Читать книгу Дорогая Эмми Блю - Лиа Луис - Страница 8

Со столиком посредине внутренний дворик семьи Моро в тени навеса напоминает безупречный интерьер из журнала House and Garden. На накрахмаленной белой скатерти расставлены блюда с тёплой золотистой выпечкой и пирожными, тарелки с рубиново-красной клубникой и влажной черникой и, конечно же, по традиции – два праздничных торта, которые гордо высятся по обоим концам стола. Один торт – для Лукаса. Второй – для меня. У обоих, как обычно, своя история.

– Я понимаю, что чёрный торт смотрелся бы не очень, – Аманда улыбается и поправляет башню круассанов, чтобы она была идеальной, как в «Дженге[10]», – но всё, о чём я сейчас слышу от Лукаса, так это новый кожаный салон его авто, и я подумала – если бы я могла делать помадку, испекла бы машину. Ну, знаете, машину из взбитого теста…

– Нет, нет, – мурлычет Жан, разглядывая свой эспрессо из-под очков. – Я бы не смог после такого жить с тобой, милая.

Аманда закатывает глаза, но улыбается. Её тонкие губы, как всегда, накрашены перламутровой розовой помадой.

– Ну, может, сделаю на следующий год, – говорит она. – Может, я сделаю так удачно, что вы увидите – это не просто…

– Торт цвета гуталина, – Лукас хохочет.

– И не воплощение твоей души, – добавляю я. Аманда визгливо хихикает, прикрыв рукой рот, а Жан, который смеялся пару раз в жизни, и то по чистой случайности, чуть заметно ухмыляется.

– Эй, у меня всё же день рождения! – Лукас пихает меня локтем. – Будь милой с пожилым человеком!

– Кто бы говорил, – отвечаю я. – Кто с утра назвал меня Луноликой?

– Луноликой! – Аманда вновь заливается смехом, зажав кончиками пальцев надкушенную клубничину. – Это он вспомнил то фото в Онфлёре, в день рождения твоего брата. Когда из-за вспышки ваши лица стали белыми, как у покойников.

Лукас кивает.

– Это было столько лет назад!

– Но моё лицо осталось таким же белым и круглым, – замечаю я. Лукас вновь смеётся.

– И не говори! Будто завтракаю с настоящей луной в джинсовой куртке.

Я скалюсь, и он скалится в ответ.

– Не могу поверить, что ты до сих пор её так называешь, – Аманда улыбается, расправляя на коленях белоснежную салфетку.

– Только по особым случаям.

– Например, в тридцатый день рождения.

– Именно, – Лукас кивает. – Передашь мне джем, Луноликая? Когда ещё мне представится такой случай? Когда тебе стукнет сорок, или ты выйдешь замуж, или забеременеешь, или ещё что-нибудь такое.

Утром, при мысли о том, что мне придётся выйти из дома, меня замутило. Боязнь открыть глаза, чтобы увидеть солнце, выглядывающее из-за тяжелых кремовых штор в спальне, и понять, что сейчас утро, что это наш день рождения, была такой сильной, что прижала меня к матрасу. Если я проснулась здесь, в Ле-Туке, в этой спальне, девятого июня, в окружении скомканных носовых платков, и открыла затёкшие, распухшие глаза, значит, это в самом деле произошло. Это реальность. Мужчина, которого я люблю, сообщил мне, что хочет провести всю свою жизнь с другой женщиной, и чтобы я стояла рядом, когда он произносит клятву верности. «Тебе нужен спасительный душ», – зазвучал в моей голове знакомый, ласковый голос Рози, как будто она говорила со мной по телефону, когда я лежала в кровати, уставившись больными глазами в потолок. Я ничего не стала ей писать вчера вечером – наверное, Рози думала, что мы с Лукасом сейчас лежим в обнимку среди белых простыней, сонно улыбаясь и строя планы на день. Двое влюблённых. Но, будь она здесь и видя, как всё на самом деле, Рози сказала бы: «Ну-ка поднимай задницу, Эм! Давай двигай в душ! Заходи раскисшей, размякшей Эмми Блю, а выходи сильной независимой женщиной! Представь, что это поп-шоу, а семейка Моро, чёрт бы их побрал, – твои зрители!»

Так я и сделала. Собралась с силами, поплелась в душ, где проторчала минут двадцать, вымыла голову, побрила ноги, воспользовалась каким-то гелем в стеклянной банке с закрытой крышкой, которые Аманда всегда оставляет в душе для меня. Высушилась феном, намазалась увлажнителем, даже попробовала сделать контуринг по приложению, которое Рози вбила мне в телефон, и наконец вышла в идеальный, роскошный зелёный сад Моро с таким видом, будто моё сердце не разбито и не болит. Будто я счастливая тридцатилетняя женщина, у меня всё хорошо и всё под контролем.

– Эмми!

Я поднимаю глаза и вижу, что Аманда протягивает мне блюдо с печеньем.

– Хочешь миндальное, милая? Я всегда готовлю для тебя миндальное.

Я улыбаюсь и беру одно печенье, поток крошек сыплется на тарелку.

– Спасибо, Аманда.

У меня нет аппетита, желудок крутит, но если я не буду есть, закружится голова, и к тому же Лукас заметит и начнёт спрашивать, всё ли со мной в порядке, а я не хочу видеть такого Лукаса. Доброго, обеспокоенного, заботливого Лукаса. При виде такого Лукаса я вновь стану лужицей слёз, какой была всю ночь.

– Изумительный запах, – говорю я Аманде и отрываю кусочек тёплого круассана.

– И не только запах. Я так рада, что ты не соблюдаешь этот дурацкий режим, как некоторые, – она многозначительно смотрит на Лукаса. – Кожа да кости, и всё торчит в своём спортзале.

– Это называется «быть в форме», мама, – Лукас улыбается, сжимая загорелой рукой чашку с кофе. Другой рукой скользит по груди, по бицепсам. – Называется «следить за собой».

– Ага, – только и добавляет Жан в поддержку сына.

– Он больше не ест ничего, что я готовлю, – жалуется Аманда, разрезая пополам шоколадный маффин, пропитанный сиропом. – Я говорила, что решила опробовать новую пароварку, а он отказался от крем-брюле?

– В нём было ужасно много сахара…

– Хотя бы чуть-чуть, о большем я не просила! Чайную ложечку. Когда это наш Люк отказывался от сладкого, Эмми?

– Никогда…

– И я ему сказала: «Никто не получил порок сердца от одной только…»

– Ну, мне ещё нужно влезть в костюм, мама, – Лукас выпрямляется и, наклонив голову, улыбается матери. Её глаза становятся огромными и идеально круглыми.

– Он… тебе сказал?

Я смотрю на неё, но Лукас гордо кивает, прежде чем я успеваю что-нибудь ответить. Даже Жан отрывает взгляд от тарелки.

– О, Эмми! – рука Аманды летит через стол, шлёпается на мою, губы растягиваются в улыбке, предвещающей слёзы. – Ты можешь в это поверить? Нет, правда – можешь поверить? Он женится! Что ты на это скажешь?

Ага. Они думали, что я ничего не знаю. Я сглатываю, кусок теста тает у меня во рту. Я смотрю на свою доверчивую, нетерпеливую публику и выдавливаю широкую, жизнерадостную улыбку.

– Нет, не могу поверить, – говорю я им. – Правда не могу.

– Я не знала, что ты уже в курсе! Мне так хотелось тебе рассказать! Правда, Жан? – Аманда сияет, смотрит на своего невозмутимого супруга, на сына, на меня. Она толстенькая, у неё блестящие глаза, и она ёрзает на стуле, как беспокойный малыш.

– Я рассказал ей вчера вечером, – Лукас улыбается мне и легонько касается моей руки. – Она была в таком шоке, что у неё началась мигрень. Да, Эм?

Над этим смеётся даже Жан и говорит на ломаном английском:

– И не только у неё. Моя мигрень стала ещё хуже.

Аманда его не слушает. Она смотрит на Лукаса, склонив голову набок, прижимая к груди веснушчатую ладонь с розовым маникюром, унизанную золотыми кольцами.

– Я так рада, что ты ей сказал, – мечтательно бормочет она, потом смотрит на меня. – Ненавижу секреты, особенно от родных. Теперь ты можешь нам помогать, Эмми! Отговори его от этих жутких узких брюк, которые сейчас носит вся молодёжь!

– Вообще-то, – Лукас ставит чашку с кофе, кладёт на стол локоть, – есть ещё один секрет.

Он смотрит на меня, кусает губу. И я понимаю – этого они не знают. Они не знают, о чём он меня попросил.

– Вчера вечером, – говорит Лукас, – я попросил Эмми…

Аманда ахает, с громким стуком ставит на стол банку с лимонным повидлом. Лукас смеётся, смотрит на меня, одобрительно кивает. Я откашливаюсь, решительно улыбаюсь.

– Люк попросил меня стать подружкой жениха.

Аманда накрывает рот руками и пищит:

– Ой! Ой! Ой, Жан!

Жан улыбается, мудрый, непоколебимый, как скала.

– И что? – спрашивает он. – И ты согласилась?

Лукас хохочет, как будто мысль о том, что я могу не согласиться, просто уморительна.

– Конечно, – отвечаю я. Аманда вновь визжит, встаёт и подаёт мне знак тоже встать, чтобы она могла обвить меня руками. Шифон её блузки накрывает блюдо с маффинами.

– Милая ты моя, – бормочет она мне на ухо, сжимая меня ещё сильнее; я чувствую тепло её мягкой кожи, аромат цветочного парфюма. – Конечно, это можешь быть только ты. Он любит тебя. Он так тебя любит! Мы все тебя любим!

Я не выпускаю её из объятий. Я ещё крепче обнимаю её, женщину, почти сумевшую заменить мне мать, как будто только она может помочь мне удержаться на ногах. Мои ноздри покалывает – верный признак слёз, которым отчаянно хочется вырваться на свободу. Я шумно вдыхаю, вновь натягиваю улыбку.

– Ох, ты чуть не плачешь! – Аманда хихикает и вновь садится, расправляя на коленях салфетку. Она снова принимается за завтрак.

Лукас пододвигает к себе тарелку с ягодами и улыбается матери. Жан молча пьёт кофе, не сводя с меня серьёзных наблюдательных глаз. Я рада, когда он наконец отводит взгляд. Он не видит, как гаснет моя улыбка.