Читать книгу Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан - Страница 6

Мы пустились в путь. Ночь. Темно. Нас несколько семей в повозках. С обеих сторон дороги лес. Вдруг нас стали преследовать с криком и руганью какие-то люди. Они тоже ехали в повозках. Возчики наши своими кнутами бьют по спинам лошадей, лошади несутся галопом. Страшные крики преследователей еще слышны, но уже более отдаленно. Повозки наши повернули вправо на узкую лесную дорогу, и мы спаслись от преследователей. Мы доехали до какого-то дома и легли спать на полу. Среди нас была молодая неженатая пара. Они были веселыми, несмотря на общую напряженность, лежали рядом и смеялись над упреками взрослых.

Утром мы выехали в Каменку, городок на берегу Днестра на тогдашней границе между советской территорией и Румынией. Бессарабия принадлежала тогда Румынии. Местную синагогу превратили тогда в общежитие для беженцев. Среди беженцев в синагоге была больная эпилепсией женщина. Она падала на пол, билась и ударялась до крови. Это была страшная картина. Мама заболела желтухой, лицо ее пожелтело, ее госпитализировали. Мы остались на некоторое время с отцом. Тяжелую зиму мы прожили в Каменке. В синагоге не было дров для топки. Нас, детей, посылали по домам выпрашивать у жителей дрова. Местное население принимало нас неприветливо. Они открывали нам двери с сердитым выражением лица, и в большинстве случаев мы уходили ни с чем. Мы боялись также собак во дворах. Однажды мы вошли в дом, где сидели «шиву» (семь дней траура по мертвому). Хозяйка велела сыну дать нам немного дров. Он вышел с нами во двор и дал нам несколько поленьев.

Весной прибыла в синагогу наша тетя Ада. Она была очень смелой и деловитой девушкой и вернулась из Палестины, чтобы забрать с собой дедушку и вернуться с ним обратно. Она выполнила эту задачу с честью.

Дети беженцев в синагоге страдали болезнью глаз. Мы просыпались с глазами, склеенными гноем. Отец языком, своей слюной снимал гной с наших глаз. Мы, девочки, были одеты в платья из мешковины, крашенной в синий цвет. В швах под мышками были вши. Родители раздевали нас и ногтями убивали вшей. Во время этого мероприятия мы сидели на бугорке, на просохшей уже земле на солнечной стороне. Это, по-видимому, было весной. Около этой стены недалеко от синагоги мы сидели с тетей Адой. Лицо тети Ады было асимметричным, одна щека толще другой. Мне казалось, что она сосет конфету, держа ее за толстой щекой. Мне так захотелось конфетку, что я попросила ее у тети. Но у нее ничего не было.

В Каменке нам не удалось перейти границу, и мы переехали в соседний городок Рашков.

Мы жили у хозяина пекарни и спали всей семьей на одной большой кровати в комнате, что примыкала к печи. Пекари работали и ночью, и мы просыпались от их разговоров и громкого смеха.

Днем мы выходили всей семьей к реке. Дорогой я как-то раз услышала, как люди, показывая на папу, говорили: «Посмотрите на бедного вдовца! Остался с четырьмя детьми без жены». Папу старила большая борода, а мама выглядела молоденькой девушкой, и ее принимали за его старшую дочь.

В Рашкове Днестр делил город на две части: одна часть городка принадлежала Румынии, другая была советской территорией. Румынская часть городка была расположена на пригорке. Зимой река была покрыта льдом. Мы, беженцы, стоя на берегу реки, видели противоположный желанный берег Румынии и пограничника, шагающего вдоль берега.

Однажды я увидела молодого парня, перебегающего на ту сторону по льду. Но пограничник его заметил и погнался за ним по улице уже на румынской стороне.

Братья отца из Америки прислали деньги для всех родных на адрес сестры нашей бабушки Енты в Кишинев. Деньги эти предназначались для уплаты контрабандистам, которые должны были перевести нас в Румынию.

И вот мы находимся в шалаше на берегу Днестра. Лето. Много зелени вокруг. Кусты, деревья, высокая трава; и шалаш наш не построен руками людей, а сплетен из веток кустов и деревьев. Мы ясно видим солдат-пограничников на румынской стороне. Река в этом месте очень узка. Солдаты улыбаются, как будто насмехаются над нами. Мы уже несколько дней в этом месте вместе с другими семьями. Дети голодны и просят есть. Родители рассуждают о том, что будет хорошо, если красноармейцы обнаружат нас и арестуют: в тюрьме, по крайней мере, дадут хотя бы по куску хлеба детям. А контрабандисты все не появляются. В конце концов, темной безлунной ночью они пришли. Они торопят нас, подталкивают вперед и шепчут: «Гайда! Гайда!» Впервые я услышала это слово. Мы добежали до берега к лодкам. Нас посадили туда и переправили на другую сторону. Нас отвели в землянку и принесли нам бутылки с водой и хлеб с селедкой. Какой привлекательный вид и запах был у этой еды! И как мы были голодны! Но наш организм после долгой голодовки принимал только воду: остальное мы не способны были есть.

Наша семья благополучно перешла границу. Мы остались все вместе, а многие семьи распались, потеряли друг друга: одни перешли границу, а другие остались, расставшись с близкими на многие годы. Подкупленные румынские солдаты из пограничной охраны грабили беженцев, отнимая у них часы и драгоценности.

Итак, мы находимся в Рашкове, на румынской территории. Живем в маленьком глинобитном домике, побеленном снаружи. Това переболела тифом, она вернулась из больницы худой и бледной. Все мы, дети, весь период наших скитаний ходили с бритыми головами. Това помогала соседке в уходе за ребенком. Однажды она принесла мне несколько долек апельсина. Я впервые попробовала этот неведомый мне доселе фрукт, и он показался мне вкуснее украинских яблок и груш.

Мы должны были переправиться в Кишинев. Так как документов у нас не было, мы не могли переехать всей семьей вместе. Не помню, как переправились другие члены семьи, но помню, что муж бабушкиной сестры, на адрес которого прибыли деньги для всех нас, приехал из Кишинева и забрал меня с собой. Мы едем поездом в Кишинев. Тяжелое испытание пришлось пережить мне во время этой поездки. Дядя, высокий старик с ермолкой на голове, сидел и играл в карты с другими пассажирами. Молдаване, муж с женой, оба высокие, смуглые, приветливо отнеслись ко мне. И вот мы сидим на ступеньках вагона, мужчина держит меня на коленях, а жена его сидит рядом. И он говорит ей: «Давай возьмем эту девочку с собой, к нам». Я поняла его слова и громко закричала. Дядя прибежал и отобрал меня у них. На следующей станции они сошли. Чего только не случалось в те времена! Я могла быть навсегда оторвана от своей семьи.

Мы в Кишиневе живем в большом прямоугольном дворе, с жилыми домами с обеих сторон. Мы живем на первом этаже. Вход во двор через ворота. Уже в первые дни нашего пребывания в Кишиневе мама взяла Тову и меня и повела нас в школу. Для нашей матери главное было, чтобы мы учились, и учились хорошо. У Товы еще в местечке был частный учитель. Он учил ее ивриту и русскому языку. Мама зашла с нами посреди урока во второй класс, куда была направлена Това. Это была еврейская школа общества «Тарбут» («Культура»). Ученики сидели за столами, чисто и аккуратно одетые. Ведь они не были беженцами! А мы стояли перед классом в черных рваных чулках. Дети смотрели на нас, а мне было очень стыдно за наш вид. Учитель встретил нас приветливо. Мама попросила его взять меня в этот класс, так как я напугана после погромов, и желательно не разлучать меня с сестрой. Учитель согласился и посадил нас с Товой за одну парту. Я помню, как я научилась читать. Когда мы начинали учить новый урок, я волновалась, что мне предложат почитать вслух, как другим детям; тогда обнаружится, что я даже букв не знаю. Но так ни разу не случилось: вероятно, учитель знал об этом. Дома Това читала вслух, а я заучивала урок наизусть. Разумеется, письменные задания и упражнения по арифметике я срисовывала с тетради Товы. При проверке домашних заданий я была спокойна, так как все они были у меня выполнены. Таким путем я постепенно научилась читать и писать.

У наших соседей были сын и дочь соответственно Товиного и моего возраста. Девочку звали Зиночка. Она была светловолосой с голубыми глазами. Я дружила с этой девочкой. Первое время после приезда в Палестину я очень тосковала по ней и видела ее в снах.

В Кишиневе однажды я попросила у родителей купить мне мяч. Папа поехал со мной на рынок, и мы подошли к прилавку игрушек. Там были разноцветные мячи. Я выбрала большой мяч с красными, зелеными и синими полосами. Но папа сказал, что, увы, он слишком дорогой. Я показала на другой, поменьше, потом на третий, на четвертый, но ни один из них не был по карману моему отцу. Наконец выбрали: папа купил мне самый маленький мяч светло-серого цвета. Я рада была и этому. Мяч был упругий и высоко подскакивал; мне приятно было играть с ним.

Однажды зимой, когда мы играли с соседскими детьми, он попал в открытую печь и сгорел. Я стояла со своими друзьями, беспомощно глядя, как огонь пожирает мой мяч. Эта потеря причинила мне боль. Я не помню у себя в детстве других игрушек, кроме куклы с фарфоровой головой в местечке и этого мяча в Кишиневе.

В Соколивке отец наш имел лавку, но в юности после смерти отца он научился у ремесленника плести веревки. И вот в Кишиневе отец приобрел деревянное устройство для кручения веревок изо льна. Это устройство состояло из большого деревянного колеса. Папа установил его посреди двора. Това и я помогали папе в изготовлении веревок. Одна из нас крутила колесо, а другая держала концы нитей, протянутых от установки на большое расстояние. Папа, пробегая вдоль крутящихся ниток, соединял их в веревку. Не помню точно процесс изготовления, но помню, что получались настоящие крепкие веревки.

У папы появился компаньон, чтобы освободить нас, детей, для учебы в школе. Когда отец заболел и долго лежал в больнице, компаньон обобрал его. Это была большая травма для моих родителей. Выйдя из больницы, отец по совету врачей бросил курить. С тех пор он не курил больше никогда. Мирьям очень подросла и похорошела за время нашего пребывания в Кишиневе. Я помню, как мы с Товой ведем ее за руки по улице, а проходящая женщина говорит: «Посмотрите, какая красивая девочка!» И мы гордились нашей сестрой.

В Кишиневе я впервые в жизни попробовала маслины, но не поняла, почему люди едят такую соленую и горькую ягоду. Мамалыга (запеканка или каша из кукурузной муки) – национальная еда молдаван – также не понравилась мне.

В Кишиневе мы прожили около двух лет. Вероятно, мы дожидались разрешения английских властей Палестины на въезд в страну. Там родилась Сара, четвертая дочь в нашей семье. Мы с Товой поехали в роддом посмотреть на ребенка. Мама показала ее нам через окно. Возвращаясь домой, мы шли по ремонтируемой мостовой. Мы шли по кучам камней и спорили: одна из нас говорила, что девочка красивая, другая утверждала, что нет. В споре я толкнула Тову на груду камней так, что она сломала или вывихнула руку. Това вскрикнула от боли, а я в тот вечер, боясь наказания, сбежала из дому. Но когда меня поздно вечером нашли, то о наказании уже не было речи, так все были рады. Но сильнее страха наказания меня мучили мысли, что из-за меня Това пострадала и может остаться с поломанной рукой. С этими мыслями я жила все время, пока Това была в гипсе. О, как я воспрянула духом, когда гипс наконец сняли и рука ее оказалась целой.

У нас во дворе жила одна девочка нашего возраста, которую родители заставляли делать всякую тяжелую работу и запрещали ей играть с детьми. Она даже боялась остановиться около нас, чтобы переброситься словом. Я помню ее в темно-сером платье, поднимающуюся по лестнице с двумя полными воды ведрами в руках, смотрящую в нашу сторону с жалкой улыбкой. Судьба этой молчаливой, грустной девочки трогала и озадачивала меня: как могут родители так относиться к своей дочери!

В Кишиневе родители спорили между собой, куда ехать на постоянное место жительства. Папа хотел в Америку к своим братьям, а мама тянула к своей семье в Палестину, где был уже дедушка с двумя моими дядями и тетей. А в Америке у папы было четыре брата. Его старший брат Залман жил уже в Тель-Авиве, а Шнеер, единственный брат, которому не удалось перейти границу, переехал из местечка в Баку. Мама победила. Мы готовились к поездке в Палестину.

Нам купили новую одежду. Помню вязаные синие шапочки с белыми полосками. Мы прибыли в город-порт Галац. Там мы сели на пароход и поплыли в Палестину. В Черном море начался страшный шторм. Все заболели морской болезнью, кроме папы и меня. Мы с ним гуляли по палубе, смотря на бушующее море, на волны, бьющиеся о борт парохода. Отец показывал мне на прыгающих над волнами рыб и называл их.