Читать книгу Честь таланта. О литературе и России - Лидия Сычева - Страница 3

Как странно, удивительно всё совпало!.. Эти строки я пишу в бунинских местах, в краях воронежских, и вижу то же небо, что и он, – то серое, с розовато-фиолетовой дымкой у края, а то вдруг набухшее тяжёлой дождевой тучей; вижу вороньи «слёты» на большом тополе, долгие, важные «совещания» чёрных, деловитых птиц, похожих на только что получивших должности чиновников; вижу догорающее пламя отчаянно-оранжевых листьев – с каждым днём огня всё меньше, всё тоскливей окрестности, всё тревожней на сердце.

А назавтра вдруг выйдет и высоко встанет солнце, и вмиг всё преобразится: небеса голубые и чистые, как весной, облака белые и неспешные. Они зовут в другую, лучшую, чем здесь, жизнь, наполненную славой, богатством, бессмертием. Величием искусств, роскошью архитектуры, утончённостью мысли. Зовут в вечные города – Рим, Константинополь, Иерусалим. Туда, где вершатся судьбы мира и наслаждаются жизнью его властители. В Париж, например, на Елисейские поля. Или в Ниццу, Канны, Грасc…

Но ничего этого пока нет и, если честно, не предвидится. Бунин – юноша из славного, но сильно обедневшего дворянского рода. С какою тоской он смотрел на избы из самана, крытые соломой, на серые бурьяны в окрестностях Озёрок – своего родового гнезда, на косогор, уходящий в низкое, беспросветное небо!.. 16 марта (4-го по ст. стилю) 1886 года педагогический совет отчислил его из Елецкой гимназии. За то, что «ученик 4-го класса Бунин Иван до сих пор не явился из рождественского отпуска и не взносил установленной платы за учение».

Вот так – «без перспектив» – начиналась его сознательная жизнь. В глухой деревне, без денег, без образования, без «блата» и сильной руки.

* * *

Он родился 22 октября (10-го по ст. стилю) 1870 года в Воронеже, на съёмной квартире в доме № 3 по Большой Дворянской улице. Отец, человек буйный, страстный, любивший пожить на широкую ногу, привёз семью в город, чтобы дать образование старшим сыновьям – Юлию и Евгению. Денег на своё жильё уже не было, квартиру сняли в центре, недалеко от мужской гимназии. Юлий окончит её с золотой медалью. В 1885 году он будет сослан в родительское имение Озёрки Орловской губернии под надзор полиции за участие в народническом движении. Юлий станет для младшего брата и гимназией, и университетом, повлияет на его вкусы и стремления. Сколько раз он ещё выручит Ваню – советами, деньгами, душевным участием!..

Воронеж – город моей студенческой юности. Много раз я проходила мимо этого невысокого, уютного, двухэтажного домика, расположенного в начале главной улицы исторического центра – теперь она называлась проспектом Революции. Все пять лет моего студенчества я была рядом, в общежитии на Советской, в нескольких минутах ходьбы.

Воронеж – город неласковый, на конце его имени – то ли ёж, то ли нож. Лучшие его поэты умерли рано: Алексей Кольцов – в 33 года, Иван Никитин – в 37. Бунин? В годы моей учёбы о нём и не вспоминали. Мемориальная доска на «бунинском здании» появится только в 1990 году.

Но чудо в том, что старинный дом, где родилась и сестра писателя Мария, всё же уцелел, удержался. Выжил он и в Великую Отечественную, и во времена нахрапистого капитализма. Богачи изуродовали город, навтыкали башен многоэтажек, эксплуатируя каждый захваченный клочок земли.

В доме, где родился Бунин, некоторое время располагалась редакция литературного журнала «Подъём». Однажды я забежала к писателям в гости – обменяться новостями. Уже шли разговоры о том, что, может быть, в год очередного юбилея в здании откроют музей.

И да, действительно, спустя 150 лет после рождения писателя это событие произошло. Зато гораздо раньше в Воронеже появился музей Самуила Маршака. Есть в городе и улица его имени, и поезд, который ходит в Москву. Вот такое благоговейное почитание автора рифмованной глупости, на которой взращивают (программируют) поколения наших детишек: «Сел он утром на кровать, / Стал рубашку надевать, / В рукава просунул руки – / Оказалось, это брюки».

Этим фактом отношения к литературе, родному слову и национальным писателям я ни на что не намекаю. Он настолько красноречив, что тут и добавить нечего.

* * *

Но, впрочем, чему удивляться? Просто так, «на блюдечке», в России русским ничего не даётся. Только великим трудом, упорством и терпением.

Из дневника Бунина: «На случай внезапной смерти неохотно, вяло привожу в некоторый порядок свои записи, напечатанное в разное время… И всё с мыслью: а зачем всё это? Буду забыт почти тотчас после смерти. 28.XII.41. Воскресенье».

Долгое время журналом «Подъём» руководил писатель Иван Иванович Евсеенко, с которым мы дружили, несмотря на большую разницу в возрасте (он родился в 1943 году). Нас связывало многое: литературные вкусы, отношение к прошлому, взгляды на происходящее в стране. Обычно мы встречались на воронежском вокзале и, пока у меня было время до поезда, успевали всласть наговориться.

В наших беседах всегда всплывало имя Виктора Ивановича Лихоносова, автора многих известных произведений, в том числе романа «Наш маленький Париж», посвящённого старой России и судьбе казачества. В жизни Лихоносова огромную роль сыграл Бунин, зародив в чутком юноше интерес к русской эмиграции. А значит, к живой истории, к изучению истоков трагедии русского народа в ХХ веке.

У Лихоносова есть эссе, где он рассказывает, как, будучи студентом-филологом Краснодарского пединститута, получил на почте бандероль из Парижа с томиком «Жизнь Бунина». «Всё было прелестно своей дальностью, загадочностью. И старомодные “ять” и “ер” в надписи: “Многоуважаемому Виктору Лихоносову съ пожеланиемъ побывать въ нашихъ местахъ. Парижъ, 9 марта 1961 года”».

Счастливый адресат не успел отблагодарить автора за подарок – 3 апреля Вера Николаевна Муромцева-Бунина умерла в Париже. Ей было 79 лет. Из них с Яном (так она звала мужа – «потому что ни одна женщина его так не называла… ему это наименование нравилось») Вера Николаевна прожила 46 лет. И ещё восемь – без него, но для него. «Жена – крылья мужа», – говорят мудрецы. Вера Николаевна – и друг, и помощник, и биограф, и добрый ангел писателя. Она любила его – этим всё сказано… Бунины похоронены в одной могиле, на «русском», эмигрантском кладбище недалеко от Парижа.

Позже Лихоносов вёл переписку с Борисом Зайцевым, Георгием Адамовичем, Леонидом Зуровым – с писателями, жизнь которых так тесно связана с Буниным, что их можно назвать братьями по эмиграции. В 90-е вышел очерк «Привет из старой России», где Лихоносов с горечью признавался: «Перечитывая эти письма, вспоминал дальние годы, и было грустно, обидно: этих-то православных писателей, страдавших без России, занесли в списки врагов, а теперь я вижу, как некоторые дикторы телевидения и журналисты со сладострастием унижают всё русское, словно они на минуту заскочили на нашу землю».

Десятилетия прошли, а «минута» всё длится! На главных телеканалах страны по-прежнему Владимир Познер (последний литературный секретарь Самуила Маршака), другие двупаспортные «оценщики» нашей жизни, а Лихоносова нет, Евсеенко нет, да и Бунин там эпизодически, «по случаю». Спасибо Нобелевскому комитету за премию по литературе 1933 года. Не мастерство писателя, не любовь народа, но признание заграницы – аргумент для местечковых медиа, кичащихся своей «всемирностью».

Впрочем, у Нобелевского комитета ныне критерии скорее политические, чем эстетические. Бунину присудили премию «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». А вот Светлане Алексиевич, которая в СССР воспевала чекистский «меч» Феликса Дзержинского, нобелевскую награду в 2015 году дали «за многоголосное творчество – памятник страданию и мужеству в наше время». Многоголосие, видимо, это завуалированное определение беспринципности. Сегодня ты поёшь оды чрезвычайке, а завтра ничтоже сумняшеся обличаешь «кровавый режим». Разница между «строгим» и «многоголосным» творчеством так велика, что даже обидно за Бунина.

* * *

Через несколько лет после смерти Ивана Евсеенко я случайно обнаружила в архиве электронной почты письмо от него – почему-то не прочитанное мною вовремя. К отправлению была приложена повесть «Вторая учительница». С посвящением – «Виктору Ивановичу Лихоносову».

Повесть – автобиографическая, действие её происходит в 1953 году. В сельскую школу приехала работать немолодая, одинокая горожанка из «бывших». Мужа и сына она потеряла на недавней войне. В день, когда в газете «Правда» было напечатано известие о кончине Ивана Бунина, Ольга Сергеевна Гончарова пренебрегла программой и рассказала своим четвероклассникам о великом русском писателе, прочитав им рассказ «Лирник Родион». Из дореволюционной книги, которую принесла в школу.

Этот её поступок окажется в сердцевине конфликта с «идеологически правильным» директором школы по прозвищу Дециметр. После «проработки» на педсовете учительницу вынудили уехать из села. Прощаясь с мальчиком, от лица которого идёт рассказ, она дарит ему заветную книгу:

«– Возьми на память, – тихо сказала Ольга Сергеевна и ещё тише, уже почти шёпотом, добавила: – И да хранит тебя Бог…»

Вот так, из рук в руки, от сердца к сердцу, преодолевая догмы различных «измов», люди спасали красоту, душу народа, русскую речь. Вопреки тем, кто насаждал – террором, законом, номенклатурным насилием, цензурой – другую, уродливую, изломанную действительность, утверждая, что она-то и есть единственно правильная, и потому мы должны покоряться чужой воле бездумно, не размышляя.

«Часто думаю о возвращении домой. Доживу ли? И что там встречу?» – это из дневников Бунина 1943 года.

В 49 лет он стал эмигрантом, «русским изгнанником», категорически не принял большевизм, заклеймив разрушение государства и старой России в книге «Окаянные дни» (в СССР была запрещена). В её основе – дневниковые записи времён революции и Гражданской войны. «Шёл через базар – вонь, грязь, нищета, хохлы и хохлушки чуть не десятого столетия, худые волы, допотопные телеги – и среди всего этого афиши, призывы на бой за третий интернационал. Конечно, чепухи всего этого не может не понимать самый паршивый, самый тупой из большевиков. Сами порой небось покатываются от хохота».

Удивительное дело, но в 1991 году, когда Бунин совсем уж «вернулся домой», когда все ограничения с его имени были сняты, в России вновь начались «окаянные дни», растянувшиеся на долгие годы. Они вместили обнищание народа, расстрел Дома Советов, войну на Северном Кавказе, энтузиазм воровского интернационала, объединившегося для грабежа богатств сверхдержавы. Кровь, горе и смерть! И – насильственная эмиграция десятков миллионов русских. В одночасье они оказались на чужбине, в изгнании, цинично преданные властвующими иудами.

За это преступление – уничтожение государства – до сих пор никто не ответил.

Да, впрочем, и те, кто остался в пределах Российской Федерации, дома ли мы?.. Речь не только о национальных республиках, где русским часто напоминают, что они – «в гостях». Окажись Бунин в нынешней Москве, он бы ужаснулся тому, что в олимпиадных заданиях по литературе для старшеклассников наравне с Пушкиным фигурирует гражданка Израиля Линор Горалик[1], насаждающая россиянам мат и похабщину, что викторина для школьников в его музее гордо именуется «квестом». И как ловко всё подаётся – под предлогом якобы «современности», передовых взглядов исподволь прививается отвращение к русской речи. А всё родное, задушевное заменяется чужими, жёсткими, похожими на плевки, «квестами».

Вот что получилось: «новая Россия», в которую народ заманивали под предлогом возвращения к «истокам», к «истинной культуре», к тому же Бунину, оказалась ещё дальше от старой, имперской, дореволюционной, чем поздний Советский Союз. В ХХ веке мы были дважды уничтожены. Сначала от нас отрезали «белых» (враги народа), потом «красных» (совки и быдло). С кем же мы остались?!.. Видимо, с «синими», людьми нетрадиционной этической ориентации. «Их улыбки и речи их лживы, / И законы их лживы давно, – / Патриоты жратвы и наживы, / Пляска дьяволов, сексово дно».

Строки из «дневника» Валентина Васильевича Сорокина. Именно из рук нашего выдающегося поэта в разгар новейших «окаянных дней» я получила драгоценный подарок – пятитомное собрание сочинений Ивана Бунина 1956 года издания (составитель П.Л. Вячеславов). Книги – из личной библиотеки. В советское время огромные тиражи хороших изданий расходились мгновенно, «достать» их было непросто. И подумать только, двадцатилетний парень, в то время рабочий 1-го мартена Челябинского металлургического завода, живший в бараке, пропитанном духом тюрьмы – здесь ещё недавно держали заключённых, – читал Бунина!.. И не отрывочно, по верхам, а погружаясь в собрание сочинений, впервые вышедшее в СССР. После горячего цеха, тяжёлой смены на вредном производстве он открывал «Антоновские яблоки», «Лику», «Чистый понедельник», «Деревню», «Песню»…

Неужели эти строгие книги в обложках цвета морской волны с золотистой сеточкой на корешке так изменили его жизнь?!

– Возьми на память, – сказал мне Валентин Васильевич. – Бунин – очень русский писатель. Он поможет тебе. Ведь дело-то литературное очень трудное…

* * *

Прошло – да что там! – пролетело двадцать лет, и в Москве, в Центральном доме литераторов, я вела вечер «Ивану Бунину и русскому слову посвящается». Год был неюбилейный, но что-то толкнуло меня: «Надо сделать!»

В день рождения писателя зал был занят, и в ЦДЛ предложили другую дату – 23 октября. Вышло даже лучше, символичней. После перехода на новый стиль Бунин отмечал день рождения именно 23-го, поскольку в ХХ веке разница между календарями составляла 13 дней. Вот запись из парижского дневника: «10/23 окт. 22 г. День моего рождения. 52. И уже не особенно сильно чувствую ужас этого. Стал привыкать, притупился».

На вечер я принесла четвёртый том из подаренного собрания сочинений. С рассказом «Журавли». Этот этюд подтолкнул меня к написанию собственных «Журавлей». Нет, я не подражала Бунину, а сознательно, демонстративно продолжала его тему. Вопреки главенствующим модам времени.

Зов слова – тоска по красоте. Голос мой звенел:

– Если бы Валентин Васильевич Сорокин не привил мне любовь к точной и страстной прозе моего земляка, не было бы сегодняшнего вечера. Какой красивый писатель! Какой красивый поэт! Пусть прозвучат стихи Валентина Сорокина «Журавли», посвящённые русским людям, насильно превращённым в эмигрантов.

И, сбиваясь от волнения (Автор слушает меня! Бунин – на портрете! Полный зал народу!), читаю:

…И был ещё один сюжет – пушкинский. На вечере выступал Дмитрий Михайлович Минаев, заместитель председателя «Бунинского общества России», исследователь генеалогии поэта. Известно, что род Буниных породнился с родом Пушкина. Но немногие знают, что и Валентин Сорокин, будучи представителем знаменитой на Южном Урале казачьей фамилии, причастен к пушкинскому древу. Через жену. Её родители – из «бывших». Старинный род служивых, государственных людей в основном расстреляли, лишили имущества, уцелевших – выслали. Потому знакомство с потомками аристократических фамилий происходило не на балах, а на улицах, состоящих из бараков для зэков.

Весомую часть своей жизни Валентин Сорокин щедро отдаст погибшим и репрессированным поэтам – Сергею Есенину, Павлу Васильеву, Борису Корнилову, Алексею Ганину, Николаю Гумилёву, Борису Ручьёву, Сергею Поделко-ву… Уцелел бы Бунин, не скрывавший своего отношения к новым порядкам, если бы не уехал из Советской России в 1920 году? А его жена, племянница председателя Первой Государственной думы?..

В 1917 году были поколеблены самые основы русской жизни. Политические – пало государство, монархия; экономические – распад территории, передел собственности; демографические – миллионы погибли в гражданской междоусобице или оказались за границей. Но культурные основы – те, что создают и поддерживают цивилизацию, – Буниным и его читателями были частично спасены.

Чувство ответственности за сохранение и приумножение высших сущностей – это и есть настоящий аристократизм. Он был присущ Бунину по праву рождения и с блеском воплощён в его творчестве, в котором так много любви к жизни, верности красоте, требовательности к себе и другим. Вот почему нашим новым господам, которые изо всех сил изображают из себя знать, цепляя на руки часы с бриллиантами, активный сионист, личный друг президента Израиля Ицхака Бен-Цви, лауреат четырёх Сталинских и одной Ленинской премий Самуил Маршак ближе и понятней, чем «русский изгнанник» Бунин.

Ещё бы! Бунин так и умер без гражданства. И без собственного дома. Трудился всю жизнь, как каторжный. Нигде не предал Россию. Ни перед кем не лебезил. Не подличал. Следовал тому, что писал: «…Умейте же беречь / Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, / Наш дар бессмертный – речь».

Нынешние баре, наоборот, нахватали паспортов, видов на жительство и гордятся друг перед другом роскошными виллами, купленными на украденные деньги. А речь используют для лжи и восхваления себя, любимых.

Это видно и по новейшей литературе, которую поддерживают российское начальство и медиа. Она не только лишена аристократизма, но и не догадывается о нём, работая на понижение культуры и демонстративно подчёркивая свою «плебейскость». О подобных писаниях Бунин в своих дневниках отзывался так: «Всё цветисто и часто гнусно до нужника. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому».

* * *

Что же, мой очерк подходит к концу. Я пишу его в деревенском доме, который почти ровесник Бунину – 1883 года рождения. Родительское гнездо – это и есть «наш маленький Париж». Здесь, в комнатах с невысокими деревянными потолками, с печкой-шведкой, с яблоней за одним окном, с вишней – за другим, многократно, всласть, не спеша перечитаны «Сосны», «Мелитон», «Святые горы», стихи…

Ночью я опять читала «Суходол». И не могла начитаться!.. Чудо.

Нельзя не позавидовать Бунину: его жизнелюбивой художественности и достоверности, объёмности и предметности его плотной, умной и гармоничной прозы.

Аристократ по рождению и судьбе, он острее писателей-разночинцев выразил недостаток фамилизма и его искажённость в русском дворянстве. «Суходол» – поэтичная и страшная книга о сумасшедшей родне. И да, в житейском смысле Бунин был несчастным человеком – единственный его сын умер в пятилетнем возрасте. Писатель никогда не расставался с портретом ненаглядного Коли. И, наверное, сокрушался, что все свои силы отдал художественности и искусству.

За что же мы любим его? За талант? За красоту? А может, за чувство удивительной, непреходящей молодости, которую он перелил в свои стихи и прозу? Миллионы пьют из этого источника уже второе столетие, а он всё не скудеет, удивляет новизной, заставляет всё так же сопереживать его героям, видеть это небо, эти косогоры, пашни, леса, увалы, реки…

Что же это?!

Чувство родины – главное в его творчестве, и оно явлено так объёмно, страстно, что свет его озаряет всех бунинских героев с их «неправильными жизнями» и поступками. «…А счастье всюду. / Может быть, оно – / Вот этот сад осенний за сараем / И чистый воздух, льющийся в окно». Это же только о родине можно сказать!.. Глядя на французские сараи и понимая, что будешь на них смотреть до конца жизни, созерцательностью не утешишься.

Бунин – щедрый художник. Он не обворовывает читателя, не сбивает его с панталыку, не запутывает нравственно (даже в самых своих откровенных, интимных и страстных произведениях), никого не поучает и не обличает. Сила его художественности такова, что он побеждает красотой. Но это не холодный эстетизм, не расчёт, не приманка. Понимание значимости красоты, но красоты национальной, делает его непобедимым.

Суть его прозы – восхищение красотой, стремление её запечатлеть. (И «Деревня» – как угроза, тёмная сила, что готовит ей гибель.) Да, конечно, он пишет о себе, о пережитом, но это не имеет никакого отношения к «исповедальной прозе» (исповеданию грехов). «Красота – это чувство Бога», и он до последних своих дней, будучи уже беден и стар, стремился рассказать об этом чувстве.

Единственное оправдание художника – возвращать чувство Бога в своих трудах; всё остальное – не имеет смысла, не имеет смысла, не имеет смысла…

2021