Читать книгу Муза ночных кошмаров - Лэйни Тейлор - Страница 10

Часть I
8. Улицы, словно каналы

Оглавление

Птица пролетела низко над городом.

Тень мчалась за ней в идеальном балете, мелькая на крышах, куда впервые за пятнадцать лет падало солнце. Золотые купола сияли в утреннем свете. Всего за ночь топография города кардинально изменилась. Там, где раньше было четыре якоря, – монументальных башни из мезартиума, – осталось только три. На месте четвертого остался расплавленный комок и большая неровная воронка, обрамленная обугленными руинами.

Растопленный якорь, сложенные крылья и новый голубой бог в цитадели над Плачем. Это что-то значило, и птица стала терять терпение. Она так долго ждала! Издав последний клич, она исчезла, захватив тень вместе с собой.

Улицы внизу наполнились, как вены, потоки людей пульсировали, как кровь, как дух, по городским артериям к выходу. Плач истекал своими жителями. Сто тысяч душ, и все стремились прочь. Они блокировали узкие проходы и жались друг к другу, подобно консервированным рыбкам – если бы консервированные рыбки могли сквернословить и обладали локтями, чтобы расталкивать друг друга. Их паника звучала как низкий напев. Они везли доверху наполненные имуществом тележки, на которых сидели бабушки, словно морщинистые королевы. Курицы суетились в клетках. Дети разъезжали на плечах у родителей, младенцев привязывали к спинам, а собаки держались поблизости, поджав хвосты. Что же касается кошек, они остались. Теперь Плач принадлежал им. Горожане бежали от ночной катастрофы и правды.

Божьи отпрыски.

Слова рвали и сплевывали сотни тысяч раз, а нашептывали и стонали в сотню тысяч раз больше, пока городские сердцебиения выплескивали своих людей за восточные ворота испуганным бурлящим потоком.

Среди них двигались тизерканские воины, пытаясь сохранить хоть какой-то порядок. Куда лучше прошла бы организованная эвакуация, район за районом, но жители скорее взбунтовались бы, чем дождались бы дома своей очереди. Поэтому тизерканцы не останавливали их, а лишь не давали затоптать друг друга в этой спешке. Воины были хорошо обучены и могли скрыть собственный страх, в то время как большинство просто хотели вклиниться в поток и сбежать с остальными.

В городе были и чужаки – фаранджи, – многие из них сидели в каретах, застряв посреди забитых улиц. Они стучали по потолкам кулаками и палками, пытаясь заставить возниц двигаться быстрее. Но те лишь пожимали плечами, тыкали в скопление тел – повозок, свиней на поводках, и как минимум на одну кровать с балдахином на колесиках и запряженную крупной козой – и придерживались былой скорости, очень медленно приближаясь к воротам.

В некоторых частях города царила тишина – особенно в районе расплавленного якоря, где прошлой ночью разверзся сущий ад.

Пожары потушили. Облачка пыли осели на обломки от взрыва. На краю воронки стоял юноша с золотыми волосами. Алхимик Тион Ниро слышал шум реки, протекающей внизу, и вспоминал ее рев, когда она чуть не прорвалась наверх. Его взгляд следил за освещенными солнцем ручьями голубого металла, исчезавшими под землей. Каким-то образом Стрэндж укрепил треснувший оплот.

Разум Тиона переживал ощущение деформации, как если бы он съеживался и расширялся, съеживался и расширялся, пытаясь открыть свои новые границы. Порой пределы понимания меняются слишком быстро, чтобы уследить за ними, – то же чувство возникает, когда тебя затягивает в море бурной волной, и приходится плыть обратно, против течения, а затем ты наконец выходишь на берег, полностью преображенный силами природы. Если бы королевство знаний было городом, тогда укрепления Тиона разрушили до самого основания, и он оказался по колено в щебне из собственных мыслей и реальности.

Чему он стал свидетелем прошлой ночью?

Кто такой Стрэндж?

– О! Ты все еще здесь.

Тион резко обернулся на голос. Он так глубоко погрузился в собственные мысли, что не услышал приближающихся шагов. Его лицо ничуть не изменилось при виде Каликсты Дагаз – акробатки, альпинистки, осужденной воровки драгоценностей, предполагаемой наемной убийцы и, как он сам, уважаемого члена делегации Богоубийцы.

– Я думала, что ты сбежал с остальными, – сказала она с небрежным презрением.

– Неужели, – сухо отчеканил Тион, будто вопросительная интонация требовала слишком много усилий. – Значит, ты плохо разбираешься в людях.

Каликста была худенькой девушкой – с узкими бедрами, плоской грудью, но обладала необычайной гибкостью. Ее короткие волосы только начали отрастать после тюрьмы и могли бы сделать ее похожей на мальчика, но нет. Лицо, хоть и не очень красивое по меркам Тиона, выглядело определенно женским. Полные губы, раскосые глаза в форме лезвий ножей, густые ресницы, а еще в ее чертах присутствовала некая изысканность, которая, как думал Тион, не соответствовала грубой манере выражаться и слишком громкому смеху. Несомненно, она подхватила его от циркачей, которые стремились быть услышанными сквозь ор и гогот шпагоглотателей и факиров.

– Я прекрасно разбираюсь в людях, – возразила она. – Именно поэтому я и подружилась с Лазло, а не с тобой.

Колкость попала в точку, но боли не принесла. Тиону было плевать, что о нем думала Каликста.

– Ты так говоришь, будто этот вариант возможен.

Разумеется, Тион имел в виду, что он – сын герцога, крестник королевы и самый прославленный молодой алхимик – выше дружбы с цирковой беспризорницей, которую освободили из тюрьмы из жалости. Но Каликста использовала эти слова против него.

– Нет. У тебя нет друзей. Я сразу это заметила. Зачем попусту тратить усилия? И тем не менее я готова постараться, если человек этого достоин.

Он кисло улыбнулся:

– Если я недостоин твоих усилий, то почему бы не оставить меня в покое?

Справедливый вопрос. Каликста кривовато усмехнулась:

– Потому что мне больше некого донимать?

– А как же твоя девушка? Уже утомилась от тебя?

Может, Тион и не вмешивался в жизнь других, если под этим подразумевается дружба – быть частью бедлама, который творится в жизни других, – но от его внимания не ускользнуло, что Каликста увлеклась одной из тизерканок. Остальные делегаты сплетничали о них, как прачки, провожая девушек прожигающими взглядами, хоть и называли их отношения противоестественными, а то и хуже.

А вот в Плаче, как заметил Тион, их пара никого не беспокоила.

– От меня невозможно утомиться, – заявила Каликста, будто это простой факт. – Цара занята. – Махнула рукой в сторону хаоса на юге. Здесь, в этом заброшенном районе, шум казался всего лишь низким рокотом. – Предотвращает давку и все такое.

Ее голос звучал беспечно, но в уголках губ и глаз таилось беспокойство – за Цару, которой поручили поддерживать порядок; за Плач, худшие страхи которого ворошились в ненавистном металлическом ангеле; и за Лазло, который поднялся наверх и не вернулся.

– Так зачем оставаться, если тебе не с кем играть? – так же презрительно поинтересовался Тион. Он был зол. Эта болтовня ниже его достоинства; она ниже его достоинства. Если честно, у него почти не было опыта в общении с простолюдинами. Его озадачивала их непринужденность и ставило в тупик их неуважение. Дома кто-то такой, как Каликста, не осмелился бы к нему обратиться, не говоря уж о том, чтобы попытаться оскорбить. – Ты все еще можешь сесть в карету. Уверен, Тод с радостью предоставит тебе место.

От наигранной улыбки глаза Каликсты сузились до щелочек. Коллеги-делегаты не воспринимали ее всерьез, и хуже всех был ее соотечественник Эблиз Тод.

– О, он наверняка уже давно уехал. Наверное, сбежал раньше всех, используя головы населения в качестве ступенек.

Тион невольно улыбнулся. Эту картину было легко представить.

– Я никуда не пойду, – добавила Каликста со сдержанным напряжением. Затем присоединилась к Тиону у края воронки и начала всматриваться в нее так же внимательно, как и он. – И я хочу знать, что вчера произошло.

– Что конкретно ты имеешь в виду? Что тебя чуть не раздавили насмерть, что металл ожил или…

– Что кожа Лазло стала голубой.

Тион тоже собирался это сказать, хотя назвал бы юношу «Стрэнджем», а не «Лазло». Но то, как Каликста произнесла его имя – с натиском, недоумением и восхищением, – отбросило завесу с их беззаботной болтовни. В этом не было ничего беззаботного.

– Что есть, то есть, – кивнул Тион.

Они видели, как это случилось. Наблюдали, как Лазло побежал к тонущему якорю и поднял его голыми руками, словно сила его тела могла удержать блок. Но самое невероятное, что так и случилось – хотя, как все поняли, не благодаря мощи его тела. Это другая сила, та, которую они не могут осознать. Ребята ненадолго замолчали, их взаимную неприязнь заглушила эта загадка.

– Как? – хотела знать Каликста.

В этом слове крылись миры – буквально. Тион не сомневался, что металл и боги появились из какого-то иного мира, но он алхимик, а не мистик, и знал лишь одно.

– Это металл, – ответил он. – Он вступил в реакцию с металлом.

Каликста прищурилась:

– Но я прикасалась к нему множество раз и не стала голубой.

– Нет. Как и я. Дело в Лазло. Что-то в нем ответило.

– Но что это значит? Что он – один из них? Один из богов, которые создали эту штуковину?

Стрэндж – бог? За все время размышлений Тион ни разу не позволил этим словам сложиться в единое предложение.

– Полный бред, – сурово ответил он.

Каликста была с ним согласна, хоть и по другой причине. Тион опровергал концепцию, что Лазло может быть могущественным богом. Она же отрицала этот факт на основании того, что Мезартим был злым.

– Нет никого добрее Лазло. И та девушка тоже не выглядела жестокой, бедняжка.

Девушка. Тион вновь подвергся нападению оравы чувств, которые разбередили его душу при виде Лазло Стрэнджа, прижимающего к своей груди девушку. Он едва ли мог понять эту картину. Она была такой неожиданной и непостижимой. Стрэндж, с девушкой! Детали – что она голубая и мертвая – подвергались фильтрации медленно, и он по-прежнему их обдумывал, когда Стрэндж унес ее наверх. В воздух. На оживленной статуе. На самом деле Тион до сих пор пытался переварить все эти подробности.

Стрэндж общался с девушкой – богиней, это точно, – но она умерла, и теперь он скорбел.

Тион Ниро с поздним пробуждением осознавал, что другие люди тоже жили своей жизнью. Разумеется, на интеллектуальном уровне он это понимал, но это никогда его не впечатляло. Они всегда были второстепенными актерами в драме о нем, их истории – просто сюжетные линии, сплетенные вокруг него, и внезапная смена ролей ошарашила юношу – будто сценарий перемешали и ему вручили не те страницы. Теперь он второстепенный персонаж, обмякший среди осевшей пыли, пока Стрэндж летает на металлических чудищах и обнимает мертвых богинь.

Если на секунду отложить вопрос, «как» он познакомился с богиней, были и более важные проблемы.

– Злая или нет, как она там оказалась? Эрил-Фейн говорил, что цитадель пуста.

Богоубийца заверил делегацию, что боги мертвы, цитадель пуста и они вне опасности.

Каликста поджала губы и посмотрела на гигантского парящего серафима.

– Судя по всему, он ошибался.

* * *

Эрил-Фейн и Азарин расположились на полпути между амфитеатром и восточными воротами, где забитые слившиеся улочки превращались в сложный узел. Они передвигались на спектралах, оставаясь бок о бок на маленьком мосту, который пролегал над главной городской магистралью. Люди внизу толкались в неуклюжей суматохе, пытаясь покинуть город одновременно, и раздражение со страхом сделали их агрессивными. Присутствие лидеров, как они надеялись, охладит людской пыл.

Недавно представленное солнце сердито светило свысока. Казалось, будто оно наблюдало за ними.

– Почему она все еще здесь? – спросила Азарин, взмахнув рукой вверх, где по-прежнему парила цитадель. – Он сказал, что может ее передвинуть, так в чем проблема? Почему она и божьи отпрыски еще не исчезли?

– Не знаю, – ответил Эрил-Фейн. – Возможно, это не так просто сделать. И Лазло еще нужно научиться ею управлять.

«А еще, возможно, он скорбит», – подумал, но не сказал мужчина.

– Вчера он довольно быстро освоился. Ты видел крылья. Разаласа. Если он способен на это, то может и передвинуть цитадель. Если только у него нет других планов.

– Каких же?

– Нам нужно подготовиться к нападению.

– Лазло не станет нападать, – заявил Эрил-Фейн с нотками беспокойства. – Что же касается остальных… если бы они могли, то почему этого не сделали?

– Ты не можешь просто предполагать, что мы в безопасности.

– Я ничего не предполагаю. Мы подготовимся, насколько возможно, хотя я не представляю, как вообще можно быть готовым к такому.

Бороться с армией из усопших близких им людей? Это сущий кошмар!

– Кроме того, их может быть больше, – заметила Азарин, указывая на Пик и за него.

Теперь они знали, что в цитадели жили божьи отпрыски, но трансформация Лазло говорила о новой тревожной вероятности: что в мире куда больше божьих отпрысков, живущих в далеких странах с привычным цветом кожи и наследием, которое могло быть тайной даже для них.

– Не исключено, – согласился Эрил-Фейн.

– Они могут выдавать себя за обычных людей. Скрываться у всех на виду, как он, – не унималась Азарин.

– Он не скрывался. Лазло сказал, что ничего не знал.

– И ты ему поверил?

Эрил-Фейн замешкался, но затем кивнул. В этом юном фаранджи отцовские чувства Богоубийцы, изголодавшиеся и чахлые, нашли место для исцеления. Он питал к Лазло более чем нежные чувства. Хотел оберегать его и, невзирая на все случившееся, невольно доверял ему.

– Думаешь, это случайность, что он изучал Плач? – спросила Азарин. – Учил наш язык, наши легенды?

Теперь, когда она знала, кто такой Лазло, его увлечение приобрело зловещий характер.

– Нет, не совпадение, – ответил Эрил-Фейн. – Я полагаю, что нечто взывало к нему, нечто, чего он сам не понимал.

– Но как он оказался так далеко, в самой Зосме? Вдруг он… один из наших?

Эрил-Фейн повернулся к ней – к своей жене, которая вынашивала божьего отпрыска, как и многие другие дочери Плача. Когда она сказала «наших», то подразумевала, что одна из жительниц города могла произвести на свет Лазло в стерильной комнате цитадели, которую боги использовали как раз для этой цели.

– Будем надеяться. Иначе где-то там может быть другой Мезартим, еще одна цитадель, парящая над еще одним городом, где-то в Зеру.

Мир велик, большая его часть даже не отображена на карте. В каких еще странах могли править злые боги? Но внутреннее чутье подсказывало Эрил-Фейну, что Лазло связан с Плачем, что все это связано с их городом, с их цитаделью, с их богами и божьими отпрысками.

На протяжении пятнадцати лет народ Плача жил с уверенностью, что монстры мертвы, а Эрил-Фейн существовал с этой ношей: что это его руки их погубили, как богов, так и детей – и его ребенка. Или так он полагал. Его преступление было так же отвратительно, как злодеяния богов. И хоть он никогда не пытался раскаяться в своих поступках, все это время Богоубийца убеждал себя, что у него не было выбора, что это была необходимость, дабы Плач больше никогда не заставили опуститься на колени, живот или спину.

Сегодня же он выявил последствия нового открытия – металл активировал силу Мезартима, – и даже это крошечное, ненормальное убеждение стало разрушаться. Что, если убивать их было не обязательно?

– Когда они вдали от металла, – отважился предположить Эрил-Фейн, неохотно высказывая свое подозрение вслух, – их сила просто… выдыхается?

Азарин пыталась прочесть выражение его лица, как и все эти годы. Он был игрушкой богини отчаяния. Изагол изувечила его эмоции, отравила способность любить и доверять, пока те не спутались с ненавистью и стыдом до такой степени, что он едва мог отличить их друг от друга. Но она поняла, что Эрил-Фейн имел в виду, и ощутила укол раскаяния, от которого страдал он сам. Это ноша Азарин: чувствовать всю боль Эрил-Фейна и не иметь возможности помочь.

– Даже если так, – осторожно сказала она, – ты не мог этого знать.

– Мне стоило подождать. Младенцы в колыбельках, к чему спешка? Они не могли навредить нам. Мне нужно было хотя бы попытаться понять.

– Если бы не ты, это сделал кто-то другой, – отрезала женщина, – и тогда все было бы куда хуже.

Эрил-Фейн понимал, что это правда, но ему едва ли помогал тот факт, что его люди поступили бы более бесчеловечно, чем он сам.

– Они были младенцами. Я должен был защитить их, вместо того чтобы…

– Ты защищал нас, – категорично перебила Азарин.

– Но это не так. – Его голос стал тише. Этот взгляд Азарин хорошо знала – беспомощный, виноватый. Он вспоминал ее крики в цитадели, как ее живот увеличился от ребенка, но не его, не человеческого. – Я не защитил тебя.

– А я не защитила тебя! Никто никого не защитил. А как? Они были богами! И все же ты нас освободил. Всех нас, любовь моя. Весь город. – Она указала на маленькую девочку в потоке людей внизу. Та ехала на отцовских плечах, краснощекая и большеглазая, ее черные волосы были собраны в хвостики и торчали по бокам. – Благодаря тебе этот ребенок никогда не станет рабом. Ее семья никогда не ответит на стук Скатиса и не будет смотреть, как ее увозят на Разаласе.

Азарин могла бы продолжить уверять его, что он герой, но знала, что Эрил-Фейн этого не хотел. Это никогда не помогало, да и он, вероятнее всего, даже не слушал. Он все еще смотрел на девочку в толпе, но в его взгляде читалась испуганная неопределенность, и Азарин догадалась, что он видел кого-то другого – собственную дочь, чье изувеченное голубое тело Лазло снял с железных ворот на заре.

При виде нее Эрил-Фейн упал на колени и сделал то, чего Азарин не наблюдала с тех пор, как с ним телом и умом играла Изагол. Он расплакался. Она пока не решила, хорошо это или плохо. Годами он не проливал ни слезинки, а тут у него получилось. Значит ли это, что истерзанные тропки его эмоций начали зарастать?

Как раз вовремя, чтобы оплакать смерть дочери.

Пришел черед Азарин сделать то, чего она не делала годами. Женщина потянулась за рукой мужа, чувствуя его мозоли, шрамы, теплоту и реальность. У них было всего пять дней и ночей в браке; прошло уже почти два десятилетия, но она помнила прикосновения этих рук – этих – на своем теле, как они изучали его полностью, ну или, по крайней мере, столько, сколько мог изучить юный муж за пять дней и ночей. После Освобождения Эрил-Фейн отказывался прикасаться к ней и запрещал прикасаться к нему. Теперь сердца Азарин замерли в ожидании его реакции.

На секунду он просто оцепенел. Она наблюдала, как Эрил-Фейн опускает взгляд на их ладони, на ее маленькую внутри его большой, обе исцарапанные и мозолистые – уже далеко не те юные руки, которые так тщательно стремились познать друг друга. Мужчина сглотнул, закрыл глаза, а затем медленно-медленно сжал ее.

И когда сердца Азарин забились снова, ей показалось, что она ощутила лучик света в жилах, по которым бежал ее дух.

* * *

Сухейла, мать Богоубийцы, стояла в своем внутреннем дворике, обратив лицо к солнцу, с закрытыми глазами, чтобы не видеть цитадель.

Она не могла поверить, что милый юноша, который жил у нее дома, сейчас там и что он – один из них. Сухейла не застала трансформацию. Она все пропустила. Пожилые люди не могут бегать по улицам! Поэтому все казалось ей сказкой. Она просто не могла представить кожу Лазло голубой. Что это значит? Что теперь будет? Она не могла знать наверняка, но была уверена, что будущее все изменит. Но трудно думать о завтрашнем дне, когда горе обволакивает желудок, как жир.

Вчера она узнала, что ее внучка жива – внучка с лазурной кожей монстра, да, но все равно кровь от ее крови. Сухейла не понимала, как ей быть, пока девочка не умерла. Теперь знала: она была ей рада. Но уже слишком поздно.

Женщина заняла себя бытовыми делами, теми же, что и в любой другой день, словно улицы не обливались людьми, вытекающими из города, как стаи мух, покидающих труп.

Но Плач – не труп, а Сухейла – не муха. Все былые страхи остались, но она просто не могла добавить к ним Лазло, с голубой кожей или нет. Из всех возможностей на застолье из сомнений и злого рока попросту не существовало такого блюда, где Лазло Стрэндж навредит Плачу или его жителям.

Она осмотрела свой печальный сад, так сильно изголодавшийся по солнцу. Теперь из него можно сделать что-то приличное, подумала женщина. О, для этого придется выйти за пределы города за побегами, а сегодня не самый подходящий для этого день. Но Сухейла может подготовить его. Этим женщина и решила заняться.

Она закатала рукава и приступила к работе.

* * *

– Что это? – спросила Каликста.

Тион обернулся, ожидая, что ее взгляд обращен на цитадель, но нет.

Она указывала на воронку.

– Что? – удивился он, вглядываясь туда, куда указывала девушка.

Тонущий якорь повредил земную кору под городом, открывая вид на слои камня и осадков, как при раскопках. Богоубийца рассказал им, что боги опустили якоря специально, чтобы уничтожить здания под ними, а так уж случилось, как он сказал, что там были университет, библиотека, тизерканский гарнизон и королевский дворец.

Что из них находилось под этим? По слоям щебня, перемолотого весом якоря, было невозможно определить. Но Каликста указывала гораздо глубже, где, если присмотреться, можно было увидеть остатки фундамента и намек на более низкие уровни. Возможно ли, что они не полностью обвалились?

– Там, – сказала Каликста. – Заметен только уголок. Но похоже на…

Тион понял. И закончил предложение вместе с ней. Они сказали в унисон:

– Дверь!

Муза ночных кошмаров

Подняться наверх