Читать книгу Мои сестры в бересте - Лика Камылова - Страница 3

Имя легкое, как дыхание ветра. Как комната без стен. Имя легкое, а какой человек? Легкий или сложный, легкий или тяжелый? Разбегается или устал, замедляет шаг? Чем окрашено его лицо, удивлением или заботой? Сколько в нем оттенков грусти, обертонов радости? Летает ли он во сне? Говорят, со временем человек обретает черты своего имени, потому что слышит определенное созвучие и ассоциирует его с собой. Знает ли удача это имя, перебирает ли звуки, пробуя его на вкус? Кровь каких эпох струится в нем? Сколько в нем капель воды, сколько языков пламени?

Мне кажется, это воздух. Если время суток, то час Кота летом, час Дракона зимой – где-нибудь между ночью и днем. Если месяц, то март или июнь. Если нота, то си бемоль. Если краска, то синяя. Мысли – лес, полный маленьких быстрых птиц. Мимолетность и фантазия. Гибкое воображение, переменчивый характер. Настроение: игра теней и света. Если оружие, то в европейской традиции – лук, в восточной – обоюдоострый меч-цзянь, созданный Желтым Императором (определенно, не дао: больше маневренности, пластики, а значит, опасности).

Странное имя. Многократное отражение, эхо в горах. Неявная сила. Кажется, носитель этого имени не знает тревожных снов. У него улыбающийся голос. В нем только мягкие звуки, но это уловка. Я слышу в нем шум, как в морской раковине. Я слышу в нем надвигающуюся бурю.

У Шмеля была дурацкая привычка внезапно пропадать – они сразу договорились: никаких обязательств, дружба по-европейски, но Ленка не могла заставить себя жить в привычном режиме, когда он выпадал из контекста, замолкал на два, три, несколько дней. Офф, я офф – и гудбай. В дни, когда они не встречались, списывались через гугл-диск: один открывал доступ другому, и можно было зависать там, как в чате, перемежая разноцветную переписку рукопожатиями, кофейными чашечками, камасутрой эмодзи. Вацап привязан к компу, палево, так что следовало блюсти эпистолярный этикет. Заботливый сын, Шмель для своих лет выглядел сурово и говорил «толстым голосом», как сказала бы Ленкина мама. Классика жанра: серый волк и Красная Шапочка. А ты знаешь, как будет «серый волк» по-китайски? Да-да, очень смешно, хотя по правде, бородатый прикол. «Ты чего весь женский род позоришь?» – лился из трубки его левитановский басок на весь Сербский дворик, где Ленка с Асей в обеденный перерыв раскладывали пасьянс из конспектов на скатерти, – «Не знаешь, как пеленгаса готовить?» – базар за пеленгаса начался в вацапе, но Шмель не хотел ждать, пока Ленка допьет три обязательных чашки кофе, выпустит при Асе новорожденный выводок своих тараканов, доделает универскую барщину и отчалит. Шмель вообще никогда не ждал – человек такого склада, что если трамвай «вотпрямщас» не придет, отправится пешком по рельсам – и не факт, что в ту сторону, куда собирался. А Ленка ждала: по-детски, по-бабьи, и ненавидела себя за это.

Утро, двойной черный, выходи в чат? «Мне лениво, я танцую». Что, в буквальном смысле танцуешь? Представить танцующего Шмеля у нее не хватало воображения: все его движения, казалось, преследовали практическую цель. «Музыка первого, ну и уборку затеял от балды». Дэнс, дэнс, дэнс, привет Мураками – пока звучит музыка, продолжай танцевать. До постели они со Шмелем до сих пор не дотанцевались – это слегка будоражило и придавало бы ситуации налет романтического флера, вот только Шмель на принца грез не походил от слова совсем: вид его для тех, кто не в теме, был пугающий и дикий. Ленка никогда бы не подошла сама к кому-то вроде него. И когда худой мрачный парень в зипуне с обтрепанными рукавами и надвинутой до бровей шапке попросил, извиняясь, у нее огня на остановке, она чуть по-овечьи не шарахнулась в сторону. «Уголек», – подумала она, оправившись от первого испуга и ловя боковым взглядом трех перетаптывающихся дам: не будет же он нападать при свидетелях, право слово. Шмель и правда был черный, как уголь – темный волос, сверкающие глаза из-под черных бровей, только кожа белая. Цыган, подумала Ленка. Позже стало ясно, что Шмель не из тех, кто благоухает дорогим парфюмом или хотя бы кондиционером: он плевать хотел на все дресс-коды и не менял один и тот же полосатый свитер неделями. Пахло от него дымом и лесом, и от этого запаха у Ленки холодело в груди – звонко и нежно.

В музыке он был всеяден, но хранил верность мастодонтам – Зоопарку, Пикнику. Он как будто жил не первую, а двадцать шестую жизнь, на каждый из своих двадцати шести годов по жизни: повидавший разное и не ждущий от мироздания ни плюшек, ни подножек. Фильмы с ним было смотреть невозможно: любую концовку он угадывал на первых минутах, и Ленка досадливо вздыхала, когда его в очередной раз не удавалось удивить. Доброта его пряталась под внешней сдержанностью, даже суровостью, утонченность и вкус – под недостатком гуманитарного образования. Он, как Шерлок Холмс, мог прекрасно разбираться в глубоких вещах и не знать тех, что на поверхности. Он давал Ленке почувствовать себя экспертом, когда она растолковывала ему какую-нибудь ерунду вроде слова "пубертат" и, казалось, нарочно несколько раз произносил "пуберат", вызывая у нее неконтролируемые приступы хохота: ну как же, как ты не можешь запомнить?! В то же время, она знала точно, что в других, куда более важных жизненных вещах, он даст ей сто очков вперед.

Словом, Шмель был интересным человеком и, что для Ленки было особенно значимо, многое умел делать руками. Даром, что работал большей частью по стройке, Шмель был аккуратен, и его руки были ухоженными, развитыми, как у художника. На них приятно было смотреть, к ним было приятно прикасаться. То, что он и впрямь хорошо рисует, выяснилось случайно: как-то раз Ленка при нем потела над конспектом, а он, отложив в сторону мобильник, взял лист бумаги и принялся рисовать. Ленка посмотрела и ахнула: за какие-нибудь пятнадцать минут Шмель простым карандашом набросал развернутую батальную сцену: войско шло на войско, скрестив пики – головы к головам, щиты к щитам, авангард, фланги, резерв – все как надо, а кажется, чепуха, ничего сложного, кружочки да черточки. Ракурс он взял сверху и немного сбоку, но главное – поразительная четкость изображения и точность в деталях, как на профессиональной книжной иллюстрации. Потом она уже сама просила его изобразить что-нибудь, и он не отказывал: мог за минуту вытащить из небытия на салфетку или тетрадный лист смешного пузатого дракончика, или лошадь, или цветущую ветку сакуры на фоне пагоды. Все нарисованное им было живое, легкое и доброе, как сам Шмель.

Даже почерк у него был легкий, летящий, тяготеющий к диагоналям и косым чертам в дробях. Готовил он не в пример лучше Ленки, а на кулинарные эксперименты, которыми она пыталась его если не удивить, то растрогать, добродушно-скептически хмыкал. Один раз, на первых порах знакомства, она заранее к его приходу напекла творожного печенья с корицей и выложила в вазочку с горкой, а Шмель выпил кофе и даже не притронулся. Так и выхлебал вхолостую перед полной вазочкой, от которой по всей квартире плыл шлейф соблазнительных ароматов. А она постеснялась напрямую предложить. Позже поняла: гордый нрав Шмеля не позволял ему есть в гостях, даже там, где его ждут и любят. Он и подарки не любил – особенно на день рождения, когда не мог ничего подарить в ответ. Ничего не отдал – значит, ничего не взял. Это было его кредо.

А еще с ним всегда было как на лыжах с горки. Ленку махом выбрасывало в другое измерение, где не существовало общепринятых ориентиров – рутины, дедлайнов, набивших оскомину сетевых новостей. И даже бытовуха начинала играть другими красками, когда он делал что-то по хозяйству, например, принимался готовить или как-то раз помогал ей с ремонтом в комнате. Шмель на удивление легко вписывался в любое дело, если ему было интересно – в противовес, «неинтересно» от него звучало приговором и не подлежало обжалованию.

Когда Ленка вспоминала о нем, у нее перехватывало дыхание, но лицо она запомнить не могла как ни старалась: Шмель не оставлял следов и ненадолго отпечатывался в памяти, только если они виделись несколько дней подряд. Может, поэтому он игнорил соцсети, хотя был у него какой-то древний «мертвый» журнал с короткими заметками, весь вычитанный Ленкой на заре знакомства. Был еще заброшенный аккаунт в фейсбуке, не обновлявшийся последние года два. Шмель терпеть не мог англицизмы: он называл чизкейк «модернизированная ватрушка» и презрительно фыркал при виде вывески какого-нибудь Кофе Хауза: «Какой, растудыть в качель, Кофе Хауз, почему не назвать по-человечески: Кофейный Дом?»

Шмель спокойно, без фанатизма любил весь мир и при этом не ждал от него взаимности. По этой причине он не страдал от неоправдавшихся надежд, как все остальные, кого знала Ленка. Он понимал любовь только так, и Ленка устала ждать от него какого-то особенного отношения, душевного трепета, что ли, отмежевания от мира вдвоем. В ласке не отказывает, вздыхала она, и на том спасибо. На вкус он был колючий и соленый, как будто наелся фисташек, и во рту у него казалось слишком тесно, словно он не хотел пускать дальше, не хотел влажных нежностей, привычных, обкатанных веками ритуалов, призванных сближать людей. «Ну и что изменилось?» – с мягкой насмешкой спросил он, когда Ленка, отчаявшись от бесплодных двухнедельных гуляний и не без воздействия купленного для храбрости вина, сама первая поцеловала его. И правда, что?…

С момента знакомства со Шмелем Ленка жила то на подъеме эйфории, то в тягучей, беспросветной тоске ожидания. Без него заедала скука и почти ничего не радовало.

Последние трое суток он не выходил на связь, и Ленкино настроение со свистом сваливалось в штопор. В пятницу мельком отметился в вацапе: «Готовлю у соседки, бабушка тут одна живет, мать помочь попросила», – и Ленка, раздосадованная, что у него опять нет на нее времени, не нашла ничего умнее, как съязвить: «Ну и ладно, я тут тоже не воробьям фигушки показываю». Он тут же замолчал, и Ленка больше не осмелилась его тревожить. Вместо этого она с яростным жаром взялась за дела и переделала все за день. На следующий вытащила Асю гулять на Елагин, но несмотря на по-предвесеннему ясный день, не почувствовала ничего, кроме острой тоски, еще более безнадежной от яркого солнца. Дома все валилось из рук. Не хотелось ни читать, ни слушать музыку, ни высовывать нос на улицу. В интернете было как в заплеванном тамбуре. «Неинтересно», – подумала она и грустно усмехнулась.

Еще через день с утра густо завьюжило, небо обложило плотными ватными облаками, и улица приобрела вид больничной палаты. Ленка почти не ела, кропала экспликацию к «Без вины виноватым», вздыхала, глушила кофе, для разнообразия сдабривая его то корицей, то мускатным орехом, кардамоном и даже перцем, разбирала имя Шмеля по слогам и перекатывала на языке.

Имя было самое обычное, неброское, липнущее к языку, как снег.

Телефон не просто запел, а нежно и призывно задрожал, когда это имя высветилось на экране. Ленка схватила трубку. Задышала размеренно, унимая сорвавшееся в галоп сердце.

– Приветствую, – Шмель словно говорил на обертонах: его голос звучал низко, и в то же время в нем слышались высокие ноты, как посвисты ветра.

– Привет, – выдохнула она, судорожно стискивая телефон.

– У меня планшет твой лежит, не нужен в ближайшее время? Я тут уехать собираюсь…

– Ты уезжаешь? – в сердце кольнуло разочарование. – Куда, если не секрет?

– Да тут… в одно место, по работе.

Работа была негласным табу: Шмель неохотно распространялся, чем зарабатывает. «Стучим, поколачиваем, так, по мелочи», – после прямого вопроса он обычно скороговоркой сворачивал разговор, и Ленка, уважая его желания, не заступала на его территорию.

– И что, опять бессрочно? – она постаралась придать голосу веселого скепсиса.

– Не знаю, может, на пару недель.

Пара недель. Трехзначное число часов. Маленькая вечность.

– Ладно, забирай, – она уже говорила спокойно, как ни в чем не бывало. Как будто расстались только вчера. Как будто он сидит тут, рядом, и можно провести ладонью по волосам, по прохладной щеке – слегка шелушащейся от зимней сухости, приперченной вчерашней небритостью. Поймать за уголок лукавую добрую усмешку, прочертить пальцем вдоль темной брови.

– Верни только сразу как приедешь, ладно? У меня там презентация, – соврала она на автопилоте. – Как раз через две-три недели понадобится.

– Я понял, – он подышал в трубку. – Как сама?

Ленка внутренне усмехнулась. Лучше всех, и все завидуют. Да пошло оно все.

– Скучаю, – сказала она честно, зная, что потом будет проклинать себя на все лады. Помолчала и брякнула еще глупее: – Думаю о тебе все время.

Он хмыкнул в трубку.

– Барышня заскучали. Та я сам скучный, как сапог.

– Нет, – твердо сказала Ленка, усилием воли гася мгновенный приступ нежности от его мягкого «та». И даже головой замотала, как будто он сейчас мог ее видеть. – С тобой вообще скучно не бывает. Ты…

– Ладно, мне пора. Сейчас выходить уже.

И вышел из Ленкиной реальности как из автобуса.

В универ народ с дистанта подтянулся с видимыми потерями: добрая половина еще по инерции праздновала лоботряса. У Асиной группы первой пары по вторникам не было, а родная группа Ленку не вдохновляла. Честь нам и слава, безразлично думала она при виде прозрачных лиц самых стойких. Лет через десять одной лишь вампирской бледностью после двухмесячного марафона за компом не отделаешься. Как знать, может мы и в старости будем до пролежней сидеть перед экраном…

– Один мальчик мне раньше нравился, – Марго по привычке завладела всеобщим вниманием. В девятнадцать лет сменившая в паспорте прозаичную «Веру» на имя поавантажней, Марго носила радикально короткую стрижку, длинные, как семена ясеня, серьги и юбки в пол.

– Мы учились вместе в театральном училище. Как-то раз я напилась и пришла к нему в комнату. Села на кровать, тут меня и сморило. Начала я, короче, засыпать, как он потащил меня в ванну. Я сперва не поняла зачем.

Девки поощрительно захихикали, Вовчик с Тохой и Дроном не обращали внимания: энергично обсуждали свое, перемежая разговор легким матерком.

– Как только мы туда зашли, он, значит, выключает свет, запирает дверь и начинает стягивать с меня штаны, – Марго выдержала драматическую паузу. Ей все-таки удалось добиться желаемого эффекта: мужская часть аудитории утихла и прислушалась.

– Не-не-не, я не такая. Он тянет их вниз, а я обратно, он вниз, а я обратно. Я тогда его спрашиваю: а это по любви?

Дрон с Тохой заржали, Вовчик интеллигентно усмехнулся, поправляя очки.

– Мы хоть встречаться после этого начнём? Так знаете, что он мне ответил?

– Секс не повод для знакомства! – хором сказали Таня с Юлькой.

– Ты чего, вся Россия так делает, – победно заключила Марго и обвела аудиторию газельими глазами.

– А ты чего?! – не выдержала импульсивная Юлька.

– Чего-чего… сбежала, естественно.

– От гордости не лопни, динамо, – Дрон демонстративно повернулся спиной.

– А ты чем гордишься, носками от Гуччи из сэконда? – не осталась в долгу Марго.

– А ты волосы сбрила, чтоб на шампуне сэкономить?

– Харэ собачиться, – миротворчески встрял Тоха. – Скажите лучше, кто-нибудь из педакоков пришел?

– Да, где эти педакоки?

Лизонька, по своему обыкновению, не вошла, а ворвалась в аудиторию, как трамонтана.

– Маргарита, почему я все время делаю тебе замечания?

– Потому что вы меня не любите, Елизавета Игарсовна.

– А, да-да-да, точно, я вспомнила! Макарова, а ты чем таким важным занята? Макарова!

– Не мешайте ей, Елизавета Игарсовна. Она слушает музыку стихий.

Ленка вздрогнула и подняла глаза: Лизонька стояла перед ней, глядя в упор темными строгими глазами из-под ахматовской челки.

– Макарова, признайся: тебе совсем неинтересно?

«Неинтересно…»

Ленка вздохнула и покорно стянула наушники.

– Поражаюсь вам, господа, – Лизонька уже шла дальше по проходу и смотрела поверх голов. – К чему эти ваши потуги, танталовы муки? Пыжитесь, создаете видимость… ну, не тяги к прекрасному, чего смеяться, но хотя бы какого-то роста над собой, – она прошелестела к окну: спокойная, элегантная, гордая. Яркий синий шелк платья как вызов февральской слякоти.

– И что вас сюда гонит? – вопросы Лизоньки носили явно риторический характер. – Судьбы ли лишения? – по аудитории рассыпались осторожные смешки. – Привычка? Родительское тщеславие? Так пусть сделают вам подарок на совершеннолетие: купят диплом, – взгляд Лизоньки вернулся к Ленке и пригвоздил ее к стулу. – Вы же серые, – голос ее звучал почти с сожалением. – Серые, как тучи.

– Every cloud has a silver lining[1], – пробормотала Ленка.

Лизонька сделала вид, что не услышала.

Чтобы оттянуть возвращение в пустой дом (Шмель не придет ни сегодня, ни завтра, можно не готовиться), после пар Ленка заскочила в новую, открывшуюся после карантина кафешку «Мутабор», название которой оживляло в памяти мотивчик из Аладдина: «Арабская ночь…» Может, поэтому Ленка изменила себе и взяла не кофе, а индийский чай масала с пряностями на молоке.

Она не спеша цедила через трубочку остывающий ароматный напиток, бездумно листая ленту. На бумажной тарелке, едва тронутый, остывал шоколадный тор. Аппетита не было.

Ленка еще в прошлом году подписалась на группу «Уютный дом» во Вконтакте, чтобы сменить жилье после того, как с психом и матами съехал Егорка. Но сначала подходящий вариант не попадался, а может, она просто привыкла к месту и подсознательно не желала его менять. Не то чтобы ее напрягала атмосфера, да и сам Егорка перестал занимать ее мысли с тех пор, как на горизонте появился Шмель, но время от времени Ленка все еще мечтала, что съедет в светлую, небольшую, но просторную квартиру с видом на залив или лес. А пока было удобно добираться в универ – ну и центр опять же, все рядом.

Квартира в старом фонде находилась в двадцати минутах ходьбы от Техноложки (высокие потолки, длинный коридор, тихий, хоть и душновато-глухой двор прилагались). Двушка, а по факту, однушка (одна из комнат закрыта хозяином), ее вполне устраивала. И все же, когда приходил Шмель, она вела его не к себе, а прямиком на кухню, где разводила суету с чаем-кофе: не хотелось сидеть с ним на диване, скрипевшем под Егоркой. Может быть, поэтому у них до сих пор ничего не было.

Мобильник бодро взвыл Smoke on the water, и Ленка нахмурилась: номер не определился. Она подождала: анонимные звонки сбрасывались сами через несколько секунд, но телефон настойчиво повторял знакомый с младенчества риф. Кому это я вдруг понадобилась, недовольно подумала Ленка и сняла звонок.

– Добрый день. Елена Олеговна?

– Я, – ответила Ленка осторожно. Только бы не из деканата насчет просрочки. У мамы сейчас туговато с деньгами, но она обещала прислать на следующий семестр буквально на днях.

– Вам сейчас удобно разговаривать? – низкий, чуть хрипловатый женский голос звучал вежливо, без карамельных ноток продавцов кредитных карт и театральной озабоченности разводил.

– В принципе, да, если недолго, – она соображала на ходу, на всякий случай держа наготове ответ «Вечер в хату». Нет, не похоже, что из деканата. Приглашают в стоматологию на панорамный снимок по акции? Зовут на собеседование по давно закинутому, как бутылка в море резюме?

– Меня зовут Марианна Яковлевна Пригожая, – церемонно представилась собеседница. – Я – доверенное лицо Нины Леонтьевны Назаровой. Вам что-нибудь говорит это имя?

– Нет, – недоуменно ответила Ленка. – А вы меня, простите… ни с кем не путаете?

– Она умерла неделю назад.

Повисла пауза.

– Сочувствую, – неловко отозвалась Ленка, не придумав ничего умнее. – Простите, а кто это? То есть, я хотела сказать, какое отношение это имеет ко мне?

– Нина Леонтьевна Назарова, – снова размеренно зазвучал голос, на сей раз с легкими нотками раздражения, – ваша двоюродная бабушка по отцовской линии, проживала в деревне Заячья Губа Медвежьегорского района. Вероятно, вы даже с ней не встречались. Полагаю, что это так, потому что никто из родственников не явился даже за свидетельством о смерти, и его пришлось получать мне. И теперь…

– Подождите, Марианна… э-ээ… Яковлевна, да? – не выдержала Ленка. – Честное слово, я ни про какую бабушку ни сном, ни духом. Бабушка по отцу проживала в Могилеве, но ее уже лет десять как нет. И звали ее Ольга Андреевна, а не…

– Девушка, – утомленно сказала женщина, – сделайте одолжение, выслушайте меня внимательно. Сэкономьте мое и свое время.

– Извините, – Ленка взяла себя в руки и приготовилась слушать внимательно. Само упоминание неведомой двоюродной бабушки звучало как анекдот, но что-то в голосе звонившей ее заинтриговало.

Предчувствие не обмануло.

– Нина Леонтьевна Назарова указала вас, Елену Олеговну Макарову в завещании как наследницу своего дома и участка. Копия завещания, где вы указаны единственной наследницей, лежит у меня вместе со свидетельством о смерти. Вам нужно сделать следующее: разыскать нотариуса, у которого лежит завещание и подать заявление о вступлении в наследство. Нотариуса найдете в нотариально-адвокатской конторе «Патриарх», адрес я вам дам, – после небольшой паузы, в течение которой Ленка мучительно соображала, женщина добавила: – Вы же, надо полагать, заинтересованы?

– Да я даже не знаю… – обалдело пролепетала Ленка. – Это… обязательно? То есть, вы уверены, что именно я этим должна заниматься?

– Интересная вы, а кто же еще? – возмущенно осведомилась женщина и осуждающе замолчала, давая Ленке время оценить неуместность и неприличие ее вопроса. И тут же, без всякой логики сменила тон: – Вообще-то, вы не обязаны подавать это заявление. Деревня глухая, на отшибе, там одни старики живут. Может, эта халупа на кудыкиной горе вам и не нужна, – теперь голос журчал увещевающе. Как будто у Марианны Яковлевны пропало всякое желание встречаться с дальней родственницей почившей, даже не удосужившейся поблагодарить ее за хлопоты.

И напрасно. Известно, что настойчиво склонять человека чего-то не делать – первый шаг к тому, чтобы добиться обратного. Когда кто-то пытался решить за Ленку, это работало как триггер яростного спора. И сейчас внутри у нее так и зачесалось немедленно возразить.

– Так, а с чего конкретно мне начать, можете сориентировать? – деловито спросила Ленка, давая понять, что от нее так просто не отделаешься.

– Ну, с чего… – голос снова зазвучал раздраженно, как будто Ленкина тупость была неочевидна только ей самой, – Я же вам все уже сказала. Сначала едете ко мне за документами. Затем идете к нотариусу в «Патриарх» с паспортом, копией завещания и свидетельством о смерти. Говорите, что наследница, пишете заявление. Там еще, если не ошибаюсь, нужна справка о прописке из ЖЭКа… – женщина сделала паузу, в очевидной надежде, что Ленка сломается от солидного перечня предстоящих заморочек. Но Ленка сдаваться не собиралась.

– Говорите помедленнее, пожалуйста, я записываю, – сказала она. Записывать было нечем, разве что пальцем на столе, но собеседница этого видеть, понятно, не могла.

– Да вы сначала съездите туда! – цитадель Марианны Яковлевны пошла трещинами. – Оцените, стоит ли овчинка выделки! Вам не кажется, что прежде чем огород городить, стоит для начала хотя бы одним глазком посмотреть, ради чего?

– Думаю, в любом случае имеет смысл, это же собственность, она денег стоит, – рассудительно возразила Ленка. Ну бабуля, ну учудила! На руках, поди, Ленку держала в нежном возрасте. Чем ещё вызван этот аттракцион щедрости?

– Барышня, а вы не подумали о том, что возможно, ваша бабушка была по уши в долгах? А у нас в государстве нельзя завещать только имущество отдельно от долгов. У нас пока еще, слава богу, не Америка!

Марианна Яковлевна допустила вторую ошибку: назвала ее барышней. Такое право было только у Шмеля.

– Вам, конечно, видней. Думаете, она в рулетку играла? – подпустив озабоченности в голос, поинтересовалась Ленка. И губу закусила, чтобы не фыркнуть в трубку.

Нервы ни к черту. Все ты, Шмелище, виноват. Совести у тебя нет вот ни на столечко.

– Наследник отвечает по долгам в пределах активов, – теперь голос звучал сухо как чешуйка от шишки: – Возможно, вас это удивит, но даже если дом совсем ветхий, вам еще придется потрудиться доказать, что он стоит меньше, чем долги. Тогда любой грамотный юрист вам скажет, что разумнее в наследство не вступать.

Ну конечно, все вокруг грамотные, кроме меня, подумала Ленка. Дух противоречия, на какое-то время взбодривший ее, угас, и навалились привычные тоска и скука.

– И что это значит в моем конкретном случае? – сдалась она.

– Это значит то, что вы получите дом-развалюху, где нельзя жить и заросшие бурьяном десять соток. А потратите кучу времени и вдобавок платить придется по чужим счетам, – с ядовитым удовольствием пояснила Марианна Яковлевна. – Понимаете, Елена Олеговна?

– Так, а что мне делать тогда? Вы же сами мне позвонили… – Ленке уже хотелось побыстрее свернуть разговор. – Может, мне и правда не стоит все это затевать?

– В принципе, вы можете вступить в фактическое владение для сохранности имущества, – снова сменила гнев на милость компаньонка неведомой мертвой бабушки. – Если вы все же претендуете на наследство – не сейчас, в перспективе – можете охранять его пока суд да дело без бумаг, – она выдержала короткую паузу. – Съездите в эту Заячью Губу, посмотрите. Можете даже пожить там, – на том конце выразительно хмыкнули. – Взвесьте все, подумайте, надо оно вам или нет.

– Хорошо, я так и сделаю, – капитулировала Ленка. – С вами по этому номеру можно связаться? С которого вы сейчас звоните?

– Да звоните христа ради, – равнодушно уронила Марианна Яковлевна. – Посоветуйтесь с родней, определитесь. И побыстрее. Будете тянуть резину, через полгода все отойдет государству.

– Да я все понимаю, но мне еще надо как минимум с матерью переговорить, я…

В трубке раздались короткие гудки.

Чувствуя себя внучатой племянницей лейтенанта Шмидта, Ленка залпом прикончила чай, набросила рюкзак и выскочила из кафе.

Откуда у звонившей ее номер, она так и не спросила.