Читать книгу Омут - Лика Лонго - Страница 4

– Полина, девочка! – папа широко раскинул сильные большие руки и крепко-крепко обнял меня. Я прижалась щекой к его мягкой байковой домашней рубашке.

Мы стояли в полутемной прихожей нашей московской квартиры, где отец жил один с тех пор, как они с мамой решили развестись. Быстрым взглядом я окинула холостяцкие хоромы – мда-а-а, от прежнего уюта не осталось и следа. Я даже не уверена, что после нашего отъезда отец хоть раз подмел пол. В углу стояли лыжи – он их обожает, но после зимы, видимо, так и не убрал. Все его время, как всегда, занимает работа. Вот и сегодня он не смог встретить меня на вокзале. Хорошо еще, что домой успел к моему приезду…

На стене до сих пор висел прошлогодний календарь, открытый на сентябре. Ну конечно, папа ни разу не перевернул страницы с тех пор, как мы уехали! Я подошла и стала листать: октябрь, ноябрь, декабрь…. Нет, слишком много воспоминаний вызывают у меня эти месяцы! Я вернулась в сентябрь и стерла ладонью пыль с чудесного золотого пейзажа, изображенного на страничке. Пусть все в квартире будет так, словно я и не уезжала в Бетту.

Папа тем временем уже суетился на кухне. Снимая джинсовку и расстегивая любимые «греческие» босоножки, я слышала все его действия. Вот он достал из духовки сковороду и водрузил ее на плиту, вот глухо стукнула дверца холодильника и – вуаля! – один за другим пять щелчков: это яйца отправились на сковородку.

Я вздохнула. После душного поезда и утомительной дороги есть не хотелось вообще. Единственным желанием было искупаться, смыть с себя дорожную пыль.

Стараясь забить голову насущными мыслями, чтобы не думать о Саймоне, я быстро наполнила ванну и забралась туда. Какое же это блаженство после уличного душа в Бетте! Я по шею погрузилась в теплую воду и замерла. Московская вода – мертвая, хлорированная. Она расслабляет и лишает энергии. Не то, что морская, от которой тело сразу оживает. Разглядывая сквозь воду свою загорелую кожу, я невольно грустно усмехнулась – сейчас я в стихии Саймона. И порадовалась тому, что бессонная ночь в поезде лишила меня сил – все эмоции ощущались приглушенно, словно в голове убавили звук и свет. Если я буду постоянно пребывать в состоянии усталости, может быть, я выживу. И не сойду с ума…

«Как все-таки странно снова находиться здесь, в Москве…» – думала я, лениво рассматривая мыльницу в виде черно-белой кошки, свернувшейся в клубок, – мой подарок маме. Я настолько привыкла к Бетте, что сегодня площадь трех вокзалов показалась мне какой-то адской ярмаркой. Пока я плелась со своим баулом до входа в метро, меня, наверное, раз десять обогнали, пихнули, двусмысленно хмыкнули в ухо и предложили «такси в любой конец Москвы».

Раздался настойчивый стук в дверь.

– Полина, ну что ты там застряла? Выходи и ешь скорей, яичница остыла уже!

– Иду, иду, папа! – откликнулась я, вставая. Вода на секунду поднялась, а затем схлынула, напоследок еще раз обласкав мое усталое тело.

Замотавшись в большое махровое полотенце, я босиком пришлепала на кухню, где на столе уже стояли две большие тарелки с яичницей. На разделочной доске розовела жирная ветчина, а рядом с ней лежала горка ярко-зеленых свежих огурчиков с мелкими пупырышками. Из большой синей чашки шел легкий дымок – папа только что налил горячий чай и плюхнул туда большой ломтик лимона. Я села за стол и положила рядом с собой мобильный – я не расставалась с ним ни на минуту. Папа неодобрительно покосился на телефон, но промолчал.

Теперь я поняла, что зверски голодна, и с жадностью набросилась на нехитрый обед. Набив щеки, я подняла глаза на отца и вдруг уловила в его взгляде нечто такое, что мне не понравилось. Что это было? Волнение? Ну да, он взволнован моим приездом. Жалость? Пожалуй, да. Раз Алексей Алексеевич знает об истории с Саймоном, значит, отец тоже в курсе. Но почему папа смотрит на меня с жалостью? И кем он считает Саймона?

Наверное, все эти мысли отразились на моем лице: увидев мое замешательство, отец быстренько изобразил дежурную улыбку и спросил чуть заискивающе:

– Ну как, доча, нравится холостяцкий обед?

– Угу! – промычала я, отправляя в рот очередной ломоть ветчины. – Еще как!

– Пойдешь куда-нибудь вечером? – осторожно осведомился он.

Я тут же вспомнила «первое правило следователя» – задать сначала ничего не значащий вопрос, а потом уже спросить о том, что действительно интересует.

– Нет, пап, я устала с дороги… – ответила я. – Пойду лучше вещи разложу…

Вот и моя комната. На компьютерном столе забытые мною пузырьки с косметикой, мягкий мишка с красным бантом на шее, вазочка с карандашами и большие часы-будильник, покрытые слоем пыли. Я подошла к окну – во дворе слышались детские голоса. Совсем по-летнему щебетали птицы, где-то лаял пес, что-то стучало и чиркало по асфальту: это ребятня носилась по двору на роликах, велосипедах и самокатах. Май в Москве был почти таким же жарким, как в Бетте. Только без свежести, запаха моря. «Почти лето…» – подумала я, задергивая штору. Не было сил заниматься уборкой, и я решила отложить ее на завтра. Набрала номер профессора и долго слушала гудки. Анжей так и не взял трубку. Тяжелые мысли атаковали с новой силой. Может быть, профессор не хочет огорчать меня плохими новостями? Или передумал помогать мне, потому что и сам верит: это я рассказала о Морских журналистам? Фантазия услужливо предлагала самые разные версии – одну ужаснее другой. И все они сводились к тому, что я больше никогда не увижу Саймона…

Нет! Я не должна поддаваться этим мыслям! Чтобы отвлечься, я решила позвонить своей лучшей московской подружке – Маше. Она ведь уже ждет меня.

Пальцы плохо слушались, когда я набирала ее городской номер: я поняла, что в глубине души немного боюсь встречи с подругой. Она ведь знала совсем другую Полину. Еще в сентябре, сидя на этой кровати, мы с Машкой устраивали разбор мальчишек из класса. Потом приходили к выводу, что все они не стоят нас, делали себе разные умопомрачительные прически и мечтали о походе в элитный ночной клуб. Мы представляли, как появимся там, всех покорим и домой нас повезут самые крутые парни на самых крутых тачках. Но той Полины больше нет. И я не могу ничего объяснить, ничего рассказать. Придется притворяться, превозмогая боль и стиснув зубы. Вот только получится ли у меня?

– Алло! – Машкин веселый тонкий голосок на том конце провода заставил меня вздрогнуть.

– Машка, привет!

– А-а-а! Полинка? Это ты? Ты уже здесь? – посыпались вопросы. Я прямо видела, как Маша сидит в своей розовой комнатке в шелковом халатике и прижимает трубку к уху.

– Я приехала, Машунь! Поступать же надо. Не хочу всю жизнь работать дворником, – надо же, у меня даже получается шутить.

– Когда увидимся? Мне надо столько всего тебе рассказать! – захлебывалась подруга.

– Маш, да хоть завтра! Сегодня я с дороги устала, высплюсь как следует, и завтра днем можно будет сходить в «Розовый пони» и поболтать.

– Отлично. Отдыхай, подруга! А завтра звони, как проснешься, и договоримся точнее!

Как все-таки хорошо, что Маша хочет «столько всего рассказать»! Это значит, что есть шанс избежать разговора обо мне. Интересно, какие у нее новости? Нашла нового мальчика? Родители по обещали купить машину после поступления в универ? А может, все сразу! Как это далеко от того, чем я жила в последнее время! Попав в привычную, но давно забытую обстановку, я острее ощущала произошедшие во мне перемены. Я осознала, что после всего, произошедшего со мной, уже никогда не смогу жить, как раньше – мечтать о крутом парне на дорогой машине, о походе на дискотеку, новых шмотках. И как, оказывается, страшно человеку осознавать убогость своей жизни и стремлений! Именно это сделал со мной Саймон: проживи я еще хоть сто лет – такого, как с ним, уже не испытаю. Холодной волной накатило отчаяние. «Он вернется. Профессор обязательно убедит его, что я ни в чем не виновата. И тогда он вернется. И все будет по-старому», – твердила я себе.

Несмотря на опустившуюся на город ночь, в комнате было душно. Это в Бетте ветерок с моря приносит вечером прохладу, а здесь асфальт и высотные дома удерживают жару, и ночью такая же духота, как днем. Я распахнула окно. Небо чистое, и на нем уже показались мелкие полупрозрачные звездочки. Но московское небо, конечно, не сравнится с темно-синим, густым, бархатным небом Бетты и его огромными звездами.

Я еще долго не могла уснуть. То проваливаясь в сон, то пробуждаясь, я потерялась и не могла понять, где нахожусь – то ли в Бетте (мне даже слышался шум волн), то ли в вагоне поезда. Мне мерещился Саймон. Он обнимал меня и сначала легко, а потом все настойчивее целовал мою шею, покусывал мочку уха и спускался все ниже, ниже… Его руки блуждали по моему податливому разгоряченному телу, и я уже вся растворилась в нем, как вдруг резкий грубый крик оборвал видение.

Я широко открыла глаза и села на кровати. За окном раздавались крики и мат местной шпаны, которая теплыми ночами всегда оккупировала детскую площадку. Медленно осмотрела я свою комнату и наконец сказала себе: «Ты в Москве. И точка». После этого опустилась на горячую подушку и крепко уснула.

Утром меня разбудил звонок мобильника. Увидев на экране «мама», я нажала на сброс – ну почему ей обязательно звонить в такую рань? Однако через минуту затрезвонил домашний телефон – о да, мама добьется своего, если захочет. Телефон все звонил и звонил, трубку никто не брал. Видимо, папа ушел на работу. Со вздохом я поднялась с кровати и поплелась в прихожую.

– Слушаю, – сняв трубку со стены, пробурчала я.

– Полиночка, дочка, ну что ты меня сбрасываешь? Я же волнуюсь – как ты там? – Помолчав секунду, мама тихо добавила: – И как папа?

– Все хорошо, папа на работе, а я сплю. Сегодня иду с Машкой в кафе.

– С Машенькой? – обрадовалась мама. Я всегда знала, что Маша нравится ей куда больше задиристой Надьки. – Это очень хорошо. А мы тут с бабушкой уже скучаем!

– Мам, ты не волнуйся, у меня все хорошо, – успокоила я ее, одновременно стараясь свободной рукой собрать непослушные волосы в хвостик.

– Ты только держи меня в курсе по поводу экзаменов. Когда у тебя история? – заволновалась мама.

– В понедельник, – ответила я. – А сегодня только среда.

– Сегодня уже среда! Подготовься как следует, я в тебя верю!

– Хорошо. Бабуле привет!

Пытаться заснуть было бесполезно. Я набрала номер профессора, и снова мне никто не ответил. Бросив телефон на кровать, я принялась за уборку. Через несколько часов комнату было не узнать – все блестело, я протерла даже стекла книжных полок. В час дня мы договорились встретиться с Машей в кафе недалеко от дома. Вывалив из дорожного чемодана вещи на кровать, я выбрала из кучи мятой одежды немнущийся голубой сарафан в мелкий желтый цветочек, затем собрала волосы в пучок и обула «греческие» босоножки. Выйдя из подъезда, я словно нырнула в душную горячую волну – казалось, что в Москве уже наступило лето. Я быстро зашагала к кафе.

Маша ждала меня там. Как только я отворила стеклянную дверь, она вскочила со своего места и закричала на весь зал: «Полинка!»

Я бросилась к подруге, мы горячо обнялись, и я ощутила знакомый сладкий аромат земляники – запах любимых «летних» Машкиных духов. Мы сели и первую минуту жадно оглядывали друг друга. За месяцы, что мы не виделись, Машка вытянулась и похорошела. На ней был длинный белый сарафан со сборенным лифом и оборками внизу, сверху она накинула малюсенький светло-голубой джинсовый пиджачок. Светлые волосы аккуратно завязаны в хвостик, кожа светится ровным загаром…

– Ты где так загорела? – спросила я.

– В солярии, а где же еще? – рассмеялась Маша, обнажая ровные блестящие зубки. – Я же на море не была, как некоторые… – подмигнула подруга.

– Ух ты! Да у тебя теперь голливудская улыбка? – еще больше удивилась я, вспомнив вечное Машкино нытье про неправильный прикус. – Ты что ли весь год носила брекеты?

– Фу-у, как ты отстала от жизни в своей Бетте! – шутливо возмутилась Машка и достала из сумочки маленькую розовую коробочку. Быстрым движением она сняла что-то с идеальных зубов и положила в коробочку. – Я ношу капы!

Я недоуменно взглянула на коробочку – в ней ничего не было!

– Маш, ты чего – издеваешься? – спросила я и только тут заметила, что в коробочке лежит что-то маленькое и прозрачное, как крылья стрекозы.

– Поясняю для провинциалов – это капы! – важно пояснила Маша. – Новая технология исправления прикуса, их теперь носят вместо брекетов…

Ох, сейчас Машка сядет на своего любимого конька: новые технологии, достижения науки и так далее!

– Машка, кончай! – не выдержала я, и мы обе засмеялись.

– Ну ладно, рассказывай, как ты там, мхом не заросла в своей Бетте? – спросила подруга.

Мысль о Саймоне буквально прорезала меня насквозь. Оказывается, любое упоминание Бетты причиняло почти физическую боль. Но боль, как ни странно, придала мне сил и решимости. Я начала вдохновенно рассказывать о беттинской школе, новых друзьях, маминой работе, ни словом не обмолвившись о любимом.

Машке мой рассказ понравился. Она заливисто хохотала над разными смешными историями из школьной жизни, округлила глаза, узнав о местной библиотеке, куда все ходят «за Интернетом», и погрустнела, когда я со вздохом упомянула о разводе моих родителей. Впрочем, я видела: и Маше есть, что рассказать. Ее прямо всю распирало от нетерпения, а в глазах читалось: «Говори, подруга, говори. А потом будешь слушать меня!»

Когда мой монолог завершился, Маша сложила ручки на столе, отчего стала похожа на мультяшную белочку, и заговорщицким тоном спросила:

– А теперь угадай, какие новости у меня? – и, не дав мне и рта открыть, сразу же ответила: – Я встречаюсь с мальчиком! – Только Маша могла произнести это так, словно признавалась: «Я выхожу замуж за принца Уэльского!» – Полин, ты не представляешь, какой он классный! Мы вместе уже полгода! Сегодня я вас обязательно познакомлю!

Я терпеливо выслушала рассказ о том, как романтично они встретились. Мне почти не было больно – наверное, потому, что вся эта история была типично московской и совсем не походила на мои отношения с Саймоном. Я слушала Машку, как старая бабушка, умудренная жизнью, слушает милое щебетанье любимой внучки…

– Маш, ну а как с поступлением? Всё уже схвачено? – сменила я тему.

– О, за это не беспокойся! – уверенно сказала Маша. – Я буду первоклассным журналистом! И никто мне не помешает – после того, как целый год я колошматилась на курсах и прочла всего Тургенева! Никто!

– Женя! – вдруг закричала она так же звонко, как час назад выкрикнула мое имя.

Я обернулась – в дверях кафе стоял улыбающийся молодой человек. «Идеальная пара для Машки!» – сразу подумалось мне. Стильные очки в черной оправе, светло-голубые джинсы, на белую футболку накинута черная жилетка, на голове – творческий беспорядок. Через секунду Женя уже сидел за нашим круглым столиком.

Машу всю распирало от восторга. Влюбленные держались за руки, не в силах насмотреться друг на друга, и я почувствовала себя лишней. Я начала ерзать на стуле и поглядывать на часы.

– Ладно, Маш, вы оставайтесь, а мне пора! – сказала я наконец.

Подруга сделала капризное лицо, хотя глаза ее светились от счастья.

– Поли-и-ин, ну ты что? Может, посидишь еще с нами? – не очень настойчиво предложила она. И не стала меня уговаривать, когда я все-таки откланялась. Но я совсем на нее не обиделась. Я была рада, что выдержала нашу встречу. Нелегко общаться с кем-то, когда у тебя все выжжено внутри.

Я шагала по пыльной улице к своему дому и думала о том, как хорошо, что Москва не похожа на Бетту. Здесь мне легче будет продержаться до встречи с Саймоном. Временами я почти верила в то, что снова его увижу…

Дома я приготовила ужин отцу и немного разобралась на кухне. У папы за время нашего отсутствия все перепуталось – специи и соленья стояли вместе со сладостями, тарелки соседствовали со сковородами, а чашки с банками. Я разложила все по местам, вымыла пол и села за стол. За окном радостно надрывался воробей, тикали настенные часы… Я вздохнула, взяла в руки телефон и снова набрала профессора Стояна. Гудки шли бесконечно долго. Наконец, я услышала низкий голос Магды:

– Полина?

– Да, – прошептала я.

– Полина, мы говорили с ним. Девочка, он не верит тебе…

Пол ушел из-под ног. Я перестала существовать. Как сквозь сон до меня долетали слова Магды:

– Он не верит. Ни нам, ни тебе. Он сказал, что больше не хочет видеть тебя…

Гулко билось в груди истекающее кровью сердце.

– Полина?

– Я здесь.

– Не печалься, девочка, ты еще так молода! – тягуче проговорила Магда. – Все пройдет.

– Он не вернется? – тупо спросила я.

– Нет.

– Почему вы не смогли уговорить его?

– Потому что это невозможно, Полина!

Я медленно и очень аккуратно положила телефон на стол и уставилась перед собой. Из глаз быстрыми ручейками потекли слезы. Я чувствовала, как они капают мне на руки, сложенные на коленях.

Потом стены кухни сдвинулись и приблизились ко мне. Теряя сознание, я благодарила – не знаю, кого – за то, что для меня все закончилось.

– Полина! Детка! Солнышко! – услышала я, разлепляя непослушные отяжелевшие веки. Надо мной склонились отец и мужчина в белом халате. Я лежала на своей кровати. В комнате резко пахло лекарствами, а на табуретке, принесенной отцом из кухни, стоял большой ярко-оранжевый чемодан, набитый ампулами, шприцами и медикаментами. Первое, что я почувствовала, – глубочайшее разочарование. Я жива, а значит, ничего не кончилось.

Мужчина с усталым, но добрым лицом повернулся к отцу и ободряюще улыбнулся.

– Ну вот и хорошо. Теперь ей нужен покой. После укола она уснет и проспит долго, так что не волнуйтесь. Обычный обморок – бывает, особенно у подростков: переживают перед сдачей экзаменов. Мало спят и много нервничают. Да еще и жара такая! – говорил с профессиональным оптимизмом доктор «скорой помощи». Он ободряюще похлопал бледного папу по плечу. – Все будет хорошо. Повторюсь: девочке нужен покой, ну и лекарства, которые я здесь написал.

Доктор протянул отцу маленький листок, улыбнулся теперь уже мне и сказал как маленькой:

– Ну вот, будь хорошей девочкой и больше так не нервничай!

Я хотела только одного – чтобы они скорее удалились из комнаты.

– Я провожу вас! – спохватился отец, и наконец они вышли в коридор.

Я тупо огляделась и увидела на столе свой мобильный. Наверное, это папа принес его с кухни. Голова отказывалась соображать, тело было отяжелевшее, словно его придавили огромной плитой.

Я медленно встала, взяла телефон и набрала номер профессора. Он сам взял трубку.

– Профессор, я… – но Стоян тут же перебил меня:

– Полина, девочка, успокойся! Хорошо еще, что так вышло! Могло быть хуже, много хуже! – затараторил он.