Читать книгу Журнал «Юность» №10/2022 - Литературно-художественный журнал - Страница 9

Сценарист и писатель из Нижнего Новгорода. Окончила факультет журналистики и сценарную мастерскую Высшей школы режиссеров и сценаристов в Санкт-Петербурге. В 2016 году дипломный сценарий «Этой ночью» выиграл конкурс форума «Таврида» и холдинга ВГТРН. В 2022 году сценарий «Рачок» вошел в шорт-лист конкурса, организованного фондом Александра Сокурова «Пример интонации». Нак писатель публиковалась в «Литературной газете».

Дятловы горы

В те времена, когда ветра строили козни и шептались с могучими исполинами-тополями, а капризные реки задирали волны, поворачиваясь вспять, мордвин по прозвищу Скворец облюбовал одно волшебное место. Семь долговязых холмов сговорились, зажали в глиняных берегах сапфировую чаровницу Волгу и янтарную скромницу Оку, которые встретились у их подножья. Холмы извивались, лоснились, изумрудились, когда соседние земли сохли и морщились. Какая-то невидимая сила оберегала этот край от обнищания. «Гоже здесь жить!» – смекнул хитрый Скворец и остался.

Скворец был мужчиной видным. Когда-то он водил дружбу с могущественным Соловьем-Разбойником: колобродил вместе с ним по русским землям, грабил, хулиганничал, набивался в женихи первым красавицам. Одни девицы слушали его пышные речи и сами сбегали из отцовских объятий. Другие сторонились иноземца, отбивались, мучились. Но наступала ночь, и Скворец с товарищами, которые и жили, и умирали без царя в голове, врывался в дома и похищал невинных прелестниц. Они кричали-кричали да смирялись со своей участью. Так Скворец нажил большую семью: восемнадцать жен и семьдесят сыновей. А когда Илья Муромец прищучил его покровителя, Соловья-Разбойника, Скворец надумал бежать и поселиться на стороне тихой, неприметной, где он мог бы затаиться и преспокойно доживать отведенный срок.

Песчинки прятались в глубоких кожаных складках, царапали подошву, хороводили на мыске, то взмывая в воздух, то срываясь вниз. Скворец, его восемнадцать жен и семьдесят детей много месяцев шли в поисках благодатной для жизни земли, но лишь резали ноги о высокий терновник, вязли в мясистой грязи или, как сейчас, закапывались в дюны. Жара нагорала на лбах. Самые маленькие мальчики висли на материнских руках, как худые тряпочные куколки. Ребята чуть взрослее бежали впереди, вытянувшись в длинную струну, и, когда ландшафт менялся, струна натягивалась и звенела, передавая послание медлительному отцу, замыкающему строй.

– Смотри, холмы!

– Холмы, смотри!

– Смотри, смотри!

– Холмы, холмы!

Семью богатырями склоны возвышались над тихими речками. Они верховодили местными птицами, приказывали лесам, помыкали дикой живностью и, кажется, дышали каждой пористой клеточкой. Скворец втянул в каплевидные ноздри местную влажность, и в пазухи залился приятный сладковатый привкус, который напомнил о детских беспризорных годах, а еще – о подрагивающей дымке на закате и ягодных тропках. Он дома. Скворчихи с придыханием смотрели на своего повелителя, ожидая его справедливого суда. На горбатом лице показался бравый прищур, который был знаком многим из них по прежним лихим временам. Чуб закачался, а из-под него прокатились долгожданные слова: «Гоже здесь жить!»

Вдруг земля вздрогнула и приподнялась. Под морщинистым слоем пробежали жаркие искорки. Они утоляли солнечный голод поникшей травы, насыщая жизненной магией. Вскоре Любимый Скворчонок заприметил, что под ним уже не примятая жухлая травка, а ароматная и пушистая, словно зеленое облачко с желтыми прожилками из горицвета. Ветерок больше не тревожил. Мальчик скинул дырявую обувку, чтобы белесая кожа прижалась к весенней свежести и вспомнила, как по телу разливается благодать.

И не было здесь никого. Только кукушки отливали округлые звуки, выбирая для песен самые укромные уголки леса. Только под низкой травой вертелись пучеглазые ящерицы, пугая впечатлительных юных жен, которые в чем мать родила скакали вниз к прохладным водам, взбивая грубыми ступнями голубизну Волги и желтизну Оки. Только детский хохот вился, кудрявился, то иссякая, то вновь возрождаясь. Первые месяцы скворчата то и делали, что носились по вершинам, притворяясь сильными жеребцами, но не теми, что они видели на городских базарах оседланными и подкованными, а дикими, свободными, резвыми.

Любимый Скворчонок истоптал последнюю пару дубленой обувки, которая досталась ему от старшего брата, а тому – от его старшего брата. Когда он резвился на дальнем, седьмом холме, перепрыгивая с камня на камень, острый краешек минеральной породы чиркнул по измученной свиной коже и продрал пятку. Любимый Скворчонок по-отцовски пожал плечами и поплелся к хижине своей матери, которая умела приводить в порядок самые никчемные и потерянные вещи. Другие жены пользовались ее способностями и заваливали работой от заката до рассвета. Близилась зима, и трудиться приходилось все больше и больше, а новой одежды для суровой вьюги и снежных песен скворчихи до сих пор не приготовили. На многие километры они не увидели ни зайцев, ни лосей – меха не сыскать.

А холмы были лучшими охотниками. В осень они поймали прохладный ветерок и заключили в свои объятия. Ветерок хмурился, раздувался, как упрямый осел, но притерпелось ему, прижилось. Он бегал наперегонки с Любимым Скворчонком, раздувал волосинки на его затылке, поднимал пушок на шее, щекотал мелкие мурашки. Изо дня в день дуновения крепчали и кололи все больнее. Мальчик, чувствуя, что мощь ветерка усиливается, теперь старался быстрее спрятаться в лесочке, который грозил ветерку длинными ветками и не пускал в свои владения. И вихри крутились в одиночку, остужая землю и разгоняя по водной глади частую рябь.

Но сегодня Любимый Скворчонок бежал очень медленно. Его пяточка чмокала сырую побуревшую траву, леденея с каждым поцелуем. Вскоре мальчик так околел, что почти врос в поверхность, не смея больше передвигать руками и ногами. Ветерок узнал старого друга, накинулся на него, заобнимал, завертел, и Любимый Скворчонок свалился на колени, умоляя острые порывы сжалиться над ним. Ветерок так раскричался, что слышал лишь собственный голос, а тоненькие возгласы мальчика уносились на север, как только срывались с губ. Мальчик согнулся, припал щекой к сырости умирающей зелени и приготовился ждать своего конца.

Скворчихи закудахтали, засобирались, стали волочить тощие пожитки и штопать вещи с невиданным усердием. Не хотели они делить холмы со злым магом. Не нужно им купаться в предрассветных грезах, чтобы видеть будущее, – умрут здесь скворчата от холода и голода, когда ягоды скиснут, а рыба уйдет под лед. Скворец поддался уговорам и принялся вместе с самыми крепкими сыновьями готовить провизию в долгий-предолгий путь. Ходили они по холмам, словно прощаясь с местами, которые не бросили, приютили, прокормили.

Вдруг земля вздрогнула и приподнялась. Под морщинистым слоем пробежали жаркие искорки. Они утоляли солнечный голод поникшей травы, насыщая жизненной магией. Вскоре Любимый Скворчонок заприметил, что под ним уже не примятая жухлая травка, а ароматная и пушистая, словно зеленое облачко с желтыми прожилками из горицвета. Ветерок больше не тревожил. Мальчик скинул дырявую обувку, чтобы белесая кожа прижалась к весенней свежести и вспомнила, как по телу разливается благодать.

– Вот так волшебные холмы! – кричал его тоненький голосочек.

– Ишь, разорался! Ступай к матери, она с ног сбилась, тебя искамши…

В отдалении стоял старец в длинных одеждах. Он держался за тяжелый сук, который уходил корнями глубоко-глубоко в толщу склона и поддерживал сухонькое тело незнакомца. Любимому Скворчонку показалось, что он горбат, а лик его был расколот на две половины – темную и светлую. Но под прытким взглядом мальчика фигура стала меняться, вытягиваясь и хорошея. И вот перед ним оказался не старец, а крепкий мужчина со шрамом, проходившим по лбу, носу и рту: слева он улыбался, а справа – хмурился.

– Кыш! Иди! Прочь! Чего надобно? – запротестовал незнакомец.

– Надобно холмов, как прежде. Холодно, мерзнем. – Любимый Скворчонок протянул бывшему старцу свою истлевшую пару, доказывая, что он нисколечко не привирает.

– Иди! Кыш! Прочь!

Незнакомец в балахоне сгрудил брови и зарычал диким зверем, перебросив сук из одной руки в другую. Мальчик попятился-попятился, а когда закончился зеленый покров под ним, вскочил, встрепенулся и бросился наутек, оставляя за собой тропку из пробивающихся соцветий. Дома он поведал отцу о встрече со старцем в балахоне. Рассказ заставил Скворца пригорюниться, уткнуть обветренное на реках лицо в горстку из пальцев и закачать чубом, приговаривая: «Горе нам, горе». Встревоженные жены обступили мужа, вонзаясь в него испуганными глазищами, – никто не хотел срываться с насиженного места и вновь уходить в долгое странствие.