Читать книгу Грозная Русь против «смердяковщины» - Лев Вершинин - Страница 8

Сразу.

Всем, кому что-то не нравится, напоминаю: в данном случае я не ученый, строящий гипотезы. Я просто человек, берущий общеизвестные факты и проверяющий их на оселке элементарной житейской логики. Так, как сам понимаю. Без всяких идеологий и без всякой морали в стиле г-на Лунгина или, не приведи боже, г-на Радзинского. И если какой-либо конкретный факт в моей трактовке вам не по нраву – гип-гип-ура. Опровергайте. Но только, чур, без ссылок на карамзиных-костомаровых, которые, как и мы с вами, не критерии истины, а логикой. Своей. Житейской. Без слюней и соплей по любому из возможных поводов.

Поняли?

Хорошо.

Едем дальше…

Картина общеизвестная: 3 декабря 1564 года Иван без всяких предупреждений покинул Москву, прихватив с собой обоз, семью и самых доверенных людей, уже с пути отправив в Белокаменную официальную грамоту о «сходе с престола» – Думе, а позже – обращение к московским посадам, публично зачитанное ровно через месяц после отъезда.

Не стану злоупотреблять цитатами.

Вкратце же суть отречения заключалась в том, что царь «гнев свой положил на бояр… и на казначеев и на дьяков и на детей боярских… за измены и убытки Государству… И опалу свою на них положил за то, что они «людям многие убытки делали и казну Государеву растащили… И земли себе его Государьские разоимали, и друзьям своим и родне земли (те) раздавали… И о Государе и о его Государстве и о всем Православном Христианстве не хотя радети, и от недругов от Крымского и от Литовского и от Немец не хотя Крестьянство обороняти, наипаче же Крестьянам насилие чинити, и сами от службы учали удалятися, а за Православных Крестьян кровь проливать против бесермен и против Латын и Немец… не похотели; и в чем он, Государь, бояр своих и всех приказных людей, также служилых Князей и детей боярских похочет которых в их винах понаказати… и Архиепископы… сложася с боярами и дворянами… почали их покрывати; и Царь от великия жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпети, оставил свое Государство и поехал куда Бог наставит». Однако же, обращаясь отдельно к Москве, Иван подчеркивал, чтобы посадские люди «себе никоторого сомнения не держали, гневу и опалы на них никоторыя нет».

То есть впервые в истории, и не только России, царь, помазанный и венчаный, обращался напрямую к народу, прося его оказать поддержку или отказать в оной – чтобы все было четко и ясно. И Москва откликнулась. Пока в Кремле аристократия совещалась, склоняясь к тому, чтобы утвердить отречение, вокруг Митрополичьего двора собралась колоссальная, очень заинтересованная толпа, настроенная настолько агрессивно, что боярам пришлось принять посадских представителей. Которые и сообщили, что играть своими судьбами в кулуарах не позволят. Добавив, что Думе не верят, а верят государю, присягу ему «не складают» и намерены умолять, чтобы «Государство не оставлял и их на расхищение волкам не давал, наипаче лее от рук сильных избавлял; а кто будет лиходеем и изменником, они за тех не стоят и сами тех потребят».

То есть – иначе не объяснишь – предлагали, ежели нужно, прямую помощь.

В сущности, ничего иного и ждать не приходилось. Прелести «думного правления» Иванова детства Москва помнила слишком хорошо и повторять не хотела. Но и «лучшие люди» со своей стороны прекрасно помнили мятеж 1547 года и сознавали, чем может кончиться для них озверение посадов. В связи с чем разговоры об утверждении отречения как-то скисли, и в тот же день, 3 января, в Александровскую слободу направилась сперва делегация духовенства, затем лидеры Думы. А потом туда же двинулись и посланцы посада, причем во всем социальном спектре: «купцы и многие черные люди… града Москвы». И все для того, чтобы от лица Земли и Города юридически безупречно (решением Думы и с одобрения Церкви) просить Ивана вернуться и «править отныне же так, как ему, Государю, годно».

Это был абсолютный вотум доверия, дававший победителю любые полномочия. 2 февраля Иван, за месяц постаревший (по оценке очевидцев-историков) лет на двадцать, вернулся в Белокаменную и опубликовал знаменитый Указ об учреждении опричнины. То есть отмене традиционных гарантий прав личности («что ему своих изменников, которые измены ему, Государю, делали и в чем ему, Государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати») и введении на определенной части Города и Земли режима, как сейчас говорят, чрезвычайного положения («учинити ему на своем Государьстве себе опричнину»).

Если проще, это означало, что:

а) право определять измену, конфисковать имущество и карать вплоть до смертной казни отныне принадлежало царю, без необходимости консультироваться с Думой;

б) создавался особый «государев удел», куда могут войти любые земли, угодные царю, и в рамках которого Дума не имеет никакой власти;

в) для управления этим уделом была создана Опричная дума, при формировании которой традиционные критерии не играли никакой роли;

г) также учреждалось особое (опричное) войско, формируемое сверху донизу по усмотрению царя, но, вопреки устоявшемуся мнению, брали туда не только «худородных» выдвиженцев: аристократы, которым Иван доверял, тоже были вписаны в списки и получили командные должности;

д) наконец, княжата и бояре, по каким-то параметрам в опричнине нежелательные, подлежали высылке из «отчин и дедин», правда, получая компенсацию, возможно, и не совсем адекватную (в отдаленных районах).