Читать книгу Журнал «Юность» №01/2025 - Литературно-художественный журнал - Страница 2

Едва успев на поезд свой ночной —

Транзитный, непрестижный, запыленный, —

Я возвращалась из Москвы домой

В коробочке купейного вагона.

В оконное дрожащее стекло

Глаза неспящих пялились устало.

Пространство растекалось тяжело

Вокруг несущегося в ночь состава.

Так гулко, продираясь сквозь туман,

Мчал поезд через пустоши и степи,

Что волновался предок мой, цыган,

Стуча мне в сердце, как Клааса пепел.

В поездках жить – не по теченью плыть,

Но иногда на долгом перегоне

Ты вдруг перестаешь собою быть:

Никто, нигде… лишь ночь – и ты в вагоне.

В который раз, спасая и губя,

Москва не отпускала от себя.

Лежала тихо я – меня качало,

Как на пруду оторванный листок

Качает равнодушный ветерок,

Которому нет дела до финала.

День за окном. В тревожном полусне

Покачиваюсь, но не на волне,

Не в узком яле с бортиком овальным, —

В купе, на нижней полке откидной,

Где Муза вьется мухой надо мной.

Соседи спят, стишки резвятся, а

Нелепый поезд Петербург – Москва —

Дневной, обычный, почему-то спальный —

Везет меня, но не на острова,

До них потом лететь еще дня два.

Выглядываю в щелку между штор

(Соседи спят – темно, закрыт обзор

Окрестности глухой провинциальной)

И вижу непарадный, но живой

Мир между Петербургом и Москвой.

Я от зимы, как от тюрьмы бегу,

Для моря рифмы-силы берегу,

Но заоконный вид неидеальный

И этот промежуточный итог

Важны не меньше, вот в чем суть дорог.

Мир повидать – не поле перейти:

Все, что увидишь на своем пути,

В нескорый поезд к станции финальной

С собой возьмешь, едва вкатив в вагон.

И тихо мимо поползет перрон.

Лето, Москва, одиночество. Тридцать

Градусов, сонная лень.

В мареве душном здесь негде укрыться,

Желт и безжалостен день.

От Поварской до Арбата прогулки,

Видимо, стали нужны,

Если в груди отзывается гулким

Звоном твоей тишины

Каждый мой шорох и вздох, губ движенье.

– Может, и я здесь нужна? —

Спросишь с надеждой и ждешь – дуновенья,

Вздоха… Молчит тишина.

Что, ж, промолчи, а я выпью твой холод

Вместе с тоскою своей,

Дымных надежд и возможностей город,

Рай, барахолка, музей.

Лучше молчи, я ведь тоже не знаю

И не гадаю, что там,

Лишь без раздумий в поток твой бросаюсь.

Лето, Москва, духота.

Время меня упекло в оболочку,

Что герметично тонка.

Как никогда, я теперь – одиночка,

Ты – мой сигнал маяка.

Как никогда, я сильна и двужильна,

Хоть и слаба моя плоть.

Смотришь, прищурясь: не слишком ли жирно —

Просто перемолоть?

Знаю, еще полюблю и твой холод,

Что после лета придет…

Лето, Москва, одиночество. Сорок

Девять мне стукнет вот-вот.

Меня поставили на паузу,

Когда октябрь пришел в Москву,

И с той минуты я живу,

Забыв Арбат и парк у Яузы,

И небоскребы, и проезды,

И закоулки, и подъезды,

Куда скользили светотени,

Дразнясь, с витиеватой улицы,

Когда я провожала день и

С недоумением петербуржца

Отыскивала дно столичное,

В довольстве сытом – грусть болотную,

В широких арках – подворотни,

В помпезно-праздничном – обычное.

И вот теперь живу в кармане я,

Неделя за неделей тянется, —

Хорошее напоминание

О том, что в никуда и канет все:

В больничный тихий коридор,

Что розов, вымыт и нестрашен,

В нестыдный личный разговор

С интерном-парнем, чуть постарше,

Возможно, сына моего,

Во врачеванье-колдовство,

В покой приемного покоя,

В реанимационный ад —

Единственный портал назад,

В блаженный сон, и все такое.

В Москве богатство с красотой,

Рука в руке, по паркам бродят,

Так только осени златой

Доступно выглядеть в природе,

И так лирично напевать

О том, что пауза закончится

На этот раз, и наплевать,

Когда Творца мелок источится, —

Нам ни к чему об этом знать,

Нам в этой паузе комфортно,

И гармонично, и курортно,

Жаль, начинаю забывать

Спонтанный наш пикник у Яузы, —

Меня поставили на паузу…

Посреди Москвы в жаркий день в авто-яндекс-прокате

Не нашлось машины попроще, а ехать надо.

Я в аренду взяла Черный Бумер. «Не лучше ли на самокате, —

Ныл мой разум, – ты вспомни Хонду, привезенную из Канады…»

Нет уж, дудки, – сгинь, призрак прошлого! Виртуальный Сим-Cим, откройся!

Не разверзся асфальт, гром не грянул, никто не умер,

Когда я, на раз-два разобравшись с переключателем и коробкой,

Увела с Тверского бульвара пригревшийся Черный Бумер.

Что ж, теперь расскажи, моя Хондочка, – как тебе на том свете?

Смотришь ли на меня с небес необъятной Северной Свалки?

Ты скорее меня бы представила в кабриолете,

В коробчонке, в набитом болтами ведре, в катафалке,

Чем в таком вот – непоцарапанном – чуде рассекающей по планете,

по Москве, где от жара – марево, как в Каире,

Где я скрылась в гостеприимной чужой квартире

От чугунных проблем, что другую бы раздавили…

Но сегодня я, переполненная участьем

И заботой строгих своих, и посторонних даже,

Оторвавшись от всех, в арендованном VIP-экипаже

Открываю дороги Москвы – разве это не счастье?

Так давай, мсье Мустанг, догоняй улепетывающее лето,

Разметавшее планы, а мне подари надежду,

Что назад не летит бумеранг – в проводах запутался где-то,

Что закончится сон и что скоро будет, как прежде…

Но «как прежде» не будет. Ничему нет обратного хода.

Не о том ли урчал мотор полукровки-Пегаса?

Десять лет назад я разбила вдребезги свою Хонду.

А сейчас – арендую Бумер для клиентов премиум-класса.

В Москве водятся свои призраки, а ты думала – только в Питере,

на Петроградской, в доме, отмеченном литерой,

в сером особнячке, фасад которого вытерла

кожаной курткой, прижатая к стенке разлюбленным мальчиком,

тысячу лет назад уже ставшим призраком

места и времени, ауры и настроения

города, где обитают твои привидения.

Но теперь есть и в Москве у тебя свои призраки,

а у них – крючки и приманки, почти как у питерских:

помеченная крестиком плитка на станции Киевская —

чтоб ты застряла здесь, напиталась местом и временем,

кабачок, из которого не уйти, хоть он и закрывается,

старый ржавый фонарь, что к полуночи загорается,

проступившие в чашке кофейной символы твоего имени.

А старик, хозяин питейного заведения,

рад, похоже, и сам побеседовать с привидением:

заперев за другими калитку, вина подливает, расспрашивает,

подпирает дубленую щеку, смолкает, уставившись в прошлое —

в мрак двора, где уснули покрытые плесенью семидесятые,

где белеет беседка и тлеют кусты диковатые,

от луны и от фонарной подсветки потусторонние, синие.

Не ждала, не гадала, а здравствуйте:

Словно тонкая кружевная вязь,

Между нами сплелась загадочная

Необъяснимая связь,

Родилась из жаркого марева,

Натянулась струной, но не лопнула в дождь, —

Ты все видишь, призрак нежданный мой,

Раз улыбку-радугу шлешь.

Не впитала твой дух с рождения,

Не скучала и не болела тобой,

Да и ты мое появление

Принимаешь, как мегаполис чужой

Принимает пришлого – нехотя-снисходительно,

Не спешишь обнять, исследуешь не спеша, —

Но вдруг стало все в тебе удивительно:

Мне открылась твоя душа.

Здесь лежит мне неведомая территория,

Твои тяжбы-склоки – история не моя,

Но отныне ты – моя акватория,

Оберег в чехольчике и маяк,

И, пока горяч привокзальный кофе, сладок сон в гранд-экспрессе

И Арбату к лицу нежнейшая акварель,

Пусть сквозь толщу нестройных бульварных песен

Прорывается твоя изумительная свирель.

Лот и жена его

Бредут подальше

От Содома

Сказано Лоту

Не оглядывайся

Не смотри

На проклятый город

Но ему трудно

Он то и дело

Делает движение головой

И жена Лота

Говорит Лоту

Нет! Не оборачивайся! Нельзя!

Сказали ведь тебе

Ну ладно, говорит Лот

И они идут, идут

И Лот не оборачивается

Но ему все время хочется

Обернуться

Жене его трудно идти

Она тяжело дышит

Пыхтит

Она такая, как бы сказать

Лишенная привлекательности

А Лот думает

Хороший ведь город

Хороший ведь был город

Хорошо в нем жили

Удобно так, хорошо, комфортно

Все услуги были

К нашим услугам

Все нормально работало

Хорошо все было, удобно

В нашем родном Содоме

Не хочется уходить

Лот делает

Движение головой

И жена его страшно орет

Нет, нет! Нельзя! Не оборачивайся!

И они бредут дальше

По этой страшной пустыне

Бредут, бредут

И Лот все-таки оборачивается

И смотрит на город

На сияющие небоскребы

Полные ясного света

На эстакады

На потоки машин

На мчащиеся сверкающие

Поезда

На уютные районы

Тихого центра

На новостройки делового квартала

На новые огромные дома

Спальных районов

Все это такое красивое

Светлое

Так жаль все это покидать

Реклама бежит

С крыши на крышу

Самолет заходит на посадку

И красивый закат

И гаснущее небо

И миллионы огней

И жена Лота говорит, бормочет

Ну, это, эх, э…

Лот смотрит на жену

И жена еще хочет сказать

Что-то

Хрипит, пытается сказать что-то

И медленно застывает

Она медленно застывает

Становится неподвижной

Твердой

И превращается

В соляной столб

А Лот подходит

Трогает ее

Тычет рукой

В ее твердость

Смотрит еще некоторое время

На сверкающий, сияющий Содом

На то, как светлая электричка

Останавливается на станции

Стоит некоторое время

Потом продолжает движение

И исчезает в туннеле

Лот тяжело вздыхает

И идет дальше

Туда, по пустыне

Ему еще долго идти

Лот идет по пустыне

А за его спиной

Сияет огнями

Красивый, прекрасный город

Славный, прекраснейший город

Лучший город Земли

Лучший город Земли

Лучший город Земли.

Я помню

Почему-то я помню

Как Адам был в раю

Я помню

Как Адам был в раю

Как ему было легко

Не как нам

Как ему было легко

Свободно

Как он нарекал имена

Давал названия

Живым тварям

И мертвым предметам

Тоже живым

Это было легко, интересно

Рай сиял тихим светом

И было нормально

Это было нормально

Животные ластились

Подходили к руке

Реки спокойно текли

Без водоворотов и омутов

Не было наводнений, цунами

Не было печали и воздыхания

Не было болезней и смерти

Не было зла

Адаму было легко, интересно

Интересно жить, познавать

Нарекать имена

Материя была

Легкой, податливой

Все вещи сами все делали

Как было нужно Адаму

Не надо было ничего преодолевать

Адам не запутывался

Рукой в рукаве

Не скакал на одной ноге

Пытаясь попасть другой ногой

В штанину

Шнурки у него не развязывались

Не было у него шнурков

Штанин, рукавов

Не мучился он со всем этим

Еды – сколько нужно

Сколько нужно – всего остального

Как при коммунизме

Но не так, не так

Все хорошо было, нормально

А потом перестало

Стало плохо

Это другая история

Это уже другая, наша

История

Почему я помню все это

Почему же я помню все это

Это блаженное состояние

Эту божественную беззаботность

Это вот, когда все есть

И ничего не нужно

Когда ты легок, чист, светел

И нарекаешь имена

Всем вещам

Почему я все это помню

Это очень странно

Давно ведь все это было

Очень давно

А вот, вот

Почему, когда что-то роняю

Когда проливаю вино из стакана

Когда забываю кошелек и ключи

Когда спотыкаюсь и падаю

Почему каждый раз

Вспоминаю Адама

И говорю внутри себя

Зачем же ты так

Так-то оно все и ничего

Можно со всем этим жить

Привык уже

Но почему же я помню все это

Все это Адамово житие

Как легко ему было и славно

Как он двигался легко и свободно

Как у него ничего никогда

Не болело

Как вокруг его головы

Тонкое свечение мерцало

Как ему было легко, хорошо

Беззаботно, безболезненно, смело

Как ему было в кайф

Зачем я все это помню

Хрен его знает

Почему-то помню

И все время висит в голове

Этот вечный вопрос

Почему

Потому

Помни

Живи и помни

И мучайся

Этим воспоминанием

Пусть колом стоит

У тебя в голове

Этот вечный вопрос

Почему

И нет на него ответа

Но с этим можно жить

Вот и живи

И не задавай вопроса

Зачем, почему

Просто так

Все это просто так

Такая игра

Если хочешь

Живи с этим

Тебе же не так уж и плохо

Жить

Другим значительно хуже

Вот и ладно

Довольствуйся этим

А что будет дальше

Посмотрим

Поживешь – увидишь

Говорит Господь

И становится как-то спокойно

Не то чтобы хорошо

Но спокойно

Пусть так все и будет

Ну раз уж все так

Раз ничего нельзя сделать

Спокойно, говорит Господь

Спокойно, не парься так сильно

Не так уж все плохо

Правда ведь?

И, кажется, улыбается

И Адам неожиданно

Тоже улыбается

Неподвижной холодноватой

Вечной улыбкой

И мне на некоторое время

Становится

Действительно хорошо.