Читать книгу Ленин и Инесса Арманд. Любовь и революция - Лилия Гусейнова - Страница 5

В 1909 году мы с Надеждой Константиновной приехали в Париж. Здесь наша Парижская группа вела свою активную революционную агитацию. Я всегда считал, что самодержавие – это гнилая стена, ткни и развалится! И именно на борьбу с самодержавием, борьбу за освобождение народа от гнета я бросил все силы. Но из-за многочисленных арестов мне пришлось эмигрировать за границу. Мне пришлось жить в разных странах и городах, в Мюнхене и его предместье Швабинге, Лондоне, Женеве и вот теперь Париже.

Когда я впервые увидел Инессу Арманд, то не придал значения нашему знакомству. Хотя она и разделяла наши взгляды на политику в стране, все же я отнесся к Инессе весьма холодно. Я уже привык к тому, что те, кто назывался сторонниками идеи и верными соратниками, подчас оказывались предателями. Готовыми при первой же тревожной ситуации либо изменить свою позицию, либо сдать своих с потрохами.

Но чем больше я узнавал Инессу, тем более разубеждался в своих выводах насчет нее. За прекрасной внешностью скрывалась женщина, готовая на все ради общего дела. Она была настолько заразительна, когда говорила, что наша парижская группа стала расти на глазах. Она так активно занималась партийной работой, что мы не могли нарадоваться на нее с Надеждой Константиновной. Заполучить в команду такого энергичного человека, как товарищ Арманд, было чрезвычайно ценно. И по тому, как она рассуждала, не оставалось сомнений, что она хорошо разбирается в идеологии и ценностях, которые мы несли в массы. И знания ее – далеко не поверхностны.

Она оказалась настолько открытым человеком, что как-то сразу влилась не только в коллектив группы, но и в нашу с Надеждой семью. Я взял ее референткой, а она по своему личному желанию, видя, как не просто приходится Наденьке с ее неважным здоровьем, стала еще и помогать жене по дому. И постепенно мы даже уже и не представляли своей жизни без Инессы. Она была с нами вместе всегда – и в те часы, когда мы работали, и когда мы отдыхали. Можно сказать, что Арманд даже стала почти членом нашей семьи.

А я сам даже и не заметил, как много времени мы стали проводить втроем – я, Надежда Константиновна и Инесса.

Бывало, что по многу часов подряд сидя в одном из французских кафе, мы много говорили обо всех предстоящих свершениях, обо всем, что нам предстояло. Я смотрел на эту изящную женщину и думал, сколько же в ней огня, и с каким восторгом и восхищением она слушает то, о чем я говорю. Мы понимали друг друга с полуслова, у нас были общие идеалы, общие идеи. Она в отличие от многих женщин действительно была увлечена революцией и марксизмом.

– Владимир, я много раз перечитывала твою работу «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения». Ты дал такой точный анализ положения в международном социал-демократическом движении. Это удивительно четко и ясно. О, эту твою работу должны прочесть как можно больше людей!

– Инесса, я хотел донести до общественности, что в социал-демократии существуют две позиции, два различных направления. Одно из них твердо стоит на почве марксизма, другое же, по существу, – оппортунистическое под предлогом того, что «старый догматический» марксизм якобы устарел, выбрасывает из учения Маркса его революционное содержание, превращает марксизм в реформизм. И показать, насколько острая между этими двумя направлениями ведется идеологическая борьба!

– О, как я это понимаю! Но к несчастью не все понимают учения Маркса так точно как ты! А твоя другая книга «Шаг вперед, два шага назад (Кризис в нашей партии)» – еще более откровенна и блистательна! Сколько смысла в каждой точно сказанной фразе!

– Нет, ну не стоит так хвалить меня, Инесса. Мне даже как-то неловко! Я просто должен был обратить внимание на то, что в партии образовалось два течения – большевистское, революционное, действительно представляющее большинство партии, и меньшевистское, оппортунистическое. Я показал в этой книге существо меньшевизма и высказался за разделение партии, являвшееся неизбежным ввиду коренных разногласий между большевиками и меньшевиками. И сформулировал нормы партийной жизни, к которым отнес: строжайшее выполнение всеми без исключения членами партии ее Устава, соблюдение принципов демократического централизма, развертывание активности членов партии, критики и самокритики.

– Все верно, без соблюдения принципов невозможно представить себе эффективную работу партийной жизни. Я не могу понять, почему такие очевидные вещи не видят другие!

– Оставим это на их совести. И постараемся сделать все возможное для следования нашим идеям и привлечения тех, кто серьезно будет относиться к нашей совместной работе как к делу жизни, а не как к бирюлькам, в которые можно поиграть и забыть.

Я не мог не заметить этих восторженных глаз, этого красивого тела, которое слегка подается вперед, словно тоже не в состоянии удержать рвущихся наружу идей и мыслей.

В этой страстной натуре так тесно переплелись и желание революции, перемен, и живой, требующий постоянной пищи ум, что мне казалось, разговаривай мы сутками напролет – нам все также было бы интересно друг с другом.

Хотя, признаюсь честно, вначале я подозревал в Инессе только любовь ко всему модному и новому. Ведь многие дамы в то время считали увлечение революцией ничем иным как таким же хобби, как вышивание крестиком перед камином. Но Арманд развеяла мои сомнения, когда я, решив проверить ее и вывести на чистую воду, завел разговор о том, что год назад в 1908 году я, находясь в Лондоне, написал свое философское произведение – «Материализм и эмпириокритицизм: Критические заметки об одной реакционной философии». И что первое издание было уже отпечатано частным издательством «Звено» в Москве и вышло в свет в этом году. Каково же было мое изумление, когда она сказала, что прекрасно знает об этом труде и как раз в поезде прочитала его.

– Достать было невероятно сложно, – немного с детской гордостью сказала Арманд, – но я связалась со знакомыми в Петербурге, а они – с кем-то из своих приятелей в Москве. Случилось, наверное, чудо, потому что, приобретя твой «Материализм и эмпириокритицизм», они успели передать его мне через нескольких проводников! Ты не представляешь, какую цепочку пришлось выстроить, чтобы произведение догнало мой поезд на одной из станций! И это того стоило, Владимир! Я не могла не прочесть твою всестороннюю критику субъективно-идеалистической философии – эмпириокритицизма!

И тут я понял – она безумна в своих желаниях постичь новое, и она одержима моими трудами! И мне это было чертовски приятно! Меня никогда не волновали просто красивые куклы. Безусловно, женщина должна быть женщиной, но так редко можно встретить еще и умную представительницу противоположного пола, которая думает и рассуждает практически как ты сам. Я так был поражен результатами своей проверки Инессы, что потом мы целых три часа только и говорили о материализме и эмпириокритицизме… И ей ни капли не наскучили мои разговоры!

– Знаешь, моя всестороння критика субъективно-идеалистической философии – эмпириокритицизма – это мое самое настоящие детище! И я хочу напомнить те доводы, которыми побивают материализм Базаров, Богданов, Юшкевич, Валентинов, Чернов и другие махисты. Это последнее выражение, как более краткое и простое, притом, получившее уже право гражданства в русской литературе, я употребляю наравне с выражением: «эмпириокритики». Что Эрнст Мах – самый популярный в настоящее время представитель эмпириокритицизма, это общепризнано в философской литературе, а отступления Богданова и Юшкевича от «чистого» махизма имеют совершенно второстепенное значение, – я сделал паузу внимательно глядя в глаза своей собеседницы.

Она вся подалась вперед, жадно впитывая все мои слова и ожидая, когда я продолжу говорить. Тут внутри меня что-то как будто щелкнуло, переключилось. У меня как будто спала пелена и я ясно увидел сидевшую передо мной женщину. Красивую, полную сил и страсти. Она смотрела на меня как на Бога – Бога революции. Я почувствовал, что она как будто дает мне силы. Как будто ее непоколебимая вера наполняет изнутри мой измученный постоянными недосыпами и переездами организм! Она словно омолаживала меня, и я вновь чувствовал прилив сил и энергии. Непостижимо… Мое сердце забилось словно бешенное, а Инесса, все ближе наклоняясь ко мне, пошептала своим нежным голосом:

– Продолжай, Владимир, я прошу тебя!

Мне показалось, что если я не продолжу, то она не вынесет этого! Настолько жадно и передано смотрела она на меня своими поразительно прекрасными глазами, и я, будучи не в силах больше держать затянувшуюся паузу, продолжил:

– Материалисты, говорят нам, признают нечто немыслимое и непознаваемое – «вещи в себе», материю «вне опыта», вне нашего познания, они впадают в настоящий мистицизм, допуская нечто потусторонне, за пределами «опыта» и познания стоящее. Толкуя, будто материя, действуя на наши органы чувств, производит ощущения, материалисты берут за основу «неизвестное», ничто, ибо-де сами же они единственным источником познания объявляют наши чувства. Материалисты впадают в «кантианство» (Плеханов – допуская существование «вещей в себе», т. е. вещей вне нашего сознания), они «удвояют» мир, проповедуют «дуализм», ибо за явлениями у них есть еще вещь в себе, за непосредственными данными чувств – нечто другое, какой-то фетиш, «идол», абсолют, источник «метафизики», двойник религии («святая материя», как говорит Базаров). Таковы доводы махистов против материализма, повторяемые и пересказываемые на разные лады вышеназванными писателями! Инесса, ты понимаешь, о чем я?

– Владимир, конечно, понимаю! Но время, когда вышел в свет твой труд, – это время быстрого развития физики, появления новых физических понятий. Сейчас стало очевидно, что многие экспериментально установленные физические явления не могут получить объяснения и толкования с позиций классической ньютоновской механики, а, следовательно, классическая механика не является настолько всеобъемлющей и универсальной, чтобы к ней можно было свести все наблюдаемые процессы. Но, кажется, физики и сами запутались во всем, что говорили ранее, и в том, что открывают сейчас! Это положение – кризис современной физики!

– И я говорю о том же! Новая физика свихнулась в идеализм, главным образом, именно потому, что физики не знали диалектики. Они боролись с метафизическим (в энгельсовском, а не в позитивистском смысле этого слова) материализмом, с его односторонней «механичностью», – и при этом выплескивали из ванны вместе с водой и ребенка. Отрицая неизменность известных до тех пор элементов и свойств материи, они скатывались к отрицанию материи, то есть объективной реальности физического мира. Отрицая абсолютный характер важнейших и основных законов, они скатывались к отрицанию всякой объективной закономерности в природе, к объявлению закона природы простой условностью, «ограничением ожидания», «логической необходимостью» и тому подобное. Настаивая на приблизительном, относительном характере наших знаний, они скатывались к отрицанию независимого от познания объекта, приблизительно верно, относительно правильно отражаемого этим познанием. И так далее, и тому подобное – без конца!

Мы говорили и говорили, и время уже давно перевалило за полночь. И пора было уже уходить из кафе. Мы брели по узкой улочке Парижа, вдыхая прохладный воздух пока, наконец, не дошли до нашего с Надеждой дома. И только тогда заметили, что целый день провели наедине друг с другом… Инесса, кажется, засмущавшись этому, спешно распрощалась со мной и отправилась к себе на квартиру. А я этой ночью так и не уснул, потому что мысленно возвращался к нашей долгой беседе, и мне казалось, что я все еще чувствую запах духов Инессы и ее теплое дыхание, когда она, наклонившись ко мне, просила продолжить рассказ.