Читать книгу Записки маленькой гимназистки - Лидия Чарская - Страница 5

– Матильда Францевна привезла девочку!

– Твою кузину, а не просто девочку…

– И твою тоже!

– Врешь! Я не хочу никакой кузины! Она нищая.

– И я не хочу!

– И я! И я!

– Звонят! Ты оглох, Федор?

– Привезла! Привезла! Ура!

Все это я слышала, стоя перед обитой темно-зеленой клеенкой дверью. На прибитой к ней медной дощечке было выведено крупными красивыми буквами:

Действительный Статский Советник

Михаил Васильевич Иконин

За дверью послышались торопливые шаги, и лакей в черном фраке и белом галстуке, такой, какого я видела только на картинках, широко распахнул дверь.

Едва я перешагнула порог, как кто-то быстро схватил меня за руку, кто-то тронул за плечи, кто-то закрыл мне рукой глаза. И в то же мгновение мои уши наполнились шумом, звоном и хохотом, от которых у меня сразу закружилась голова.

Когда я очнулась и мои глаза снова смогли видеть, я обнаружила, что стою посреди роскошно убранной гостиной с пушистыми коврами на полу, с нарядной позолоченной мебелью и огромными зеркалами от пола до потолка. Такой роскоши мне никогда еще не доводилось видеть, и потому немудрено, что все это показалось мне сном.

Вокруг меня толпились трое детей: одна девочка и два мальчика.

Девочка была ровесница мне. Белокурая, нежная, с длинными вьющимися локонами, перевязанными розовыми бантиками у висков, с капризно вздернутой верхней губой, она казалась хорошенькой фарфоровой куколкой. На ней было очень нарядное белое платьице с кружевным воланом и розовым же кушаком.

Один из мальчиков, тот, который был значительно старше, одетый в форменный гимназический мундирчик, очень походил на сестру. Другой, маленький, кудрявый, казался не старше шести лет. Худенькое, живое, но бледное его личико казалось болезненным на вид, но пара карих быстрых глазенок впилась в меня с самым живым любопытством.

Это были дети моего дяди – Жоржик, Нина и Толя, – о которых мне не раз рассказывала покойная мамочка.

Дети молча смотрели на меня. Я – на них.

Молчание длилось минут пять. И вдруг младший мальчуган, которому наскучило, должно быть, стоять так, неожиданно поднял руку и, ткнув в меня указательным пальцем, произнес:

– Вот так фигура!

– Фигура! Фигура! – вторила ему белокурая девочка. – И правда: фи-гу-ра! Толька верно сказал!

И она запрыгала на одном месте, хлопая в ладоши.

– Очень остроумно, – произнес в нос гимназист, – есть чему смеяться. Да она просто мокрица какая-то!

– Мокрица? Отчего мокрица? – так и всколыхнулись младшие дети.

– Да вон, разве не видите, как она пол намочила! В калошах ввалилась в гостиную. Остроумно, нечего сказать! Вон наследила как! Целая лужа на полу. Мокрица и есть!

– А что это такое – «мокрица»? – полюбопытствовал Толя, с явным почтением глядя на старшего брата.

– М-м… м-м… – смешался гимназист, – м-м… это цветок такой: к нему прикоснешься пальцем, он сейчас же и закроется… Вот…

– Нет, вы ошибаетесь, – вырвалось у меня против воли.

Покойная мама часто читала мне про растения и про животных, и я очень много знала для своих лет.

– Цветок, который закрывает свои лепестки при прикосновении, – это мимоза, а мокрица – это водяное животное вроде улитки, – сказала я.

– М-м-м… – промычал гимназист. – Не все ли равно, цветок или животное? У нас в классе этого еще не проходили. А вы чего нос суете, когда вас не спрашивают? – внезапно накинулся он на меня. – Ишь какая умница выискалась!..

– Ужасная выскочка! – фыркнула девочка и прищурила свои голубые глазки. – Вы лучше бы за собой следили, чем Жоржа поправлять. Жорж умнее вас, а вы вот в калошах в гостиную влезли. Очень красиво! – капризно протянула она.

– Остроумно! – снова процедил гимназист.

– А ты все-таки мокрица! – пропищал его братишка и захихикал. – Мокрица и нищая!

Я вспыхнула. Никто еще не называл меня так. Слово «нищая» обидело меня больше всего остального. Я видела нищих у паперти церквей и не раз сама подавала им монетки по указанию мамочки. Они просили «ради Христа» и протягивали за милостыней руку. Я же руки не протягивала и ничего ни у кого не просила. Значит, он не смеет так меня называть!

Гнев, горечь, озлобление – все это закипело во мне, и, не помня себя, я схватила своего обидчика за плечи и стала трясти его изо всей силы, задыхаясь от волнения и гнева:

– Не смей говорить так! Я не нищая! Не смей называть меня нищей! Не смей! Не смей!

– Нет, нищая! Нет, нищая! Ты у нас из милости жить будешь! Твоя мама умерла и денег тебе не оставила. И обе вы нищие, да! – как заученный урок повторял мальчик.

Не зная, чем еще досадить мне, он высунул язык и стал корчить всевозможные гримасы. Его брат и сестра хохотали от души, потешаясь этой сценой.

Я не была злючкой, но когда Толя обидел мою мамочку, я не могла этого вынести. Страшный порыв злобы охватил меня, и с громким криком, не задумываясь и сама не понимая, что делаю, я изо всей силы толкнула моего двоюродного братца.

Он сильно пошатнулся сначала в одну сторону, потом в другую и, чтобы удержать равновесие, схватился за стол, на котором стояла ваза. Она была очень красивая, вся расписанная цветами, аистами и какими-то смешными черноволосыми девочками в цветных длинных халатах, в высоких прическах и с раскрытыми веерами у груди.

Стол закачался не меньше Толи. С ним закачалась и ваза с цветами и черненькими девочками. Потом ваза скользнула на пол…

Раздался оглушительный треск. Трах!

И черненькие девочки, и цветы, и аисты – все смешалось и исчезло в одной общей груде черепков и осколков.