Читать книгу Летофрения - Лилия Лузанова - Страница 28

Я такая же! такая, как ты!

я живу и люблю наугад

я убиваю своих царей

а потом им молюсь…

снегопад навсегда

навсегда в моей голове

на дорогах, в кармане пальто

я с этой помехой всегда налегке

в снежинок белых строю

в падении затяжном

размазываясь по стеклу

чужому и теплому, я живу —

думаю – наверно теперь

но мое место где холода

где всегда наступает черед

где никогда не знаешь вернешься

куда, кто и зачем ведет

где лица, натянутые, как струна

крышка с подкладом из неба

в сутулые спины стальные глаза

и запах всеобщего хлева

все здесь нараспашку

все никому не отдано и не взято

жизнь даром бездарна

и лишь одному

все Богу зачем-то понятно…

Они знали, что я второй раз не приду, —

сервировали без вилок и без ножей,

подавали вчерашнюю мне еду

и подсаживали вечно чьих-то мужей.

Смеялись, услышав, что я эстет,

гремели посудой над моим столом,

надменно спрашивали, сколько лет,

и за спиною шептались о чем-то потом.

Наливали дешевое в бокал вино,

выставляли счет как за Romanée-Conti_1,

единственное шторами закрывали окно,

намекая на то, что пора идти.

А я сидела с картой, как дотошный турист,

ожидая, когда за мной стол протрут…

удивлялась тому – как здесь воздух душист!

проложив в голове уже обратный маршрут.

Здесь лес другой – зловещий и седой,

В своем живет языческом укладе,

И облака над черною водой

Словно утопленницы свадебное платье.

Гулко ветер шелестит волной

В вершинах сосен – стройных и угрюмых,

А иногда внезапной глухотой

Все застывает меж лучей понурых.

Дорога вьется узенькой тропой,

Ведущей в сумрачную неизвестность,

Лес шепчет, что ты здесь чужой,

Грозя расплатой за беспечность.

А на развилках высятся кресты,

Пугая и маня дрожащей тенью,

И в зыби чьи-то редкие следы

Морочат путника своим хитросплетеньем.

С приходом ночи слышен волчий вой,

Как будто душ потерянных стенанья,

И смолянистой непроглядной темнотой

Все покрывается, как вдовьим одеяньем.

А поутру здесь стелется туман,

Клубится мрачно ведовской завесой:

Глухое озеро, как призрак, как обман,

С величием всплывает среди леса.

Твое небрежно брошенное: эй! —

К тебе вернется эхом многократным,

И тайный дух этих лесных сетей

На краткий миг становится вдруг явным.

В лесах тропических, морящих духотой,

В лазурной синеве Андорры

Тот дух лесной все следует за мной,

Как местных бабок заговоры…

Воды черные среди снегов

природы обнажают суть,

и птицы крик из ледяных оков

пророчит вековую грусть.

изогнута береза, словно боль

в невыразимой словом пустоте

и ставшей обезличенной, как ноль,

в парализующей сознанье мерзлоте.

ветер воет, безысходно зол, —

то плач, то неподвижный смех,

и умертвляет холода укол

живую веру в силу новых вех.

а сквозь унылые седые облака,

дрожа, несмело пробиваются лучи, —

воды коснутся лишь слегка,

и вдруг видны – зеленые ключи!

во мраке оглушительно звонки,

как невозможность, что сотворена,

как жизнь, что смерти вопреки,

и по зиме идущая весна!!!

Садятся в игрушечные авто,

игрушечно едут, смеются,

спешат за игрушечной суетой,

друг к другу игрушечно жмутся.

в игрушечной войне —

неигрушечно убивают…

люди-игрушки в неигрушке-стране,

а я безнадежно красива…

В стране незнакомой с волнительным воздухом

среди сдобных домов в золотых вензелях

оказаться однажды без причин и без повода,

из автобуса выйти и остаться гулять.

В синих кедах по залитому солнцем асфальту,

с жаркой курткой в руках наперевес —

небу щуриться, выбросить в урну карту

и отправиться в сторону весны и чудес.

Отбить ритм под еврейскую почему-то мелодию

в толпе веселых и пьяных от смеха людей;

улыбнуться вослед тихой рапсодии

мужчины и женщины в тишине своих дней.

А потом подниматься все выше и выше,

оставляя внизу кафе, площадь, цветы…

и замереть в тишине над сердцами и крышами,

задохнувшись вдохом земной красоты.

И устать, и душой потянуться к ратуше,

одиноко стоящей на самом краю;

и шепнуть «спасибо» – в луч длинный и радужный

незнакомому Богу, подойдя к алтарю.

А здесь останутся все те же

столики в кафе с цветами,

где под зеленым шпилем циферблат

уже не мне сверкнет двенадцатью глазами,

ресницей дрогнув… он не виноват,

что в вечность на пути минуты смертны,

лишь города как будто бы бессмертны,

но здесь. а мы, надеюсь, там.

Я иду быстрым шагом,

вокруг суета,

люди злятся, толкаются —

это Москва!

в офисы мчатся,

о жизни забыв,

выходя из метро,

поскорей закурив.

Я иду быстрым шагом,

вокруг суета,

оглянулась назад —

там такая Москва!

лаком, кожей сияет,

шампанским искрит,

на длинных ногах

лабутеном пестрит.

Я иду быстрым шагом,

вокруг суета,

заглянула в глаза —

там такая тоска…

не Москва и не Рим,

а Помпей руины

место нашли,

отразившись с картины.

Я иду быстрым шагом,

и смех в голове.

Здесь каждый живет

в своей Москве.

Дышать сизым воздухом

с прожилками красного,

где вечер дымчат и тих,

в дыханье ровном воды

на исходе прекрасного

в ночь идущего дня

безмятежны цветы.

Им, нежно спящим,

улыбаюсь таинственно,

запечатав в сердце

голубой уголок, —

среди призрачных гор,

в этом месте единственном

засыпают навек,

в кого влюблен был сам Бог…

Когда я встречаю себя семнадцатилетнюю

                                     в переулках старинного города —

мимо Черного озера, по улице Ленина,

                                          к серовато-белым колоннам…

я останавливаюсь и спрашиваю дорогу.

мне по-прежнему кажется, что она знает ее лучше…

И сиреневые дороги

И волнистость цветных полей

И шорохи быстрые в ноги

И через край соловьиная трель

И ветер душистый и сладкий

И в глазах кружева-облака

И дом у речной канавки

И загоревшая мамы рука

И жужжание мух на веранде

И дачный июньский зной

И счастье в лимонадной прохладе

И я снова вернулась домой!

здесь вечера другого цвета,

пахнут рыбой и вином,

смеются чайки, брызжет небо

водою щедро мне в лицо.

у незнакомого причала

я чайкам вслед – люблю! – кричала.

взвихренная одним дыханьем,

утратив свет и горизонт,

вмиг с чайками перемешалась,

вспорхнув над черною водой.

верой станет неизбежность

и тьмы кромешность…

вот так влюбленная однажды

в весь этот вечер, в этот дождь,

вдруг поняла – свобода в каждом,

кто на причале – и не ждет.

мне уже не вспомнить

на какой руке ты носил часы,

отсчитывающие то,

что было неисчислимым,

когда дождь становился причиной

безграничного счастья,

а счастье становилось причиной

всего безграничности;

там, где утро называлось чудесным,

а хмурые лица казались

такими же случайными,

как и дороги, выбираемые нами…

и только мы были неслучайны.

я по-прежнему помню цвет

обоев в летней комнате,

на которых сидел солнечный зайчик,

и запах сбежавшего от нас молока;

господи, я даже зачем-то помню,

сколько ступеней было до крыльца

твоего подъезда…

но я уже почти не помню тебя —

сузившего однажды весь мой мир

до разреза своих глаз,

и сам сузившийся теперь

до строчки в адресной книге телефона,

которая когда-то пульсировала тобой…

мы даже похожи на той фотографии,

где вместе одиннадцать месяцев

на самой вершине горы,

на которую поднимались

каждый по своей стороне

навстречу друг другу;

и, оказавшись в зените,

стали на мгновение одним целым…

прежде чем снова вниз

и каждый по своей стороне.

почему мы не выбрали холм?! —

думала я тогда,

когда мы писали великие книги,

курили травку, и твои глаза

становились зеленее, чем май.

как же зелено за окном, —

подумала я

после нежданного телефонного звонка,

когда ты голосом человека,

у которого нелюбимая жена,

без умолку говорящий телевизор,

пивной живот,

упакованный в офисный костюм,

и намечающиеся проблемы с потенцией,

сказал: это ты…

и я, малодушно отрекаясь,

спросила: кто это?

я слишком сильно люблю

на той фотографии,

где мы вместе одиннадцать месяцев,

чтобы не предать тебя сейчас…

Мгновенье истинно всегда,

и, на рассвете открывая ставни,

я слышу, как зовет вода,

как ветру отвечают камни.

тем утром, что уже пришло

и ночь еще не уходила,

все то, что верило, – жило,

и я как будто бы любила.

быстрая скользнула тень —

полуулыбка, полувзгляд,

и, чуть проснувшись, новый день

надел вчерашний свой наряд.

привычно тень твоя с моей

ведут шумливый диалог,

тенями хлопая дверей,

вливаются в теней поток.

и я – теннее всех других,

утратив память без следа,

знаю только этот стих —

мгновенье истинно всегда…

В чешском городе без названия в памяти —

башня с флагом над Влтавой, позолота в поля, —

я искала себя, ступая по каменным,

по холодным ступеням, по новым ролям.

Прошлое вслед смотрело бессмысленно