мистера Болдуина по этой линии не отличаются большой изобретательностью. Он напоминает консервативной аудитории, что люди не родятся ни свободными, ни равными, ни братьями. Он обращается к каждой матери, присутствующей на собрании, с вопросом: родятся ли её дети равными? Самодовольный и непритязательный смех аудитории является ему ответом. Правда, эти самые доводы английские народные массы слышали от духовных прапрадедов мистера Болдуина в ответ на требование для себя права свободно веровать и по своему устраивать церковь. Те же самые доводы выдвигались затем против равенства перед судом и позже, даже совсем недавно, против всеобщего избирательного права. Люди не рождаются равными, мистер Болдуин, почему же они должны отвечать перед одними и теми же судами, по одним и тем же законам? Можно было бы также возразить Болдуину, что хотя дети и рождаются неодинаковыми, но мать обыкновенно кормит своих неодинаковых детей за столом одинаково и заботится, если в состоянии, чтобы у всех у них была пара башмаков на ногах. Иначе поступает злая мачеха. Можно было бы разъяснить мистеру Болдуину, что социализм вовсе не ставит себе задачей создать анатомическое, физиологическое и психическое равенство, но стремится лишь обеспечить для всех людей однородные материальные условия существования. Не будем, однако, утруждать наших читателей дальнейшим развитием этих очень элементарных мыслей. Сам мистер Болдуин может, если поинтересуется, обратиться к соответственным источникам, и так как, по роду своего миросозерцания, он более склонен к старым и чисто-британским авторам, то мы могли бы ему рекомендовать старика Роберта Оуэна[14], который, правда, совершенно не понимал классовой динамики капиталистического общества, но у которого можно найти в высшей степени ценные общие соображения насчет преимуществ социализма.

Но социалистическая цель, достаточно предосудительная сама по себе, не так пугает, разумеется, мистера Болдуина, как насильственный путь к ней. В рабочей партии Болдуин усматривает две тенденции. Одна из них представлена, по его словам, мистером Сидней Вебб, который признал «неизбежность постепенности». Но есть, но его словам, и другого рода лидеры, как Кук или Уитли, особенно после того, как последний покинул министерский пост, – эти верят в насилие. Вообще же правительственная ответственность оказала, по мнению Болдуина, спасительное действие на лидеров рабочей партии и заставила их, вместе с Веббом, признать невыгодность революционных методов и преимущество постепенности. На этом месте Болдуин произвел некоторую духовную интервенцию в русские дела, чтобы обогатить свой небогатый арсенал доводов против британского социализма.

Мы цитируем дальше дословно по отчету «Таймса».

«Премьер-министр цитировал Троцкого, который, – по словам Болдуина, – открыл в самые последние годы и писал, что «чем легче пролетариат России прошел через революционный кризис, тем труднее пришлось ему в деле его строительства». Троцкий сказал также и то, чего ни один из экстремистских лидеров еще не сказал в Англии: «Мы должны учиться работать более производительно». Хотел бы я знать, – говорит мистер Болдуин, – сколько голосов было бы подано за революцию в Англии, если бы сказать заранее населению, что единственным (?) результатом её будет необходимость работать более производительно (смех и одобрение). Троцкий сказал в своей книге: «В России до и после революции существовала и существует неизменившаяся натура русского человека (?!)». Троцкий – человек действия – изучал реальности, он постепенно и сопротивляясь открыл то, что мистер Вебб открыл уже два года тому назад: неизбежность постепенности (смех и одобрения)».

Конечно, очень лестно быть рекомендованным консервативной аудитории Лидса: большего вообще вряд ли может желать смертный. Почти столь же лестно попасть в непосредственное соседство с мистером Сидней Вебб, пророком постепенности. Но, прежде чем принять это звание, мы были бы не прочь получить от мистера Болдуина некоторые авторитетные разъяснения.

Отрицать постепенность развития в природе, как и в человеческом обществе, в его экономике, политике или нравах, никогда не приходило в голову ни нашим учителям, ни нам самим, даже и до опыта «самых последних лет». Мы хотели бы только условиться относительно характера этой постепенности. Так, чтобы взять близкий мистеру Болдуину, как протекционисту, пример, мы сошлемся на то, что Германия, постепенно вышедшая в последнюю четверть прошлого столетия на арену мировой конкуренции, стала чрезвычайно грозным соперником Англии. Дело, как известно, дошло на этом пути до войны. Считает ли Болдуин войну проявлением методов постепенности? Во время войны консервативная партия требовала «разгрома гуннов» и низвержения германского кайзера силою британского меча. С точки зрения теории постепенности было бы, пожалуй, правильнее полагаться на смягчение нравов Германии и постепенное улучшение её взаимоотношений с Англией. Однако же в период 1914–1918 гг. мистер Болдуин, насколько мы помним, категорически отвергал применимость метода постепенности к англо-германским отношениям и стремился разрешить задачу при помощи возможно больших масс взрывчатого вещества. Полагаем, что динамит и лигнит едва ли могут быть признаны орудиями консервативно-эволюционного действия.

Довоенная Германия, в свою очередь, отнюдь не вышла в своем бронированном могуществе в одно утро из пены морской. Нет, она развилась постепенно из своего былого хозяйственного ничтожества. Однако, в этом процессе постепенности были кое-какие перерывы: так, войны, которые Пруссия вела в 64 году – с Данией, в 66 году – с Австрией, в 70 году – с Францией, сыграли колоссальную роль в увеличении её могущества и дали ей возможность победоносно выступить на путь мировой конкуренции с Англией.

Богатство, результат человеческого труда, создается, несомненно, с известной постепенностью. Но может быть мистер Болдуин согласится признать, что в развитии богатства Соединенных Штатов годы войны вызвали гигантский скачок вверх. Постепенность накопления была резко нарушена катастрофой войны, вызвавшей обеднение Европы и бешеное обогащение Америки.

О прыжке в своей собственной судьбе мистер Болдуин рассказал в парламентской речи, посвященной трэд-юнионам. В молодости Болдуин управлял фабрикой, которая переходила из поколения в поколение, где рабочие рождались и умирали и где, следовательно, полностью господствовал принцип патриархальной постепенности. Но разразилась стачка углекопов, фабрика не могла работать за недостатком угля, и мистер Болдуин оказался вынужден закрыть её и отпустить на все четыре стороны тысячу «своих» рабочих. Правда, Болдуин может сослаться на злую волю углекопов, которые вынудили его нарушить священный консервативный принцип. Углекопы, вероятно, могли бы сослаться на злую волю своих патронов, которые вынудили их к грандиозной стачке, представляющей перерыв монотонного процесса эксплуатации. Но, в конце концов, субъективные побуждения в данном случае безразличны: с нас достаточно того, что постепенность в разных областях жизни идет бок-о-бок с катастрофами, перерывами и скачками вверх и вниз. Долгий процесс соревнования двух государств постепенно подготовляет войну, недовольство эксплуатируемых рабочих постепенно подготовляет стачку, плохое управление банком постепенно подготовляет банкротство.

Почтенный консервативный лидер может, правда, сказать, что такие перерывы постепенности, как война и банкротство, обеднение Европы и обогащение за её счет Америки, очень печальны, и что их, вообще говоря, следовало бы избегать. Мы на это ничего не можем возразить, кроме того, что история народов есть в значительной своей части история войн, а история экономического развития украшена статистикой банкротств. Мистер Болдуин, вероятно, сказал бы тут, что таковы уж свойства человеческой натуры. Допустим, что так, но ведь это и значит, что сама «натура» человека сочетает постепенное развитие с катастрофическими скачками.

Однако, история человечества есть не только история войн, но также и история революций. Сеньориальные права, которые складывались столетиями и под которые хозяйственное развитие подкапывалось затем в течение столетий, были сметены во Франции одним ударом 4 августа 1789 г. Немецкая революция уничтожила 9 ноября 1918 г. германский абсолютизм, подкопанный борьбой пролетариата и подкошенный военными победами союзников. Мы уже напоминали, что один из военных лозунгов британского правительства, в состав которого входил мистер Болдуин, гласил: «Война до полного разгрома германского милитаризма!» Не думает ли мистер Болдуин, что поскольку военная катастрофа, при некотором содействии самого мистера Болдуина, подготовила в Германии революционную катастрофу, все это произошло с немалым ущербом для исторической постепенности? Конечно, можно возразить, что тут виноват германский милитаризм и злая воля кайзера в придачу. Мы охотно верим, что если бы мистер Болдуин создавал мир, то он населил бы его самыми благожелательными кайзерами и самыми добродушными милитаризмами. Но такой случай не представился английскому премьеру; к тому же мы слышали от него самого, что люди, в том числе и кайзер, не рождаются ни равными, ни добрыми, ни братьями. Приходится брать мир таким, как он есть. Более того: если разгром германского империализма есть добро, то приходится признать, что добром была немецкая революция, которая довершила дело военного разгрома, т.е. добром была катастрофа, которая сразу опрокинула то, что сложилось постепенно.

Мистер Болдуин может, правда, возразить, что все это не имеет прямого отношения к Англии и что лишь в этой избранной стране принцип постепенности нашел свое законченное выражение. Но если бы дело обстояло так, то напрасно мистер Болдуин ссылался на мои слова, относившиеся к России, придавая этим самым принципу постепенности универсальный, всеобщий, абсолютный характер. Мой политический опыт этого не подтверждает. На моей памяти в России произошли три революции: в 1905 г., в феврале 1917 г. и в октябре 1917 г. Что касается Февральской революции, то ей некоторое скромное содействие оказал небезызвестный мистеру Болдуину Бьюкенен, который, очевидно, считал в этот момент, не без ведома своего правительства, что маленькая революционная катастрофа в Петербурге будет полезнее для дела Великобритании, чем распутинская постепенность.

Но верно ли, в конце концов, что «характер и история английского народа» в такой решительной и безусловной степени проникнуты консервативными традициями постепенности? Верно ли, что английский народ так враждебен «насильственными изменениями»? Прежде всего, вся история Англии есть история насильственных изменений, которые британские правящие классы производили в жизни… других народов. Так, например, было бы интересно узнать, можно ли захват Индии или Египта истолковать при помощи принципа постепенности? Политика британских имущих классов в отношении Индии откровеннее всего выражена словами лорда Сольсбери: «Индии необходимо пускать кровь!» («India must be bled!»). Нелишне напомнить, что Сольсбери был лидером той самой партии, которой ныне руководит мистер Болдуин. К этому надо еще в скобках прибавить, что вследствие превосходно организованного заговора буржуазной печати английский народ фактически не знает, что делается в Индии (NB: это и называется демократией). Может быть, напомнить историю злосчастной Ирландии, особенно, богатую проявлениями мирных эволюционных методов действия британских господствующих классов? Насколько мы помним, подчинение южной Африки[15] не натолкнулось на протесты мистера Болдуина, а между тем, когда войска генерала Робертса сломили оборонительный фронт бурских колонистов, вряд ли последние увидели в этом особенно убедительное проявление постепенности. Все это, правда, относится к внешней истории Англии. Но странно все-таки, что принцип эволюционной постепенности, который нам рекомендуется в качестве всеобщего начала, прекращает свое действие за пределами Англии – на границах Китая, когда нужно путем войны заставить его покупать опиум; на границах Турции, когда нужно отнять у неё Мосул; на границах Персии и Афганистана, когда нужно навязать им смирение перед Англией… Нельзя ли из этого сделать тот вывод, что Англии в тем большей степени удавалось осуществлять «постепенность» в своих собственных границах, чем с большим успехом она применяла насилие над другими народами? Именно так! В течение трех столетий Англия вела непрерывную цепь войн, направленных к тому, чтобы путем пиратства и насилий над другими нациями расширить арену своей эксплуатации, отнять чужие богатства, убить чужую торговую конкуренцию, уничтожить иностранные морские силы и этим обогатить британские правящие классы. Серьезное исследование фактов и их внутренней связи неизбежно приводит к выводу, что правящим классам Англии тем лучше удавалось избегать революционных потрясений внутри страны, чем успешнее они, путем войн и всяких вообще потрясений в других странах, увеличивали свою материальную мощь, получая этим возможность посредством своевременных уступок, всегда очень скаредных, сдерживать революционное возмущение масс. Но такой вывод, совершенно неопровержимый сам по себе, доказывает прямо противоположное тому, что хотел доказать Болдуин, ибо на деле как раз история Англии свидетельствует, что обеспечить «мирное развитие» можно лишь при помощи цепи войн, колониальных насилий и кровавых потрясений. На «постепенность» это не похоже!

Довольно известный вульгаризатор английской истории для народных масс, Гиббонс, пишет в своем очерке современной истории Англии: «В общем, – хотя, конечно, из этого правила бывают исключения, – поддержка политической свободы и конституционного правления является руководящим принципом английской иностранной политики». Эта фраза поистине замечательна; являясь глубоко официозной, «национальной», традиционной, она не оставляет живого места в лицемерной доктрине невмешательства в дела других народов; в то же время она свидетельствует, что Англия поддерживала конституционное движение в других странах лишь постольку, поскольку это выгодно было для её торговых и иных интересов; в противном случае, как говорит неподражаемый Гиббонс, «из этого правила бывают исключения». Для поучения собственного народа вся прошлая история Англии, наперекор доктрине невмешательства, изображается в качестве славной борьбы британского правительства за свободу во всем мире. Каждый же новый акт коварства и насилия – война с Китаем из-за опиума, закабаление Египта, война с бурами, интервенция в пользу царских генералов – истолковывается, как случайное исключение из правила. В общем, таким образом, в «постепенности» оказывается немало прорех, и в сторону «свободы» и в сторону деспотизма.

Можно, конечно, пойти дальше и сказать, что насилие в международных отношениях допустимо и даже неизбежно, а в междуклассовых – предосудительно. Но тогда незачем говорить об естественном законе постепенности, который управляет будто бы всем развитием природы и общества. Тогда надо сказать просто: угнетенный класс обязан поддерживать угнетающий класс своей нации, когда тот применяет насилие в своих целях; но угнетенный класс не имеет права употреблять насилие, чтобы обеспечить себе лучшее положение в обществе, основанном на угнетении. Это будет не «закон природы», а закон буржуазного уголовного кодекса.

Однако, и в границах внутренней истории Великобритании принцип постепенного и мирного развития совсем не является таким господствующим, как это изображают консервативные философы. В конце концов, вся нынешняя Англия вышла из революции XVII столетия. В могущественной гражданской войне той эпохи берут свое начало тори и виги[16], попеременно накладывавшие печать на историю Англии в течение почти трех столетий. Когда мистер Болдуин апеллирует к консервативным традициям английской истории, мы позволим себе напомнить ему, что традиция самой консервативной партии упирается в революцию середины XVII века. Равным образом, ссылка на «характер английского народа» заставляет нас напомнить, что этот характер выковывался молотом гражданской войны между круглоголовыми и кавалерами[17]. Характер индепендентов[18]: мелких буржуа, торговцев, ремесленников, свободных землевладельцев, мелко-поместных хозяев-дворян, деловых, благочестивых, экономных, трудолюбивых, предприимчивых – враждебно столкнулся с характером праздных, распутных и надменных правящих классов старой Англии: придворной знати, титулованного чиновничества и епископата. А ведь те и другие были англичанами! Тяжелым военным молотом на наковальне гражданской войны Оливер Кромвель выковывал тот самый национальный характер, который в течение двух с половиной веков обеспечивал гигантские преимущества английской буржуазии в мировой борьбе, чтобы затем, на исходе XIX столетия, обнаружиться, как слишком консервативный даже под углом зрения капиталистического развития. Разумеется, борьба Долгого парламента[19] с самовластьем Карла I и суровая диктатура Кромвеля были подготовлены предшествовавшей историей Англии. Но это лишь значит, что революции не делаются по произволу, а органически возникают из условий общественного развития и являются, по меньшей мере, такими же неизбежными этапами в развитии отношений между классами одного и того же народа, как войны – в развитии отношений между организованными нациями. Может быть, в этой постепенности подготовки мистер Болдуин может открыть источник теоретического утешения?

Старые консервативные лэди и в том числе мистрис Сноуден[20], открывшая недавно, что королевские семьи составляют самый трудолюбивый класс общества, должны, вероятно, содрогаться по ночам при воспоминании о казни Карла I. Между тем, даже достаточно реакционный Маколей приблизился к пониманию этого события.

«Люди, державшие его в своих руках, – говорит он, – не были ночными убийцами. То, что они делали, делалось ими с целью, чтобы оно могло быть зрелищем для неба и земли, чтобы оно могло храниться в вековечной памяти. Они жадно наслаждались самым соблазном, который причиняли. Древняя конституция и общественное мнение Англии прямо противились цареубийству; оттого-то и казалось цареубийство особенно привлекательным для партии, стремившейся произвести совершенную политическую и общественную революцию. Для исполнения этого намерения ей необходимо было предварительно разбить вдребезги все части правительственной машины; и эта необходимость была для неё скорее приятна, нежели тягостна… Учреждено было революционное судилище. Это судилище признало Карла тираном, изменником, убийцей и общественным врагом, и голова короля скатилась с плеч перед тысячами зрителей, насупротив пиршественной залы собственного его дворца». (Маколей, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 126. Изд. 1861. СПБ).

С точки зрения стремления пуритан разбить вдребезги все части старой правительственной машины совершенно второстепенным являлось то обстоятельство, что Карл Стюарт был сумасбродным, лживым и трусливым негодяем. Не только Карлу I, но и королевскому абсолютизму пуритане нанесли смертельный удар, плодами которого проповедники парламентской постепенности пользуются по сей день.

Роль революции в политическом и вообще общественном развитии Англии не исчерпывается, однако, XVII столетием. Можно сказать, – хотя это как будто и звучит парадоксально, – что все новейшее развитие Англии шло на помочах европейских революций. Мы дадим здесь лишь конспективный перечень важнейших моментов, который пригодится может быть не только мистеру Болдуину.

Великая французская революция дала мощный толчок развитию демократических тенденций в Англии и, прежде всего, рабочему движению, которое исключительными законами 1799 г. было загнано в подполье. Война против революционной Франции была популярной только среди правящих классов; народные массы сочувствовали французской революции и негодовали на правительство Питта[21]. Создание английских трэд-юнионов было в значительной мере вызвано влиянием французской революции на трудящиеся массы Англии.

Победа реакции на континенте, усилившая значение лэнд-лордов, привела в 1815 г. к восстановлению Бурбонов во Франции и к введению хлебных пошлин в Англии.

Июльская революция 1830 г. во Франции дала толчок первому биллю об избирательной реформе 1831 г. в Англии: буржуазная революция на континенте вызвала буржуазную реформу на британском острове.

Радикальная реорганизация управления Канадой в направлении широкой автономии была проведена после восстания в Канаде в 1837–38 г.г.

Революционное движение чартизма привело в 1844–47 гг. к введению десятичасового рабочего дня, а в 1846 г. к отмене хлебных пошлин. Разгром революционного движения в. 1848 г. на континенте означал не только упадок чартистского движения, но и надолго затормозил демократизацию английского парламента.

Избирательной реформе 1868 г. предшествовала гражданская война в Соединенных Штатах[22]. Когда в 1861 г. в Америке вспыхнула борьба между Севером и Югом, английские рабочие демонстрировали свое сочувствие северным штатам, тогда как симпатии господствующих классов были целиком на стороне рабовладельцев. Поучительно, что либерал Пальмерстон[23], так называемый лорд-«поджигатель», и многие его коллеги, в том числе пресловутый Гладстон, симпатизировали Югу и поспешно признали южные штаты не мятежниками, а воюющей стороной. В английских верфях строились военные суда для южан. Победил тем не менее Север, и эта революционная победа на территории Америки доставила части английского рабочего класса избирательное право (закон 1876 г.). В самой Англии избирательная реформа сопровождалась, к слову сказать, бурным движением, приведшим к «июльским дням» 1868 г., когда крупные беспорядки длились двое суток.

Разгром революции 1848 г. ослабил английских рабочих, русская революция 1905 г. сразу усилила их. В результате общих выборов 1906 г. рабочая партия впервые создала в парламенте крупную фракцию из 42 членов. В этом проявилось несомненное влияние революции 1905 г.

В 1918 г., еще до окончания войны, была проведена в Англии новая избирательная реформа, значительно расширившая кадры избирателей-рабочих и впервые допустившая к участию в выборах женщин. Вероятно и мистер Болдуин не станет отрицать, что русская революция 1917 г. была главным побудительным толчком для этой реформы. Английская буржуазия считала, что таким путем можно избегнуть революции. Следовательно, и для проведения реформ недостаточно одного принципа постепенности, а нужна реальная угроза революции.

Если, таким образом, оглянуться на историю Англии за последние полтора столетия в рамках общеевропейского и общемирового развития, то окажется, что Англия не только экономически, но и политически эксплуатировала другие страны, сокращая свои политические «издержки» за счет гражданской войны народов Европы и Америки.

Какой же смысл имеют те две фразы, которые мистер Болдуин извлек из моей книги, чтобы противопоставить их политике революционных представителей английского пролетариата? Нетрудно показать, что прямой и ясный смысл моих слов прямо противоположен тому, какой нужен мистеру Болдуину. Чем легче русскому пролетариату далось овладение властью, тем большие препятствия он встретил на пути своего социалистического строительства. Да, я это сказал и это повторяю. Наши старые правящие классы были экономически и политически ничтожны. Наши парламентские и демократические традиции почти не существовали. Нам было легче вырвать массы из-под влияния буржуазии и опрокинуть её господство. Но именно потому, что наша буржуазия явилась поздно и сделала мало, мы получили скудное наследство. Нам приходится теперь проводить дороги, строить мосты, школы, обучать взрослых грамоте и пр., т.е. выполнять главную массу той экономической и культурной работы, которую в более старых капиталистических странах выполнил буржуазный режим. В этом именно смысле я говорил, что чем легче нам было справиться с буржуазией, тем труднее нам приходится в деле социалистического строительства. Но эта прямая политическая теорема предполагает и обратную: чем богаче и культурнее страна, чем старее её парламентарно-демократические традиции, тем труднее коммунистической партии овладеть властью; но тем быстрее и успешнее пойдет работа социалистического строительства после завоевания власти. Еще конкретнее: ниспровергнуть господство английской буржуазии задача нелегкая; она требует необходимой «постепенности», т.е. серьезной подготовки; но зато, овладев властью, землею, промышленным, торговым и банковским аппаратом, пролетариат Англии сможет с гораздо меньшими жертвами, с гораздо большим успехом, гораздо более быстрым темпом произвести реорганизацию капиталистического хозяйства в социалистическое. Такова обратная теорема, которую мне не раз приходилось излагать и обосновывать и которая имеет самое прямое отношение к интересующему мистера Болдуина вопросу.

Однако, это не все. Когда я говорил о трудности социалистического строительства, я имел в виду не только отсталость нашей страны, но и гигантское сопротивление извне. Мистеру Болдуину, вероятно, известно, что великобританские правительства, в состав которых он входил, израсходовали около ста миллионов фунтов стерлингов на военные интервенции и на блокаду Советской России. Целью этих дорогостоящих мероприятий, напомним кстати, являлось низвержение Советской власти: английские консерваторы, как и английские либералы, – по крайней мере в тот период – решительно отказывались от принципа «постепенности» по отношению к Рабоче-Крестьянской Республике и стремились разрешить исторический вопрос путем катастрофы. В сущности достаточно привести одну эту справку, чтобы вся философия постепенности оказалась чрезвычайно похожей на мораль тех гейневских монахов, которые сами пьют вино, а пастве рекомендуют воду[24].

Так или иначе, русский рабочий, захватив первым власть, имел против себя сперва Германию, а затем все страны Антанты, руководимые Англией и Францией. Английский пролетариат, взяв власть, не будет иметь против себя ни русского царя, ни русской буржуазии. Наоборот, он сможет опереться на гигантские материальные и человеческие ресурсы нашего Советского Союза, ибо – это мы не скроем от мистера Болдуина – дело английского пролетариата по крайней мере в такой же мере является нашим, в какой дело русской буржуазии было и, по существу, остается делом английских консерваторов.

Мои слова о трудностях нашего социалистического строительства британский премьер истолковывает так, как если бы я хотел сказать: игра не стоила свеч. Между тем, мысль моя имела прямо противоположный характер: наши трудности вытекают из неблагоприятной для нас, как социалистических пионеров, международной обстановки; преодолевая эти трудности, мы изменяем обстановку к выгоде пролетариата других стран; таким образом, в международном балансе сил ни одно из наших революционных усилий не пропало и не пропадет даром.

Несомненно, что мы стремимся, как на это указывает Болдуин, к большей производительности труда. Без этого немыслим был бы подъем благосостояния и культуры народа, а в этом ведь и состоит основная цель коммунизма. Но русский рабочий работает ныне на себя. Получив в свои руки хозяйство, разоренное сперва империалистской войной, затем гражданской войной, которая питалась интервенцией и блокадой, рабочие России успели сейчас довести промышленность, почти замершую в 1920–21 г.г., в среднем до 60 % её довоенной производительности. Достижение это, как оно ни скромно по сравнению с нашими целями, представляет собой несомненный и серьезный успех. Если бы 100 миллионов фунтов стерлингов, израсходованные Англией на попытки катастрофического переворота, были, в виде займа или концессионного капитала, вложены в советское хозяйство для его постепенного подъема, мы бы теперь, несомненно, уже перешагнули довоенный уровень, платили бы английскому капиталу высокие проценты и, главное, представляли бы для него широкий и все возрастающий рынок. Не наша вина, если мистер Болдуин нарушил принцип постепенности как раз там, где этого не нужно было делать. Но и при нынешнем, очень еще низком уровне нашей промышленности, положение рабочих значительно улучшилось по сравнению с недавними годами. Когда мы достигнем довоенного уровня, – а это дело ближайших двух-трех лет, – положение наших рабочих будет несравненно лучше, чем было до войны. Именно поэтому, и только поэтому, мы считаем себя вправе призывать пролетариат России к повышению производительности труда. Одно дело работать на заводах, фабриках, верфях и шахтах, принадлежащих капиталистам, а другое дело – на своих собственных. Тут большая разница, мистер Болдуин! И когда английские рабочие овладеют могущественными средствами производства, которые ими же и их предками созданы, они изо всех сил постараются поднять производительность труда. Английская промышленность в этом очень нуждается, ибо, несмотря на свои высокие достижения, она вся опутана сетями своего собственного прошлого. Болдуин как будто знает об этом, по крайней мере, в той же своей речи он говорит: