Читать книгу Улей - Лина Негода - Страница 7

И в чёрной карме бывают прорехи

Отработав полгода техничкой, я была повышена до санитарки. Аптека, которой заведовала моя маман, занималась выпуском экстемпоральных препаратов, т.е. лекарственных форм, которые изготавливались непосредственно в самой аптеке по рецепту врача. Сие обстоятельство прямым образом влияло на количество привозимой грязной посуды, которую нужно было не только тщательно помыть в бог весть скольких водах, но и продезинфицировать в жарочном шкафу.

С раннего утра и до самого вечера в моечной вместе со мной трудились ещё двое: Лидия Семёновна и Надежда Петровна. Первая по возрасту годилась мне в бабушки и была во всех отношениях милым и приятным человеком, жалевшим меня, семнадцатилетнюю девчонку, как родную кровиночку. Вторая, кроме того, что ей пальца в рот засовывать не рекомендовалось, была полностью лысой и носила причудливые парики.

Однажды (мне было тогда лет восемь, а быть может и того меньше) я пришла к маме в аптеку. Впервые увидев Надежду Петровну, я, как воспитанная девочка, поздоровалась и, заинтересованная её престранной куделькой, с детской непосредственностью спросила: «Ой, тётенька, а что это у вас такое на голове? Парик, что ли»? На что та, с не меньшей непосредственностью ответила: «Нет, девочка, это пи*да».

С тех самых времён Надежда Петровна возненавидела меня столь яростно, что как только я была переведена в санитарки, она предпочла уволиться, чтобы только не дышать со мной одним воздухом.

Кстати, по аптеке, как и по самой деревне, долгое время гуляли упрямые слухи, относительно морального облика вышеобозначенной персоны. Молва утверждала, что Надёнка гуляла с женатым мужичишкой, имевшим лютую жену. Узнав про любовницу мужа, та, недолго думая, тут же побежала к одной из местных бабок. Старуха за вполне умеренную плату «справила такую порчу», от которой с Надежды Петровны облетели, словно осенние листочки, все до единой волосинки, включая брови и ресницы. Сколько страдалица не лечилась, у каких врачей и колдуний не была – ничего не помогало.

Примерно ещё через полгода я стала фасовщицей, обретя собственный кабинет, где меня уже никто не трогал и не шпынял. В те далёкие времена в аптеку в деревянных решётках, обложенных стружками, привозились двадцатилитровые стеклянные баллоны с разнообразными жидкостями, например, с настойками или спиртами, которые мне предстояло разливать по двадцати, пятидесяти или стомиллилитровым флаконам. Расквитавшись с очередным баллоном, я тут же принималась за этикетки. Аккуратненько от руки я выводила: «Настойка стручкового перца». Вслед за этим специально сваренным клеем, похожим на сопли, я присобачивала этикетки к бутылочкам.

Разливать настойку пиона, пустырника или валерианы было одно удовольствие. По лету, когда стояла невероятная жара и в аптеке все двери были нараспашку, не единожды в фасовочную наведывались «шерстяные алкоголики» – коты, живущие окрест. Запах валерианы сводил их с ума. «Хвосты» готовы были следовать за ним даже на край Вселенной.

Когда же приходилось фасовать бутыли с йодом, который, как известно, не просто летуч, но едок, или нашатырный спирт, становилось совсем не сладко. Никакие тройные полотенца, завязанные на носу, не спасали – химозной вонью пропитывалось всё и вся. Пары проникали глубоко внутрь, заставляя фасовщика безбожно кашлять, чихать и «рыдать» над каждой бутылочкой.

Примерно через пару-тройку месяцев работы на фасовке я заработала первый ангионевротический отёк (или отёк Квинке), имеющий аллергическую природу. Тогда меня едва успели спасти, ибо отёк сразу пошёл вовнутрь. Работать и дальше на фасовке было сродни самоубийству.

Благодаря этой, так некстати вылезшей болячке, мама перевела меня на кассу, как будущего бухгалтера. И снова над моей головой собрались тучи, защёлкал грозовой бич, а с неба потекли струи грязи. Тётки бесновались, разговаривая между собой настолько громко, чтобы я могла расслышать каждое слово:

– Посадили овцу на кассу. Хорошо, когда мамаша начальник!

– Не говори! Наши девки без работы, а этой везёт, куда ни плюнь…

– Ага! Ворона-вороной! Два и три сложить в уме не может, а смотрикась – кассирка!

Без работы в начале девяностых в наших Залупцах куковали многие. Каждый родитель стремился хотя бы куда-то пристроить своего отпрыска, но далеко не всем сие счастье улыбалось.

Всякий день, переступая порог аптеки, я ненавидела её всё больше и больше. Меня выбешивало буквально всё, начиная с кассовой будки, к которой я была прикована, словно Бобик, и заканчивая моими «добрыми» коллегами, осыпавшими меня своими «эскападами».

«Бонусом» ко всей этой «прелести» были мои обязанности по наведению чистоты (на общественных началах, разумеется). Чтобы злобные пасти меньше брызгали ядовитой слюной, маман придумала «гениальное»: теперь перед началом рабочего дня (как и в конце оного) я должна была мыть пол в нескольких кабинетах, включая торговый зал (самое грязное помещение), за который никто не желал браться ни за какие деньги.

Увы, но «талантливое изобретение» начальника моих коллег не остановило, распалив их ещё больше. Бедолаги на все сто были уверены в том, что теперь, когда я так много помещений мою, моя зарплата стала превышать все мыслимые и немыслимые пределы.