Читать книгу Мертвая зыбь. Хроника операции «Трест» - Лев Вениаминович Никулин - Страница 5

В тот же вечер Артузов в своем кабинете читал записи, сделанные во время заседания съезда. Не все можно было разобрать, некоторые строки он подчеркивал, считая их особенно важными, например то, что Ленин говорил о мирном строительстве:»…Взявшись за наше мирное строительство, мы приложим все силы, чтобы его продолжать беспрерывно. В то же время, товарищи, будьте начеку, берегите обороноспособность нашей страны и нашей Красной Армии, как зеницу ока…»

Он задумался: из пяти с половиной миллионов красноармейцев осталось в строю немногим более миллиона. Серьезные разногласия между Троцким и Фрунзе о военной доктрине. Фрунзе стоит на позициях партии в этом вопросе… Артузов вспомнил свою встречу с Потаповым: интересный человек, генерального штаба генерал-лейтенант. Каких людей удалось привлечь на сторону советской власти Николаю Ильичу Подвойскому! Впрочем, кажется, они были знакомы до революции.

Артузов снова взялся за свои записи.

«…в Донбассе… от нашей крупной промышленности остались ничтожные остатки…» – читал он слова Ленина. Да, как ни грустно, но это так. Артузов встал, прошелся по своему кабинету. Он часто подумывал о том, что ему, инженеру по образованию, следовало бы работать в промышленности, поднимать производство, – в сущности, это его долг, долг инженера-большевика. А вместо этого…

Он вернулся к своим записям.

Ленин говорил о голоде… В разоренной войной стране голод разразился ужасающим бедствием. АРА, Комитет помощи голодающим… Эти господа решили спекулировать на всенародном несчастье, чтобы дорваться до власти. Артузов чувствовал, что задыхается от негодования, и с силой отворил форточку. Ночь была светлая, из окна здания ЧК он видел как на ладони Лубянскую площадь, башню и арку Владимирских ворот, фонтан на площади и уходившую влево обветшалую стену Китай-города, вдоль которой стояли заколоченные будки книготорговцев.

Тихо звенели последние, уходящие в парк трамваи.

Артузов видел засыпающий город, только кое-где, как всегда по вечерам, светились прямоугольники окон. Он представил себе, что происходит за этими окнами: нетопленные комнаты, где чуть светится огонек самодельной лампадки: хозяйка делит детям сваренную в жестяной печке-буржуйке пшенную кашу, режет аккуратно кубики черствого с соломинками хлеба. А есть такие дома, где за глухо задернутыми шторами, после сытного ужина, за рюмкой коньяка «Мартель», господа рассуждают о том, когда кончится советская власть.

И Артузов подумал о дипломатах в ложе Большого театра, о господах из эстонской миссии. Чичерин сказал о договоре с буржуазной Эстонией, что это генеральная репетиция соглашения с Антантой, первый опыт прорыва блокады, эксперимент мирного сосуществования с буржуазными государствами. Что ж, посмотрим, как эти господа понимают мирное сосуществование… Он подошел к несгораемому шкафу, шкаф открылся со звоном. Артузов достал папку. На ее переплете было написано: «Дело А.А.Якушева».

Послышался стук в дверь. Вошел Косинов, молодой человек, высокий, худощавый, с реденькой, пробивающейся бородкой.

– У меня кончилась махорка.

– Возьми на шкафу.

Косинов достал пакетик с махоркой, оторвал клочок от вынутой из кармана газеты и стал свертывать самокрутку.

– Я слышал не весь доклад Ленина. Откровенно говоря, волновался… Большой театр – лабиринт. Знаю, что дежурные на местах и не подведут, а все-таки…

– Я тоже неспокоен, когда выступает Ленин… К тому же знаю привычку Владимира Ильича. – Артузов усмехнулся. – Дзержинский как-то рассказывал, с год назад это было, идет он к Троицким воротам, и вдруг навстречу – Ленин. Феликс вне себя: «Владимир Ильич, как же вы один, без охраны?» А Ильич ему: «А вы? А вы?..»

– Мне сказали, что в отчете говорилось о Чека?

– Да. Это я записал слово в слово. Хочешь прочитать? – и Артузов подвинул свой блокнот Косинову. – Разберешь?

Косинов читал молча, а в одном месте сказал с восхищением:

– Замечательно! – И прочел вслух: – «Господа капиталисты, российские и иностранные! Мы знаем, что вам этого учреждения не полюбить! Еще бы! Оно умело ваши интриги и ваши происки отражать, как никто, в обстановке, когда вы нас удушали, когда вы нас окружали нашествиями, когда строили внутренние заговоры и не останавливались ни перед каким преступлением, чтобы сорвать нашу мирную работу. У нас нет другого ответа, кроме ответа учреждения, которое бы знало каждый шаг заговорщика и умело бы быть не уговаривающим, а карающим немедленно». Как хорошо сказано…

– Да, но это нас обязывает… – Артузов выдвинул ящик стола и достал две фотографии. Одна, побольше, – групповой снимок. В центре – белое здание, вокруг на обвивающей, нарисованной ленте надпись: «Императорский Александровский лицей. Выпуск 1907 года». Вокруг ленты – фотографии молодых людей в мундирах лицея, и над ними какие-то господа тоже в мундирах и при орденах.

– Обрати внимание на лица… Какое самодовольство, какая надменность, цвет аристократии, «золотая молодежь». А наверху – воспитатели, директор, преподаватели…

Артузов взял другую фотографию: господин в пенсне, с завитыми усами, с большим лбом, который несколько увеличивала лысина. Выразительный, чуть насмешливый взгляд.

– Это и есть Александр Александрович Якушев. Видно, что человек с характером. Представительная внешность, знает себе цену. Он же изображен на снимке среди воспитателей… А среди лицеистов – другое действующее лицо – Юрий Александрович Артамонов. Окончил лицей в тысяча девятьсот седьмом году. Его нам указала Варвара Николаевна Страшкевич, он ей приходится племянником… Кстати, как она?

– Дама с ужимками. Типичная институтка, воспитанница Смольного… Все подтвердила.

– А что Якушев?

– Согласился дать показания. Пишет, – сказал Косинов.

– Важно не то, что он напишет, а то, что утаит… Шел бы ты спать, Виктор… Небось не спишь вторые сутки.

– А ты?

Артузов не ответил. Он задумчиво перелистывал дело Якушева.