Читать книгу Время колокольчиков - Лиса Салливан - Страница 4

отважного к риску

Первые несколько секунд утро казалось добрым. Сон, блаженный сон, в котором я влюблялась, смеялась и говорила по душам, покидал ум подобно волне, уходящей от берега, чтобы вернуться громадиной, разбивающейся о камни.

Будильник еще не звенел, и я, напуганная его молчанием, тут же вскочила, расплескав остатки сна на мятую простынь. Сквозь мутное зрение проступили угловатые цифры: “9:47”. С полчаса еще можно было нежиться в кровати, но реальность одернула меня, как дергают за руку слишком счастливых детей их строгие мамочки, и навязала привычный вид: угрюмый и суровый.

Москва еще спала, в Москве глубокая ночь. А мне бы так хотелось написать: “Доброе утро”, по-дурацки добавить смайлик с широко улыбающимся Сантой и самой улыбнуться в прямоугольник смартфона.

Но Москва еще спала.

Вставая с кровати, я твердо решила послать днем короткое, но полное разочарования в мироустройстве бытия сообщение: “Утро”, чтобы Коля понял: не доброе, совсем не доброе у нее начало праздничного дня.

Нос уже привык к ароматам елки. Кошка, разбрасывая короткие «мяк», рысцой бежала на кухню в надежде получить запоздавший завтрак. Но я вероломно свернула в ванную, и обманутое животное ненадолго скрылось за углом. Вскоре мохнатая черная мордочка протиснулась в щель незапертой двери, и, развалившись в распутной позе, кошка потребовала извинительных поглаживаний пузика – не менее минуты, в противном случае может случиться «кусь».

На переносице покалывало, я нехотя поднесла руку к лицу и обнаружила болезненный бугор, твердый, как редиска. Зеркало подтвердило опасения, явив взору роскошный, отцентрированный аккурат промеж глаз величественный прыщ.

– На новогодней вечеринке я буду единорогом!

Воображению явился Коля, чернокудрый, в сияющих платиной доспехах. Минуя огонь и воду, крапивные заросли и шепчущий лживое ветер, он сбил тяжелый замок на входе в темницу прекрасной принцессы. Отворил дверь с трепетом, глядь – а там единорог розовый сидит, подковами позвякивая, и глазками делает луп-луп.

– Эка изменилась моя принцесса! – сокрушается он, но все-таки находит лошади применение в хозяйстве.

Нет, мне не следует писать сказки.

Прогноз погоды обещал сильный снегопад и поздравлял с Новым годом. Вооружившись щеткой с зубной пастой, мы с кошкой пошли проверять прогноз у окна. Действительно, снега много. Но “с Новым годом!” не видать. Синоптики снова лгут.

Низенькая белая машинка, оставленная на придомовой парковке, выросла вдвое.

– Мама, я джип!

– Нет, машинка, ты тортик!

– Нет, мама, я джип! – пронеслось в голове, и стало понятно, что в комики мне также идти не следует.

Недоспанные полчаса решено было потратить на звонок маме и плотный завтрак: треугольники тостов, слайсы сыра, кружочки колбасы и свежие огурчики, нарезанные неровной соломкой. Забурлил чайник, сытая кошка тщательно облизывалась на табурете. У соседей сверху Шура пел «Ты не верь слезам, все вернется после долгих ночей…”. Ложечка звенела в чашке крепко заваренного растворимого кофе.

Когда от первого бутерброда ничего не осталось, я решила не терять времени зря и, наспех промокнув жирные от колбасы пальцы в мохнатом ворсе полотенца, нажала “Позвонить маме” на мобильном.

– С наступающим! – собрав остатки оптимизма, скандировала в трубку, когда на том конце появилось характерное шуршание микрофона о щеку. – Пусть Новый год принесет только радость и ничего кроме радости!

Мама заулыбалась, улыбка читалась в ее словах, какими она в ответ поздравила меня с началом нового витка жизни, где меня ждут, предположительно, внимательные мужчины, большие деньги и крепкое здоровье.

– Сегодня не смогу заехать, прости. Вечером звонила Мэри: нас не то что пораньше не отпустят, так еще и задержаться придется. У нас будет капустник, – квакнула я, мигом вообразив ведро кислой капусты и кастрюлю водянистых щей.

– А после работы? Приезжай ко мне Новый год встречать! – не сдавалась мама.

– Нет, мы договорились с Соней, я же говорила, – меня не проведешь.

– Ну приезжайте с Соней!

Шах и мат. Шах и мат.

– Я завтра приеду, обязательно!

– Ну, смотри… Коля-то поздравил тебя?

– Так спит ж еще Москва, мам, там восемь утра сейчас.

– Рабочий день на дворе, уж пора бы очи ясные открыть и направиться по своим срочным делам, – ехидно ответила мама и добавила: – Анечка, ты там только не раскисай, он твоих слез недостоин!

– Да я, вроде, в порядке, мам.

– Знаю я твой порядок! Ох, ладно. Давай не грусти, повеселитесь с Соней, не думайте о мужиках этих глупых, развлекайтесь от души! Очень тебя люблю, целую, обнимаю, крепко-крепко!

Так мы и расцеловались, издавая странные чмокающие звуки во все стороны.

Уже у порога, намереваясь положить телефон в сумку, я все-таки написала Коле: “Доброе утро”.

На улице, не прекращая, валил снег огромными хлопьями, похожими на бабочек-капустниц, ищущих подходящий кочан. Одна из “бабочек” – разбойница и хулиганка – юркнула в левую ноздрю, когда я пыталась насладиться морозной свежестью.

Дороги превратились в манного монстра, жующего зимнюю резину, а лица водителей за лобовыми стеклами тем сильнее напоминали вишенки, чем нежнее становились чудовищные объятья.

В центре города ситуация была еще хуже. Снегоуборочные машины наспех прошлись по главным улицам, завалив парковочные места горками черного снега. Хамоватые внедорожники громоздились где придется, в основном у пешеходных переходов и на тротуарах, седанчики же ездили туда-сюда по кругу, поджидая, что где-нибудь освободится местечко.

– О, чудо чудесное, наконец-то! – воскликнула я на четвертом круге, когда из тугой вереницы машин, мигая поворотным огнем, выскочила вишневая девятка. Уже обособившись на месте и заглушив мотор, я вспомнила, почему не парковалась здесь раньше. Прямо за перекрестком стоял на стальной ножке издевательский синий знак с накрест лежащими красными линиями – остановка запрещена. Другого места, насколько хватало глаз, в округе не было, но я все-таки решила не испытывать судьбу и снова завела мотор. В тот же момент истошно заорал телефон.

Звонила Мэри, интересовалась, как скоро я появлюсь на рабочем месте.

– Уже бегу! – бросила я в трубку и действительно побежала.

Рабочее место представляло собой небольшую комнатку, сплошь уставленную шкафами и полками. В помещении имелось небольшое окно, накрепко не закрывавшееся, отчего зимой влажное, облепленное блеклыми бусинами замерших капель. За одной из двух стареньких школьных парт восседала бухгалтер Ольга – стройная женщина за сорок, пахнущая эфирными маслами иланг-иланга и пачули, носившая красную нить и всякий день начинавшая со свежего гороскопа.

Пришедшая на замену прежнему специалисту по дебетам и кредитам, Ольга сразу подчеркнула, что устроилась сюда не по зову кошелька и желудка, а исключительно из интереса к профессии и желания помочь Мэри в сложной ситуации. Естественно, ни о каком альтруизме речи не шло – зарплата новому бухгалтеру полагалась хорошая, но по словам Ольги для нее это ничего не значило.

Высокая и узкая, будто сплюснутая по бокам, Ольга загадочно улыбалась при всяком удобном случае, но изредка, когда удавалось ее разговорить, затягивала томные беседы о чакрах, реинкарнации, натальных картах и чудодейственных БАДах. Не женщина, а кладезь бессмысленных и беспощадных знаний!

Ольга улыбнулась мне скупо и указала пальчиком на разрисованное синими чернилами меню:

– Доброе утро. Мэри попросила распечатать с изменениями.

Среди изменений числились повышенные цены на коньяк и специальная акция: “Первая стопка водки – сто рублей!”, вместо креветок в морской салат требовалось вписать крабовые палочки.

– Я не знаю, что скажет Мэри, но принтер по-прежнему полосит, и устранить это не в моей власти, – пробурчала я.

Ольга откликнулась на мое ворчание томным взглядом и мягко произнесла:

– Это действительно не в твоих силах, не расстраивайся.

Нельзя сказать, что она мне совсем не нравилась. Несмотря на все странности, напускную загадочность и такие себе представления о природе вещей, Ольга была спокойной, а это при нашем-то балагане – ценное качество.

Собрав меню в стопочку, я отправилась бить челом в кабинете Ее Величества.

Раздражающая красота Мэри сегодня казалась особенно непристойной: элегантная блуза расходилась воланами на груди, вздыбленной тугим корсетом. Цыганская черная юбка, отороченная красной лентой, рифмовалась со взбитыми и залаченными темными кудрями, лижущими ключицы. Мурлыкая что-то себе под нос, Мэри протирала тугие зеленые листики молодого фикуса.

Все это казалось тем более невыносимым, что Мэри звалась так не по собственному хотенью, а совершенно официально: черным по белому в паспорте. Одно дело, когда пред тобой богиня красоты, зовущаяся Авдотьей или Параскевой, другое – когда, она, черт подери, Мэри!

В отличие от нашей каморки, кабинет Ее Величества не стеснял движений. При желании здесь можно было танцевать фламенко в связке с горячим испанцем, ряженным во все черное.

– Что это у вас? – обеспокоенно спросила Мэри.

Я не сразу догадалась, о чем речь, но мне посодействовало расположенное на входе овальное зеркальце.

– Это? А, это прыщ… Выскочил с утра, ничем не спрячешь.

– М-да, – сочувственно потянула Мэри. – Ужасно, конечно. Еще и под Новый год.

– Надену костюм единорога, – отшутилась я, не в силах выдержать натиск оскорбительной жалости. – У нас принтер полосит. По-прежнему.

Мэри приподняла бровь, как будто проблема возникла впервые. Но то ли вспомнив, что такая ситуация продолжается уже неделю, то ли почувствовав сквозь стены флюиды дзен-буддизма Ольги, произнесла:

– Ну что ж, ладно. Несите на кухню так. Капустник в семь, но гости начнут подходить уже к шести. Нужно их встретить и, может быть, щелкнуть, пока все трезвые, а-ха-ха, – звонко расхохоталась она. – Вы ведь взяли фотоаппарат?

“Может быть, щелкнуть”, – отдалось в голове и, возможно, даже исказило лицо, но Мэри не обратила внимания.

Вообще-то, я тут штатный маркетолог, но в трудовой книжке честнее было бы написать “и швец, и жнец, и на дуде игрец”. За полгода работы в кафе “Кабаре” копилка компетенций пополнилась навыками завлекалы, верстальщика, графического дизайнера и жмота, способного сделать приличные визитки по цене чашки кофе навынос.

Но перспектива снимать пьяную толпу в слабо освещенном помещении казалась отчего-то особенно раздражающей. Возможно, в глубине души я все еще надеялась встретить дома вечером Колю, а значит, не следовало задерживаться. Но после выступления Мэри будут аплодисменты, их нужно заснять, и никто не отпустит сразу, начнутся торги: щелкните то, щелкните это. А как же хлопушки? А как же мой новогодний сюрприз?

Остаток рабочего дня я помогала официанткам развешивать мишуру над низеньким приступочком, служившим для бэнда Мэри сценой. В кармане то и дело истошно вопила сигнализация, напоминая о необходимости переставить машину подальше от запрещающего знака, но всякий раз находилось что-нибудь поважнее.

Послушать Мэри на новогоднем капустнике собрались, по всей видимости, только друзья музыкантов и самой вокалистки, в этот день, положа руку на сердце, поющей особенно проникновенно. В общей сложности набралось человек пятнадцать, они мало заказывали, но специальной акцией на водку воспользовались почти все, и каждый с удовольствием фотографировался в обнимку с хмельной и счастливой Мэри.

Стараясь улыбаться, я с ужасом разглядывала полученный результат в окошке фотоаппарата. Направленная в бордовые стены съемная вспышка окрашивала лица ядреным малиновым цветом так, будто местом действия была раскочегаренная донельзя баня.

Мэри подошла ко мне сбоку:

– Аня, а вы можете сейчас фотографии на сайт залить? И будете свободны!

– Вы уверены, что стоит заливать фотографии в текущем виде? – нервно теребя ключ от заливающейся громким плачем сигнализации, я быстро пролистала на экране фотоаппарата полученные снимки. Мэри глянула из-за плеча, обдав щеку влажным, хмельным дыханием.

– Ой, а почему мы такие красные?

– Дело в том, что без естественного света приходится использовать съемную вспышку, а она отражает цвет стен, в противном случае, пришлось бы светить людям прямо в лоб, – каждая мимическая морщинка на лице Мэри выдавала глубоко наплевательское отношение ко всем озвученным разъяснениям. Мнение насчет увиденного читалось в лукавых ее глазах: “Просто вы не умеете снимать, Аня, хоть бы постыдились и курсы какие прошли”.

– Ладно. А когда в ближайшее время сможете сделать фото? – поджав губы, спросила она.

– Ну-у, – потянула я, – после каникул.

– Нет, Аня, это поздно, – сигналка в руках тоже возмутилась. – Люди ждут. Давайте хотя бы числа третьего-четвертого.

Бессильно кивнув, я впопыхах нацепила пуховик, сапоги и шапку с огромным белым помпоном, не позволявшим покупать сигареты и алкоголь без предъявления паспорта, и, шумно прощаясь, выбежала на улицу.

Огни баннеров, гирлянд и фонарей ложились кляксами на скомканный снег. Там, где еще днем негде было яблоку упасть от припаркованных плотной вереницей машин, танцевали в глухой пустоте снежинки. Я прошлась туда-сюда, тупо вглядываясь в отсутствие, до последнего надеясь, что зрение просто обманывает меня, но понимание опустилось на плечи, надавило и щелкнуло по носу: не уеду на своих четырех, мои четыре увез злой погрузчик.

В ГИБДД догадку подтвердили, посмеялись и поздравили с наступающим. Вернуть имущество можно будет не раньше третьего.

Красный огонек зажигалки подпалил сигарету, тонкая струйка дыма запуталась в снежных хлопьях, расстроилась, растворилась. Двери кафе открылись, оттуда медленно, никуда по жизни не торопясь, фланировала Ольга.

– Что случилось?

– Увезли на штрафстоянку, – вжимая голову в плечи, ответила я.

– Давай я тебя подвезу?

В розовом свете вывески кабаре-кафе Ольга представилась ангелом, снежинки вокруг ее шубки искрились и плавились, из тугой прически за весь день не выбился ни один волосок.

Расшаркиваясь в благодарностях, я поплелась к паркетнику, мигавшему оранжевыми лампочками. Салон встретил теплом, сладкой вонью подвешенного на зеркало саше и скрипом кожаной обивки на широких сиденьях. На передней панели стояли в ряд три маленьких православных иконки, рядом с ними висел амулет с глазом и крупный бронзовый прямоугольник с голубым камнем в центре.

Ольга настроила навигатор, нежно погладила руль, что-то шепнула и, переключившись на заднюю передачу, тронула автомобиль с места. Всматриваясь в зеркала, поглядела на меня коротко и, закончив маневры, сказала:

– Не расстраивайся. Тебе нужно узнать, когда можно забрать машину со штрафстоянки, съездить, заплатить, – и она снова у тебя.

Заботливый ее тон окончательно меня сморил. Вместе с тем положению дел посодействовала жара в салоне, распространяющее сладкие флюиды саше и тихая, льющаяся из динамика космическая музыка, под которую сам бог велел плакать навзрыд. Так и струились слезы по красным щекам, нос вспухал, хотелось открыть окно и выскочить, но я вдруг представила, как все это выглядит в глазах Ольги, и осеклась. Появилось желание оправдаться:

– Я, конечно, не всегда такая нервная, просто все через ж…

– Погоди, не выражайся.

Ольга не заметила поднятых моих бровей.

– Да, извините. В общем, не складывается у меня жизнь. Не получается.

– Например?

– Например? Да тысяча и один пример! Проще сказать, с чем сложилось, а там всего один пункт – ни с чем! Вот, например, работа. При всем уважении к Мэри, – я даже прикусила губу, пытаясь остановить словесный поток, но тщетно. – То, чем я занимаюсь, трудно назвать маркетингом. А может быть, маркетолог из меня не ахти, что, откровенно говоря, еще хуже. И потом, мне скоро тридцать. Я мечтаю о семье, а возлюбленный мой мужчина намылил лыжи, спрятался в столице и сидит, пережидает праздники, чтобы, по всему судя, не слать прощальную эсэмэску в канун Нового года.

От сказанного затошнило, и, как беременная женщина в период токсикоза ест все, что под руку попадется, лишь бы унять желудок, так и я затараторила пуще прежнего:

– Он мог бы приехать, мог бы, по крайней мере, дать мне возможность счастливо пережить Новый год, а там – трава не расти! Но не посчитал нужным. Разве это не жестоко? – раздражающая космическая музыка придавала словам зловещее звучание. – Я живу в болоте пустых ожиданий, надуманных и несбыточных, в розовых замках, в голубых облаках! Прямо сейчас мне кажется, что есть возможность, есть какая-то вероятность, что он все-таки приехал, вернулся ради меня и ждет под дверью, вооружившись хлопушками. Это ли не безумие?

Снежинки падали на широкое лобовое стекло, таяли, топили в разводах свет городских вывесок и редкие огоньки уличных гирлянд.

– Иногда нам очень нужны изменения, – сказала Ольга, и черные дворники, повинуясь движениям ее руки, смахнули воду, а с ней – и мерцающий свет. – Сейчас самое время всерьез о них подумать. Не расстраивайся, в том, о чем ты говоришь, нет ничего непоправимого.

Если слова, вылетая, обращались бы геометрическими фигурами, то у Ольги получился бы огромный такой, совершенно пустой шар, который бы воспарил, уперся в шершавый потолок паркетника и, уколовшись о мой взгляд, лопнул бы, разбрызгивая по сторонам мыло.

– Поверните налево, – предложил навигатор. Даже этот нелепый совет казался куда более осмысленным и подходящим, чем мыльно-оперная Ольгина фраза.

Мы свернули во дворы и поплыли в рыхлой каше, к вечеру обретшей сходство с сахарной крошкой на ободке коктейльного стакана.

На парковке нашлось свободное местечко, куда притулился паркетник, подцепив бампером рукотворный сугроб.

– Аня, можно у тебя в туалет сходить? – поинтересовалась Ольга, заглушив мотор. И вкрадчиво добавила: – Я могу подняться через пять минут, если хочешь. Вдруг он все-таки приехал?

– Нет. В смысле, в туалет можно. Нет, он не приехал, – отрезала я. – Сюрприза не будет.

“Никакого праздника!” – откликнулась мелкая девочка из нутра.

По правде сказать, надежде моей позавидовали бы и тараканы – ничем ее из ума не выведешь, так и сидит часами, совращает рассудок нагими коленками.

Подъездная дверь отворилась со скрипом, и тамбур встретил нас ядреной смесью запахов: от перегара до жареной курицы.

На четвертый этаж мы шли пешком, потому что, как водится, тридцать первого декабря лифты в многоквартирных домах отключают, чтобы граждане не набивались селедками после двенадцати, когда наступает время глазеть на соседский салют.

Сердце колотилось в грудной клетке, как взбесившийся дятел, когда ключ щелкнул в замке и тяжелая дверь отворилась. За ней, вроде, послышались шорохи, и на секунду я пожалела, что не оставила Ольгу в машине. Глупая улыбочка уже взобралась на лицо, когда раздалось громогласное “мяу” и верхний свет показал пустой коридор с настенной вешалкой и узкой галошницей.

В гостиной меня, естественно, тоже никто не ждал. И в спальне. И даже на кухне.

– Не расстраивайся, – произнесла из-за спины Ольга, и после этих слов я по-настоящему расстроилась. Собрав волю в кулак, указала гостье на дверь и коротко бросила: “Туалет тут”. Она кивнула и скрылась.

Со стороны зрелище наверняка выглядело престранно: плачущая дева со скорбным лицом провожает в мать ей годящуюся женщину в уборную, скупая слеза слабо светится в отблесках коридорной лампочки, за дверью журчит вода.

Сдержанные слезы пошли носом. Обесчестив парочку бумажных салфеток, я решила не драматизировать и включила гирлянды на елке. Уровень драматизма неожиданно вырос.

Щелкнул замок уборной, в комнату вошла Ольга, выдерживая стандартное, ничего, кроме вселенской мудрости, не выражавшее лицо.

– Знаешь, Аня, я верю в судьбу…

“Ой, нет-нет-нет, – подумала я. – Сейчас она решит меня утешать до самого боя курантов. Лучше уж я в одного напьюсь красненького, чем слушать ее обтекаемые советы”.

– И раз уж цепочка событий завела меня сюда и позволила увидеть тебя на перепутье, я решила, что подарок, который я готовила племяннику, должен достаться тебе. Но дело в том, что воспользоваться им ты должна под бой курантов. По крайней мере, таковы инструкции. И я бы не стала нарушать переданные мне на хранение традиции. Поэтому позволь мне остаться с тобой и встретить Новый год здесь. Понимаю, тебе может быть скучна моя компания, но я могу стать неплохим собеседником.

– Но ведь вас ждет семья, разве нет?

– Я позвоню им сейчас, думаю, меня поймут.

Находиться с Ольгой в одном помещении вдруг стало жутковато. Чего угодно можно ждать от человека, который оставляет семью в новогоднюю ночь ради нервной коллеги, какая, вообще-то, могла иметь другие планы на сей одинокий вечер. Тут-то мне показалось, что ложь про Соню могла бы неплохо зайти и на этот раз, предложи я ее секундой-другой раньше. Но теперь уже было поздно, Ольга ушла на кухню с лицом решительным и смиренным, в руке у нее лежал мобильник.

Разговор с родственниками длился недолго, буквально нескольких слов ей хватило, чтобы убедить домочадцев в необходимости провести новогодний вечер черт знает где, черт знает с кем.

Я не удержалась и спросила, кивая на телефон:

– А они точно не расстроились?

– Они знают, что я не стала бы отказываться от праздника с семьей, если бы на то не было особой причины.

Лицо мое, предположительно, выражало смесь уважения и благоговейного страха.

– Если честно, Ольга, по-моему, вы переоцениваете сложившуюся ситуацию, – осторожно начала я. – Не такая уж и особая эта моя “причина”.

– Конечно, она не особая. Уверена, ты это переживешь. В конце концов, жизнь только начинается. Но моя миссия на сегодняшний день в другом, – загадочно проговорила она, и глаза ее свернули. Захотелось крикнуть: “Мама!”, схватиться за голову и убежать в закат. Но вместо моего рта вновь открылся рот Ольги, и она, слишком добродушно, надо сказать, для узкого ее лица, добавила:

– Но об этом позже! Давай сделаем какой-нибудь салатик? Чувствую запах чеснока, это маринад?

Идти на кухню с загадочной женщиной за сорок было страшно, как никогда. В конце концов, на кухне ножи, а ножами можно срезать с костей филе. Вдруг ее миссия в том, чтобы принести человеческую жертву своему странному богу с улитками на затылке и вкусить его плоть и кровь, посредством ритуала вселившуюся в мои бренные бока?

Несмотря на вакханалию в голове, выглядеть я старалась спокойно и уверенно. Руководило мной при этом странное, залегшее на подкорку убеждение, что дикий зверь чувствует страх, а сильных духом он не цапнет, потому что так у них, у зверей, принято – не тягаться с равными.

– Да, я замочила крылышки в чесночно-медовом маринаде…

Никогда еще “замочила крылышки” не звучало так неоднозначно.

– …и для “Зимнего” все есть, хотя я не фанат, если честно, только в этом году почему-то захотелось немножечко традиционности. Еще у меня есть карбонат, сыр с плесенью, вот икра красная на бутерброды, что там еще… – выкладывала я продукты из холодильника, прячась за возвышавшейся на глазах гастрономической стеной. – А, ну конечно, пекинская капуста и овощи, можно сделать салат с горчицей и яблочным уксусом. И торт, кстати! Торт на балконе стоит.

Продуктовая гора выросла на скромном кухонном столе, и стало понятно, что сейчас придется складывать все назад, иначе резать будет не на чем.

– Я не кушаю мясо, яички и молоко, но давай все равно порежем на стол.

– И алкоголь не употребляете? – почти без ехидства спросила я.

– Как правило, нет, но могу выпить бокал вина или шампанского в новогоднюю ночь, – тонкий рот Ольги изобразил нечто вроде умильной улыбки.

Еще полчаса мы нарезали салаты и тщетно пытались вести простую человеческую беседу.

Разговор шел туго. Стараясь создать впечатление гостеприимной хозяйки, я то и дело что-нибудь спрашивала, рассказывала истории из жизни и даже вспомнила парочку бородатых, слегка сексистских анекдотов, которые Ольга не то что не оценила, скорее, не поняла. Педантично нарезая капусту в салат, она иногда выдавала что-нибудь шаблонно-глубокомысленное, так что в иных случаях молчание придавало ее виду больше мудрости.

Позвонила мама и привнесла в заунывные праздничные посиделки щепотку живой человеческой речи. Врать в этот раз не пришлось: я действительно праздную Новый год с подружкой. Возрастной такой подружкой, о которой не знаю ничего, кроме того, что она не ест животных и продукты их жизнедеятельности, не курит, не пьет, медитирует по утрам и выглядит так, будто ее слепили из воска.

Увы, Ольга молчала и впредь, не подавая признаков жизни, и мама небезосновательно, надо сказать, заподозрила меня в очередном непродуманном вранье.

– Ну что ты там одна будешь Новый год встречать? Не выкобенивайся! Бери такси и к нам!

– Да не одна я, господи боже! – прикрыв трубку ладонью, жалобно попросила гостью ожить на минуточку, после чего можно снова впасть в анабиоз хоть до следующей зимы: – Ольга, пожалуйста, скажите что-нибудь!

– Аня не одна, мы тут вместе празднуем Новый год, – молвила та.

– Слышала?

– Ага, – мама, известная упрямством не хуже моего, нехотя признала поражение. – Ладно, дорогая моя, хорошо вам посидеть! Люблю тебя очень, с наступающим Новым годом! Пусть он принесет тебе только счастье! Во всем!

Так я и распрощалась: с мамой, с человеческой речью, с вязким хмельным теплом, обращающим скучные посиделки в сносные.

– Может, винишка? – с надеждой спросила я у Ольги.

– Ну давай, – неожиданно легко согласилась она.

Пробка смачно охнула, из горлышка потянулся, подобно джинну, кислый запах Шардоне. Еле дождавшись звона бокалов под краткое “за встречу!”, я по-пролетарски залпом выпила содержимое. Вино отозвалось слабой оскоминой в горле и мигом расплавило мне мозги.

В глазах помутнело. Я знала: так быстро не пьянеют, но с удовольствием встретила психосоматику во всей ее величественной красоте. Вот уже мир не так безнадежен, вот уже огоньки гирлянды, обрамляющей кухонное окно, светят крупными кругляшами, похожими на мизерные копии солнца. Вот уже и куриные крылья зарумянились, подзолотились, заблестели в тусклой желтизне лампы духового шкафа, и заурчал желудок.

С этого момента вплоть до курантов все было сносно. Я изрядно набралась и даже успела протрезветь. Рассказала о несбывшихся мечтах, страхах, полной профессиональной дезориентированности и неразделенной любви. Язык у Ольги подразвязался, цитат великих людей стало больше, но они сквозь лимонную линзу вина обрели бездонную глубокомысленность и приятную слуху звучность.

В 23:30 Ольга достала из сумки подарок.

О том, что передо мной подарок, я догадалась по бантику – если бы не он, то можно было решить, что в скромной коробочке цвета перемолотой гречки спрятаны подальше от глаз селедочные кишки, кожура от поеденных семечек или еще какой неприглядный мусор.

– Я хотела подарить это другому человеку, Аня, – тон ее был таким что пятки леденели, и только шальной этанол, весело плескавшийся в крови, спасал от нервного обморожения. – Но иногда судьба подсказывает другие решения, и я стараюсь к ней прислушиваться. Так что тебе в некотором смысле очень повезло. Надеюсь, с этого момента в твоей жизни и правда наступит белая полоса.

С этими словами она протянула мне сверток и стала ждать в положении змеи, глядящей на кролика. Ей-богу, боковым зрением я следила за частотой ее моргания, и должна заметить, что за все то немалое время, что потребовалось мне для мучительной борьбы с узлом сине-зеленого банта, она не моргнула ни разу.

В коробочке лежала другая коробочка, что привело меня в неописуемый истерический восторг.

– Коробочка в коробочке, – обливаясь слезами безумия, пропищала я сквозь рвущийся из глотки гогот.

– Это зачарованная новогодняя коробка, – заговорщически отреагировала Ольга.

На фоне гречневой бумаги презент выглядел неплохо: алый бархат, ядреная зеленая лента и мелкий золоченый замочек, устроенный по типу кнопки. На стыке крышки и основания в ворсистой ткани виднелись проплешины и какая-то странная блестящая шелуха. В том, что коробка видала виды, не было никаких сомнений.

– Только пока не открывай, сначала куранты.

– Она еще и открывается! – фривольно заметила я.

Голову вдруг посетила шальная мысль: дескать, а что, если в коробке яд? Мышьяк, скажем, или еще какой опасный дыхательный порошок, приправленный копеечными блестками торжественности ради и праздника для. Что, если Ольга – мошенница, Сонька Золотая Ручка нового времени, Мурка из песен, разбойница из “Бременских музыкантов”? Что, если ее паркетник куплен ценою загубленных жизней и проданных с молотка квартир?

С одной стороны, перспектива вырисовывалась не радужная, с другой, черт возьми, разве это не решает все проблемы разом? Какая на хрен разница перекошенному от мышьяка лицу, приедет возлюбленный после каникул с цветами или нет? И потом, вопросы с карьерой отпадают сами собой! Даже машину со штрафстоянки забирать не надо, вот уж чудо чудесное! Остается только прыщ на переносице, но, вроде как, покойникам полагается роскошный посмертный грим…

Мысли стали вязкими и тягучими, как горячий клей. В нем плавал голос Коли, зовущего тихо по имени, роняющего скупую слезу над холодным, уложенном в домовину телом, стенания мамы, грозящей найти убийцу и пустить на фарш, печальное личико Мэри, надевшей самое прекрасное из существующих в мире траурных платьев, и восковой рот Ольги с прискорбно опущенными уголками. Ко всем этим людям зачем-то присоединился поп и стал разгонять собравшихся в мозговых складках личностей вонючим кадилом, потому как самоубийц не отпевают.

“Но меня же убили!” – возмутилась я, глядя, как блестит соринка на красном бархате дареной коробки.

“Поди докажи! – отозвался поп, тряся кулачком перед пьяной моей сущностью. – У-у-у, бесовщина!”

Кажется, кукуха моя поехала, а этанол начал распадаться. Ацетальдегид – не мышьяк, конечно, но с его присутствием в организме как-то особенно чутко чувствуешь, что умирание – это процесс.

– Ольга, – осмелев перед неминуемой кончиной начала я, – вы правда променяли семейный ужин с родственниками на сомнительное удовольствие подарить мне красную коробочку за полчаса до ежегодного тиканья?

Гримаса снисхождения вцепилась в Ольгино лицо.

– Я подарила тебе чудо, но ты этого пока не понимаешь. И не нужно понимать, я не прошу тебя верить.

– А что будет, если я открою коробку прямо сейчас? – электронные часы на полке светились пятнадцатиминутной новогодней готовностью.

– Не знаю. Наверное, чуда не произойдет. Мне передали инструкцию из уст в уста так же, как ты получаешь ее сейчас. Увы, подаривший коробку, сам мало знал о ее возможностях и истинных ограничениях, но ведал одно: открыть чудесный ларец следует сразу после наступления Нового года.

– А часовой пояс не уточнил?

Ольга посуровела.

– Я могу забрать коробочку прямо сейчас и подарить ее, скажем, твоей соседке.

Коробочка тут же приобрела в цене.

– Ладно-ладно, молчу-молчу. И что мы будем делать в оставшиеся десять минут?

– Самое время сформулировать заветное желание на бумаге, чтобы испить его с вином под курантовый бой, – предложила Ольга, и я, уже привыкшая к безумию, послушно пошла за бумагой и ручкой. Чем, в конце концов, черт не шутит – вдруг все мои неудачи обусловлены тем, что я не употребляю ежегодный пепел сгоревших надежд под соусом из перебродившего винограда? Люди с большими тачками жрут пепел, так что нечего нос воротить!

Бумагу Ольга отвергла, отдав предпочтение тонким белым салфеткам, какие, вероятно, должны были лучше усвоиться и обрести магические силы в извилинах тонкого кишечника.

– И вместо ручки следует взять простой карандаш, – заявила она, имея вид матерого специалиста по ритуальному поглощению желаний.

Мы провозились с приготовлениями минут восемь: на письменном столе можно было найти все – от точилки из школьного набора первоклассника до черного маркера, менявшего цвет в зависимости от освещения, но простой карандаш никак себя не обнаруживал. В конце концов, в закромах сумочки нашелся старый огрызок с измятым серым ластиком на конце, и мы с Ольгой принялись подбирать слова, наиболее точно и коротко способные обрисовать образ наших скрытых желаний.

Считанные минуты оставались до боя курантов, я судорожно теребила клочок бумаги в руках.

– Скорее, – поторопила Ольга.

“Сбычи мечт!” – черканул мой карандаш на салфетке, та осуждающе порвалась на слове “сбыча”. “Мечт” она стерпела.

Телек на кухне разорался президентской речью. Нужно было срочно открывать шампанское, чем, естественно, никто заниматься не хотел, опасаясь шальной пробки.

Глубоко выдохнув, я решила, что готова умереть, и занялась мюзле. Вопреки ожиданиям, пробкой меня не убило, но густой “чпок” в ладошке заставил отрывисто вскрикнуть. Из горлышка потянулись ароматные пары игристого.

Ударили куранты, под бумажкой затрепетал огонь, и обожжённые пальцы выронили кривой кусочек салфетки в пузырящееся шампанское. Мы чокнулись.

Когда остатки салфетки осели на языке, хор в телевизоре уже зачинал первый припев гимна.

– Ну вот и славно, – таинственно произнесла Ольга, поглаживая пальцами красный бархат коробочки. – Лучше знать четко свои желания, отправляясь в Тонкий Мир. Пора. Открывай коробку.

Несмотря на угрожающие формулировки, сказанные загробным тоном, я все-таки повиновалась. Помирать – так с музыкой, а если я не потороплюсь, то вся музыка закончится. Не под Сердючку ж ласты склеивать, в конце-то концов!

Тугая золоченая кнопка поддалась пальцам, и крышка в момент откинулась назад. Раздался широкий “пуф!”, и мелкая цветная пыль вихрем завертелась в воздухе. С минуту я тупо глядела на содержимое коробки, а когда наконец поняла, что вижу, расхохоталась:

– Ха-ха, Ольга, мне казалось, наша вечеринка не так плоха, чтобы спасать ее пазлами!

В оправдание хамского своего поведения хочу заявить, что выпитые в тот вечер сухие вина изрядно потрепали незыблемые доселе скрижали вежливой сдержанности, какие в обычной жизни не позволяли отстоять даже занятое в очереди на кассу место.

– Поразительно, – выдала в ответ на мою сентенцию Ольга. – Видимо, всяк получает свое. Из элементов состоит целое. Попробуй собрать картину воедино.

Но долго уговаривать меня не пришлось, и высокопарные речи были тут совершенно ни при чем. Кусочки пазла очаровали взор, на резных элементах виднелись припорошенные снегом дома, и свет в их окнах в самом деле лучился, касаясь пальцев шафрановой краской. У наряженного гирляндами крыльца, натянув поглубже рождественский колпак с огромным помпоном, прятал морковный нос в мохнатом шарфе снеговик. Из кирпичной трубы валил дым, и, найдя подходящую деталь, я увидела за беленой рамой трескучий камин, согревающий ноги дремлющей в широком кресле женщины со сложенным на коленях вязанным полотном и торчащими из него стальными спицами. В ногах, рядом с большими розовыми тапочками, растянулся в ленивой неге раскормленный рыжий кот, обхватив лапами красный клубок. Позади кресла цветастой краюхой мерцала рождественская елка, и разномастные кубики подарков уже томились под ней, ожидая двух мелких сорванцов, прильнувших к окошку на крыше дома в желании увидеть запряженные семеркой статных оленей сани.

Картинки манили меня, завлекали, и тяга эта ощущалась физически. Противодействуя незримой силе, я схватилась было за стол, но тот уплыл из-под рук, прихватил стул, и пол, и стены, и Ольгу, и ряженых шоуменов вместе с телевизором. Не успев испугаться как следует, я поняла, что падаю.

“Бесплатный сыр бывает только в мышеловке-е-е!” – послышался откуда-то сверху голос, в равной мере принадлежащий Ольге, Мэри, маме и преподавателю английского языка из группы дошкольного развития, где нас учили прикладывать язык к зубам, чтобы правильно произносить то самое “the”.