Читать книгу На грани. Книга первая - Литта Лински - Страница 2

За окном было так же паршиво, как на душе. Впрочем, погоде еще можно простить. Как-никак на исходе последний летний месяц. Конец лета мог, конечно, порадовать прощальным теплом и солнечной роскошью, но куда чаще гнал серые тучи и стучал в окна злыми дождевыми струями. Хотя что такое холод, ветер и дождь в сравнении с мрачной холодной безысходностью, надежно обосновавшейся в сердце Тэссы?

Лотэсса Линсар неподвижно стояла у окна, бездумно выбивая ногтями по стеклу какой-то монотонный ритм. Вода казалась сплошной стеной, отгородившей от девушки весь остальной мир или ее от мира – в зависимости от того, с какой стороны смотреть. Нет, эта погода решительно соответствует тому, что происходит вокруг. Жаль только, что она не сможет длиться постоянно. Почему бы потокам воды вечно не оплакивать вместе с ней Эдана, почему бы небесам без устали не скорбеть о загубленной империи, подло убитом короле и его брате? Тэсса обожала солнце и именно поэтому не хотела, чтобы оно ласково и безмятежно светило над тем, что еще недавно было ее любимым городом, а ныне стало столицей, сдавшейся проклятому узурпатору.

Вельтана, за свободу которой заплатил своими жизнями цвет эларского рыцарства, в том числе брат Лотэссы – Эдан Линсар, продолжала жить. Жертва оказалась напрасной: город отдали почти без сопротивления. Итон Карст сдал столицу после двухнедельной осады. Комендант Вельтаны оправдывал свою презренную трусость заботой о городе и его жителях. Он отказался от заведомо безнадежного сражения, дабы избежать разрушений, погромов и убийств. Впрочем, виноваты другие – Карст лишь послушное орудие в руках тех, кто обладает истинной властью, то есть обладал. Те, кто принял решение о сдаче города, в отличие от коменданта, мертвы – все до одного. Хоть в чем-то узурпатор оказался справедлив. Лотэссе рассказывали, как это чудовище, смеясь, предложило ближайшим советникам короля, а точнее, тем, кто правил Эларом от его имени, достойную плату за предательство – смерть. Больше некому помыкать Йеландом – последним из Ильдов, добрым и слабым монархом. Впрочем, и помыкать уже, собственно, некем. Йеланд, как и его младший брат, ненадолго пережил тех, кто их предал. По приказу Валтора Малтэйра – короля Дайрии, претендующего теперь на эларский трон, – они были убиты в первый же день взятия Вельтаны.

Династия Ильдов, правившая Эларом с самого его основания, более не существовала. Но мир не рухнул. Что с того, что древнейшее королевство Доэйи1 захвачено удачливым негодяем, а ее брат и жених мертвы? Может быть, даже наверняка, остались те, кто искренне оплакивал гибель страны, ее короля и рыцарства, но, как ни странно, родители Тэссы к таковым не относились. Иначе как бы им могла прийти в голову мысль, заставлявшая девушку содрогаться, словно от соприкосновения с жабой, забравшейся за ворот платья?

Стыд и ужас вновь и вновь с неистовой силой охватывали Тэссу, когда она вспоминала лицо и голос матери, предлагавшей ей – Лотэссе Линсар, сестре Эдана и невесте убитого всего неделю назад Нейри Ильда – выйти замуж за… проклятого Дайрийца, воссевшего на чужом троне, во дворце, обагренном кровью законных властителей?!

Тэсс помнила этот постыдный разговор до мельчайших подробностей. Бегающие глаза и слащавый голос матери, потупленный взор отца, почти все время молчавшего. Видимо, Мирталь позвала мужа только для поддержки, а говорить намеревалась сама, почитая себя мастером убеждения, свои аргументы – неоспоримыми, а посулы – соблазнительными. Еще бы! Кем была ее дочь еще пару недель назад? Невестой королевского брата. А теперь она может стать королевой! Конечно, никто не отрицает, что Валтор – мерзавец и узурпатор, но… корона и королевство теперь принадлежат ему, и очень похоже, что выпускать добычу из рук он не собирается.

Тэссе хотелось верить, что мать не в себе, помешалась от горя после смерти сына, но девушка понимала, что обманывает саму себя. Мирталь была не только в здравом уме, но и настроена весьма решительно.

Поняв, что ее честолюбивые помыслы не нашли отклика в душе дочери, убитой гибелью брата, женщина резко изменила тактику. О, она понимает, какое сердце у ее девочки! Благородное сердечко, страдающее за поруганную страну и убитого короля, верное избранному жениху, но… если она откажется, то лишится не только брата, но и родителей! Всем известно, как близки Линсары к бывшей королевской семье. Ее, красивую молодую девушку, может, и пожалеют, отдав кому-нибудь из приспешников Валтора, но их с отцом наверняка ждет суд, лишение титулов, имущества и, скорее всего, позорная смерть. Ах, ее драгоценная доченька так красива… красивее даже, чем она сама в молодости (Тэсс заметила, что подобное признание далось матери нелегко), король не сможет не плениться ее совершенством. И тогда все они спасены! Да, это огромная жертва, но ведь и Эдан пожертвовал собой…

После упоминания Эдана Тэсса не выдержала. Да, она часто не понимала, да и, что греха таить, не особо любила мать, но предположить, что та будет использовать имя сына, убитого чуть больше двух месяцев назад, чтобы склонить дочь к браку с его убийцей?! Если бы ее мир не рухнул до этого, девушка не перенесла бы такого удара, но слишком много боли и горя сделали ее менее уязвимой. Тэсса не стала ничего доказывать матери, осыпать ее упреками или молить о снисхождении. Не стала искать заступничества отца. Она просто развернулась и вышла из зала, напоследок так хлопнув дверью, что с каминной полки упало несколько безделушек.

И вот теперь, стараясь усмирить бешеный поток мыслей, девушка стояла у окна, глядя на дождь. Минуты шли за минутами, гнев не утихал, а достойный выход никак не желал находиться.

Тэсса ни минуты не сомневалась, что весь жалобный лепет о страшных опасностях, грозящих Линсарам, либо обман, рассчитанный на ее наивность, либо, в лучшем случае, заблуждение. Впрочем, в последнее Тэсс верилось слабо. При всей своей недалекости Мирталь не могла не заметить и не понять, что при Валторе Дайрийском столичной аристократии, толпившейся у трона Ильдов, ничего особо не угрожает. Их не бросали в тюрьмы, не отправляли на казни, не угощали ядом и даже не лишали имущества. Как бы ни ненавидела девушка узурпатора, надо отдать ему должное – глупость и излишняя жестокость, похоже, не числились среди его пороков. Все свои реки крови Валтор пролил на полях Элара и – особенно – на подступах к столице. В Вельтане же были убиты лишь король с младшим братом и те, кто дал коменданту распоряжение открыть городские ворота – Мертон, Падд и Сворн. В том, что «гадючья троица», присвоившая власть в стране, достойна смерти, Тэсс не сомневалась еще до вторжения.

Что же до всех прочих знатных фамилий, как лояльных к захватчику, так и демонстрировавших ему искреннее презрение, то их не трогали. Да и к чему? Город и корона в руках Дайрийца, он окружен стаей верных псов, и к тому же достаточно умен и силен, чтобы избежать покушений. А пятнать руки в крови тех, кто слаб и не опасен, вызывая этим еще большую ненависть знати и народа, неразумно и может лишь расшатать и так совершенно незаконную власть.

Нет, Валтору не нужны восстания, ему нужны такие, как мать: те, кто будет лизать монаршие длани, лишь бы не потерять то, чем владели при Ильдах, которых не уставали благословлять и превозносить. Эна2 Линсар боится не смерти и позора, она просто не хочет утратить то, что имела при несчастном Йеланде. Она желает по-прежнему блистать при дворе, наслаждаться всеми прелестями столичной жизни.

После смерти Эдана герцог Линсар, полагавший, что матери, потерявшей сына, как и ему самому, нужно убежище от мира и уединение, предложил всей семье переехать на время в родовой замок. Тэсс было все равно: от боли не спрятаться ни в горах, ни в столице, но матушка решительно воспротивилась. Она патетически возводила очи горе, а руки – к потолку и восклицала, что было бы трусостью и низостью бросить Ильдов сейчас, когда битва при Латне3 проиграна и враг почти у ворот. Нет, они, Линсары, умрут, как и жили – подле своего монарха, тем более что они уже почти одна семья. Уже тогда Тэсса не до конца верила матери, подозревая, что главная причина ее нежелания покидать столицу заключается в боязни выпустить из рук Нейри Ильда и расстроить столь блистательный брак ее дочери с младшим братом короля. Теперь же, когда Нейри покоится в королевской усыпальнице, Мирталь, не растерявшись, нашла дочке нового жениха и наверняка гордится своим благоразумием и умением устраивать дела. Если бы от этого хоть что-то зависело, Лотэсса, наверное, отреклась бы от матери после того, что произошло. Но что это могло изменить? Страна захвачена, Эдан мертв, ее собственная жизнь закончена.

***

Когда за юной нахалкой захлопнулась дверь, Мирталь с трудом сдержалась, чтобы не дать волю своему гневу. И дала бы, если бы не присутствие мужа. Эна Линсар глубоко и скорбно вздохнула, со всей кротостью демонстрируя, кто здесь палач, а кто – жертва.

– Бедная девочка, я так ее понимаю! – бархатные карие глаза, в которых вовремя блеснула пара слезинок, были устремлены на мужа. – Тэсс страдает, как страдала бы, без сомнения, и я сама. Она еще слишком молода, чтобы понять, что порой самые тяжелые жертвы вознаграждаются великим счастьем.

Герцог глянул на жену с сомнением, но уж она-то точно знала, о чем говорила. Когда ей пришлось выйти замуж за нелюбимого аристократа, который был на пятнадцать лет старше, разве это была не жертва? Однако она, Мирталь Мулен, пошла на эту жертву чуть ли не с радостью. И жизнь заплатила ей сполна! Красавица Мулен, выйдя за Оро Линсара, получила все, чего была лишена в молодости. Знатность, богатство, столичную жизнь и близость к королевской семье.

Да, Лотэссе легко быть гордой! Она все это имела с рождения! Откуда девчонке знать, каково это – донашивать платья старших сестер, жить в родовом замке, постоянно угрожающем обвалиться на головы обитателям, иметь одну лошадь на троих и даже десерт вкушать лишь по праздникам да во время редких визитов соседей. Мулены не были ни богаты, ни знатны. И если родовитости их еще хватало на то, чтобы не быть совсем изгнанными из приличного общества, то с состоятельностью обстояло и того хуже. Жизнь юной Мирталь и двух ее сестер была поистине жалкой. Впрочем, сестры поспешили выйти замуж за первых подвернувшихся женихов и оставили родительский дом, променяв его на немногим более приятную жизнь.

Мирталь же – самая младшая и самая красивая из девочек Мулен – продолжала жить с родителями, и каждый день ее был исполнен страданий. Конечно, она могла бы утешаться тем, что почти все окрестные юноши сгорали от любви к несчастной бесприданнице, но, увы, от этого было лишь больнее! Мирталь раз за разом приходилось видеть, как ее воздыхатели становятся мужьями куда менее привлекательных, но более состоятельных подруг. Как правило, этому предшествовали клятвы в вечной любви к ней, сбивчивые нелепые оправдания, сводящиеся в основном к неумолимости родительской воли, печальные сонеты, баллады и даже порой скупые мужские слезы.

И так все они уходили – один за одним, пока не появился Оро Линсар. Блестящий кавалер – немолодой, но все еще привлекательный – вызвал переполох в их горной провинции. Конечно, все знали, что в Норте4 стоит родовой замок Линсаров, предмет гордости всей провинции, но владельцы роскошной резиденции давным-давно перебрались в Вельтану и носа не казали в родные места. И вот, имрийские5 берега почтил один из самых видных столичных аристократов.

Оро Линсар потерял жену и искал утешения в уединении среди родных гор. Искал покоя и одиночества, а нашел… создание, пусть уже не совсем юное (Мирталь к тому моменту успело сравняться двадцать четыре года), зато совершенно обворожительное. Эна Линсар и сейчас, в свои (страшно подумать!) сорок пять была весьма хороша. В те же времена, когда она повстречалась с будущим мужем, красота ее сияла ярче летних звезд над горными вершинами. Хрупкая фигурка, прекрасные черты, роскошные волосы цвета воронова крыла, под тяжестью которых изящная головка горделиво клонилась чуть назад и глаза – огромные, золотисто-карие, томно смотрящие из-под густых ресниц. Герцог был очарован. В отличие от местных юношей, он в свои сорок лет ни в чем не нуждался: род его был одним из знатнейших в Эларе, состояние уступало разве что королевской казне. Следовательно, Оро Линсар мог распоряжаться своей рукой и сердцем, как ему заблагорассудится. Первая жена его была дочерью кьярского6 герцога, вторую же он мог взять почти любую. Впрочем, Мулены были хоть и захудалыми, но все же дворянами, а потому брак с их дочерью не слишком повредил Линсару. Разве что на него затаили обиду знатные семейства, имеющие дочек на выданье, с нетерпением ждущие возвращения в столицу самого лакомого вдовца. Он и вернулся по истечении срока траура, но не один, а с молодой женой. К величайшей досаде незадачливых строителей матримониальных замков, следовать за первой супругой Оро Мирталь не собиралась. Здоровье у нее было отменное, хотя этот факт отнюдь не мешал ей порой разыгрывать при муже слабое болезненное создание. Впрочем, Мирталь Линсар не первая и не последняя женщина, прибегавшая к этому испытанному способу, чтобы убедить мужчину не перечить и поступить как ей нужно.

Но Оро и не перечил. Он обожал жену, баловал ее и всячески потворствовал всем прихотям любимого существа. А уж когда Мирталь подарила ему сначала наследника, а затем и дочь, красотой способную поспорить с Саэнной или Эльвией7, Линсар, по словам недоброжелателей, и вовсе превратился в подкаблучника.

Мирталь же наслаждалась жизнью. Наслаждалась жадно и непрестанно. Ибо кто лучше может оценить вкус воды, как не истомившийся от жажды? И по сей день герцогиня с нежностью и восторгом смотрела на окружавшую ее роскошь. Она, как никто, умела оценить затейливые вышивки на скатертях и салфетках или игру света в подвесках хрустальных люстр. Окружающее великолепие не приедалось женщине. И теперь, по прошествии двадцати лет столичной жизни, она с наслаждением рассматривала на свет изысканную роспись тончайших фарфоровых сервизов, непроизвольно теребила восхитительный шелк и бархат портьер, позволяла себе порой ходить необутой, чтобы ощущать пушистую нежность роскошных ковров под босыми ступнями. Что уж говорить о платьях или драгоценностях.

Все, даже недоброжелательницы (каковых у удачливой дочери захолустного дворянина было более чем достаточно), признавали наличие у эны Линсар изысканного, утонченного вкуса, чему не уставали удивляться. Чувство прекрасного было развито у Мирталь еще в несчастном девичестве, оно и помогало ей, и бесконечно терзало. Терзало потому, что прекрасного в жизни Муленов не было и быть не могло. Помогало тем, что она умудрялась из тех жалких лоскутков, которые швыряла ей судьба, соткать что-то мало-мальски пристойное. Никто так не мог украсить скромное старое платье, закрывая особо истершиеся места или неистребимые пятна изысканными композициями из живых цветов (хоть они-то доставались бесплатно, потому что росли в саду в изобилии, правда, без всякого порядка и ухода садовника) или прелестными вышивками (рукоделия Мирталь, кроме того, закрывали все многочисленные прорехи в шторах, скатертях и покрывалах замка). В юности вкус Мирталь шел на то, чтобы сделать окружающую жизнь хоть немного менее отвратительной, в замужестве же он получил истинный простор и достойное поле деятельности.

И вот теперь эта девчонка – ее дочь, никогда не знавшая нужды, – из глупой гордости и предрассудков отказывается быть королевой! А ее, Мирталь Линсар, лишает возможности стать королевской тещей! И что им теперь делать? Большинство явных недоброжелателей новой власти из тех, кто не покинул столицу до осады, делали это сейчас. Запирались в своих родовых замках, дабы лелеять свою ненависть и предаваться сетованиям о безвозвратно ушедших старых добрых временах правления Ильдов. Некоторые из них, помимо пустопорожних разговоров, будут, надо думать, вынашивать планы мести и неумело лепить заговоры.

Нет, она не хочет обратно в Норту – слишком уж болезненны воспоминания и сильна ненависть. Конечно, замок Оро – это не жалкая обитель Муленов, но после придворной жизни, после всех надежд и планов породниться с королевской семьей отправиться обратно к отрогам Малахитовых гор – ну уж нет! За все время замужества Мирталь была в родных краях всего раз пять, и то по просьбам супруга, которым уступала лишь потому, что видела в этих редких визитах повод показать бывшим соседям, кем она стала и чего добилась – попросту говоря, не пренебрегая извечным женским желанием вызвать зависть и сполна ею насладиться.

Отгоняя призрак унылого провинциального прозябания, Мирталь решительно тряхнула головой и даже слегка притопнула маленькой изящной ножкой. Это несколько контрастировало с образом опечаленного кроткого создания, которое она решила было разыграть перед мужем, зато соответствовало ее настроению. Она своего добьется. Любой ценой! Девочка станет королевой и еще будет благодарить свою мудрую мать, не потерявшую голову среди всего этого безумия.

– Любовь моя! – эна Линсар нежно взяла супруга под руку. – Мы должны в конце концов представить Тэсс его величеству, – она заметила, что при упоминании монаршего титула применительно к Дайрийцу Оро невольно поморщился. – Возможно, когда девочка его узнает, она изменит свое мнение…

***

Итон Карст шел по бесконечно сменяющим друг друга коридорам дворца и, вопреки всякой логике, надеялся, что они так и не кончатся. Раньше старый воин, наоборот, злился на строителей дворца. Когда спешишь к королю с важным донесением и каждая минута на счету, разве это дело – шастать по проклятым лабиринтам?! Правда, к слову сказать, до войны комендант нечасто доставлял спешные депеши королю – все было спокойно… Слишком спокойно! В мирные, навсегда миновавшие времена, Карст посещал королевскую резиденцию куда чаще по случаю разнообразных торжественных приемов, чем по делам. Зато когда границу пересекла дайрийская армия, победным маршем прошедшая по Элару, и особенно во время короткой осады, комендант досыта набегался по коридорам и галереям Нианона8.

Но все это осталось в другой жизни, в той, что была до сдачи Вельтаны. В той жизни были Ильды – сначала доброй памяти Лендер, потом его сын Йеланд. Карст не просто служил своим королям – он любил их. Любил… а потом открыл ворота их убийце. Потому что город он любил больше. Город – это ведь не только здания, парки, мосты, это еще и люди. Те самые люди, половина из которых теперь ненавидит его и честит трусом и предателем. Но так уж он, Итон Карст, был устроен, что, отдавая всего себя делу, мог отвечать только за что-то одно. Он отвечал за Вельтану. За Ильдов должны были отвечать другие, раз уж дети Лендера удались такими, что не в состоянии позаботиться о себе сами. Эх, старый король не дал бы себя в обиду, а даже и случись ему проиграть, умер бы с мечом в руках, как мужчина. Да и город бы сдать не позволил, сам бы на стенах до последнего дразнил дайрийцев. И уж подавно не дал бы вместо себя править той падали, что Малтэйр прикончил первым делом.

Если бы только захватчик ограничился казнью «гадючьей троицы»! Так ведь нет! Короля и его брата Дайриец тоже не пощадил. И сколько бы лет ни прошло, он – Итон Карст – всегда будет в ответе за сыновей Лендера. Перед ушедшим королем и перед самим собой. Ведь как ни затыкай совесть оправданиями, что, мол, не знал, не верил, надеялся, все равно тошно. Потому что если и не знал, то должен был знать! Победитель, если он, конечно, не дурак, не оставляет в живых королевскую династию захваченной страны. А Малтэйр кто угодно, но не дурак.

Лендер Ильд доверил ему свою столицу, а не своих детей. Город Итон спас. Только как жить дальше? Как и, главное, зачем? Служить новому королю мерзостно, хотя, наверное, сам по себе Дайриец и не из худших. Наверное, он даже по-своему честен, а уж полководец, каких поискать! Только вот мы редко можем по достоинству оценить тех, кто приносит беду в наш дом. Карст каждый день, просыпаясь, собирался уехать, хоть было и некуда. Неважно. Денег, скопленных за годы службы, хоть и немного, но на дом где-нибудь в глухой провинции хватило бы.

Злые языки (а их всегда куда больше, чем добрых) поговаривали, что столичный комендант просто не желает расставаться с нагретым местечком, поэтому готов лизать сапоги Дайрицу, но правды в этом не было ни на грош. Итон просто не мылил жизни без Вельтаны, был не в силах ее покинуть. Город, которому Карст посвятил лучшие годы, стал не просто заботой, но и смыслом его существования. Итон чувствовал, что не может бросить столицу, как не может капитан оставить свой корабль, когда на нем свирепствует агатовая лихорадка или когда судно идет ко дну.

И можно снова и снова твердить себе, что уехать куда умнее и в его положении – единственный выход, но в глубине своей несложной души Карст знал, что останется. Останется, сколько бы правителей ни сменилось. И хотя умереть ради Вельтаны было бы легко и почетно, он будет жить для нее, а это – дело потруднее.

Вот и приходится почти каждый день видеть самодовольную рожу Дайрийца, который, к слову сказать, к нуждам города относится со вниманием, обычно не свойственным захватчикам, особенно в период упоения победой. Распоряжения Малтэйр давал дельные и правителем себя показал куда более толковым, чем Йеланд и его прихвостни. И все-таки каждый визит к его (пока еще некоронованному) величеству Валтору Дайрийскому казался коменданту столицы пыткой.

Но идти надо – ничего не поделаешь. Слишком уж серьезным был повод. Три убийства за одну ночь. Три очень странных убийства. Бывало, естественно, и побольше трупов. Столица все-таки, и сброда всякого хватает – что своего, что пришлого, и дуэли молодые идиоты чуть не каждый день устраивают, да и вообще поводов расстаться с жизнью в Вельтане предостаточно. Но если бы речь шла о нормальных человеческих смертях – от меча, кинжала, стрелы или тому подобного, он, Итон, не то что не шел бы сейчас к пришлому королю с докладом, но и сам, скорее всего, не знал бы как минимум о половине расставшихся с жизнью. В основном такими делами занималась стража. Конечно, Карсту докладывали о погибших, если они были достаточно знатны, богаты или известны или если причиной смертей были волнения, стычки, бунты и прочие неприятные события, которые время от времени приходится расхлебывать каждому коменданту большого города.

Однако сегодняшние жертвы не относились ни к одной из перечисленных категорий. Все это были обычные, ничем не примечательные люди – мелкий торговец, солдат дайрийского гарнизона, обосновавшегося в столице, и юная девушка, скорее всего, бродяжка или попрошайка. Вряд ли эти трое при жизни могли иметь что-то общее, зато смерть им досталась одна, и, надо признать, очень нехорошая смерть. Такое не скоро забудется! В каждом случае никаких видимых повреждений на телах и одежде. Воину оставили его доспехи и меч, а торговцу – кошелек, что совсем уж ни в какие ворота. Очевидно, что убийце или убийцам нужна была только смерть, однако понять, почему и как именно умерли эти трое, совершенно невозможно. Зато можно было с уверенностью сказать, что с жизнью они расстались необычным и, скорее всего, страшным образом. У всех погибших глаза были широко открыты, и в них застыло непонятное выражение. Несомненно, это был страх, скорее даже, ужас, но было что-то еще, трудноуловимое. Глядя в глаза покойникам – то еще, по правде сказать, удовольствие, – Итон силился вспомнить, поймать за хвост ускользающую мысль, ответ на вопрос: когда и на что люди так смотрят?

Но главное, конечно, не это, а то, кто и зачем убил этих несчастных таким оригинальным способом. Списывать убийства на бесчинства дайрийского гарнизона не приходится по двум причинам. Во-первых, Валтор не давал своим воинам разгуляться на захваченных территориях, что, опять же, характеризовало его как умного и хитрого политика, а во-вторых, убийство дайрийца не вписывается в эту версию. На ссору же между солдатами списывать такую смерть и вовсе смешно: даже последнему идиоту, к каковым Карст не причислял себя и в худшие дни своей жизни, было очевидно, что все трое убиты с помощью магии.

Если это и заговор, то направлен он явно не против захватчиков, ибо двое из убитых – местные. Да и не стали бы заговорщики марать руки о столь незначительных людишек. Им нужна рыбка покрупнее! Больше всего произошедшее походило на какие-то ритуальные убийства, но тогда почему трупы не исчезли, а брошены посреди улицы? Хотя кто их знает, этих колдунов? Может, им и не тела нужны, а просто смерть? Итон, хоть и почитал себя человеком рациональным, не верящим ни в богов, ни во всякую нечисть, все еще помнил страшные истории, которые любила рассказывать в детстве его старшая сестрица. Про покойников, покидающих свои могилы, про шаэл, для которых жизнь – чужая кровь, про демонов, похищающих души. Конечно, все это только страшные сказки, но вот сама по себе идея, что кому-то может понадобиться от человека исключительно его смерть, не лишена смысла.

Продолжая лихорадочно обдумывать произошедшее и в то же время стараясь выбросить из памяти страшный взгляд, застывший на лице совсем еще молоденькой девушки, которую, к слову сказать, он жалел больше остальных жертв, комендант наконец-то добрался до монаршего кабинета, где Дайриец решал все важные вопросы. Пожелав про себя Малтэйру недолгой и непростой жизни в весьма витиеватых выражениях и тяжко вздохнув, Итон толкнул тяжелую дверь.

***

Лотэсса шла по довольно узкой тропинке, слева и справа высились скалы, под ногами хрустел щебень, а пучки жесткой сухой травы напоминали редкие клочки волос на плешивой голове. Гадкое место. Девушка сама себе удивлялась: и почему это ей не страшно? Наверное, потому, что ничего хуже того, что с ней случилось, быть уже не может. Пусть здесь отвратительно, пустынно и, кроме того, адски жарко, но зато она одна и совершенно свободна! Тут нет проклятого Дайрийца, за которого надо выходить замуж, нет матушки с ее визгами и слащавыми посулами, нет и грустного, строгого взгляда отца. Никого и ничего!

Однако как тяжело идти! Дышать нечем, в туфли, сколько не вытряхивай, постоянно набиваются мелкие камешки, превращающие каждый шаг в пытку, а колючая трава не упускает ни одного шанса зацепиться за юбки. Какие высокие, однако, скалы. Узкая полоска бело-голубого пыльного неба виднеется лишь между каменными стенами, за ними же, сколько ни задирай голову, ничего нельзя разглядеть.

Голова кружится от жары. Кроме хруста гравия, слышится какой-то мерзкий звук, то ли шорох, то ли шипение. А может, и не слышится вовсе, а просто кажется? Тем более что пульс молотом отбивает сердечный ритм в висках, и все звуки, заполняя собой не только слух, но и сознание, сливаются в один неясный шум. Нет, все-таки не кажется. Шипение все явственней пробивается сквозь безумную симфонию в раскалывающейся голове и постепенно вытесняет все остальные звуки. Шшш-шш-ш, словно змея ползет по камням или сухие мертвые листья метут жесткой метлой. Хотя откуда здесь листья? Неужели все-таки змея? Хотя в таком ландшафте им самое место.

Шшш-шш-ш, похоже, невидимая гадина шелестит уже не по камням, а по обнаженным нервам девушки. Долго этой пытки не выдержать, потому что это хуже боли, хуже страха, хуже страдания. Лотэсса, обхватив руками голову, бессильно падает на колени, и все меркнет, оставляя лишь пустую голодную темноту и безумный звук, заполнивший ее и вселенную.

Тэсса резко открыла глаза. Шипение все еще слышалось, зато вокруг была блаженная темнота знакомой спальни. Значит, все это ей пригрезилось? Но откуда тогда берется навязчивый звук? Хотя мучительным он больше не был, да и стал гораздо тише. Скорее всего, она его даже не слышит, а просто не может отделаться от этого отвратительного шелеста, навеянного безумным сном. Девушка села на кровати и напряженно прислушалась. Нет, решительно невозможно понять, слышит она отдаленное шипение или оно ей всего лишь мерещится.

Ну и ладно, какая, в принципе, разница. Главное, что она проснулась, а мучительный кошмар остался позади. Как все-таки хорошо, что это был всего лишь сон! Еще накануне вечером, ложась спать в самом поганом расположении духа, Тэсс даже представить не могла, что будет радоваться пробуждению.

Сидя на кровати, девушка всматривалась в чернильное небо, время от времени открывавшееся взору в просветах легких штор, подвластных прихотям ночного ветра. Ливший весь день дождь прекратился, и ветер, очистивший небосвод, доносил сквозь открытое окно запахи эльвийских цветов и мокрой травы. Тэсса порывисто вдыхала ароматы ночи, стараясь изгнать воспоминания о раскаленной тропе среди скал и пыльных чужих небесах. Она словно очнулась от сна, куда более долгого, чем муторное и жуткое видение, так напугавшее ее.

Лотэсса Линсар уже давно жила, как в кошмарном сне, только этим сном стала ее собственная жизнь, раньше похожая на волшебную сказку. Казалось, вечность назад, хотя на самом деле это было в начале весны, ее доселе восхитительное и безмятежное существование нарушилось известием о вторжении в Элар дайрийских войск. Нельзя сказать, что это сильно напугало короля и приближенных к нему аристократов, война тогда казалась скорее досадной проблемой, чем трагедией, началом конца великой страны и самой древней королевской династии Доэйи. Потом ушел Эдан. Ушел, чтобы никогда не вернуться. Когда весть о гибели брата достигла Тэсс, ее словно парализовало от горя. Дальнейший ход войны девушку не интересовал, ей было все равно, как далеко продвинулись войска Малтэйра, какие города давали ему сражения, а какие сдавались без боя. Даже во время осады Вельтаны она жила, как будто в тумане. Жизнь утратила смысл и вкус. Нынешнее лето, словно назло испуганным и разбитым людям, сияло небывалой роскошью и великолепием, но краски его казались Лотэссе приглушенными и тусклыми, словно она смотрела на мир сквозь кусок мутного стекла. Все стало ненужным и безразличным – и буйство цветов, и пение птиц на рассвете, и золотисто-розовые закатные облака, каждый вечер спускавшиеся на шпили дворцовых башен. Казалось, ничто не может сделать существование наследницы Линсаров еще хуже, чем оно есть, но последовавшие друг за другом известия – сначала о сдаче города, а потом о смерти короля и его брата – дали понять, что любые страдания могут стать еще более невыносимыми. Ну а весть о предстоящем браке подействовала так, словно ее жизнь, и так похожую на разбитый бокал, решили, кроме того, растоптать железным каблуком, превращая осколки в мелкую стеклянную пыль.

Засыпая накануне, Тэсса мечтала только об одном – никогда не просыпаться, хотя подобное желание посещало ее нередко за последние месяцы. Однако она не просто обрадовалась пробуждению – впервые за долгое время девушка ощущала себя по-настоящему живой. Неужели дело в том, что сон оказался страшнее реальности? Это несправедливо! Она не хочет возвращаться к жизни. Забытье притупляло боль, помогало листать дни равнодушно и без интереса, как страницы скучной книги.

А теперь? Теперь все вновь нахлынуло с невиданной силой – и любовь к миру, и страдание. Эдан! Он бы вряд ли хотел, чтобы сестра бессмысленно доживала свой век, считая дни и года до смерти. Кто знает, может, этот сон – прощальный дар от него, чтобы помочь ей очнуться. Тэсс отчаянно хотелось верить, что Эдан по-прежнему где-то есть. Неважно, где, и неважно, какой он теперь, главное, чтобы он существовал. Потеряв брата, Лотэсса готова была даже поверить в богинь, до которых ей раньше не было никакого дела, лишь бы иметь хоть призрак надежды на то, что Эдан обретет за Гранью какое-то подобие бессмертия. Когда тупая боль и отчаяние сводили ее с ума, девушка мысленно обращалась к брату, так было и сегодняшним вечером. Лежа в постели, захлебываясь злыми слезами, Тэсс изливала свое горе тому, кто бесконечно далек, но при этом ближе всех, находящихся рядом. Да и кому она могла еще пожаловаться? Родителям? Тем самым, которые предали свою дочь и продали новому королю даже не ради спасения жизни или чести, а исключительно чтобы не утратить своего положения и состояния.

С отцом и матерью все понятно, они ей отныне если и не враги, то чужие. А вот Эдан навсегда останется самым родным и любимым человеком, сколько бы лет ни прошло. Решено! Отныне она не будет хоронить себя заживо, а будет жить! Жить ради памяти брата! Разумеется, ни о каком замужестве не может быть и речи. И не только этому чудовищу – Малтэйру – не стать ее мужем, но никому и никогда! Во-первых, потому, что никого она не сможет любить так же сильно, как брата, а во-вторых, потому, что ей вряд ли суждено прожить долго.

Порывисто вскочив, Тэсс подбежала к окну, резко отдернула штору и, обратив лицо к ночному небу, воскликнула:

– Эдан, я клянусь, что продолжу твое дело! Пока я жива, я буду бороться с дайрицами и сделаю все, чтобы изгнать их из Элара и отомстить за тебя, и за короля, и за Нейри!

Далекие сияющие звезды выслушали пылкую клятву с присущим им равнодушием. А ночной ветер, ласкавший разгоряченное лицо девушки, донес до ее слуха отдаленное, еле слышное шипение, на которое, впрочем, Тэсса, поглощенная своим порывом, не обратила ни малейшего внимания.

***

Оро стоял у дверей дочерней спальни, не решаясь постучать. Хмурое позднее утро заглядывало в открытые арки галереи, идущей вдоль большинства комнат второго этажа. Точное подобие этой галереи соединяло комнаты также на третьем и четвертом этажах. Поздней весной и летом открытые коридоры, выходившие во внутренний двор, были очень кстати, зимой же в проемы вставлялись рамы с витражным стеклом. Зато в изменчивый и капризный месяц Эльвии уличная погода, царившая в галерее, порой совсем не радовала. Вот и сейчас хозяину дома приходилось мерзнуть, расплачиваясь за оригинальную архитекторскую идею, одобренную его далеким предком. Наконец сквозняк, бесцеремонно забирающийся за ворот рубашки, заставил Оро постучать в дверь. Впрочем, стук вышел какой-то робкий, нерешительный, словно извиняющийся.

Тэсса, судя по всему, и не думала открывать. Она не только не отозвалась, но даже никак не обнаружила своего присутствия. Полная тишина в комнате заставила отцовское сердце на секунду болезненно сжаться. После вчерашнего разговора от взбалмошной девчонки можно ожидать любых глупостей – от попытки побега до… А вот до чего может дойти загнанная в угол Тэсс, даже думать страшно. Нет, конечно же, девочка просто спит. Хотя он и выжидал, пока время перевалит за полдень, прежде чем нанести визит дочери, чтобы дать ей выспаться после вчерашнего потрясения. Наверняка полночи плакала или злилась, вынашивая планы мести. А иметь дело с невыспавшейся и злой Лотэссой не мог позволить себе даже нежно любимый отец. Поэтому и ждал так долго, несмотря на то, что еще с вечера не находил себе места, вышагивая по комнате, мысленно выбирая нужные доводы в безмолвном диалоге с дочерью. Хотя как раз после вчерашнего, может, и не спит, а просто не хочет открывать, не желая видеть никого, в особенности же тех, кто повинен в том, что ей пришлось пережить.

– Тэсс? – неуверенно позвал он. – Ты не спишь? Если еще не встала, я приду попозже, – Оро не успел закончить фразу, как послышались шаги, и мгновение спустя Тэсса в наброшенной поверх шелковой ночной сорочки шали стояла у двери.

При виде дочери отцовское сердце, как всегда, преисполнилось гордости и восхищения. Древние богини, как же она была прекрасна! Даже сейчас, бледная, невыспавшаяся (как и следовало ожидать), неодетая, девушка походила на фарфоровую статуэтку. Густые волосы были распущены и, подобно темному плащу, окутывали хрупкую фигурку. На идеально правильном, точеном лице видны были следы страдания, но не усталости. Огромные фиалковые глаза в ореоле темных ресниц смотрели на отца напряженно и недоверчиво.

– Папа? – девушка отступила, давая отцу пройти в комнату и не сводя с него пристального взгляда.

– Тэсса, девочка моя, ты все не так поняла! – Оро порывисто схватил ледяные руки дочери.

– А как надо было понять? – голос звучал напряженно и сухо, в широко распахнутых глазах все еще была обида, но, словно против воли, проскальзывал и лучик надежды.

– Ты решила, что мы с мамой просто продали тебя этому мерзавцу?! – теперь обида была в голосе Оро, причем обида искренняя, выстраданная.

– А что мне оставалось думать? – девушка пожала плечами.

– А тебе не приходило в голову, что в стане врага всегда должен быть свой человек?

– Ты хочешь сказать, шпион? Называй вещи своими именами! – в словах Лотэссы слышался откровенный вызов.

– Я хочу сказать, что Малтэйра окружают или дайрийцы, или жалкие трусливые лизоблюды, не способные ни на что. А нам нужно, чтобы рядом с ним был кто-то, способный держать меч возмездия и имеющий на то веские причины!

Некоторое время, показавшееся Оро вечностью, дочь молчала, думая о чем-то своем, а потом неожиданно спросила:

– Ты хочешь, чтобы я его убила?! – голос звучал потрясенно и испуганно, длинные изящные пальцы нервно накручивали и распускали кисти бахромы на концах шали. Девушка боялась поднять взгляд на отца, опасаясь прочесть на его лице свой приговор.

– Нет, что ты! – поспешил разуверить ее Линсар, решительно отметая даже возможность такого поворота дел. – Храни тебя древние богини от подобных мыслей, девочка! Найдется кому его убить, но ты должна быть рядом, чтобы мы могли понять, когда и как действовать.

– Кто это «мы»? – Тэсс подозрительно прищурилась.

– Думаешь, мало в столице и по всему Элару честных людей, которые не желают вечно терпеть гнет захватчика? – Оро начал по привычке нервно вышагивать по комнате, от двери к окну и обратно.

– И чего же ждут эти «честные люди»? – по голосу дочери было ясно, какого она мнения о потенциальных заговорщиках. – Чего они ждали, когда убивали их короля?! Они будут терпеть гнет до тех пор, пока их не перебьют поодиночке, как Йеланда и Нейри?

Линсар остановился и в упор посмотрел на дочь, которая, впрочем, не уступая, буравила его гневным взглядом.

– Они… мы ждем подходящего момента. Затевать мятеж сразу после воцарения Дайрица – безумие, хоть и благородное. Какой толк стране с того, что те, кого пощадила битва при Латне, сложат головы на плахе? Сейчас он силен и осторожен. Но власть опьяняет. Он успокоится, расслабится, рано или поздно начнет совершать ошибки, и вот тут мы и нанесем удар. Пойми, шанс у нас только один, но использовать его надо с умом и в нужный момент, потому что такие, как Дайриец, не дают ударить себя дважды.

Лотэсса молчала. Очевидно, размышляла над словами отца, хотя по ее лицу скорее казалось, что думает она о чем-то своем. Какое-то время безмолвствовал и Оро, затем он продолжил, выкладывая на стол свой самый главный козырь.

– Никто не знает, когда нам удастся поднять восстание, остается лишь верить, что этот день придет, но до той поры Элару нужна… королева!

– Что? – девушка непонимающе уставилась на отца. – В каком смысле?

– В том смысле, что когда король – мерзавец, которому дела нет до захваченного государства, то у людей должна быть хоть королева – заступница, которая всей душой предана Элару и его несчастному народу. Если Малтэйр женится на какой-нибудь дайрийской твари и посадит ее на наш престол, то люди лишатся последней надежды. А ты! И знать, и народ будут тебя обожать! Линсары по праву делят с Таскиллами второе место по чистоте крови после королей.

– Королей больше нет, – сухо, словно во сне, вставила реплику Тэсса.

– Значит, во всем государстве нет никого более достойного занимать трон, чем Линсары или Таскиллы. Но Рейлор Таскилл погиб при Латне, а Лан – еще мальчишка. Если твой ребенок займет престол – это будет законно и справедливо!

– Ребенок?! – Тэсс гадливо поморщилась. – Отец, ты хоть понимаешь, что это значит?

Оро понимал. Понимал слишком хорошо. Лицо его на миг исказилось страданием, но затем вновь стало вдохновенным.

– Тэсс, думаешь, я не понимаю, какой кошмар быть женой этого человека? – Линсар опять мерил комнату шагами. – Но только жена способна подчинить мужчину. Даже лучшие друзья и соратники не могут влиять на короля так, как королева. Ты сможешь принимать решения за него – решения, которые пойдут во благо стране! Влюбленный мужчина, будь он самым властным тираном мира и последним негодяем, в руках разумной и благородной женщины станет воском. Ты… ты будешь править Эларом, а затем, если богини помогут нам сбросить Дайрица с престола, власть перейдет к твоему сыну.

Оро искренне любил дочь, при Ильдах он и помыслить не мог о короне, довольствуясь тем, что является главой одного из двух знатнейших семейств Элара. Но сейчас идея того, что его внук может занять престол, а до совершеннолетия ребенка власть будет в его – герцога Линсара – руках, пьянила его, вызывая одновременно терзания совести.

– Отец, определись, чего же все-таки ты хочешь? – тихий усталый голос дочери сбросил Линсара с воображаемого трона на землю. – Тебе угодно, чтобы я шпионила за Дайрийцем или управляла им?

– И то, и другое! – Оро обхватил дочь за плечи. – Я знаю, какая это жертва! Думаешь, мне легко? Эта война забрала у меня обоих детей. Эдан погиб, его не вернуть, а теперь я должен отдать свою дочь, чтобы смерть сына не была напрасной.

– Эдану это очень не понравится, – покачала головой Лотэсса. – Никогда бы он не позволил мне заплатить за победу правого дела такую цену! В твоих словах есть смысл и логика. Принося на алтарь свою жизнь, я могу спасти множество чужих. Терять мне тоже вроде как нечего. Я все это понимаю, но, отец, то, что вы задумали, до безумия мерзко! И хоть убей меня, я не соглашусь с тем, что благих целей можно добиваться такими способами! Я подумаю об этом, но пока ничего обещать не могу, – взгляд девушки потух, в голосе сквозила обреченность. Надежды не осталось. Не было даже смысла проявлять непокорность. Бремя ответственности за всю страну, которое Линсар возложил на хрупкие плечи дочери, давило так, словно она уже надела корону, соединив свою жизнь с судьбой ненавистного человека.

Отец благодарно кивнул и, еще раз обняв дочь, вышел из комнаты. Что ж, Лотэссу он убедил в своей правоте – это полдела. Осталось самое сложное: убедить себя, что все приведенные доводы смогут перевесить на чаше незримых весов предательство собственного ребенка. Доказать самому себе, что заговор, мудрая королева и коронованный внук стоят того, чтобы отдать дочь человеку, убившему сына!

***

Нармин, не отрывая лица от окна кареты, с восхищением взирала на столицу. Вельтана была совсем не такой, как представлялось жрице в смутных фантазиях, но все-таки прекрасной. Пусть не было ажурных башенок, белого мрамора и потоков солнечного света, которым надлежало заливать все это великолепие, однако истинный облик города производил куда более сильное впечатление, чем придуманный образ, подобный гравюре из детских книжек.

Основным цветом Вельтаны был серый, но, как ни странно, от домов и дворцов, сложенных из серого камня самых разных оттенков, веяло не тоской, а мрачноватым и слегка таинственным благородством. Грозовые тучи, скользящие по небу так низко, что, казалось, еще чуть-чуть, и они начнут цепляться за шпили зданий и остроконечные крыши, идеально вписывались в городской колорит. Небо и город словно составляли единое целое.

Все было так внове, удивительно и совсем не похоже на те пейзажи, к которым привыкла Нармин. Гений архитекторов разных эпох, воплощенный в гармонично сочетающихся друг с другом зданиях, производил на девушку, привыкшую к торжеству природы над творениями рук человеческих, неизгладимое впечатление.

Нармин родилась в маленьком городке, не сильно отличавшемся от окружающих деревень, но и это жалкое подобие города давным-давно осталось позади и почти стерлось из памяти. В храм Маритэ9 родители привезли девочку, когда ей было всего лишь восемь лет. С тех пор она не покидала обители, возведенной много веков назад на скалистом уступе, нависающем над неистовой горной рекой. Поначалу величие природы и отсутствие следов цивилизации, к одному из оплотов которой юная Нармин относила и родной город, пугало и угнетало будущую жрицу. Но с годами, не видя ничего другого, она не только примирилась с окружающим видом, но и полюбила суровые горы, вершины которых днем сверкали коронами вечных снегов, а ночью поддерживали усыпанный мириадами звезд небосвод, могучие деревья, покрывающие горные отроги, и вечный шум водопада, каскадами ниспадающего в речные волны.

Однако неведомые города все равно манили девушку со страниц книг – или являясь в странных и прекрасных снах. И вот, теперь она видит воочию столицу самого древнего, большого и могущественного государства мира. Вообще само то, что она здесь оказалась, можно расценивать как самое настоящее чудо. В который раз Нармин мысленно перебрала события, предшествовавшие ее появлению в Вельтане.

Когда верховная жрица Лавинтия вызвала Нармин к себе, та не очень удивилась. Ведь совсем недавно она стала старшей жрицей, самой молодой из старших жриц храма. Очевидно, владычица решила удостоить ее личной беседы, чтобы еще раз подчеркнуть, какая это ответственность. Нармин и сама понимала, что стать старшей жрицей до того, как исполнится двадцать лет, практически невозможно, за всю историю Храма исключения можно пересчитать по пальцам. Девушка не знала, чем вызвана такая честь. Она хоть и была не из худших учениц и не обделена способностями, но и к лучшим не принадлежала. Нельзя сказать, что такое неожиданное возвышение не вызвало разговоров в обители, но решения владычицы в Храме Маритэ оспаривать было не принято. Верховная жрица знает, что делает. И, должно быть, сейчас в личной беседе она расскажет Нармин, почему решила удостоить ее звания старшей жрицы в неполные девятнадцать лет.

Как ни странно, встретив девушку, владычица вовсе не повела разговор о посвящении воспитанницы храма в новый статус, а оседлала своего излюбленного конька.

– Люди забыли Маритэ и ее божественных сестер! – пафосно начала Лавинтия. Все ее речи, на памяти Нармин, начинались так или примерно так. Сначала юная послушница относилась к словам владычицы с благоговейным трепетом, потом как к неизбежному положению вещей (о чем еще может говорить верховная жрица Храма Маритэ?), и, в конце концов, чтобы не заснуть от скуки, тихонько думала о своем во время очередного пламенного воззвания. Но сегодня был слишком важный день, да и обстановка – личный прием у владычицы – настроила Нармин на серьезный лад и побудила, как когда-то давно, вслушиваться и осознавать каждое слово, сказанное почтенной, седовласой, но все еще красивой женщиной, возглавлявшей обитель более двадцати лет.

– Когда богиня жила среди людей, свет ее был разлит в душах, и не было тогда доли почетней и радостней, чем служить ей и ее сестрам. Даже после Великой битвы и Затворения люди чтили Маритэ, как и ее служительниц. Видя нашу силу, которой созидательница одарила своих слуг, прочие смертные склонялись перед избранницами богини. А теперь? Куда все это ушло?! Нынче нет не только любви к Маритэ, но зачастую даже веры! Все, что нам осталось, – лишь формальное почтение, дань традиции. Но даже за это нам приходится бороться! Ты здесь с восьми лет, девочка… Ты видела толпы паломников, посещающих Храм? Или, может быть, ты была свидетельницей визитов монарших особ, пришедших поклонится Маритэ, впитать ее мудрости и просить благословения богини для несения нелегкого бремени власти? А пожертвования? А послушницы? О, Нармин, твои родители были исполнены истинной добродетели, они сами привели тебя в Храм. Но гораздо чаще сестрам приходится ездить по городам и деревням в поисках девушек, которые могли бы служить Созидательнице. И когда девочки, отмеченные светом Маритэ, с трудом, но находятся, а с каждым годом их все меньше, родители, как правило, ни в какую не желают отпускать их для великого и благородного призвания! – верховная жрица, как всегда во время своих речей, распалилась и пребывала в состоянии, близком к священной экзальтации. Она патетически вскидывала руки, голос выражал волнение, а серые глубокие глаза метали молнии.

– Но ведь к Храму очень часто приезжают родители, желающие посвятить дочек Маритэ, – робко возразила Нармин. Раньше она не посмела бы перебить владычицу, особенно в приступе священного гнева, но сейчас-то она уже старшая жрица, а следовательно, обрела кое-какие новые права, например, право почтительно поддержать разговор.

– Приезжают?! – Лавинтия фыркнула, вложив в свои слова все презрение и яд, которые, надо сказать, изливались из ее уст неиссякаемым потоком уже немало лет, по крайней мере, одиннадцать точно, на памяти Нармин. – Ты посмотри, кто приезжает к воротам обители? Всякая шваль и нищета, которая не знает, как избавиться от лишних детей и куда их пристроить. О да! В таких посетителях недостатка нет! Нам нечем кормить лишнюю дочку – пусть питается и живет за счет Маритэ! Среди этих «подачек» в лучшем случае одна из ста имеет хоть проблески дара. Именно поэтому мы и отсылаем подобных паломников вместе с их не пристроенными дочерьми обратно. При этом надо еще изловчиться и, забыв про гордость, быть вежливыми, отказывая! Мы, служительницы богини, должны быть образцом терпимости, спокойствия и доброжелательности с каждым, даже с последним голодранцем или идиотом! – гнев кипел и бурлил в верховной жрице подобно вареву, выплескивающемуся через края котла.

Нармин молчала. Ей снова было скучно. Конечно, гнев владычицы более чем справедлив, но слушать одно и то же в течение стольких лет и не утратить интерес и новизну восприятия практически невозможно. Можно также понять, что верховной жрице храма Маритэ вполне подобает испытывать именно такие чувства и вести такие речи, но, богиня, как же это все приелось! И, главное, при чем тут она – Нармин? Но когда новоиспеченная старшая жрица уже почти отчаялась услышать что-нибудь, что имело бы хоть отдаленное отношение к ее скромной персоне, Лавинтия неожиданно повернула разговор в нужное русло.

– Должно быть ты, девочка, – позволь мне по-прежнему звать тебя так, несмотря на посвящение, – гадаешь, почему я вызвала тебя? – голос Лавинтии, минуту назад бывший негодующим и презрительным, стал вновь ласковым и спокойным, как полноводная река, вошедшая в обычное русло после каскада порогов и стремнин.

Нармин только и могла, что кивнуть. Говорить она не решалась, искренне жалея о той реплике, которую позволила себе вставить в разговор. Кем бы она там ни стала, но верховная жрица – это верховная жрица. И она, Нармин, как была, так и останется для нее девочкой, что, в принципе, вполне логично и правильно. Так что пусть уж владычица говорит, а ее дело – слушать и кивать. И верховная жрица продолжила свою речь, вполне удовлетворившись кивком Нармин.

– Я не просто так говорила тебе о Маритэ и о нашей высоком предназначении – нести ее свет людям. С восьми лет жила ты в стенах Храма, возрастала в мудрости, силе и добродетели, и вот, пришло время отдать Маритэ то, что мы по воле ее вложили в тебя, Нармин. Именно тебе предстоит светить, как факел, в кромешной тьме неверия и равнодушия, охватившего мир!

Девушка слушала и решительно ничего не понимала. Взгляд почему-то остановился на золотистой шторе, перехваченной витиеватым шнуром с подвеской. Нармин замерла в напряжении, изучая каждую деталь подвески вплоть до спутавшихся терракотовых кистей и маленькой трещинки на светлом опале, который находился в центре украшения. Тем временем Лавинтия продолжала.

– Ты, должно быть, недоумеваешь, отчего тебя посвятили в старшие жрицы, несмотря на юность? Дело в том, что именно на тебя я хочу возложить чрезвычайно важную миссию, от которой многое зависит, – владычица говорила негромко и проникновенно, глядя девушке в глаза. – Для выполнения того, что я, именем Маритэ, собираюсь тебе поручить, положение младшей жрицы никак не подходит, а ждать мы не можем.

Нармин действительно пребывала в недоумении. Слова Лавинтии ничуть не проясняли ситуации, а, напротив, совершенно сбили девушку с толку. Однако она по-прежнему не задавала вопросов, справедливо полагая, что верховная жрица сама разъяснит, что она имеет в виду. И Лавинтия разъяснила.

– Тебе, конечно, известно, что в Эларе на престол скоро воссядет новый король, – властным жестом владычица остановила слова, готовые сорваться у девушки с языка. – Знаю, знаю, что ты можешь сказать. Он захватил власть, убил короля, чьи предки правили Эларом с самого его основания, Малтэйр жесток, бездушен и циничен. Все это так… Но он у власти. Вельтана и Элар в его руках, а Йеланда не вернуть. Я искренне сожалею о нем, он был хорошим человеком, хоть и плохим королем, но его больше нет, как нет не одного Ильда, если только кто-нибудь не бросится разыскивать или, что более вероятно, выдумывать его незаконнорожденных отпрысков. Ильдам пришел конец, надо смотреть правде в глаза. Но я не могу оплакивать короля, от которого наш Храм видел лишь скудные и редкие пожертвования, я должна думать о завтрашнем дне. И от моих, точнее, от наших действий, зависит, каким он станет для служительниц Маритэ. Если мы хотим лояльности от новой власти, то должны проявить лояльность со своей стороны… причем первыми. Валтор Дайрийский не звал нас в Вельтану, скорее всего, он вообще не вспоминал о существовании Храма Маритэ, который расположен на территории его нового королевства, – единственного храма, уцелевшего во всей Анборейе! – Лавинтия уже не говорила, она вновь вещала, вскинув руку и возведя глаза к потолку, увенчанному тяжелой люстрой из каскадов горного лиртийского хрусталя.

– Он не думает о нас, но мы сами должны подумать о себе, а потому я шлю представительницу Храма в столицу. Шлю для того, чтобы засвидетельствовать свою верность новому королю Элара и показать, что мы признаем законность его власти. И этой представительницей станешь ты – Нармин, старшая жрица Храма Маритэ, – владычица наконец смолкла и перевела глаза на ошеломленную девушку, разрывающуюся между двумя вопросами, не зная, какой из них задать первым.

– Но зачем нам это? – все-таки Нармин решила, что ей, как старшей жрице, надо учиться предпочитать общие интересы своим личным. – Что нам с того, если, как вы говорите, королям нет до нас дела – как законным, так и узурпаторам? Какая Малтэйру разница, признаем мы его законным властелином Элара или нет?

– О, девочка моя, как мало ты разбираешься в политике, и как много предстоит тебе еще узнать об этом! Когда король захватывает власть, ему нужны любые союзники, которые постараются забыть его грехи и убедить в этом других. Да, у жриц не та власть, что несколько веков назад, но и теперь наше мнение что-то значит как для знати, так и для простонародья. С нами уже не считаются, но нас еще почитают. И если мы согласимся от имени богини признать законной власть захватчика, то освятим ее, превращая в глазах народа узурпатора в основателя новой династии. Не думаю, что Валтор Дайрийский откажется от того, чтобы быть провозглашенным Валтором Эларским! – Лавинтия сделала паузу, оценивая, какое впечатление на юную жрицу произвели ее доводы, но, увидев в карих глазах той лишь прежнее испуганное непонимание, вздохнула и продолжила.

– Это то, что нужно от нас Малтэйру, нам же от него нужно, чтобы он как монарх начал политику возрождения былого величия Маритэ и ее служительниц. И для начала мы напомним ему, из чьих рук королям надлежит принимать корону. Вот уже три столетия, как в Эларе и прочих землях забыли, что короновать монарха, всходящего на престол, должна жрица Маритэ, присланная Храмом. Мы пообещаем Валтору поддержку взамен на возрождение этой традиции, начиная с его собственной коронации. Как видишь, дитя, в сделке заинтересованы обе стороны! – глава Храма закончила свою речь. Воспользовавшись этим, Нармин немедленно задала второй вопрос, интересовавший ее ничуть не меньше политических хитросплетений.

– Владычица, но почему я?

***

Тэссе не спалось. Она распахнула окно, подставив ночному ветру разгоряченное лицо. Небо вновь было ясным и звездным. Похоже, природа твердо вознамерилась делать дни серыми и полными отчаяния и только ночами давать девушке передышки от мелочных людских страстей и страданий. Звезды, которыми славен месяц Эльвии, вновь мерцали на черном бархате далекого небосвода.

Тэсс стало тесно в комнате, захотелось выйти в сад, но лень было одеваться. Поэтому она приняла компромиссное решение. Накинула шаль и, распахнув дверь, вышла в галерею. У самого порога комнаты взгляд девушки упал на давно заброшенную, сиротливо стоявшую у стены гитару. Сама не зная зачем, Тэсса захватила отвергнутую подругу с собой. В галерее было темно, свежо и тихо. Девушка села у проема напротив двери своей комнаты, одну ногу согнув в колене, а другую свесив вниз. Прислонившись к арке, Тэсс сквозь тонкую ткань рубашки и шаль ощутила спиной прохладу каменной кладки. Босой ступней свешенной ноги девушка нащупала опору – стебли дикого плюща, которым были увиты внешние стены галереи. Плющ, правда, стремился перебраться и внутрь, но садовники не позволяли ему таких вольностей, безжалостно обрезая побеги, заглядывающие в коридор. Летом и осенью это даже украшало каменные стены, но зимой голые узловатые ветви были не к месту. Однако плющ все равно оказывался проворнее садовых ножниц и сейчас нависал над головой Лотэссы, колеблемый ветром, отбрасывая на стены причудливую сеть теней.

Неосознанно перебирая струны гитары, Тэсс создавала тихий, печальный мотив, соответствующий ее настроению и мыслям. Нужно разобраться в себе. Жалко убивать на это такую ночь, но другого времени у нее не будет. Завтра уже прием у «его величества», и надо вести себя в соответствии с принятым решением. Так стоит ли приносить себя в жертву? Хотя чем она, собственно говоря, жертвует?

Тэсса никогда никого не любила. То есть, любила, конечно: брата, отца, подруг, – но она никогда не была влюблена в мужчину. Лет в тринадцать она узнала, что круг потенциальных женихов, брак с которыми не уронил бы достоинства Линсаров, очень ограничен. В него, если отбросить иностранных претендентов, входили мужчины рода Таскиллов, который был равен Линсарам и занимал вместе с ними вторую ступень иерархической лестницы Элара после королевской фамилии. Кроме них, мужем Лотэссы мог стать брат короля и… сам король. Но Йеланд, следуя государственным интересам, предпочел заключить династический брак, породнившись с Великим князем Тарнийским. Женой короля стала не слишком привлекательная тарнийская принцесса, зато в приданое за ней были даны крайне выгодные соглашения между Тарникой и Эларом. А вот младший брат короля – Нейри – был свободен в своем выборе, чем и не преминул воспользоваться, предложив Лотэссе Линсар руку и сердце, едва ей исполнилось семнадцать.

Конечно, если уж выбирать из тех, кто мог стать ее мужем, то Тэсс, наверное, предпочла бы Рейлора Таскилла – храброго, бесшабашного и красивого, тем более что он был одним из лучших друзей Эдана. Но судьба распорядилась иначе, и Тэсса не стала ей противоречить. Вот если бы она по-настоящему влюбилась в Рейлора, тогда другое дело! Девушка иногда задумывалась о том, что было бы, полюби она кого-то, кто ниже ее по положению. Размышляя над этим вопросом, Тэсс пришла к выводу, что Оро, скорее всего, согласился бы на брак обожаемой дочери по любви, тем более что и сам был виновен в глазах света в самом вопиющем мезальянсе, какой только можно вообразить. Правда, первый брак Линсара был в этом плане безупречен. Он был женат на одной из кьярских герцогинь. Кроме возможности породниться с правящей династией богатейшего торгового города-государства Кьярэ, этот брак изрядно увеличил состояние герцога, и без того немалое.

Но так уж вышло, что девушка ни в кого не успела влюбиться за свои семнадцать с половиной лет. А следовательно, не стала возражать против уготованной ей участи второй эны королевства. Почти каждая девочка мечтает о принце, но Лотэссу судьба обделила в этом плане, поскольку выбора у нее не было, точнее, выбор состоял из сплошных принцев. А если что-то дано изначально, то грезить об этом глупо, совсем наоборот – сразу тянет мечтать о чем-то противоположном. Только вот уже не помечтаешь. Да и принцы все ушли за Грань. Нейри, король и Рейлор Таскилл – все мертвы. Да ей и не нужен никто. Самым главным и самым любимым мужчиной в ее жизни был брат. После смерти Эдана, даже останься ее суженый жив, Тэсс, скорее всего, вернула бы кольцо. Потому что, похоронив себя заживо, грешно утягивать в эту могилу еще и того, кто тебя любит.

А Нейри ее любил, любил искренно, почтительно и нежно. Брат короля не просто видел в Тэссе невесту, брак с которой не уронит его достоинства, он ее боготворил. Конечно, он не был исключением, Лотэсса Линсар по праву считалась не только самой родовитой, но и самой красивой девушкой королевства. Может, и жила где-нибудь в глубинке какая-нибудь пастушка или дочка угольщика, способная ее затмить, но среди тех, с кем юную аристократку могли сравнить, таковых не было. Несмотря на то, что Тэсс привыкла к поклонению мужчин, любовь будущего мужа грела ее сердце теплым, ласковым огоньком.

Нейри был спокойным, умным, добрым. Красивым – нет, но лицо было приятным и достойным. В отличие от своего брата, предпочитавшего шумные балы, охоты и пиры, принц любил уединение, природу, искусство. Он читал Тэссе свои стихи (весьма недурные, надо сказать), исполнял баллады собственного сочинения, а в спальне девушки до сих пор висел один из ее портретов, написанный рукой младшего Ильда. Рукой, вот уже несколько недель тлеющей в могиле.

Взгляд девушки упал на кольцо, подаренное принцем. Изящное золотое плетение и чистейшей воды аметист. Нейри часто сравнивал ее глаза с этим камнем. Неудивительно, что аметист был выбран для обручального кольца. С подарка принца глаза невольно скользнули на другое кольцо, с чрезмерно большим, тревожно сверкающим рубином. Оно появилось у нее лишь недавно и совсем ей не нравилось, тем более что стало вестником страшных событий, о которых постоянно напоминало. Но Тэсса считала себя не вправе его снимать: кольцо с рубином было прощальным даром короля, который он передал ей через юного Лана Таскилла. Тэсс носила кольцо не в память о погибшем короле и его брате. Девушке не нужно было украшение, чтобы помнить тот страшный день, но Йеланд, предполагая скорую свою кончину, решил отдать перстень ей, а воля умирающего священна. Смотреть на алый камень было тяжело, поэтому Тэсс вновь перевела взгляд на спокойное и прекрасное кольцо принца.

Девушка вздохнула. Она не собиралась хранить верность Нейри, отрекаясь от земных радостей, она собиралась хранить верность брату. Но брак с ненавистным Дайрийцем столь же мало похож на отныне недоступное ей женское счастье, как колючки чертополоха похожи на голубые фьеррские розы.

Так на что же решиться? Доводы отца так разумны и даже по-своему благородны, но до чего же все это мерзко! На Тэссу накатила бессильная ярость зверя, брошенного в клетку. Она – пленница, заложница страшного выбора. И, что бы она ни выбрала, все равно будет предательницей. Или она предаст отца, его единомышленников, страну, наконец, или предаст саму себя.

Пальцы девушки перестали нежно перебирать струны и теперь били по ним чуть ли не с ненавистью, создавая отрывистый и злой мотив. Сами собой на аккорды легли слова – гневные, отчаянные, безнадежные.

***

Рудо Гуттон, который больше привык отзываться на прозвище Хомяк, данное ему из-за расплывшейся в последние годы фигуры и щек, ставших поистине выдающейся частью физиономии, вышел из таверны «Безухий кролик». Было уже около двух часов пополуночи, и страшно подумать, что он услышит, вернувшись, от своей благоверной Жаволи. Эта кара богини на его голову будет пилить его до рассвета! Впрочем, вернись он домой даже на три часа раньше, она бы все равно бранилась и верещала, обзывая его никчемным пьяницей, пропивающим последние мозги. Хотя насчет мозгов она права. Только безмозглый идиот мог жениться на этой визгливой дуре, польстившись на знатное приданое, которое давал за ней отец-лавочник. Да к демонам то приданое, никакие деньги не стоят такой крысищи в доме! Но возвращаться все равно надо, тем более что и деньги кончились, а в долг Сизый Колин, даром что старый друг, не наливает, зараза.

Бросив на таверну прощальный взгляд, исполненный одновременно негодования и тоски, Хомяк перешел улицу и нетвердым, но решительным шагом направился в сторону дома. На улице было темно и как-то душно, даже дышалось тяжело. Но, впрочем, когда приходится таскать такой живот, да еще и под завязку залитый дешевым вином, не удивительно, что каждый шаг дается с трудом.

Откуда-то из-за угла послышалось странное шипение. Рудо решил, что все-таки хватил лишнего, если ему всякая муть слышится. Ну кому здесь, позвольте спросить, шипеть? Ну да демоны с ним, с шипением. Вот раздайся залихватский свист или крики, было бы куда как хуже. И все-таки как-то сразу стало неуютно, захотелось поскорей домой. Хотя дома Жаволь, и шипит она похлеще этой невидимой гадины.

С каждой минутой на душе становилось муторней и тревожней. Наверное, именно такое состояние называется дурными предчувствиями. Хомяку захотелось повернуть назад и вернуться в таверну. Вот только как объяснить свое возвращение трактирщику, который, кстати, намекал, что собирается закрываться, и засидевшимся посетителям? Колин, да и все остальные, в курсе, что деньги у Рудо кончились. Делать вид, что вернулся потому, что позабыл в таверне что-то, глупо, потому как нечего ему там забывать. Да и вообще, мужчина он или суеверная старуха, которая шарахается от собственной тени?! Не пойдет он обратно в «Безухого кролика», рискуя прослыть дураком или трусом, он пойдет домой и плевать ему, Рудо Гуттону, на всякие там шипения в ушах!

Хомяк прикрыл глаза и отчаянно замотал головой, став похожим на пса, отряхивающего со шкуры брызги воды. Закончив этот маневр, Гуттон рассчитывал избавиться от навязчивого звука. Не получилось! Более того, к звуку добавился зримый образ, непонятно как материализовавшийся, пока Рудо пребывал с закрытыми глазами, изгоняя наваждение. Лучше б он их не открывал!

Прямо перед ним, взявшись из ниоткуда, предстала жуткая тварь. Сверху еще куда ни шло – мужчина как мужчина, даже вроде ничего, торс такой рельефный. Разве что из одежды на нем только кулон какой-то странный с красным камнем, да глаза жуткие – круглые, мутно-желтые, без бровей и ресниц, и зрачок узкой вертикальной щелью делит глаз на две части. А вот нижняя часть этого, с позволения сказать, тела – та и вовсе заставила встать дыбом немногочисленные уцелевшие волосы на голове Рудо. Вместо ног у существа был… змеиный хвост песочного цвета с черным узором. Чудовище стояло на этом хвосте, напоминая Гуттону гравюру из старой книги – змею, изготовившуюся к нападению. Мышцы рептилии, покрытые множеством чешуек, ежесекундно сокращались, заставляя хвост то ходить волнами, то сворачиваться-разворачиваться кошмарными кольцами. Короче, при взгляде на эту тварь становилось совершенно очевидно, что с выпивкой надо завязывать.

В отличие от змеи на картинке, чудище не думало атаковать, по крайней мере, попыток к сближению не предпринимало. Хомяк тоскливо глянул на окна таверны, мерцавшие через улицу теплым и заманчивым оранжевым светом. Вывеска и фонарь над дверью покачивались, издавая мерный, столь милый для уха пьяницы скрип. Ну почему он не вернулся туда, где сейчас светло, людно, горит огонь в очаге, а Вирта разносит пиво и вино тем, кого еще не удалось спровадить?! Боялся выглядеть глупо? Сейчас он, должно быть, выглядит много умнее, смотря в желтые глазищи демонической твари, которая в лучшем случае является плодом его пьяного воображения, а в худшем… лучше не думать.

Рудо помахал руками перед лицом в безнадежной попытке отогнать жуткое видение. Змеехвостый, как и следовало ожидать, никак не отреагировал на эти неуклюжие пассы.

– Изыди! – жалобно попросил Гуттон.

Вялая попытка изгнания, похоже, лишь позабавила тварь. Видение растянуло тонкие бескровные губы в подобии улыбки и провело по ним языком… раздвоенным. Хомяк понял, что надо бежать, пусть шансов унести ноги от этого существа мало, но стоять на месте – безумие. И тут же осознал, что ничего из этой затеи не выйдет. Несчастный Гуттон не мог не только двинуться с места, но даже пошевелить пальцем, как не мог и закричать. Все, что оставалось Хомяку – это смотреть в круглые мутные глаза с вертикальными зрачками, подобно зверьку, которому он был обязан своим прозвищем, завороженному взглядом хищной змеи.

Страх – безумный, отчаянный, липкий – охватил все существо Рудо, подавляя все остальные эмоции. Ему казалось, что эта «игра в гляделки» длится бесконечно долго, дольше, чем прошло от момента его рождения до проклятого сегодняшнего дня. В конце концов Гуттон разлепил губы и выдавил из себя последний и единственный вопрос:

– Кто ты?

На это змеехвостый снова облизнулся и хрипло-шипящим голосом ответил то, что Рудо и так уже знал.

– Я – твоя смерть!

***

Нармин вновь любовалась городом, на этот раз из окна королевского дворца. Нианон, считавшийся истинным венцом столичной архитектуры, поразил провинциальную девушку до глубины души. Пока ее вели по галереям, лестницам и коридорам, молодая жрица с трудом удерживалась от того, чтобы не прикасаться изящной ковке перил и решеток или удивительной мозаике. Нармин хотелось ощутить под ладонью мрамор настенных панелей или ткань старинных гобеленов, чтобы лишний раз убедиться, что это не сон.

И вот наконец девушку оставили одну в ее комнате. Теперь можно было не только осматривать, но и трогать все что угодно. Чем она не преминула воспользоваться. Нармин до сих пор не могла поверить, что она находится в королевском дворце. Это она-то, которая ничего в жизни не видела, кроме скромного домика своих родителей в захолустном городишке и затерянного в горах Храма. Еще месяц назад девушка была уверена, что ничего лучшего, чем неожиданное назначение старшей жрицей, в ее жизни быть не может, и вот теперь она – представительница Храма Маритэ при дворе новоявленного монарха.

И какое ей, в конце концов, дело, как он взошел на трон? Йеланд был законным королем, но ему не нужна была поддержка жриц Маритэ, он не нуждался в представительнице Храма в столице. Правда, новый король тоже не вызывал жриц в Вельтану, но все-таки, не сменись власть, за окном Нармин шумел бы сейчас водопад, а не догорали бы остатками летней роскоши королевские сады.

Так, преисполненная симпатии к узурпатору, Нармин отошла от окна и окинула взглядом уютную, а по меркам той жизни, к которой она привыкла, более чем роскошную комнату. И, конечно же, из всей обстановки взгляд задержался на большом, в рост, зеркале, оправленном в тяжелую позолоченную раму. Хотя Нармин и воспитывалась в Храме с самого юного возраста и воспринимала себя в первую очередь как служительницу Маритэ, она все-таки оставалась женщиной. И теперь, в новой для себя изысканной и роскошной обстановке, она почувствовала себя женщиной более, чем когда-либо. Девушка и раньше осознавала свою привлекательность и не раз слышала в Храме, что является самой красивой жрицей среди своих ровесниц. Уточнение было не лишне, ибо некоторые старшие жрицы превосходили Нармин в красоте, несмотря на почтенный возраст. Будучи послушницей, а затем младшей жрицей, глядя на наставниц, она не раз ловила себя на мысли, что вряд ли смогла бы предпочесть служение Богине мирским соблазнам, обладай она такой красотой. И вот теперь, созерцая в огромном зеркале собственное отражение, Нармин впервые в жизни сама оказалась перед подобным искушением.

Из серебристых глубин на нее смотрела высокая, статная девушка с роскошными формами. Лицо не могло похвастаться идеальной правильностью и соразмерностью черт, зато было совершенно очаровательным. Высокие скулы, пухлые губы, густые каштановые локоны и глубокие карие глаза с пушистыми ресницами были чудо как хороши.

Традиционное одеяние жриц Маритэ тоже отнюдь не портило девушку, а скорее, напротив, подчеркивало ее достоинства. Впрочем, зеленое платье с глубоким вырезом и широкими рукавами, идеально облегающее фигуру сверху и свободно струящееся от талии, пошло бы любой девице, кроме разве что толстушки. Наряды служительниц Маритэ, даже платья послушниц, были хоть и просты, но изысканны – шитье по подолу, золотистый поясок. Так и надо. Ведь если ты постоянно вынуждена носить только одну одежду, то эта одежда должна быть безупречна.

Чем дольше Нармин вертелась у зеркала, тем сильнее завладевали ее сознанием мысли, ранее почти не посещавшие эту прелестную головку: о своей красоте и, как следствие, о мужчинах, которые должны пасть ее жертвами. Думать о мужчинах в обители было глупо. Не то чтобы их там совсем не было, но они воспринимались не как мужчины, а как исполнители определенных функций – поставщики, истопники, строители. Были также просители, приезжавшие в Храм Маритэ, или те, кто привозил туда своих дочерей и сестер. Но это были лишь слуги и посетители, не более. А здесь, здесь ее окружали именно мужчины. За время сравнительно недолгого путешествия единственными представителями сильного пола были сопровождавший Нармин кучер да хозяева гостиниц и постоялых дворов, где девушка останавливалась. Поскольку жрице не подобает есть в одном помещении со всяким сбродом, она всегда заказывала еду в свою комнату, а следовательно, была лишена сомнительного счастья созерцать разномастных представителей мужского пола, обитающих в общих залах придорожных заведений.

Но зато за первый день пребывания в столице, и особенно в королевском дворце, Нармин наконец открыла для себя этих непостижимых и загадочных существ. Даже слуги, сопровождающие ее и распахивающие многочисленные двери Нианона, были величественны и почти прекрасны, не чета каким-нибудь мелким сельским дворянам, обивающим пороги обители. Что уж говорить о придворных кавалерах, несколько из которых попались ей на глаза во время путешествия по дворцу. Они мило и почтительно улыбались молодой жрице, кланялись и провожали восхищенными взглядами. Поначалу девушка была слишком поглощена великолепием города и королевской резиденции, но сейчас, рассматривая себя в огромном зеркале, не могла не прийти к мысли, что восхищение, мелькавшее в глазах мужчин, более чем заслужено.

Отойдя от зеркала, Нармин вновь подошла к окну. Но теперь открывавшийся перед ней вид стал лишь фоном для картин, которые рисовало разгоряченное воображение жрицы. Она видела себя окруженной восхищенными поклонниками, которые, конечно, будут отвергнуты, ибо служение Маритэ превыше всего. Но даже в мечтах девушка отвергала поклонников не без некоторого сожаления. Любовь не была под строгим запретом для посвятивших себя Богине женщин, но в то же время и не поощрялась. Браки не были запрещены, но неизбежно лишали сана жрицу, решившуюся создать семью. Стать же любовницей было, во-первых, позорно и недостойно, во-вторых, практически невозможно, находясь в стенах храма.

Именно поэтому восторгам будущих поклонников суждено остаться лишь восторгами, а ее удел – вздыхать над разбитыми сердцами. Нармин, положив подбородок на переплетенные пальцы, тут же вздохнула, заранее сожалея о несчастных жертвах своей привлекательности. Апогеем ее смелых мечтаний стало поклонение самого короля, который ради прекрасных глаз недоступной жрицы станет искренним и ревностным почитателем Маритэ, возродит ее культ по всему Элару и Дайрии и построит новый храм в столице, где сделает ее, Нармин, владычицей, дабы иметь счастье хотя бы созерцать вблизи от себя предмет своего обожания.

Неизвестно, куда бы завели девушку подобные думы, но они были прерваны стуком в дверь, за которой стоял величественный слуга в ливрее, предлагающий представительнице Храма Маритэ проследовать за ним на королевский прием.

***

– Как уж будет угодно вашим милостям, а покойный, хоть и был мне законный супруг, слова доброго не стоил! – маленькая, вертлявая женщина, черноволосая и черноглазая, тараторила без умолку, хотя допрос, по сути, еще не начался. Жаволь Гуттон – жена, точнее вдова, Рудо Гуттона, найденного этим утром мертвым неподалеку от трактира «Безухий кролик» – оказалась особой смазливой и непомерно болтливой. Не похоже было, что ее терзает печаль по поводу ухода супруга в мир иной.

С болтушки Карст перевел усталый взгляд на своего спутника – Элвира Торна, ближайшего соратника нового короля, которого его некоронованное величество навязало коменданту для участия в расследовании загадочных смертей. Торн казался Итону неприятным типом, хотя женщины, наверное, таких любят – высокий, сильный, с мужественными, хоть и слегка грубоватыми чертами лица. Волосы цвета спелой пшеницы, вопреки моде, были довольно коротко стрижены, а серые глаза отливали сталью. О жестокости Торна, несмотря на короткий срок оккупации, в столице уже ходили легенды. По слухам, которые ни он сам, ни король не думали опровергать, именно Торн прикончил обоих Ильдов и трех ненавистных временщиков (за последнее ему, впрочем, душевное спасибо от всей страны и от него, Итона Карста, лично). Каменное лицо приспешника узурпатора ничего не выражало, он бесстрастно и внимательно смотрел на неугомонную свидетельницу, не замолкавшую ни на секунду, хотя пока ей не было задано ни одного вопроса.

– Ох, до чего же допился, мерзавец! – негодовала безутешная вдова. – Помер, посмотрите на него! – хотя смотреть к этому моменту было уже не на что, поскольку труп Гуттона стража унесла. – И на что я теперь буду жить?! – заламывала руки Жаволь. – Благо хоть детей не нажили, – после этих слов женщина глянула на Элвира Торна так, словно отсутствие детей повышало ее потенциальную ценность в глазах последнего. Неужто эта дурочка надеется, что второй человек в государстве возьмет ее на содержание, а то и сделает любовницей?! Похоже, что именно так, если судить по красноречивым взглядам, бросаемым ушлой вдовушкой на светловолосое изваяние. Да, видно, бабенка высокого о себе мнения. Наконец предполагаемая жертва ее мещанского обаяния разомкнула холодные уста.

– Сударыня, – начал Торн, безупречно вежливо обращаясь к вдове Гуттона. – Вы видели вашего мужа после смерти?

– Как же! – женщина всплеснула руками. – Видела! Ну и рожа! Словно сто подземных демонов перед ним танцевали. Он, конечно, и при жизни красавцем не был. И куда только мои глаза смотрели? – неугомонная Жаволь снова отошла от темы. – Это все отец, он меня насильно замуж за этого хомяка выдал. А я ведь всегда мечтала о настоящем мужчине! – мечтательно закатанные глаза, а затем еще один пылкий взгляд, адресованный Торну. Того же эти завлекающие маневры волновали не больше, чем проплывающие по ярко-синему небу облака. Он продолжал допрос.

– Скажите, госпожа Гуттон, показалось ли вам выражение лица покойного супруга необычным или вы уже видели его в подобном состоянии? Случались ли с ним внезапные приступы паники или страха? Снились ли ему кошмары? – Элвир сложил руки на груди, не отрывая при этом спокойного пристального взгляда от вдовицы, к нескрываемому удовольствию последней.

– Нет, ваша милость, чего не было, того не было… – в голосе Жаволи слышалось искреннее разочарование, что она не в силах помочь следствию. Словно, припомнив случаи припадков ужаса у мужа, она может порадовать предмет своих притязаний. Карст про себя в который раз с удивлением отметил, что простонародье отнюдь не шарахается от дайрийцев. Вот и эта смазливая мещанка не буравит Торна, одетого в форму дайрийских войск, взглядами, полными ненависти и презрения, а, напротив, как умеет, завлекает его в сети своего женского обаяния. То есть она видит в нем не поправшего свободу родной страны захватчика и не убийцу короля (хотя вряд ли она догадывается, кто именно перед ней), а только красивого и знатного мужчину.

– Вы говорите, что муж ваш не пренебрегал выпивкой? – меж тем продолжал расспросы Торн. – Когда он приходил домой пьяным, если такое случалось, как он себя вел?

– Если такое случалось?! Да ваша милость шутит! Такое случалось каждый вечер, а точнее, ночь! А насчет как вел себя… Да как ему, ваша милость, вести себя, забулдыге беспробудному? Приходил да засыпал, дрянь этакая! Порой даже одежу с себя стащить не удосужится. Ох, и храпел же он, окаянный…. – Жаволь могла бы еще долго радовать следователей подробностями семейного быта семьи Гуттонов, если бы дайриец не прервал ее вежливо, но решительно.

– То есть ваш муж ни во время бодрствования, ни во сне не выказывал признаков внезапного страха? Таким образом, можно сделать вывод, что спиртное, по крайней мере, до вчерашнего дня не вызывало у покойного видений, припадков и истерик? Это так, госпожа Гуттон?

– Так, – вздохнула Жаволь, не скрывая сожаления, но не решаясь соврать перед важными господами, занятыми расследованием странной смерти ее никчемного муженька.

– Спасибо, сударыня. Вы нам очень помогли, – Торн слегка наклонил голову – так, что было непонятно, поклонился он или просто кивнул. Поскольку обескураженная полным провалом своих начинаний Жаволь не двигалась с места, он продолжил. – Мы выражаем вам искренние соболезнования от своего имени и от имени его величества и обещаем в самые короткие сроки разобраться с этим делом. Смерть вашего супруга не останется безнаказанной. Не смеем вас больше задерживать, госпожа Гуттон. Прощайте!

После подобного напутствия оставшаяся с носом вдовушка вынуждена была сделать неловкий книксен, шмыгнуть хорошеньким носиком и удалиться восвояси. Тот факт, что прекрасный кавалер даже не спросил, где она живет, видно, окончательно расстроил надежды бедняжки. Это значило, что он не пришлет к ней кого-нибудь из своих слуг с денежным пособием на проживание одинокой вдовы, и, что еще обиднее, не заявится сам скоротать холодный скучный вечерок.

Карст остался наедине с Торном, который в глубокой задумчивости поглаживал пальцами подбородок, не обращая на коменданта ни малейшего внимания. Итон же, во время допроса молчавший, наконец решил высказать свои соображения, хоть его никто о них и не спрашивал.

– Я видел предыдущих жертв, у них был такой же безумный, застывший взгляд, как у этого бедняги. Нет сомнений… – закончить он не успел.

– Сомнения всегда есть, дэн Карст. Но в этом деле их больше обычного, надо признать. Пока я не вижу здесь ничего, кроме сомнений…

***

По дороге к залу Теоры, где должен был состояться королевский прием, Нармин уже не только любовалась красотами дворца, но и пыталась поймать свое отражение в зеркалах, стеклах, отполированных до блеска панелях. И вот наконец впереди показались распахнутые двери зала. Сердце Нармин забилось так, что, казалось, его глухое частое биение слышат все окружающие. Сейчас она увидит короля и его ближайшее окружение! И ей совсем неважно, кто все эти роскошно одетые, преисполненные ощущения собственного достоинства люди – эларцы или дайрийцы. Главное, что это тот самый загадочный «двор» или «свет», о котором до этого Нармин лишь немного читала и почти ничего не слышала. Конечно, владычица дала ей инструкции перед отъездом, но эти инструкции касались не того, с чем Нармин предстоит столкнуться, а лишь того, что ей надлежит делать. Кроме того, пресветлая Лавинтия сама никогда не была не то что при дворе, но даже в Вельтане, а потому мало что могла бы рассказать и посоветовать касательно придворной жизни.

Войдя в зал, Нармин растерялась от обилия света, блеска и людей. Девушка сразу начала выискивать глазами короля. Как его величество должен выглядеть, жрица понятия не имела, но в голове у нее сложился образ почтенного, сурового мужчины, чей облик исполнен достоинства и холодности, но в то же время не лишен некоей притягательности. Основываясь на своих смутных предположениях, она стала искать среди блестящего общества подходящего по описанию рыцаря. Нармин знала, что короны на голове монарха она не увидит, ибо церемония коронации должна состояться лишь через несколько недель. Поэтому рассчитывать приходилось только на собственную интуицию и слух. Возможно, кто-то обратится к королю или иным способом укажет на него. Обведя зал глазами, девушка остановила свой выбор на роскошно одетом, уже немолодом, но статном мужчине с благородным лицом, проседью в темных вьющихся волосах и аккуратной бородкой. Рядом с мужчиной стояла миниатюрная, очень красивая, хоть и не первой молодости, женщина. Женщина была разряжена так, что вполне могла сойти за королеву, но Нармин знала, что Валтор Малтэйр не женат. Нарядная прелестница обращалась то к предполагаемому королю, то к девушке, которая от нее усиленно отворачивалась. Нармин не видела лица девушки: поскольку та стояла спиной, видны были только роскошные темные волосы, безжалостно упрятанные под серебряную сетку, и черное платье очень простого и строгого покроя.

Чем дольше жрица смотрела на короля, тем больше убеждалась в правильности своего выбора. Тот был так представителен и исполнен достоинства, при этом с аристократического лица его не сходила небрежная и чуть усталая улыбка. Он ежесекундно раскланивался с кем-то из придворных, но чаще просто слегка кивал на их глубокие поклоны и реверансы. Хотя взор Нармин был обращен только на него одного, это не мешало ей видеть все, что происходит в непосредственной близости от избранного объекта. Именно поэтому она не могла не заметить молодого, высокого, стройного мужчину, только вошедшего в зал и сразу же решительно устремившегося к тому, кто, скорее всего, являлся некоронованным правителем этой страны. Это еще больше укрепило Нармин в ее догадках.

Вновь вошедший был одет довольно скромно, хотя и с большим вкусом, но явно уступал седовласому монарху. И тут Нармин смогла разглядеть его лицо. В первый момент оно показалось ей лицом не человека, а Странника с гравюр, что глядели на нее со страниц старинных книг в обители. Живые, настоящие мужчины просто не могут быть так непозволительно красивы. И ростом, и статью незнакомец удался, но это было не главным. Его лицо – вот что заворожило Нармин, и, похоже, не ее одну. Взгляды всех дам немедленно устремились на вошедшего аристократа, а в том, что перед ней аристократ самых чистейших кровей, сомневаться не приходилось. Черты были такими правильными, словно вышли из-под резца гениального скульптора. Темно-русые прямые волосы длиною до плеч отливали золотистым. Идеально очерченного рта касалась не улыбка, а скорее намек на нее. Зеленоватые глаза смотрели из-под темных бровей дерзко и насмешливо, но в то же время в них было что-то загадочное, как у истинного Странника.

При взгляде на это совершенство Нармин тут же позабыла и короля, и все остальное. Пространство сузилось для нее до квадрата паркета, куда ступила нога рыцаря из сказок, а время остановилось.

Меж тем незнакомец подошел к королю, небрежно поклонился ему и его разодетой спутнице, но уже через секунду зеленые глаза смотрели только на девушку в черном, за что Нармин сразу же прониклась к той неприязнью. И вот, он заговорил, и в зале почему-то мгновенно стало тихо.

– Я счастлив приветствовать вас, эн Линсар, – голос был чуть хрипловат, но невыразимо приятен, и обращался он к «королю, опровергая тем самым догадки жрицы о личности монарха. – И вас, прекрасная эна Линсар, – поклон в сторону маленькой женщины. – И вас, энья10 Лотэсса! – поклон более глубокий, чем два предыдущих, и неотрывный взгляд, устремленный на девушку, лицо которой по-прежнему оставалось невидимым. Та молчала, зато вместо нее медоточивым голоском ответила нарядная дама.

– Это мы счастливы, ваше величество!

***

Ах, до чего же хорош король! И как же жаль, что ей, Мирталь, светит стать всего лишь его тещей. А вот эта негодница, для которой любящая мать добыла не только корону, но и самого красивого мужа в стране, отворачивается и всячески демонстрирует его величеству презрение и ненависть. Неблагодарная идиотка! Оро молчит и почтительно, грустно улыбается, придется ей говорить за всех. Однако как же Дайриец смотрит на Тэсс! Можно прямо умереть от зависти! Конечно, ей в жизни не на что жаловаться, но все-таки невыносимо, мучительно хочется быть на месте дочки!

Мирталь лихорадочно сочиняла фразу, долженствующую загладить демонстративно неприличное поведение Лотэссы, но Валтор уже отошел от них и направился к девице в зеленом, чересчур подчеркивающем фигуру платье. Эту броскую красотку Мирталь заприметила еще раньше по тому, как та пялилась на Оро. А теперь «зеленая» во все глазищи таращится на короля. Да, милочка, Дайриец хорош, да только не про твою честь!

Эна Линсар напрягла слух и через минуту знала, что неприятная девица является ни много ни мало – жрицей Маритэ. Надо же! Во-первых, для чего их откопали? При Йеланде и его отце жрицы сидели себе тихо в горах и носу в столицу не казали. А во-вторых, ничего себе скромница! В этаком-то наряде! Так не веру в душах пробуждают, а мужчин соблазняют. Уж не за тем ли ее сюда послали, чтобы нового короля к рукам прибрать? Нет уж, святоши обойдутся! Если кто и приберет к рукам его новоявленное величество, так это они – Линсары. Мирталь вперила в жрицу очень-очень недобрый взгляд. Помимо обычной для красивой женщины неприязни к другой красивой женщине, ею руководили и иные мотивы.

Может, она и не лучшая мать на свете и до ужаса зла на упрямицу Тэсс, но если Валтор посмеет изменить дочке с кем угодно, хотя бы с этой вертихвосткой, то она, Мирталь, своими руками задушит подлую тварь. Хотя король и не смотрит на нее. Точнее, смотрит, но словно мимо лица, сохраняя вежливое и равнодушное выражение. На Тэссу он смотрел совсем не так! А эта дуреха и не замечает ничего!

Эна Линсар перевела взгляд на дочь. Та стояла, по-прежнему потупившись, проводя пальцами по выпуклостям и углублениям барельефов из розоватого мрамора, который даже на вид казался теплым. Эта невыносимая дурочка все загубит! А как она оделась! Специально вышла из комнаты в последний момент, когда было уже поздно что-то менять. Она, видите ли, в трауре! Каждый раз при взгляде на черное платье дочери Мирталь чувствовала не только раздражение от того, что та не дала показать королю «товар лицом», но также легкие уколы совести. Траур дочери напоминал всем окружающим, что ей бы, как матери, недавно потерявшей сына, по-хорошему, тоже надлежало ходить в черном. Но как можно показаться на королевском приеме в вороньем цвете, который совсем ей не идет и ужасно старит?! А это красное, шитое золотом и жемчугом платье идеально подчеркивает все достоинства и отвлекает глаз от недостатков, которые, увы, уже имеют место быть.

Король меж тем уже отошел от бесстыжей жрицы и теперь беседовал по очереди с различными сановниками и придворными. Интересно, сколько из них его ненавидят и скольким, как и ей, безразлично, представитель какой династии сидит на троне. Мирталь хорошо относилась к Йеланду и тем паче к своему несостоявшемуся зятю – Нейри, но как глупо заканчивать свою жизнь после падения одного монарха и воцарения другого. Да, Валтор – захватчик и не имеет никаких прав на корону, но он не пытается скрывать тот факт, что завладел Эларом по праву сильного, не заставляет юристов и историков строчить подложные обоснования законности своей власти. Упертая Тэсса ненавидит Дайрийца из-за смерти брата, а она, Мирталь, ненавидит то, что во имя нелепых верности и благородства цвет рыцарства отправился умирать. Ибо сражение при Латне было просто избиением младенцев, этого не могли не понимать обе стороны, если уж понимает она – слабая женщина. Ее сын и сотни других сыновей, отцов, братьев и мужей бросили свои семьи и пошли умирать ради короля! Ради набора букв в фамилии монарха! Да ей плевать, кто будет на троне, если она, как прежде, сможет поутру, откидывая шелковое одеяло, облачаться в пеньюар, отделанный валэйнским кружевом, и знать, что служанки в любое время года к ее пробуждению будут приносить в спальню свежесрезанный букет пурпурных тюльпанов, обожаемых госпожой. Да, сын погиб нелепо и ужасно, и сердце ее всегда будет болеть о мальчике, но это не повод расстаться со всем, что есть, и уехать назад в ненавистные горы.

Внимательно вглядываясь в лица, Мирталь Линсар пыталась разгадать истинные мысли эларцев, оставшихся при дворе, скрытые за вежливыми улыбками. Не может быть, чтобы она одна среди всех была так прагматична и цинична. Конечно, много голов набито догмами о рыцарской чести, патриотизме и прочем, но ведь должны же быть и те, кому настоящая жизнь и благополучие важнее посмертного воспевания в балладах.

Прием подходил к концу, придворные один за одним покидали зал Теоры, значит, им тоже пора. Оро повернулся к дверям, на лице Тэссы читалась нескрываемое облегчение. В этот момент к ним подошел распорядитель и передал просьбу его величества задержаться ради приватной беседы. Мирталь была счастлива и светилась от сознания одержанной победы. Успех ее затеи не подлежал сомнению. Ибо кому, как не ей, знать, что значат мужские взгляды, подобные тем, что Дайриец бросал на Лотэссу. Не иначе как сейчас государь объявит официально о согласии на брак с их несносной, но изумительно красивой дочкой. Лицо мужа выражало спокойную покорность судьбе, а на Тэсс лучше было не смотреть, чтобы не расстраиваться.

И вот они остались наедине с королем. Его величество вновь подошел к семейству Линсаров и учтиво поклонился.

– Что ж, эн Линсар, после знакомства с вашей прекрасной дочерью я нахожу идею нашего союза еще более разумной, чем раньше, – Валтор обращался ко всем, но смотрел только на Тэссу. Затем он, в лучших рыцарских традициях, преклонил перед девушкой колено и попытался завладеть ее ладонью, которую невыносимая девчонка тут же спрятала за спину. Король, казалось, даже не заметил бестактности своей избранницы, и дальше его речь была обращена исключительно к ней.

– Энья Линсар, в присутствии ваших родителей я имею честь предложить вам свою руку и сердце! – звучало это несколько высокопарно, но Мирталь полжизни бы отдала, чтобы король вот так стоял на коленях перед ней. Однако осчастливленная Лотэсса была на этот счет совсем другого мнения.

– Эн Малтэйр, – нахалка намеренно пренебрегла «Вашим Величеством». – Все несколько не так, как вы пытаетесь преподнести. Это мои родители в мое отсутствие предложили вам мою руку и сердце. Я даже не спрашиваю, так ли это, потому что точно знаю ответ.

Мирталь застыла, похолодела, боясь даже дышать. Девчонка погубит их всех! Король не станет терпеть подобной дерзости. Валтор же легко вскочил, ухмыльнулся, давая понять, что слова Лотэссы его не задели.

– Пусть так, энья Лотэсса. И что с того? Идея ваших родителей пришлась мне по душе, и я благодарен им. Впрочем, увидев вас однажды, я бы сам пришел к точно такому же решению.

Эна Линсар выдохнула с облегчением. Обошлось! Теперь главное – не давать раскрыть рта этой бунтарке и занимать короля ничего не значащей болтовней. Уж это она сможет.

– Ах, ваше величество, Тэсс у нас ужасно принципиальна и терпеть не может, когда что-то решают за нее. Помнится, в детстве я пыталась запретить ей учиться играть на гитаре, потому что полагаю это умение не женским, а более достойным мужчины. Так вот, она назло мне научилась не только виртуозно играть, но еще и сочинять музыку и стихи для своих песен. Однако в итоге ее игра так всех восхищает, что мне теперь кажется, что девочкино упрямство оказалось на пользу. Однако, – Мирталь доверительно склонилась к уху будущего зятя, точнее заставила его склонить к ней голову, поскольку была значительно ниже короля. – В умелых и сильных мужских руках она станет нежной и покорной, я уверена. Материнское сердце редко ошибается.

Ага, изменится она, как же! Она сведет тебя с ума, красавчик! Но сейчас тебе об этом знать вовсе не обязательно. Женишься – потом сам с ней разбирайся.

Валтор пропустил последнюю часть откровений Мирталь мимо ушей, но неожиданно заинтересовался первой.

– Ваша матушка говорит, что вы играете на гитаре, энья Лотэсса, – взгляд Дайрица, обращенный на девушку, больше не был ни восторженным, ни почтительным. Теперь зеленовато-серые глаза казались холодными и насмешливыми. – К тому же произведения собственного сочинения… Я был бы счастлив послушать.

– Я не буду петь. Да и вам бы все равно не понравилось, уверяю вас, – Тэсс, как всегда, решила все испортить. – И, матушка, хватит дергать меня за подол, вы его оборвете, и этот прискорбный факт уронит в глазах короля престиж нашего семейства, о котором вы так печетесь.

Мирталь покраснела, пробормотав, что она хотела лишь оправить платье, и, оттянув дочь насколько это возможно в сторону, зло прошипела:

– Хватит вести себя как простолюдинка, исполненная ненависти ко всему миру! Ты споешь! Я настаиваю!

– Ах, вы настаиваете, – протянула Лотэсса. – Ну, тогда я действительно спою, и пеняйте на себя. У нашего нового короля найдется гитара? – Тэсс выделила голосом слово «новый», вложив в него все пренебрежение, на которое была способна.

Валтор не поленился самолично подать ей гитару с изящным, но насмешливым поклоном. Очевидно, он успел сходить за ней, пока Мирталь делала выволочку дочери.

Девушка начала перебирать струны, словно пробуя их, и через некоторое время нестройные звуки сложились в мотив – тревожный, исполненный горечи, но в то же время яркий и пронзительный. Мирталь действительно не нравилось, что дочь играет на гитаре, но песни ее – что грустные, что веселые – всегда брали за душу. И вот, в музыку вплелись слова, и Мирталь начала холодеть, постепенно понимая, что она наделала, заставив дочку петь перед королем. В текст песни Тэсс, видно, вложила всю свою злость и отчаяние. Во время исполнения Лотэсса неотрывно и дерзко смотрела в глаза королю, очевидно, чтобы у того не осталось сомнений относительно того, кому эта песня посвящена

Закончив петь, Тэсс вложила гитару в руки Дайрийца, издевательски поклонилась и вышла из зала, не дожидаясь родителей и не удостоив их даже взглядом.

Бледная как смерть, Мирталь начала лепетать извинения, но король прервал ее, милостиво махнув рукой:

– Пустое, эна Линсар. Ваша дочь великолепно играет и поет не хуже. И голос, и музыка, и манера исполнения не могут не восхищать.

– Но слова… – впервые подал голос Оро. – Неужели после этого ваше величество все еще хочет жениться на моей дерзкой дочери?

– Хочу! – уверенно ответил Валтор. – И сейчас я хочу этого даже более, чем раньше.

***

Элвир Торн сидел в своем кабинете и крутил во все стороны листок бумаги, испещренный короткими записями и подобием схем. В центре листа были схематично нарисованы пять лиц, среди них одно – женское, на что указывали длинные волосы, одно в шлеме и несколько ничем не примечательных. Впрочем, вглядевшись еще раз в последнюю «мордочку», Элвир провел поверх рисунка дополнительный контур, делая его шире, и теперь лицо скорее напоминало хомяка, набившего щеки.

Художник из верховного протектора вышел, прямо-таки скажем, неважный. Ну да листок с картинками и записями нужен был ему отнюдь не для демонстрации способностей к изобразительному искусству. Торн бился над задачкой, которую подкинул ему чужой и чуждый для него город, куда его величество намерен перенести столицу объединенного государства. Вельтана упала в руки завоевателей, как спелый плод, зато после решила показать зубы. С детства Элвир усвоил простую истину: чем дешевле что-то нам дается, тем дороже оно обходится в конечном итоге. Так вышло и на этот раз. Преуменьшить значение серии загадочных смертей было очень соблазнительно, но это никак не помогло бы решению проблемы.

От размышлений о природе и мотивах непонятных убийств Торна отвлек паж, склонившийся в почтительном поклоне и оставивший на столе серебряный поднос с письмом. Письмо было написано на дорогой розовой бумаге, оттиск герба на сургуче, которым послание было запечатано, ничего не говорил протектору. Обратив внимание на этот факт, Торн дал себе слово в ближайшее время всерьез заняться геральдикой местной аристократии. Да, об Эларе еще многое предстоит узнать. Теперь это не чужое, враждебное государство, а свое, которое стоит знать и о котором нужно заботиться.

Элвир поднес письмо к лицу, и его обдало волной сильного аромата каких-то то ли духов, то ли благовоний. Запах был скорее приятный, но Торну стало тошно. Его тошнило от эларских придворных дам, от их беспринципности и прагматичности. Они готовы дарить себя любому мужчине, обладающему богатством, титулами и мало-мальски сносной внешностью. Сколько таких писем он уже получал? Сначала он читал их и удивлялся, а потом жег, не читая. Та же участь постигла и розовое послание, которое не могло быть ничем иным, как очередной пошлой любовной запиской. Огонь свечи сначала как будто задумался и, осторожно прикасаясь к плотной бумаге, не жег ее, а словно обтекал, оставляя невредимой. Пламя, казалось, давало Элвиру последний шанс одуматься, выхватить заветное письмо и прочесть. Но, убедившись, что глупый человек действительно вознамерился уничтожить такую красивую бумагу, огонек сначала робко, а потом все более откровенно и ненасытно принялся пожирать излияния сердца какой-нибудь баронессы, графини или даже маркизы.

Ну и демоны с ней и с ними всеми! Разве это женщины? Это стая гиен, готовая предать не только своих мужей, ежели таковые имеются, но и свою страну. Торн, будучи завоевателем, был готов к ненависти, но не к лизоблюдству. Хотя, возможно, одно не исключает другого. Все эти высокородные дамы и девицы, бросающие на него томные взгляды и строчащие письма, готовы продать себя. Вопрос только в том, чтобы продать подороже. Если уж жертвовать всем, что свято, то ради короля или, как минимум, верховного протектора. А ведь каждая стерва, сочиняющая любовные послания, точно знает, что именно он – Элвир Торн – убил их драгоценного короля и его брата. Но их это не останавливает! Как же они отвратительны!

Элвир бросил догорающие останки непрочитанного письма на серебряный поднос, дабы бумажная агония не стала причиной ожогов на руках, и глубоко вздохнул. Ну почему именно в такие моменты он всегда вспоминает другую женщину, точнее, девушку. Тоже эларку, но отличающуюся от своих придворных сестер, как вода горного озера – от затхлой жидкости нечищеного аквариума.

Это было уже после битвы при Латне. Торн с небольшим отрядом осматривал окрестности на предмет поселений, где можно было бы разжиться провизией. Валтор крайне не любил таскать за собой обозы, что делало армию более мобильной, но в то же время создавало определенные трудности, связанные с обеспечением. Деревень поблизости не было, зато через какое-то время вдалеке показался замок. Штурмовать его не хотелось, да и укрепления не вызывали особого энтузиазма, однако Элвир решил как минимум предпринять разведку.

Чем ближе они подъезжали к замку, тем проще казалось протектору исполнение задуманного. Защитников на крепостных стенах не было, да и неприступным вблизи строение не казалось. Ров вокруг стен пересох, и явно не вчера. Что ж, это облегчало задачу штурмующих. Мост им, конечно, не спустили и ворота не открыли, зато не надо было переплывать ров под стрелами лучников. Благополучно переправившись, воины Торна занялись воротами, благо никто не пытался защищать подступы к стенам. Ворота, как и весь замок, переживали не лучшие свои времена, а потому пали быстро, не доставив особых хлопот.

А вот во дворе их ждали. Не так уж много людей против вооруженного отряда, но все-таки. Стало ясно, почему защитники не пытались обстреливать их со стен: лучников среди них не было. Только плохо вооруженные простолюдины, очевидно, слуги и крестьяне. Лишь у некоторых были мечи, да и те, должно быть, являлись ровесниками замка. Сражение во дворе не заняло много времени. Элвир, как всегда, взял на себя наибольшее количество противников. Хотя убивать их было не то что жалко, а как-то неприятно. Много ли чести растоптать муравьев, защищающих свой муравейник? Расчистив себе путь, Торн направился к замку, попутно осматриваясь и приходя к неутешительному выводу, что поживиться тут нечем.

Двери были распахнуты, а изнутри доносился какой-то шум. Очевидно, хозяева замка, выгнав чернь во двор, сами заняли последние посты обороны. Пройдя по коридору, от грубо отесанных каменных стен которого только что не отваливались куски плесени, протектор оказался в широком зале с низко нависающими сводами и узкими щелками, предназначенными исполнять роль окон. Было так темно, что он не сразу разглядел, что происходит. Приглядевшись же, обнаружил, что несколько его воинов окружили кого-то, а Одноглазый Фрон лежит на полу и, похоже, мертв. Из груди у него торчала стрела. Значит, лучники все же здесь есть. Со стен не стреляли, очевидно, из соображений экономии стрел.

Подойдя ближе и пробившись сквозь ряды своих солдат, Элвир увидел нечто удивительное. Он считал себя довольно бесстрастным человеком, но подобное зрелище не может оставить равнодушным. Молоденькая девушка, почти девочка, стояла, окруженная солдатами, прижавшись к стене и держа на изготовке лук, который явно был ей не по размеру. Скорее всего, отцовский или брата. Пряди растрепанных светло-русых волос липли ко лбу, а в прищуренных зеленых глазах плескалось столько ненависти, что ей можно было бы заполнить пересохший ров. Девушка напоминала загнанного в угол зверька, которому нечего терять, и потому смертельно опасного. Опытным глазом Торн оценил, что стрел у нее немного, но судя по той, что досталась Фрону, в цель попадут все. А это значит, что он недосчитается нескольких воинов.

Но не в этом суть! Убить девчонку не сложно, но он не воюет с женщинами и детьми.

– Опусти лук, крысенок! И мы тебя не тронем, обещаю, – отчеканил Торн, мигом перекрывая гомон и ругань солдатни.

– Иди к демонам, мразь! – сквозь зубы процедила девчонка, сразу после его слов определившись с мишенью. Как неуместно выглядели в этот момент несколько трогательных светлых веснушек на ее тонком носу, усыпанном бисеринками пота.

В том, что она выстрелит, сомнений не было, в нем слишком легко распознать командира. Что ж, девочку можно понять, она защищает свой дом и свою страну, которую они пришли захватить. Но протектор слишком часто заглядывал в глаза смерти, а потому научился с ней договариваться. За секунду до того, как девушка отпустила стрелу, Элвир неуловимым движением извлек и метнул нож…

Просвистев во внезапно накрывшей зал тишине, нож разрезал тетиву у нижнего конца лука и упал на пол вместе с так и не выпущенной стрелой. После этого отчаянная защитница замка повела себя как обычная девушка. Без сил опустилась на пол и разрыдалась, прижимая к груди останки лука. Ревущую девчонку сломанное оружие, похоже, волновало больше, чем десяток вооруженных мужчин, которые ее окружали.

Торн оглядел своих людей. Почти на всех лицах читалась растерянность и… сочувствие. И если до этого в девушке видели врага, то теперь перед ними сидел несчастный ребенок, такой же, как оставленные дома дочери и сестры. Война – она и есть война.

– Как тебя зовут, крысенок? – обратился к юной лучнице Торн, но та не удостоила его ответом.

– Мы уходим, – отдал приказ солдатам протектор. – Здесь все равно ничего нет, а поросшие мхом стены да злобные девицы нам без надобности, – Торн не смотрел в сторону девушки, но слова предназначались ей не в меньшей степени, чем воинам.

Выйдя во двор, он велел отыскать лучника Дагона. Меж тем его люди, бывшие в курсе приказа, да и сами осознавшие бессмысленность грабежа, опустили подъемный мост, избавляя себя от необходимости вторично перебираться через пересохший ров. Пронаблюдав за отходом отряда, Элвир вернулся в замок. Девчонка уже не плакала, а молча сидела, уставившись в дальнюю стену и по-прежнему прижимая сломанный лук к груди.

Торн подошел к ней и положил рядом другой лук – дайрийский, но превосходящий сломанный, как фарфоровая кукла превосходит деревянную чурку. Девушка, прекратив созерцать стену, глянула сначала на лук, затем на Торна. На этот раз во взгляде была не ненависть и не безразличие отчаяния, а неподдельное изумление. Очевидно, она ожидала, что командир отряда вернулся, чтобы «добить» ее, и, видимо, относилась к этому факту совершенно равнодушно. То же, что он сделал вместо этого, привело хозяйку замка в замешательство.

– Возьми, крысенок. Тебе он может еще понадобиться, если решишь остаться в замке. Но это будет глупое решение, которое может стоить тебе жизни и чести. У тебя есть какая-нибудь родня?

– Тебе-то что? – сквозь зубы процедила девушка, вновь буравя его исподлобья злым зеленым взглядом. – Всю мою родню вы перебили при Латне, а слуг – сейчас.

– И больше никого нет? – Элвир понимал, что говорить не о чем и надо уходить, но почему-то этого мучительно не хотелось.

– Есть тетка в Вельтане, – нехотя ответила девчонка.

– Пойдем с нами. Мы направляемся как раз туда, – невесело усмехнулся протектор, он и сам понимал, как это должно было для нее звучать.

– Предлагаете добраться до столицы с армией захватчиков?! – девушка прямо-таки опешила от возмущения. – Благодарю покорно! Лучше убейте!

– Хотел бы, уже бы убил, – огрызнулся в ответ Торн.

Дальше ждать было нечего. Он направился к выходу, и уже у самых дверей остановился, обернулся и спросил.

– Как же тебя все-таки зовут? – он сам не понимал, почему ему так важно ее имя. Словно оно было ниточкой, которая может их связать, и залогом новой встречи, которая непонятно за какими демонами нужна ему. Не дождавшись ответа, Элвир вышел и уже в коридоре услышал:

– Альва.

***

Вернувшись со злополучного королевского приема, Лотэсса закрылась в комнате брата и не покидала ее вот уже два дня. Разговаривать с родителями она отказывалась даже через дверь. Маменькины визги, стоны, упреки и мольбы она просто игнорировала. Не обращать внимания на слова отца было сложнее. И все-таки девушка упрямо молчала. Стоит дать слабину и вступить в разговор с Оро, он вновь примется логично и разумно доказывать ей необходимость заключения этого проклятого брака. И, вполне возможно, вновь сможет убедить дочь в том, что стать королевой благородно, необходимо и правильно. Но Тэсс трясло от одной мысли об этом!

Быть может, родители, особенно мать, полагали, что, увидев короля, она изменит свое решение и отнесется к идее стать его женой более благосклонно. Неужели они думают, что можно продать честь, совесть и память брата только оттого, что ненавистный жених молод и хорош собой?! Да пусть убирается к демонам со своими зелеными холодными глазами! Такого цвета было озеро Имрэ в пасмурные дни, когда она смотрела на него из окна своего замка в Норте.

Даже если отец прав и она может принести пользу стране, пожертвовав собой, это слишком невыносимо и… низко! Увидев короля, девушка решила, что, возможно, и смогла бы убить его, вонзив кинжал в сердце, но шпионить за ним, предавая каждый день, чтобы однажды ночью открыть двери супружеской спальни для его убийц – это слишком подло и грязно. Она не сможет так жить! Даже ради самой великой цели нельзя пятнать свою честь. Оро сам ее так воспитал, и теперь поздно что-то менять.

Тэсса сидела в кресле, мысли ее витали где-то далеко, а глаза привычно скользили по узорам, знакомым с детства. Как часто, болтая с братом, она разглядывала причудливое сплетение золотых нитей на зеленом фоне, представляя их по настроению то цветами лилий, то бабочками со сложенными крыльями, то танцовщицами в развивающихся одеждах. Да и вообще в комнате Эдана она проводила больше времени, чем в собственной. Брат был старше Тэсс на три года и из детской его переселили в собственную комнату, когда Лотэсса была еще совсем малышкой. И, конечно же, «взрослая» комната брата привлекала девочку куда больше бело-розовой обители кружев, цветов и кукол, которую создала для нее Мирталь. Еще бы! У брата было столько интересных вещей – камин, кресла, казавшиеся маленькой Тэссе огромными, и, главное, письменный стол, заваленный разными интересными и таинственными вещами.

Эдан, как бы ему порой ни хотелось, не мог выставить маленькую сестренку из своей комнаты. С самого раннего детства она присутствовала при его встречах с друзьями, стараясь стать беззвучной тенью, чтобы привлекать как можно меньше внимания. Правда, лет с двенадцати она уже не могла и не хотела сливаться с мебелью, Тэсс необходимо было участвовать в беседах и забавах молодых людей, собиравшихся у брата. Надо сказать, что особо ей в этом не препятствовали. Эдан обожал сестру и готов был позволить ей все, что могло ее порадовать, а его друзья тоже не видели повода избегать общества умненькой, бойкой и веселой девочки, обещавшей, тем более, со временем вырасти в совершенную красавицу.

Тэсса вспомнила Рейлора Таскилла – лучшего друга Эдана, который чаще других молодых людей гостил в доме Линсаров. А ведь она, пожалуй, была даже немного влюблена в него. Он был героем ее детских грез, ибо его, как и брата, Тэсс считала первыми рыцарями королевства. Да они, без сомнения, и стали бы таковыми, если бы не погибли при Латне, как и большинство тех, чей беззаботный и юный смех звучал в стенах этой комнаты. А теперь остался только Лан – младший братишка Рейлора. Последний раз Лотэсса видела его накануне смерти короля, когда Лан передал ей кольцо с рубином – прощальный дар Йеланда.

Лан… Воспоминания о младшем Таскилле заставили мозг лихорадочно работать, оформляя неясные мысли и идеи в более-менее приемлемый план. Имеет ли она право вовлекать во все это Лана? Он ведь еще практически ребенок… Но, с другой стороны, он – последний мужчина из рода Таскиллов, то есть формально первый рыцарь королевства, не считая ее собственного отца. Парня нельзя оставлять игрушкой в руках Дайрийца. Здесь, в Вельтане, юного Таскилла или убьют, или сломают и привлекут к присяге и службе новому королю. В конце концов, выбор останется за ним, но она, Лотэсса Линсар, должна хотя бы попытаться и показать Лану другой путь. Они могут помочь друг другу! Они – единственные уцелевшие потомки достойнейших родов Элара, и кроме друг друга у них никого не осталось! Отец говорил о заговоре, о том, что есть недовольные, которые будут выжидать удобного момента, чтобы свергнуть власть Малтэйра. Надо полагать, он имел в виду свое поколение. Что ж… пусть выжидают и осторожничают, пусть не чураются подлости, предательства, ложных клятв и других грязных методов. У нее другой путь, и если Лан поймет и согласится, они пойдут по этому пути вместе.

Когда Тэсс приняла решение, ей захотелось немедленно вскочить и действовать. Но не стоит привлекать лишнего внимания, надо быть спокойнее и умнее. Девушка, с трудом удерживая нетерпение, дождалась, когда в ее комнату (точнее, в комнату Эдана) опять постучали. На этот раз, к счастью, за дверью был Оро.

– Отец, – Лотэсса впервые за два дня подала голос, двери, однако, не открывая. – Я готова выйти, поесть, поговорить с вами и исполнить – в пределах разумного – то, чего вы от меня потребуете, но при одном условии…

По радости и облегчению, прозвучавшим в голосе герцога, было понятно, что он бы сейчас согласился и на дюжину условий, только бы восстановить отношения с дочерью и прервать ее добровольное затворничество.

– Я хочу, чтобы вы пригласили к нам в дом Лана Таскилла. Моя просьба может показаться вам взбалмошной и странной, но я не желаю принимать решение, не посоветовавшись с последним представителем рода, на который, как и на наш, возложена забота об Эларе, – Тэсса понимала, насколько пафосно звучат ее слова, но сейчас это как раз то, что нужно, чтобы заморочить отцу голову. – Ильдов больше нет, мнение Линсаров, а именно ваше с матушкой, мне известно. Но Таскиллы не уступают нам по положению, и потому Лан имеет право принимать решения относительно того, что будет твориться в стране, основанной его предками.

– Но, дочь, ему же только четырнадцать лет! И потом, твой брак касается только тебя и нас, как твоих родителей. При чем здесь Таскиллы?! – Оро был исполнен недоумения.

– При том, что я хочу поговорить хоть с кем-то, кто близок мне по годам и понятиям! – отрезала девушка. – С тем, кто не умудрен годами и не обременен богатым жизненным опытом, подсказывающим разумные, но бесчестные решения. Я знаю твое мнение и полагаю, что оно совпадает с мнением твоих единомышленников, но я хочу поговорить хоть с кем-нибудь, кто думает так, как я! У меня больше нет брата, но возможно, младший брат лучшего друга Эдана сможет понять его младшую сестру. Пойми, отец, я все время одна, среди до смерти напуганных взрослых, мне нужно, мне просто необходимо поговорить обо всем этом с человеком моего возраста!

– Все это так странно и запутанно, дитя мое, – грустно промолвил Оро из-за двери. – Хорошо, я пошлю человека к Таскиллам. Надеюсь все же, что тебе нужно просто поговорить с этим мальчиком и что его слова не станут главной причиной твоего выбора.

– Я не знаю, папа, – она впервые обратилась к отцу ласково, как прежде. – Я ничего не могу обещать. Просто я вдруг поняла, что мне очень важно узнать мнение Лана, потому что у меня, кроме него, никого не осталось. Но клянусь, что после разговора с ним я перестану сидеть взаперти.

Лотэсса с облегчением услышала удаляющиеся по галерее шаги отца и подумала, что она почти не врала ему. Действительно, все будет зависеть от того, какое решение примет Лан Таскилл.

***

Приглашение от Линсаров застало Лана за тренировкой. После смерти Рейлора наследник Таскиллов увеличил продолжительность тренировок вдвое. Теперь он практически по полдня проводил во внутреннем дворе, не выпуская меча из рук. Во-первых, тренировочные битвы помогали забыться. Когда наносишь и парируешь удары, при всем желании невозможно думать о чем-нибудь, кроме противника и его оружия. Помимо этого Лан, несмотря на свои неполные пятнадцать лет, ощущал груз ответственности. Он – не просто последний Таскилл, он – единственный мужчина в семье. Отца Лан почти не помнил, а брата лишился полтора месяца назад, теперь у матери никого, кроме него, не осталось. Ну и последняя причина заключалась в том, что юноша мечтал рано или поздно скрестить меч если не с самим Дайрийцем, то с кем-нибудь из его своры, дабы ощутить сладость мести… Мести за брата, за короля, за страну. Но пока о своих планах не стоит кричать на каждом перекрестке. Ничего, кроме опалы, высылки из столицы или еще чего похуже это не принесет. Глупо раскрывать свои карты перед врагом раньше времени. Поэтому до поры Лан с молчаливого, но явного одобрения матери предпочел затаиться и ежедневно махать мечом до тех пор, пока не валился от усталости. Вечера же и отчасти ночи он проводил за книгами по истории и военной науке. Таким образом, каждый день Лана Таскилла был исполнен смысла и не оставлял ни минуты на бесплодные сожаления о прежних временах и ушедших людях.

В самый разгар поединка с наставником Ансом Брилором, который был соратником отца и учил держать меч еще Рейлора, Лан услышал донесшийся с галереи голос матери. Эна Алдора никогда не говорила нарочито громко, но почему-то ее голос мог перекрыть любой шум и мгновенно создать тишину. Так и сейчас, заслышав слова хозяйки замка, и Брилор, и Лан, как по команде, опустили мечи и воззрились наверх.

– Лан, сын мой, – голос Алдоры Таскилл звучал торжественно и властно, даже если она предлагала стакан воды, не говоря уж о более неординарных событиях. – К нам прибыл гонец от Линсаров. Энья Лотэсса просит вас посетить ее. Что передать посланнику?

Мать, несмотря на всю свою властность, никогда не принимала решения за мужчин в семье. Если спрашивали ее мнения, она давала советы, зачастую очень дельные, но никогда не указывала мужу или сыновьям, что и как они должны делать. Вот и сейчас она просто сообщила о приглашении Линсаров, оставляя решение за сыном.

После слова «Лотэсса» сердце юноши два раза гулко стукнуло и попыталось провалиться куда-то вниз, беззастенчиво норовя покинуть грудную клетку, где ему надлежало пребывать. Если бы приглашение было просто «от Линсаров», Лан бы все равно поехал, отдавая долг вежливости и немного любопытству. Но его зовет не кто-нибудь, а сама энья Лотэсса, о красоте и прочих достоинствах которой уже несколько лет слагали стихи и песни, а потому юный Таскилл с трудом сдержался, чтобы не бросится бегом к гонцу, дабы самолично заверить его, что прибудет к его господам с визитом в самое ближайшее время.

Однако положение и взгляд матери требовали сохранять достоинство. А потому Лан спокойно бросил меч на песок, утер рукавом пот, выступивший на лице, и попросил передать гонцу, что приедет, как только сможет.

Три четверти часа хватило юноше, чтобы привести себя в порядок, вскочить на своего темно-серого любимца Глорма и отправиться в замок Линсаров. Любопытно, что по дороге Лана совсем не занимал повод, по которому энья Лотэсса пригласила его. Гораздо больше волновало Таскилла, как себя с ней держать и что говорить.

Какое-то время Лан считал Тэссу почти невестой брата. Официальная помолвка не была оглашена, но об этом поговаривали не только в обеих семьях и даже не только в аристократических кругах Элара, а практически по всей Вельтане. Как-то Рейлор и Эдан в обнимку завались в Таскиллон11 после очередной пирушки и, смеясь, поведали, что слышали в какой-то таверне, как простонародье обсуждало будущий союз Таскиллов и Линсаров – союз самой красивой пары страны. Союз, которому не суждено было состояться. Лан знал, что Рейлор безумно влюблен в Тэссу. И это обстоятельство никого не удивляло, потому что в нее были влюблены почти все мужчины Вельтаны, хотя круг поклонников Лотэссы Линсар не ограничивался столичными щеголями и даже эларцами. Было известно, что несколько иностранных принцев и даже государей через своих послов предлагали самой красивой и знатной девушке Элара руку и сердце.

Лан ужасно гордился, что всем им «прекрасная Тэсса» предпочла его брата. По крайней мере, все были в этом уверены, пока король не попросил ее руки… для своего брата. Таскиллы не уступали по знатности никому в королевстве, кроме Ильдов. Кто знает, какое решение принял бы герцог Линсар, если бы был истинным главой своей семьи. Но, как известно всем и каждому, у Линсаров главная эна Мирталь, и уж она-то, не задумываясь, уцепилась за шанс породниться с королевской фамилией. Лотэсса показала себя послушной дочерью, хотя Лану казалось, что девушка неравнодушна к его брату. Но в таких делах, как правило, мнения невесты не спрашивают. А потому младший Таскилл не винил девушку за «измену» старшему. Хотя от известия о помолвке Нейри Ильда и Лотэссы Линсар ему стало так больно, словно предали не Рейлора, а его самого! Лан уже видел Тэссу женой брата, членом своей семьи. Он мечтал, как будет вести с ней задушевные беседы – в саду долгими летними сумерками или у огня зимой. Юноше хотелось стать ее лучшим другом, братом, раз нет возможности стать кем-то большим.

После вторжения дайрийских войск и битвы при Латне разочарование и боль, принесенные несбывшимися мечтами, стали далекими и незначительными. Нет больше ни Рейлора, ни Нейри, ни самого короля, зачем-то передавшего Лотэссе перед смертью свое кольцо с рубином, которое, на памяти Лана, он ни разу не снимал. Когда энья Линсар лишилась за короткое время обоих женихов, удачливого и несостоявшегося, отношение Лана к ней постепенно стало меняться, как юноша ни пытался бороться с этим. Оставшись один, он быстро привык видеть в себе единственную опору и надежду матери, но где-то подспудно в голове засела мысль, что именно ему, последнему Таскиллу, надлежит также защищать и девушку, оставшуюся без жениха и брата. Он, Лан, должен стать ее рыцарем, естественно, ничего не требуя и не ожидая взамен. Конечно, у Лотэссы был отец, но Лану казалось, что этого недостаточно. Юноша ничего никому не сказал о своем решении, да и не видел Тэссу после того случая с кольцом, но каждый раз, когда ему удавалось выйти победителем из поединка с наставником, он мысленно посвящал свою победу самой прекрасной девушке на свете – Лотэссе Линсар.

***

Нармин сидела в своей комнате на кровати, обхватив колени руками. Неужели несколько дней назад ее приводили в восторг и сама комната, и вид за окном, и все, что ее окружало и происходило с ней? Теперь от детского восторга не осталось и следа. Весну в душе сменила осень, по крайней мере, юной жрице так казалось. Все случилось слишком быстро. За несколько недель пережить возвышение, увидеть столицу, почувствовать вкус придворной жизни, осознать свою красоту и власть, которую она дает… Но все это ничто в сравнении с первой любовью! Любовью, о которой Нармин и думать не могла, которой не ждала и не хотела.

Полюбить короля – это безумие! Именно безумие, иначе назвать бурный поток захлестнувших ее противоречивых чувств Нармин бы не смогла. Бессонной ночью после королевского приема, мечась в постели, девушка захлебывалась от счастья и чувства вины, попеременно моля свою богиню то о прощении, то о том, чтобы та даровала несчастной заблудшей слуге любовь прекраснейшего из мужчин.

Жрицы Маритэ не давали обетов целомудрия, однако на деле тем, кто хотел чего-то добиться на поприще религиозного служения, приходилось его соблюдать, по крайней мере, внешне. Сама идея семьи, которой обычная женщина должна была полностью себя посвящать, для служительниц богини была неприемлема, потому как все их силы и время – достояние Маритэ. Жрица – это не работа, это призвание и дело всей жизни. Дело, которому честолюбивые и упорные отдавали себя добровольно и без остатка, а ленивые и равнодушные – по меньшей мере соблюдая необходимые обряды и создавая видимость добросовестного служения. Впрочем, любая жрица в любой момент могла отказаться от избранной стези. Только вот у большинства женщин, попадавших в храм, как правило, в юном возрасте, не было иных путей и места в мире, которое они могли бы занять. Хотя бывали случаи, что служительницы богини все-таки оставляли обитель и выходили замуж. Такое случалось довольно редко хотя бы потому, что мужчины – потенциальные мужья – нечасто посещали Храм, а жрицы выбирались за его пределы и того реже.

Конечно, любая жрица, от последней послушницы до владычицы, теоретически могла завести себе любовника. Но при этом, опять же, вставал вопрос отсутствия мужского контингента в Храме, где представители сильного пола исполняли лишь служебные роли либо изредка появлялись в качестве визитеров, чаще всего – отцов или братьев будущих воспитанниц. Кроме того, статус любовницы, пятнающий репутацию любой женщины, на жрицу богини ложился еще более тяжким пятном позора, ибо служащие Маритэ должны подражать ее чистоте и святости!

Таким образом, жрица, не соблюдающая целомудрия – по крайней мере, не умеющая должным образом скрывать этого – либо переставала быть жрицей, либо лишалась надежды серьезно продвинуться в храмовой иерархии.

Совсем недавно голову Нармин кружили честолюбивые планы. Девушке, ставшей за столь короткий срок сначала старшей жрицей, а затем представительницей Храма при особе нового короля в Вельтане, сложно было не представлять себя в мечтах преемницей владычицы Лавинтии. Но стоило ей увидеть короля, как все изменилось. Власть, не выдержав соперничества с любовью, стала казаться далекой, бесполезной и ненужной. В то же время страстное желание быть с любимым заполонило все сознание девушки. Быть рядом в каком угодно качестве! Любовницей – так любовницей! Пусть она провалит миссию, лишится сана старшей жрицы, а то и вовсе будет изгнана из рядов служительниц Маритэ. Пусть! Она согласна на это за один долгий взгляд зеленых глаз, за одну ласковую улыбку.

Да и зачем ей быть жрицей? Она недостойна, слабое девичье сердце доказало это. Нармин не гордилась своей слабостью и предательством по отношению к богине, но она осознавала, что, совершив их, не может и не должна дальше обманывать владычицу, богиню и, главное, себя.

Ее место рядом с ее королем! Неважно, что он никогда не сможет жениться на девушке из обнищавшего дворянского рода, чьи титульные грамоты были утеряны несколько поколений назад, если вообще когда-нибудь существовали. Нармин осознавала, какая пропасть лежит между ней и Валтором Дайрийским. И неважно, что несколько дней назад она мнила себя ужасно важной персоной. Теперь это просто смешно! Кто такая старшая жрица всеми позабытой богини, даже посланная в столицу на коронацию в качестве полномочной представительницы Храма? Кто она в сравнении с блистательным монархом, под властью которого теперь находятся целых два государства?!

Единственное, на что смела надеяться девушка – любовь короля. Слово «любовница» ей претило, поэтому она мысленно называла себя «возлюбленной» Валтора, отдавая себе, впрочем, отчет в том, что более благопристойное название не меняет сути вещей. Итак, она бы пошла и на разрыв с Храмом, и на унизительное положение пассии монарха, если бы не два препятствия, постоянные размышления о которых мучили Нармин тоскливой безнадежностью.

Первая трудность заключалась в том, что Валтор ее не любил, то есть не просто не любил, что было неудивительно, ибо они виделись всего один раз, но и не проявлял к ней ни малейшего интереса. Но это было как раз поправимо. Стоило бы королю почаще с ней видеться и получше узнать, и тогда… В крайнем случае, Нармин пошла бы на то, чтобы рассказать Валтору о своих чувствах. После этого, по мнению юной жрицы, любой мужчина стал бы ее мужчиной, будь его сердце свободно. Но в этом-то и крылась вторая сложность, куда более роковая и непреодолимая. Сердце короля было занято! Занято этой надменной статуей в черном!

Нармин довольно быстро узнала, что бледная темноволосая красавица, которой Валтор уделил столько внимания во время приема, не кто иная, как Лотэсса Линсар – самая знатная девушка королевства. И, помимо этого, она невеста короля! То есть, конечно, вслух об этом пока не говорят, но, кажется, сия новость известна не только узкому кругу особо приближенных придворных, но и последней судомойке во дворце!

Будь Лотэсса только красивой или только знатной, еще была бы надежда. Безродную красавицу Валтор мог бы сделать любовницей (по отношению к сопернице это слово вполне допустимо), а потом, наскучив ею, бросить. Аристократическое же происхождение без красоты позволило бы ненавистной Линсарше стать королевой и матерью наследников, зато лишило бы шанса на любовь мужа, которому пришлось бы искать развлечения и утешения в объятиях других женщин. Но нет же! Лотэсса Линсар была не только первой аристократкой Элара, но и непозволительно и безнадежно прекрасной, что повергало Нармин в отчаяние.

За этими грустными размышлениями и застал девушку визит одного из придворных, конкретной должности которого Нармин не помнила. Стук в дверь и церемонные раскланивания вызывали безумное раздражение. Неужели она не имеет права побыть одна в своих собственных апартаментах?! Как же сложно быть вежливой и выдавливать из себя улыбки, когда хочется умереть.

Нармин не слушала, что говорит пришедший, хоть и понимала, что ее уединение могли нарушить, лишь имея на то довольно серьезную причину. Но она просто не могла сосредоточиться на словах, которые скользили мимо сознания, словно вода, стекающая по стеклянной поверхности. Нармин при всем желании не могла заставить себя заострить внимание на теме разговора. Однако два слова мгновенно вывели ее из оцепенения. Среди потока гладкой придворной речи жрица уловила «его величество» и после этого обратилась во внимание.

– Так чего его величество желает от меня? – эти слова вызвали на лице придворного легкое удивление, очевидно, потому, что он уже подробно изложил суть дела и был уверен, что Нармин все поняла. Однако профессиональная выучка взяла верх над всеми остальными эмоциями, и посланец короля вновь повторил для девушки то, что сказал ранее.

– Его величество назначил вам аудиенцию, дабы обсудить дальнейшие взаимоотношение со служительницами культа Маритэ, – «культ Маритэ» придворный произнес подчеркнуто почтительным тоном, в котором между тем явственно сквозил снисходительный сарказм. Тон его и выражение лица означали примерно следующее: «При всем уважении лично к вам я не понимаю, как можно всерьез верить в каких-то старых богов… Конечно, каждый сходит с ума на свой манер, но уж я-то достаточно просвещен, чтобы не относиться серьезно к подобным глупостям».

Впрочем, отношение внезапного посетителя к Маритэ волновало сейчас Нармин в последнюю очередь. Ее и сама-то Маритэ мало занимала в данный момент. Король хочет видеть ее! Девушка готова была расцеловать чопорного придворного за нежданные добрые вести. За несколько мгновений она словно воскресла – глаза засияли, щеки покрыл лихорадочный румянец, оттеняющий бледность, которая сменила в последние дни прежде здоровый и приятный цвет лица юной жрицы.

Как только за посетителем захлопнулась дверь, Нармин немедленно бросилась к зеркалу, которое упорно игнорировала последнее время. Да, зря она себя так запустила! Бледная, как смерть, волосы в беспорядке и кажутся тусклыми, платье мятое. Девушка принялась в срочном порядке устранять недостатки своего внешнего вида, насколько это было возможно за такой короткий срок. Где-то через три четверти часа, вновь обратившись к зеркалу, Нармин осталась более-менее удовлетворена результатом. С цветом лица, правда, справиться не удалось, но на его фоне глаза сверкали ярче, а румянец на скулах был подобен лепесткам пиона. Бледная и слегка осунувшаяся жрица казалась старше и загадочнее.

Спустя еще четверть часа вернулся давешний придворный, дабы сопроводить ее к королю. Сердце билось как бешеное, и огромных усилий стоило девушке сохранять ровное дыхание и спокойный вид, когда все внутри трепетало от предчувствия встречи, которая, как что-то подсказывало Нармин, должна решить ее судьбу.

Коридоры сменялись залами, залы – галереями. Путь, отделявший ее апартаменты от приемной короля, невозможно было запомнить даже приблизительно. Но вот наконец заветная дверь, которую услужливо распахнул перед Нармин ее сопровождающий.

Король стоял у стола, за его спиной было распахнуто окно, и легкий ветерок играл прядями темных волос. Голова была чуть откинута назад, на губах застыла насмешливая полуулыбка, словно его величество вел сам с собой мысленный диалог и находил это очень забавным. Войдя в комнату, Нармин на мгновение застыла, от волнения не находя в себе сил пошевелиться, а затем предприняла неловкую попытку присесть в реверансе. Вышло совершенно ужасно, но король улыбнулся так ободряюще, что девушка едва сдержала желание тут же броситься к ногам своего нового божества и признаться ему в своих чувствах.

– Дэнья Нармин, – бархатистый голос звучал чарующе. – Могу я вас так называть? Или мне надлежит величать вас жрицей… или как там правильно в соответствии с храмовой иерархией?

Услышать свое имя из уст короля было для Нармин величайшим блаженством. Она была готова слушать это вечно! Неужели еще недавно ей хотелось, чтобы к ней обращались исключительно «старшая жрица», а обращение по имени чуть ли не обижало?! Конечно же, разница между произнесением твоего имени пожилыми наставницами или владычицей и любимым мужчиной неизмерима!

– Зовите меня Нармин, ваше величество! – торопливо ответила девушка, в голосе ее слышалась чуть ли не просьба.

– Итак, Нармин, – Валтор сцепил руки и вытянул их ладонями вперед. – Вас, должно быть, интересуют причины этой аудиенции. Я позвал вас для серьезного разговора, который рано или поздно должен был состояться между нами…

Вот оно! Сейчас он скажет, что неравнодушен к ней! Какой еще разговор может начинаться с подобного предисловия? Нармин оставила попытки унять бешено колотящееся сердце. Да и к чему? Пусть знает, что ей не все равно. Ведь сейчас она ответит своему королю, что любит его! И пусть ей никогда не быть его женой! Пусть заключает свой династически-политический брак. Главное, что у него хватило ума понять, что эта пусть и прекрасная, но холодная девица никогда не будет дорожить им так, как она – Нармин. Ее сердце – не кусок ледяного хрусталя, оно живое и горячее и сейчас готово вырваться из груди от счастья!

– Нармин, – он уже в третий раз повторил ее имя. – Чего вы хотите от меня? – видя, как изменилось выражение лица девушки, какое искренне непонимание отразилось на нем, король поспешил добавить. – Говоря «вы» я, конечно же, имею в виду вас как представительницу интересов служителей культа Маритэ. Не думайте, что я пребываю в счастливом заблуждении, полагая, что верховная жрица послала вас сюда исключительно из вежливости или, тем паче, потому, что искренне поддерживает мое воцарение в Эларе. Я не настолько наивен. За свою лояльность Храм Маритэ хочет что-то получить от нового короля, это очевидно и логично. Так чего же конкретно вы ждете в обмен на поддержку? Не обижайтесь за прямоту, Нармин. Мы могли бы долго подходить к этому вопросу окольными путями за светской беседой, я мог бы сформулировать его иначе, но предпочитаю спросить прямо.

Нармин растерялась. Какая же она дурочка! Да надо было сойти с ума, чтобы решить, что Валтор пригласил ее ради дел сердечных. Он король, а она – представительница Храма, напрочь забывшая, зачем пресветлая Лавинтия отправила ее в столицу. Это ужасно глупо, но ведь ее ни разу не посетила мысль об истинной цели визита к королю, мысль, которая должна была прийти первой. Положительно, эта влюбленность сделала ее безумной!

Девушка чувствовала себя так, словно ее посреди сладкого сна окатили ведром ледяной воды. Однако такое резкое пробуждение возымело действие. Усилием воли заставив глаза оставаться сухими (при этом пообещав себе, что наплачется вволю, как только останется наедине с собой), Нармин постаралась принять вид, исполненный значимости и достоинства, каковые подобают старшей жрице Храма Маритэ. Некоторых мыслительных усилий потребовали попытки вспомнить, что же именно поручила ей владычица и чего же, собственно, они на самом деле хотят от Валтора. Она-то сама хотела от него одного – любви, но совершенно очевидно, что Храму нужно было совсем не это. Наконец в хаотичном хороводе мыслей девушке удалось ухватить воспоминание о коронации и другие наставления верховной жрицы. Собравшись с духом, она начала.

– Пресветлая Лавинтия искренне рассчитывает на долгую дружбу с вашим величеством, которая, как она надеется, принесет добрые плоды обоим сторонам, – Нармин изо всех сил старалась скопировать пафосный стиль выражения мыслей, который был присущ верховной жрице и ее доверенным приближенным. – Как вашему величеству известно, согласно древним традициям, помазание нового короля на царство искони проводилось жрицами Маритэ. Увы, об этом давно позабыли, но, может, пришло время возродить былое величие…

Договорить он ей не дал. Легкая, но заметная усмешка коснулась совершенных губ Валтора Дайрийского.

– Возродить былое величие Храма Маритэ, а заодно и религии? Это вы имели в виду? Это вряд ли в моих силах, даже согласись я на коронацию по моде трехсотлетней давности. Впрочем, я обещаю подумать на эту тему. Присутствие красивой девушки в зеленом, возлагающей корону на мою голову, вряд ли сильно испортит церемонию. Но мне сложно представить, какие еще плоды нашей «дружбы» могли бы порадовать вашу владычицу, Нармин.

Когда он назвал ее красивой девушкой, а потом снова обратился по имени, сердце Нармин против воли забилось быстрее, а в мысли просочилась совершенно ненужная надежда. Меж тем, король продолжал.

– Денег я Храму дать не могу, даже если бы и хотел. Вы, как и ваша владычица, понимаете, что все средства и доходы казны я буду тратить на восстановление ущерба, причиненного Элару моими же войсками. У меня теперь два государства вместо одного, точнее, мое государство стало в несколько раз больше. И вряд ли в ближайшие годы и даже десятилетия я смогу швыряться деньгами.

– Не скрою, деньги нужны Храму, – увидев, как король невольно поморщился при этих словах, Нармин поспешила закончить фразу. – Но для Маритэ сердца людские куда важнее денег, особенно сердца королей, чей образ мыслей и чья вера становятся примером для подданных.

В словах и тоне жрицы чувствовалось искреннее вдохновение, поскольку она внезапно поняла, что ей удалось найти тот самый, единственный путь, способный вывести из тупика, куда загнала их с Валтором судьба. Конечно же! Король должен обратиться! А кто будет учить его азам давно забытой веры, кроме как единственная на весь город служительница Маритэ? Тем самым она не предаст Храм, владычицу и свою богиню, а напротив, послужит им. И уж за такое великое деяние, как обращение нового владыки Элара, ей – Нармин – простят любовь к коронованному избраннику Маритэ и даже не слишком пристойное положение его любовницы. Хотя… кто знает? Возможно, приняв ее веру, Валтор изберет ту единственную, которая принесла ему свет истины, своей женой…

Однако король в свойственной ему манере, удивительным образом сочетающей вежливость с бесцеремонностью, прервал поток благочестивых разглагольствований своей собеседницы, вернув жрицу с заоблачных вершин девичьих грез в пропасть ужасной реальности.

– Прошу вас, не поймите меня неправильно… Я уважаю вашу веру и верность богине, которую все остальные забыли уже несколько сот лет назад. Я принял вас со всеми возможными почестями, которые способен король оказать жрице, учитывая нынешнее неспокойное положение вещей в стране. Принял… но я вас не звал. Не имея ничего против вашей Маритэ, я также не желаю иметь с ней ничего общего. Вы уж простите, Нармин, но я не верю ни в богинь, ни в Странников, ни в прочие древние божества Анборейи. Мне нет до них никакого дела. Зато земных дел у меня более чем достаточно. И я собираюсь заниматься ими, а не тратить свое время на тех, кто остался жить лишь в привычных выражениях, пришедших к нам из глубины веков. «Да помилуют нас светлые богини…», «забери тебя Изгой…» или «красив, как Странник». Это всего лишь слова, хоть они и невольная дань почтения тем, в кого когда-то верили. Поэтому оставьте мысли сделать из меня благочестивого последователя своей религии, лучше просите чего-нибудь реального. При этом, по возможности, недорогого и необременительного, дабы у меня не было причин и соблазна отказать вам, – Валтор небрежно облокотился о стол, машинально поглаживая длинными тонкими пальцами чернильницу – сову, восседающую на раскрытой книге, герб Малтэйров.

– Я… я не знаю, – Нармин совсем растерялась и прилагала титанические усилия, чтобы не разразиться слезами досады и отчаяния. – То есть я не могу сразу ответить вашему величеству. Я напишу владычице и буду ждать ее ответа. Будет ли мне позволено сообщить ей, что ваше величество согласились на коронацию по древним традициям?

– Я подумаю об этом, – пообещал король и поклонился жрице, давая понять, что аудиенция подошла к концу. – Всего хорошего, дэнья Нармин.

Как ни странно, девушку не слишком огорчил неопределенный ответ. И не только потому, что расстроить ее еще сильнее было практически невозможно. Чем дольше король будет думать, тем позже она отправит письмо Лавинтии. Чем позже будет отправлено письмо, тем позже придет ответ. А следовательно, у нее еще есть время на то, чтобы хотя бы просто быть рядом с тем, кому навеки отдано ее бедное сердце.

***

Элвир Торн уже четвертый час торчал в королевской библиотеке, листая один за одним потрепанные фолианты, манускрипты и прочие мудреные виды книг, от общения с которыми жутко болела голова и хотелось чихать. Не то чтобы Торн не любил книги, как раз наоборот, он был изрядно образован и начитан. Просто он ненавидел старинные тома, чуть ли не наполовину состоящие из пыли, с крошащимися пожелтевшими страницами, и такие вот громадные библиотеки, служащие пристанищем для тысяч и тысяч подобных книг. И все-таки Элвир твердо решил не покидать королевского книгохранилища (по мнению Торна, называть этот хаос библиотекой – слишком много чести) до тех пор, пока не найдет среди пыли и истлевшей бумаги хотя бы намек на зацепку.

Дело со странными трупами надо раскрыть и как можно скорее наказать виновных. Пока в городе не начались волнения. Меньше всего Валтору, которого пока даже сторонники считают узурпатором, нужно, чтобы в самом начале его правления в Вельтане случались такие нехорошие вещи. Почему, ну почему вся эта туманно-сверхъестественная жуть не началась при Йеланде?! Тогда бы странные смерти не связывали с вторжением Малтэйра. А сейчас дело принимает все более скверный оборот. Поскольку жутких трупов становится все больше, скрывать их от горожан не очень-то получается. Точнее, не получается совсем. По Вельтане поползли слухи, один хуже другого. Одни считают, что убийства – дело рук дайрийских солдат или тайной стражи, другие видят в этом руку провидения, карающего город, впустивший нечестивого захватчика. По мнению последних, которое, кстати, обретает все больше сторонников, пришествие Валтора Дайрийского несет Элару мор, голод, смерть и ужас. Короче, весь традиционный набор. И со всей этой дрянью нужно срочно что-то делать!

Итак… Как ни крути, на смерть от естественных причин все эти трупы не тянут. Значит, магия? Магия, Изгой бы ее побрал, или, того хуже, какие-нибудь магически-мифические существа. Ну, это уж совсем бред! Не хватало еще на тридцать втором году жизни уверовать в реальность всяческих шкриг, ламайи или нукри.

Хорошо, если сделать над собой усилие и допустить, что в во всех этих страшных сказках есть хоть доля правды… Что мы знаем о нечисти? Только одно: любое мифическое существо родом с Граайи12 – таинственного материка-отшельника. Почему все уверены, что Граайя – родина любого чудовища, совершенно непонятно, учитывая тот факт, что на этом материке никто никогда не был… Ну, то есть никто, кто смог бы вернуться и рассказать хоть что-нибудь.

О Граайе известно очень немного, если подумать. Материк лежит южнее Доэйи и Шургата, омывается Темным и Драконовым морями, а с востока – водами Сапфирного океана. И еще Граайя является источником магии, магов и магических существ. Это аксиома, составленная на основе довольно сомнительных предположений за неимением более точных знаний.

До материка никому еще не удавалось доплыть, по крайней мере, на протяжении последних нескольких тысяч лет. Корабли либо гибли в водах Драконова моря, либо просто исчезали. С другой стороны, выходцы с Граайи хоть и нечасто, но покидали родину и посещали другие континенты и страны. И все они были магами исключительной силы! Нельзя сказать, что на Доэйе, Шургате или островах вовсе не было магии. Всегда находились люди, желающие выйти за рамки, очерченные законами природы. И некоторым это удавалось. Люди посвящали годы и десятилетия изучению магии, исполняли сложнейшие ритуалы, заучивали и применяли безумные заклинания, пробуждали и шлифовали в себе различные сверхъестественные способности, но все, чего им удавалось добиться, это возможность предвидеть ход событий и слегка его изменить. Фокусы с предсказаниями, фокусы с погодой, фокусы с обнаружением пропавших вещей и людей, в лучшем случае увеличение или уменьшение вероятности того или иного события – вот, пожалуй, основные направления доэйской магии. На Шургате, в отличие от практичной и цивилизованной Доэйи, наибольшей популярностью пользовались жуткие культы, в которых было много крови и всяческого демонизма, но крайне мало смысла и практической пользы. Там магия была скорее средством устрашения, нежели способом добиться определенных целей, и привилегией жрецов, служащих странным и кровожадным божествам.

Однако в сравнении с граайской магией умения волшебников и колдунов двух других материков казались жалкими фокусами. Граайские маги творили настоящие чудеса. Они с легкостью метали молнии и огненные шары, повелевали водами и ветрами, могли летать или мгновенно перемещаться в пространстве. Какие-то источники упоминали среди их талантов умение останавливать время или менять местами прошлое и будущее, впрочем, эти повествования относились к слишком далеким временам, и достоверность их была весьма сомнительной.

Однако таланты граайских магов были бесспорны и подтверждены пусть не слишком многочисленными, зато заслуживающими доверия свидетельствами. А вот граайское происхождение всех монстров, хоть и почиталось за догму, оставалось под большим сомнением – как и, впрочем, само их существование. По крайней мере, для Элвира Торна. И все-таки необходимо собрать всю возможную информацию, пусть даже она будет мифической и недостоверной. Надо же с чего-то начинать…

Торн вытащил из стопки отложенных книг ту, что лежала сверху. Книга называлась «Магические существа и способы защиты от них». Автором значился некий Сигван Фьеррский. Элвир понятия не имел, считался ли сочинитель серьезным ученым или, напротив, слыл сказочником и шарлатаном, хотя иллюстрация на обложке говорила, скорее, в пользу второй версии. Красовавшаяся на заглавном листе полуженщина-полумонстр действительно могла напугать кого угодно, но лишь только потому, что художник, ее изображавший, был напрочь лишен вкуса и чувства меры. Несчастное создание каким-то непонятным образом умудрялось сочетать в своем облике всю атрибутику, присущую самым различным чудищам – зубы, когти, хвост, рога, мохнатые лапы, глаза рептилии и кожистые крылья. Подобная обложка не могла внушить доверия такому скептику, как Торн, однако он оправдал свой случайный выбор тем, что, раз сей манускрипт был помещен в королевское книгохранилище, значит, кто-то разбирающийся счел его достойным такой чести.

Элвир открыл книгу приблизительно на середине. Там его поджидала еще одна иллюстрация и сопровождавшая ее статья. На картинке была изображена юная девушка, почти ребенок, миловидная, но смертельно бледная, окутанная плащом иссиня-черных волос со светящимися зелеными глазами. Комментарий гласил: «Нукри – один из опаснейших демонов. Чаще всего принимает облик юной девы. От человека нукри отличает синевато-бледный оттенок кожи и неестественно яркий цвет глаз – зеленый либо синий, особенно заметный в темноте. Нукри могут жить веками и даже тысячелетиями за счет своих жертв. Встретив человека, нукри убивает его своим ужасающим взглядом, забирая при этом себе все годы жизни, которые предстояло прожить ее жертве. Убить нукри можно лишь специально заколдованным мечом или кинжалом (см. раздел „Магическое оружие“), однако спастись от нее не так уж сложно, достаточно вовремя закрыть глаза, разорвав тем самым силу колдовского взгляда коварного демона. Важно помнить, что глаза – единственное серьезное оружие нукри. Обитают нукри в уединенных местах, живут, как правило, поодиночке. Охотиться предпочитают в темноте или в сумерках, однако встреча с ними возможна и в светлое время суток, после полудня».

Главное оружие этой твари – глаза, – пробормотал Торн, потирая подбородок. – Предположим, это нукри… Значит, она убивает взглядом. В этой части совпадает. У жертв всегда открыты глаза… Что ж, тоже логично. Ведь если бы они догадались их закрыть, могли бы выжить. Маловато сведений. Вот отчего бы многоуважаемому Сигвану Фьеррскому не упомянуть, как именно выглядят покойные. Если нукри забирает у них годы жизни, должны ли убитые выглядеть стариками или остаться такими, какими их застала смерть?

Размышляя подобным образом, Элвир не мог отделаться от ощущения, что занимается ерундой и попросту бредит. Но, с другой стороны, все попытки объяснить загадочные убийства естественными причинами потерпели полнейший крах. Все указывало на магию, но до чего же нелепыми казались версии с участием мифических существ. Однако других и вовсе не было.

– Значит, надо искать юных дев с синими или зелеными глазами… Чудесно! – Торн устало усмехнулся.

Тут ему почему-то вспомнилось, что у Альвы глаза тоже зеленые. Не ярко-зеленые, как у нукри на картинке, и не серо-зеленые, как у Валтора. У нее глаза цвета хризолита, светло-зеленые, ясные и глубокие. Элвир вздохнул.

– Где же ты сейчас, крысенок? – задумчиво пробормотал он.

***

Лан уже который день не знал, как заговорить с матерью. Он, вне всяких сомнений, должен поделиться с ней тем, что решили они с Тэссой. Причем сделать это нужно как можно скорее. Однако перспектива открыться матушке страшила парня куда больше всех опасностей задуманного предприятия, вместе взятых. Но эна Алдора была женщиной мудрой и не лишенной проницательности. Она заметила, в каком волнении сын вернулся от Линсаров. Какое-то время мать ждала, что он сам расскажет, о чем с ним говорила энья Лотэсса, но, поскольку тот молчал, решила начать разговор первой.

– Сын мой, – в других семьях отношения между родителями и детьми были менее церемонными, но эна Таскилл оставалась верна старым традициям. – Если ты не желаешь посвятить меня в подробности своего визита к энье Линсар, на то твоя воля… Просто изволь сказать матери, что есть вещи, которые ее не касаются, и поверь, Лан, я тебя больше не побеспокою.

– Матушка, – не слишком скрываемая обида в ее голосе заставила Лана испытать чувство вины. – Я расскажу вам все, только, боюсь, что вы не одобрите…

– Даже если и не одобрю, ты волен поступать так, как считаешь правильным, – Алдора величаво опустилась в кресло, приготовившись слушать. – Ты молод, Лан, но ты – единственный мужчина в роде Таскиллов, и все важные решения отныне на твоих плечах. Я могу лишь помочь советом, который ты вправе принять или отвергнуть. Итак, чего хотела Лотэсса?

– Ее выдают за короля! – порывисто вскричал Лан. – За Дайрийца!

– До меня дошли подобные слухи, – кивнула эна Таскилл. – Я не хотела им верить… Но, видно, Мирталь Линсар совсем забыла честь, раз желание во что бы то ни стало породниться с королевской семьей затмило ей разум.

Алдора не любила сплетен и крайне редко нисходила до того, чтобы открыто обсуждать и осуждать кого бы то ни было. Но эну Линсар она терпеть не могла, и это не было секретом. Происходя из знатного и древнего рода, хоть и не равного Линсарам и Таскиллам, но все же весьма почитаемого в Эларе, мать не могла не презирать безродную выскочку из Нортских гор. Презрение это скрывалось под ледяной безупречной вежливостью, однако было очевидно всем и каждому.

– Как я понимаю, – продолжила женщина, – дочка Оро оказалась куда порядочней его жены и замуж за узурпатора не рвется? – она скорее утверждала, чем спрашивала.

– Именно так, – подтвердил Лан. – Отец убеждает, что на ней лежит ответственность за всю страну, что она должна управлять Дайрийцем до тех пор, пока его не свергнут. А если его так и не свергнут, надеется посадить на трон своего внука. Но Тэсса не хочет быть марионеткой в чужой игре, она хочет сбежать!

– Значит, девочка оказалась единственным порядочным человеком в своей семье, – мать скрестила пальцы под подбородком. – Не считая ее погибшего брата, разумеется, – поспешила добавить она.

– Я знаю, вы решите, что это безумие, но… Тэсс хочет основать освободительное движение и возглавить его… вместе со мной, – Лан напряженно ждал реакции матери.

– Напротив, – возразила эна Таскилл. – Я считаю это решение более чем разумным.

– Правда?! – парень изумился. Положа руку на сердце, он и сам считал задуманное Лотэссой безрассудством, хоть и готов был участвовать в ее затее.

– Кому, как не Таскиллам с Линсарами, вставать во главе мятежа? – она пожала плечами так, словно утверждала нечто само собой разумеющееся. – Конечно, я не льщу себя надеждами, что вы обязательно победите, но если вы хотя бы не попробуете бороться, то я перестану вас уважать так же, как перестала уважать большую часть столичных дворян, которая копошится у трона захватчика. Я благодарю богинь, что мой сын не таков, как эти жалкие шакалы. Мне легче потерять тебя, Лан… потерять своего единственного сына и последнего близкого человека, чем знать, что мое дитя пресмыкается перед Валтором Малтэйром. Можешь считать меня бессердечной и дурной матерью, но я не изменю своего мнения! – Алдора вскинула голову и с вызовом поглядела сыну в глаза.

– Ах, матушка, – Лан преклонил перед нею колени и почтительно припал к материнской руке. – Я так боялся, что слепая материнская любовь затмит в вас любовь к родине и ненависть к захватчикам. Вы ведь уже потеряли Рейлора…

– И потеряла бы его снова! – глаза эны Таскилл метали молнии. – И его, и тебя, лишь бы знать, что мои сыновья следуют своему долгу и поступают, как истинные мужчины и истинные эларцы. Материнская любовь не в том, чтобы держать сыновей, привязав их к подолу, а в том, чтобы помочь им следовать по пути своего предназначения. Матерью и женой рыцарей быть нелегко! Я бы с радостью приняла смерть, и не один раз, вместо того, чтобы слышать о гибели сыновей, но мой долг состоит в ином. Ваше дело – с мечом в руках защищать свою страну, свой дом и свою честь, а мое – вкладывать меч в ваши руки, благословлять на битвы, молиться и ждать вашего возвращения.

Лан крайне редко видел мать такой возбужденной и многословной. В этот момент он понял, как мало знал ее. Алдора Таскилл – удивительная женщина. Если до этого он относился к матери с безграничным почтением и слегка побаивался ее, то теперь осознал, что его мать достойна истинного благоговения.

– Мама! – только и мог вымолвить он.

– Однако, сын мой, – эна Таскилл уже успокоилась и вернулась к своему обычному деловому тону. – Надо полагать, что у вас с Лотэссой есть лишь идея и никакого конкретного плана…

– Вы правы, – признал сын. – Пока мы условились лишь о том, чтобы сбежать вместе. Сделать это нужно до того, как родители отдадут Тэссу Дайрийцу.

– Разумеется, – она кивнула. – Для начала ты увезешь ее в Лиртию, к моему кузену Ромельду.

– Почему именно туда?

– Потому что первым делом вас станут искать в ваших родовых поместьях. Следовательно, в Норту или в Тиндэрейн вам путь заказан.

– Но если нас будут искать, рано или поздно доберутся и до твоего кузена, – возразил Лан.

– Скорее поздно, чем рано. Кроме того, Ромельд мне не совсем кузен, скорее дальний родственник, просто мы были очень дружны в юности. Именно эта дружба и побуждает меня просить его о подобной услуге. Там вы сможете скрываться довольно долго. Однако уехать из столицы – это лишь начало. Если вы планируете объявить Дайрийцу войну, следует основательно продумать план кампании. И это дело не на один вечер, разумеется…

– Я понимаю, – сын полностью одобрял каждое слово матери.

– Уверена, мы еще не раз вернемся к этой теме. Думаю, что мне не надо тебя учить, напоминая об осторожности? Пока вы не доберетесь до Лиртии, никто не должен быть в курсе задуманного, кроме тебя, меня и Лотэссы.

– Разумеется, матушка, – Лан склонил голову, признавая, что она в очередной раз права.

Женщина встала с кресла, подошла к сыну и запечатлела на его лбу поцелуй, лишенный обычной материнской нежности, зато исполненный глубокого смысла.

– И еще одно, сын мой, – она словно вспомнила о чем-то важном. – Будем честными, шансов на успех у вас не так уж много, и все-таки… Вы задумывались о том, что будет в случае вашей победы над Дайрийцем?

Обескураженное лицо парня лучше всяких слов дало матери ответ на этот вопрос.

– Так я и думала, – она кивнула самой себе. – Дети… Благородные, восторженные, бесстрашные и… совершенно непрактичные. Взойти на плаху или убить тирана! И совершенно неважно, что будет потом… Кто, по-вашему, должен править страной?

– Я не знаю, – пролепетал Лан. – Вы хотите, чтобы я взошел на престол?

– Я хочу, чтобы вы взошли на престол, – сурово поправила матушка. – Таскиллы и Линсары, хвала богиням, уже давно оставили глупое соперничество и сошлись на том, что оба рода равны по достоинству и уступают лишь Ильдам, которых, увы, больше нет. Мы не устанем оплакивать их, но вернуть не в силах. Малтэйр, будь он проклят, как известно, по сути, тоже Ильд, хотя его безумный предок13, раздробивший страну, предпочел дать детям иное имя. То есть формально он имеет право занимать престол Элара за отсутствием более чистокровных Ильдов – тех самых, которых поспешил убить. Если же вы, в свою очередь, уничтожите Дайрийца, то право на престол перейдет к вам – представителям самых знатных фамилий после королевской семьи.

– Так к кому из нас, матушка? – спросил Лан. – Я не претендую на трон. Пусть Лотэсса правит, если пожелает, хоть она и женщина.

– В данном случае тот факт, что ты – мужчина, а она – женщина, служит не препятствием в разделе власти, а, напротив, весьма благоприятным обстоятельством. Вы будете править вместе! Как равные друг другу, полноправные король и королева. Если до тебя до сих пор не дошло, мой мальчик, я имею в виду, что вы должны пожениться.

– Но… – Лан опешил, не зная, что сказать на предложение матери, хотя мысль стать мужем Лотэссы была воплощением его самых смелых и несбыточных грез.

Зато эна Таскилл не видела в своих матримониальных планах ничего несбыточного, напротив, как раз эта часть заговора представлялась ей наиболее простой и логичной. И уж никак не пришла бы в материнскую голову мысль, что ее младший сын считает себя недостойным женихом для той, что предназначалась старшему.

– Я понимаю твои сомнения, сын мой, – тон Алдоры свидетельствовал о том, что ей самой подобные сомнения чужды. – Лотэсса Линсар старше тебя, но мне кажется, что ее красота способна возместить разницу в три с половиной года. Ты скажешь, что сам еще слишком юн для брака? Что ж… Скорее всего, если вам суждено победить, то это случится не завтра. И даже если вы одолеете Дайрийца раньше, чем тебе стукнет восемнадцать, не беда: подождете немного.

Лан по-прежнему молчал, пораженный рассуждениями матери и открывающимися новыми перспективами. Она же истолковала это молчание по-своему.

– И если ты вдруг думаешь, что я, подобно Оро Линсару, поддерживаю вашу затею лишь затем, чтобы сделаться матерью короля или, более того, регентшей при юном короле, то ты глубоко ошибаешься, – женщина говорила так, словно сын уже обвинил ее в чем-то подобном. – Я не буду вмешиваться в управление государством, как не вмешивалась в дела своего мужа и твоего старшего брата. Мне не нужна власть, тем более такой ценой. Никогда бы я не рискнула жизнью своего сына ради короны. Я отпущу и благословлю тебя лишь потому, что ты сам выбрал достойный путь. И королевская власть – не награда за победу, а долг, возложенный на вас по праву рождения. Я не амбициозная и корыстная дурочка вроде Мирталь Линсар. Я не желала бы короны ни для себя, ни для тебя, но вы с Лотэссой единственные, кто может занять престол, если с него будет скинут Малтэйр.

– Но если Тэсса не захочет выходить за меня? – наконец поделился своими сомнениями Лан.

– Ты так и не понял, о чем я говорила? – строго спросила эна Алдора. – Вы оба не имеете права хотеть или не хотеть. Ваши желания, как и мои, ничего не значат, когда на кон поставлено благо страны.

– Должно быть, вы правы, матушка…

***

После разговора с Ланом Тэсса несколько приободрилась. Она покончила с затворничеством, вновь стала общаться с родителями, даже с матерью. Мирталь, как и следовало ожидать, не преминула воспользоваться этим обстоятельством. Не успела девушка прийти в себя после пережитого в королевском дворце, как мать уже сообщила ей о новом приеме у короля.

– Его узурпаторское величество совсем не занимается государственными делами? – слова Лотэссы так и сочились ядом. – Такое впечатление, что он только и делает, что устраивает приемы. Ах, да! Валтор Дайрийский желает почаще собирать вокруг себя эларскую знать, чтобы те могли лишний раз насладиться вылизыванием монарших сапог…

– Тэсса, перестань говорить ерунду! – Мирталь закатила глаза, изображая, как она устала от выкрутасов дочери. – Приемы – неотъемлемая часть государственной политики. Разве Ильды устраивали приемы и давали балы реже, чем это делает Дайриец?

– Насколько мне помнится, Ильдам не нужно было наводить порядок и сдерживать недовольство в только что завоеванной стране, – парировала Тэсс.

– Ах, дочка, не стоит лезть в политику. Это не наше дело. Мы – женщины! Наше предназначение – скрашивать жизнь мужа и рожать детей.

– Это ваше предназначение, матушка, – девушка скривилась. – Не стоит обобщать.

В вопросе одежды дочери на предстоящем приеме эна Линсар также потерпела сокрушительное поражение. Лотэсса отказалась одевать что бы то ни было, кроме того же самого черного платья, в котором предстала перед королем в прошлый раз. У нее умер брат, и никакие доводы не заставят ее снять траур по нему. Побежденной Мирталь осталось утешаться лишь тем, что дочери, в отличие от нее самой, черный цвет все-таки к лицу.

И вот семейство Линсаров вновь отправилось ко двору. Сидя в карете, Лотэсса отчаянно завидовала Таскиллам, которые остались верны себе и ни разу не явились засвидетельствовать почтение Дайрийцу. Эна Алдора избавила себя и сына от необходимости общаться с убийцей, планирующим занять чужой трон. Ну ничего, и ей недолго осталось мучиться. Скоро они с Ланом будут далеко, и если окажутся вновь в столице и во дворце, то лишь для того, чтобы покончить с властью Малтэйра. Но пока нужно быть осторожной, дабы создать у родителей и ненавистного жениха хотя бы иллюзию покорности. Впрочем, тут важно не перестараться, дабы не вызвать подозрений слишком резкими переменами в поведении. Поэтому девушка позволяла себе сохранять мрачный вид и злобно язвить, как только разговор касался короля или их предстоящего бракосочетания.

Малый зал для приемов в Нианоне, как и в прошлый раз, был заполнен публикой. Валтор, верный себе, явился позже всех приглашенных. Подойдя к Линсарам, он раскланялся с герцогом и поцеловал руки невесты и будущей тещи. Первая молча скорчила недовольную гримасу, зато вторая компенсировала это восторженным щебетом. Не желая смотреть в лицо Дайрийцу, Тэсса демонстративно вертелась по сторонам, разглядывая окружающих. Неподалеку от них стояла красивая девушка в зеленом. Кажется, она была и на прошлом приеме. Девица была примерно одного возраста с Тэсс и хороша собой. Заметив интерес своей нареченной к одной из гостей, Малтэйр предложил их представить. Особым желанием знакомиться Тэсса не горела, но все лучше, чем поддерживать разговор с Валтором, точнее, предоставлять тому говорить за двоих, молча буравя его исподлобья красноречивым взглядом. К этому моменту Тэсс с королем остались вдвоем. Мирталь, подхватив мужа под локоть, отвела его в другой конец зала, дабы дать жениху с невестой поговорить наедине. Разговор с Дайрийцем один на один, несмотря на его остроумие и непринужденный тон, был той еще пыткой, поэтому Лотэсса сейчас согласилась бы познакомиться не то что со своей ровесницей, но даже с восьмидесятилетним старцем – беззубым, плешивым и брызгающим слюной.

Итак, Валтор подвел ее к девушке в зеленом, которая оказалась жрицей Храма Маритэ.

– Энья Лотэсса – дэнья Нармин, – представил он их друг другу, а затем, к огромному облегчению Тэссы, удалился, оставив девушек наедине.

На лице юной жрицы, напротив, при уходе короля промелькнуло неприкрытое сожаление. Тэсс не знала, о чем говорить с новой знакомой, однако, будучи в свете чуть ли не с младенчества, она в совершенстве владела искусством изыскивать темы для беседы и разговаривать ни о чем.

– Как вы находите Вельтану, дэнья Нармин? – вежливым тоном осведомилась Лотэсса.

– О, столица просто восхитительна, – однако в голосе жрицы восхищения не чувствовалось, напротив, он звучал сдержано и сухо.

– Вас не смущает отсутствие единомышленников? – почему бы вместо пустых светских вопросов не поинтересоваться тем, что действительно важно. – У нас, в столице, явно имеет место кризис веры, причем уже не первое десятилетие.

Похоже, прямой вопрос не смутил Нармин, а, напротив, расположил ее к собеседнице. Колючий взгляд, до этого обращенный к Тэсс, смягчился, а губы тронула робкая улыбка, сразу сделав девушку очень милой.

– Вы правы, энья Лотэсса, – кивнула жрица. – Впрочем, не только Вельтана бедна верующими, но и прочие эларские города. А ведь когда-то Маритэ почитали по всей Доэйе, да и за ее пределами тоже.

– Я и сама слаба в религии, – призналась Тэсса. – Хотя формально наша семья, как и прочая эларская аристократия, считается поклонниками светлых богинь. При этом мои знания о Маритэ и ее сестрах весьма отрывочны и противоречивы. Я искренне считаю это пробелом в своем образовании, который до сегодняшнего дня было некому восполнить. Может быть, вы любезно согласитесь просветить меня?

Если уж не о чем говорить, почему бы и не о религии. Жрице такой разговор всегда приятен, ибо тут она в своей стихии. Кроме того, Тэсс искренне полагала, что небольшая лекция по теологии ей не повредит, а, напротив, просветит и развлечет. Расчет девушки полностью оправдался. Нармин явно обрадовалась предоставленной возможности поговорить о своей ненаглядной Маритэ.

– Что именно вы хотели бы узнать, энья Лотэсса? – уточнила она.

– Все, – просто ответила Тэсса. – Считайте, что я не знаю абсолютно ничего, потому что те обрывки знаний, которыми я обладаю, скорее мешают воссозданию полной и логичной картины, нежели помогают в этом.

– Как скажете, – кивнула Нармин и начала свое повествование. – Маритэ является Странницей и создательницей нашего мира – Анборейи.

– Все Странники могут создавать миры? – поинтересовалась Тэсса.

Нармин не обиделась, что ее перебили, напротив, вопрос собеседницы показал заинтересованность в предмете разговора и желание глубже вникнуть в тему.

– Не все – только самые могущественные из них. У Маритэ достало могущества в одиночку создать Анборейю. Позднее к ней решили присоединиться Астель и Нидея, те, кого мы зовем сестрами Маритэ. Конечно, сестрами в нашем понимании этого слова они не были. Между Странниками невозможны родственные отношения. Астель и Нидея поселились в новом мире, и они все вместе занялись его обустройством. Нидея занималась морями, ветрами, горами, погодой… Астели были подвластны звери, птицы и прочие животные. Маритэ же отвечала за самое ценное – людей. Светлые богини благостно жили в Анборейе среди созданий, которым покровительствовали…

– Расскажите побольше о Странниках, – попросила Лотэсса. С самого детства загадочные звездные путники занимали ее куда больше светлых богинь. По сути, богини тоже были Странницами, но почему-то в оседлом статусе они казались девушке менее интересными.

– Мы не так уж много знаем о них, – жрица словно извинялась за недостаток сведений. – Странники – величайшая загадка Вселенной. Они настолько же превосходят нас, насколько мы, к примеру, превосходим животных.

– Разница между людьми и животными в наличии разума, – опять перебила Тэсс. – Неужели мы настолько глупее Странников?

– Дело не в уме, – терпеливо разъяснила Нармин. – Дело в могуществе. Странникам подвластны пространство и время. Они бессмертны. Вам, должно быть, известно, что Странниками их назвали за возможность с легкостью путешествовать между мирами. Некоторые из них настолько могущественны, что могут, подобно Маритэ, создавать собственные миры. Мы для них как бабочки-однодневки, наши заботы и страсти, ограниченные кратким сроком человеческого существования и рамками единственного мира, смешны тем, в распоряжении кого вечность, бесконечное множество миров и возможность творить новые.

– Откуда берутся Странники? – Тэсса уже позабыла о том, что первоначально интересовалась историей Маритэ. Теперь ее занимали лишь Странники как таковые.

– Это нам неизвестно, – ответила жрица. – Быть может, они существовали изначально, может, появляются время от времени из небытия. Возможно же, что все совсем иначе… Доподлинно известно лишь, что Странники не могут создавать себе подобных…

– То есть рожать детей? – уточнила Тэсс.

Нармин кивнула и, очевидно, решив, что тема Странников исчерпана, вернулась к Маритэ и ее сестрам.

– Довольно долго, не одно тысячелетие, светлые богини жили среди людей и правили Анборейей. Но однажды в нашем мире появились еще трое Странников – Ольвэ, Крэйн и Дэймор…

– Изгой?

– Да, – жрица кивнула. – Только тогда он, конечно, еще так не звался, да и не был тем, кем стал позже – проклятием Анборейи. Видно, наш мир, созданный Маритэ, и вправду хорош, раз звездные путники решили остаться здесь. Какое-то время богини и Странники правили миром вшестером, впрочем, делами Анборейи по-прежнему ведали Маритэ с сестрами по праву покровительниц этого мира. Мужчин такое положение вполне устраивало. К власти, тем более к ответственности, никто из них не рвался. Как выяснилось позже, все они жаждали другого… – тут Нармин замолчала, выдерживая драматическую паузу.

– Чего? – Тэсса поняла, что от нее ждут вопроса.

– Любви, – жрица патетически вздохнула и возвела очи к потолку.

– Они влюбились в богинь, – догадалась Лотэсса. – Как мне помнится, Дэймор выбрал Маритэ и от этого все неприятности…

– До чего же люди забыли историю собственной веры, – поморщилась Нармин. Было видно, что ей небезразлично столь печальное положение вещей. Ну, оно и понятно – жрица Храма как-никак… – Все было не так, – продолжила Нармин, справившись с разочарованием в религиозной неграмотности одной из главных аристократок Элара. – Все трое влюбились, но не в разных богинь, а в одну – Маритэ.

– Она была самая красивая?

– Все Странники безупречно прекрасны, – Нармин говорила назидательным тоном, словно разъясняя прописные истины. – Их критерии любви отличны от наших. Думаю, что все выбрали Маритэ, поскольку она была наиболее могущественной. Богиня же, естественно, не могла ответить взаимностью всем троим. Делать выбор она не пожелала, дабы, предпочтя одного, не обидеть остальных. Крэйн и Ольвэ приняли решение Маритэ, но не Дэймор. Не желая смириться с тем, что его страсть отвергнута, он похитил богиню и заточил ее в своем мире.

– Он тоже создал мир? – Лотэсса была просто не в силах слушать, не перебивая. – И как он смог ее похитить и заточить, если она превосходила его могуществом? Или нет?

– Энья Лотэсса, мы говорим о богах! – строго промолвила собеседница. – Не нам измерять их могущество. По сравнению с нами, каждый из них всесилен. И было бы странно делить всесильность на степени. Как бы то ни было, Дэймор увел Маритэ из Анборейи и держал пленницей в собственном мире, который, как учат предания, бесконечно уступал совершенством миру, созданному его избранницей. Однако сестры и Странники не оставили Маритэ. Объединив свои силы, они нашли ее и освободили. Дэймору же было велено навеки покинуть Анборейю. Странники вечны и не в силах убить друг друга, как бы сильно они порой этого ни желали. Потому изгнание было единственным возможным наказанием тому, кто предал дружбу и доверие Хранителей Анборейи. Именно тогда он и получил прозвище, под которым известен до сих пор – Изгой. Но Дэймор вернулся. В свою очередь, он тоже не мог убить Маритэ или Ольвэ с Крэйном. Однако, не желая мириться с поражением, он решил отомстить отвергнувшей его богине, уничтожив самое дорогое – ее мир. Как я уже сказала, для того, чтобы создать мир, нужно особое могущество, которым даже среди Звездных Путников обладают не все. Зато разрушить чужое творение намного легче и под силу практически любому Страннику. Дэймор легко справился бы с этим, если бы Хранители Анборейи не противостояли ему впятером. Объединив свои силы, Маритэ, Астель, Нидея, Ольвэ и Крэйн создали невиданной силы заклинание. Оно не могло убить Дэймора, поскольку он бессмертен. Но с помощью этого заклятья Изгой был навеки заточен в темнице небытия, где пребывает ныне и, как мы верим, будет пребывать вечно.

Закончив повествование, Нармин замолчала, а Лотэсса, в голове которой в связи с услышанным крутилось множество вопросов, не знала, какой из них задать первым. Меж тем жрица, очевидно, решила пожать плоды своих трудов и убедиться, что не напрасно занималась религиозным просвещением эньи Линсар.

– Теперь, энья Лотэсса, когда вы узнали истинную историю светлых богинь, не готовы ли вы сердцем и разумом служить создательнице нашего мира?

– Вы предлагаете мне отправиться в Храм и вступить в ряды жриц? – Тэсса опешила. Такого натиска она не ожидала.

– Нет, что вы, – Нармин поспешила успокоить ее. – Для того, чтобы стать жрицей, нужно особое призвание, оно есть далеко не у каждой женщины. Но вы могли бы послужить Маритэ иначе. Вам ведь, насколько мне известно, выпала честь в скором времени стать женой короля…

– Он не король! – зло бросила Тэсс. – А убийца и узурпатор! И это не честь, а проклятие!

– Но его величество мудро правит государством, пусть и захваченным. К тому же, он так хорош собой… – произнося эти слова, Нармин внимательно вглядывалась в лицо собеседницы. Пожалуй, даже слишком внимательно.

– Он убил моего брата, моего жениха и моего короля! – Лотэсса перечислила погибших именно в этой последовательности, в соответствии с местом, которое каждый из них занимал в ее сердце. – И вы полагаете, что после этого мне будет дело до того, что Валтор Дайрийский – удачливый политик и привлекательный мужчина?! – неприкрытый гнев в голосе Тэссы, похоже, напугал жрицу. – Простите, дэнья Нармин, – девушка взяла себя в руки. – Я злюсь не на вас, а на судьбу. Я понимаю, что для вас, живущих не мирскими делами, а служением высшим силам, не так уж важно, представитель какой династии восседает на престоле и как он этот престол занял. Но для меня все иначе. А потому я не планирую направлять нашего новоявленного монарха на путь истинной веры. Я не хочу, чтобы он стал хорошим королем и правил Эларом долго и мудро, – она старалась говорить спокойно, но слова были исполнены горечи. – И вообще, если хотите знать, роли его жены я предпочла бы роль его убийцы.

***

Альва сидела за столом и грела пальцы о кружку, в которой плескался жидкий чай. Хоть и лето еще, но ночами уже холодно, по крайней мере, на улице. А тетя Тийла предпочитала коротать летние вечера – как, впрочем, и дни – в своем небольшом садике. Под пристроенным к дому навесом стоял старый, но прочный деревянный стол, сидя за которым, хозяйка ела, читала, вязала или вела беседы с гостями. Короче, тетя Тийла практически не покидала своего любимого места, восседая на стуле с высокой спинкой, самом удобном из всех предметов домашней мебели, подставив под ноги маленькую скамеечку.

Укутавшись в темно-вишневую шаль, на своем высоком стуле Тийла напоминала королеву на троне. Альва же, сидя на другом конце стола, на табурете, одна из ножек которого по длине уступала трем остальным, чувствовала себя фрейлиной, оказавшейся в немилости. Но дело было, конечно, не в тетушке, относившейся к девушке с неизменной душевной теплотой, а в том, что Альва мерзла и скучала. Колченогий табурет предоставлял, по крайней мере, возможность раскачиваться, чем она и пользовалась в тайной надежде сломать его окончательно.

Еще куда ни шло, будь они с тетей вдвоем, но с ними сегодня ужинал Ровик Чиртон – купец, считавшийся зажиточным по меркам Кузнечной части14, где обосновалась Тийла. Альва находила гостя личностью малоприятной и была почти уверена, что в душе тетя разделяет ее мнение. Однако Тийла изо всех сил старалась быть вежливой с Ровиком, поддерживая скучную беседу и даже временами улыбаясь его туповатым шуткам. Но надо было быть Чиртоном – толстым, ограниченным и самодовольным, – чтобы не замечать, что улыбки эти кислы как лимон, а в тетушкиных серых глазах читается желание спровадить посетителя как можно скорее и дальше. Но купец, естественно, и не догадывался, что общество его хозяйке в тягость, а уж ее юной племяннице и подавно.

– Значит, любезная Тийла, – чиртонская манера говорить, очевидно, была призвана подчеркнуть его значимость и степенность. Слова тянулись как густой сироп. – Ваша милая племянница теперь будет жить у вас?

Да, она будет жить у тетушки. Но что за дело до этого жирному бочонку? Две недели назад Альва, грязная, худющая и безумно усталая, постучалась в двери теткиного столичного дома. Дом этот, к слову, оказался вовсе не таким, каким его представляла девушка и прочие члены ее семьи. Сидя в своем стареньком родовом замке, Свеллы считали Тийлу, много лет назад выскочившую замуж за столичного дворянина, ужасно везучей. Они полагали, что тетя живет в роскошном особняке с кучей светлых просторных комнат, слуги приносят ей по утрам напитки в спальню, а по городу она разъезжает в собственном экипаже. Возможно, так оно и было, но когда-то очень давно. Добравшись до Вельтаны и разыскав наконец тетино жилище, Альва была несколько обескуражена. Судя по району, где обитала Тийла, и по ветхости строения, служившего ей домом, все россказни о ее хваленой удаче и богатстве были просто-напросто чушью. Девушка стояла у входной двери, покрытой выцветшей и облупившейся местами зеленой краской, и не решалась постучать.

Альву было не напугать бедностью, они сами были далеко не богаты. Из всех благ у Свеллов вдоволь было только еды, которой их снабжали крестьяне. По дороге же до Вельтаны девушке порой приходилось целыми днями путешествовать впроголодь и ночевать в таких лачугах, по сравнению с которыми тетин дом мог показаться дворцом. Альву смутило не то, что столичная тетка оказалась вовсе не богатой, а то, что она сама будет Тийле в тягость при ее-то бедности. Однако делать было нечего, не возвращаться же, в самом деле, в пустой замок… И девушка постучала. Едва увидев тетю на пороге, Альва поняла, что не зря проделала долгий и трудный путь. Круглое лицо Тийлы Ормонд, несмотря на строгое выражение, сразу располагало к себе, взгляд серых глаз, обращенный на девушку, был хоть и серьезным, но вполне доброжелательным. Светлые вьющиеся волосы, которые не портили даже серебрившиеся кое-где пряди седины, были уложены в старомодную прическу. Одета тетушка была скромно, но весьма опрятно и со вкусом.

– Чего тебе, милая? – спросила женщина.

– Тетя Тийла… – неуверенно начала девушка, решительно не зная, что сказать дальше.

Но говорить ничего и не пришлось. С изумленным возгласом: «Альва! Ты ли это, девочка моя?!» – тетя заключила племянницу в объятия. Когда Тийла уезжала из родной Фьерры в столицу, Альве не было еще и пяти лет, даже странно, что тетка ее все-таки узнала.

Еще до того, как девушка успела поведать свою короткую и невеселую историю, Тийла объявила, что оставляет племянницу у себя. Альве, с ее болезненной гордостью, не пришлось унижаться и просить у тети помощи и приюта. Одно терзало девушку – понимание того, что она станет обузой на шее своей доброй, но бедной родственницы. За те две недели, что она жила в тетином доме, Альва успела понять, как нелегко Тийле сводить концы с концами и вести хозяйство. Покойный муж оставил ей весьма скромное состояние, тратить которое приходилось с чрезвычайной бережливостью, ибо то были единственные средства, находившиеся в распоряжении тетушки. Тийла придерживалась твердого правила не тратить больше определенной суммы в месяц, но как бы ни скромны были ее запросы и сколь бы рачительной хозяйкой она ни была, деньги кончались, а долги увеличивались. Мало того, что из-за войны цены поднялись чуть не вдвое против прежнего, так еще и племянница, несмотря на весьма скромные запросы, составила новую статью финансовых трат.

Присутствующий за столом Ровик Чиртон был одним из основных тетиных кредиторов, этим и объяснялась вынужденная любезность хозяйки по отношению к нему.

– Я восхищен вашей добротой, – продолжал меж тем купец, обращаясь к тетушке. – Но, простите мою нескромность, любезная Тийла, на что вы рассчитываете содержать это прелестное юное создание? Оба мы знаем, что финансовое положение ваше оставляет желать лучшего и…

– Не переживайте, господин Ровик, – тетя перебила его вежливо, но решительно. – Пусть я и ограничена в средствах, но пока я жива, моя племянница будет находиться под моим кровом и моим покровительством.

– Подобное самопожертвование лишний раз доказывает, что вы, дэна15 Ормонд, женщина редкостных душевных качеств. Однако боюсь, что щедрость, не совсем уместная в вашем положении, может погубить вас… погубить вас обеих, – уточнил он. – Вот если бы вы приняли мое предложение, с которым я не впервые к вам обращаюсь, и вошли бы хозяйкой в мой дом, то ни вам, ни этой девочке до конца дней не пришлось бы ни в чем нуждаться…

Интересно, до конца чьих дней? Тетиных, его собственных, или ее – Альвы? Сомнительно, что этот делец станет заботиться о племяннице после тетиной смерти. Разве что представиться возможность сбыть ее с рук, выгодно выдав замуж. Но в этом случае он скорее будет действовать в собственных интересах, чем в Альвиных.

– Любезный Ровик, мне, как и прежде, крайне лестно ваше предложение, но я вынуждена ответить отказом снова. Искренне надеюсь, что мой очередной отказ не заставит вас усомниться в глубочайшем уважении и неизменном расположении с моей стороны…

– Что ж, – купец, похоже, был готов к подобному ответу и не сильно расстроился. – Смею заверить вас, дражайшая Тийла, что и мое расположение к вам остается неизменным, несмотря на вашу холодность. И в знак нашей доброй дружбы я готов подождать с выплатой части долга до месяца Фессы16. Я бы ждал и дольше, но вы же знаете, начало осени – время больших сделок…

– Я понимаю, – тон тети, оставаясь вежливым, стал холодным. – И сделаю все возможное, чтобы отдать долг к назначенному сроку.

После подобного обмена любезностями было очевидно, что и хозяйка, и гость не настроены на дальнейшее общение, и Ровику лучше бы унести свое жирное тело и глупую голову домой… Но завершить беседу на такой ноте означало окончательно испортить отношения, а этого никому не хотелось. И собеседники вынуждены были продолжить разговор.

– Вы слышали об этих чудовищных убийствах? – Чиртон первым нарушил неловкое молчание, очевидно, решив, что подыскал подходящую тему.

– Да, – кивнула Тийла. – Но, полагаю, что доля правды во всех этих жутких слухах невелика. Выдумывают всякие ужасы, передавая из уст в уста… Будто людям не хватает реальных проблем!

– Вы правы, дражайшая, времена нынче нелегкие, – купец нарочито вздохнул.

Уж, конечно! Вам-то только и вздыхать, любезный дэн Ровик! В отличие от простого люда, дельцы, подобные Чиртону, наживались на кризисе, вызванном войной, захватом столицы и сменой власти. Именно они взвинчивали цены, набивали кошельки и сундуки за счет бедствий, постигших страну. Уж, кто-кто, а столичные купцы должны были в пояс кланяться поганым дайрийцам. И как только совести хватает в глаза смотреть тем, кого обворовываешь… Нет, тетя Тийла – молодец, что отказала этому приторному хряку. Еще не хватало породниться с этаким человеком и чувствовать себя обязанной ему!

Когда же Чиртон наконец ушел, обе женщины с облегчением вздохнули.

– Видишь, девочка, до чего я дожила? – грустно улыбнулась тетушка. – Всякий купчишка считает себя вправе звать меня замуж. Меня, дворянку! Он полагает, раз я запуталась в долгах, можно просто-напросто купить мое имя. А потом хвастаться приятелям и компаньонам новым приобретением – женой благородной крови. Знаешь, что самое ужасное? – она доверительно понизила голос. – То, что временами, отчаявшись, я подумываю принять это ужасное предложение. Вот до чего докатилась, готова забыть всякое уважение к себе. А все проклятая бедность!

– Ах, тетя! – Альва порывисто вскочила со своего табурета и обняла тетушку. – Ты не должна отчаиваться! Теперь мы вместе, и я обязательно придумаю, как нам раздобыть денег.

– Разве что перестать есть, – пошутила Тийла.

– Я найду работу, – решила девушка. – И нам не придется больше голодать и множить долги.

– Работу? – тетя нахмурилась. – Альва, ты не забыла, что ты тоже дворянка? Уж лучше я выйду замуж за Чиртона, чем допущу, чтобы ты работала как простолюдинка…

– Тетушка, наши дворянские грамоты не накормят нас, не оденут и не согреют зимой… разве что пустить их на растопку. Иногда можно и поступиться гордостью. Не так уж мы знатны, чтобы умирать с голоду в угоду родовой спеси.

– И чем же ты планируешь заниматься, дитя? – иронично поинтересовалась Тийла. – Что ты умеешь?

– Ну, – Альва, смутившись, задумалась, – я хорошо стреляю из лука…

– Стреляешь из лука?! – тетушка всплеснула руками. – В самый раз занятие для благородной девицы! И куда ты планируешь пойти с таким умением? В гвардию? Или, может, в стражу?

Девушка молчала, насупившись.

– Женская работа – прясть, стирать, готовить, ходить за детьми… Разумеется, я имею в виду женщин низкого происхождения.

– Между прочим, стрельба из лука ничуть не пятнает дворянское достоинство, – парировала уязвленная Альва. – Занятие, вполне достойное рыцаря…

– Рыцаря, но не дамы!

Впрочем, спор быстро сошел на нет, очевидно, Тийла совсем не верила в способность племянницы осуществить свою безумную затею.

– Как бы там ни было, девочка, нам нужно подумать о том, как раздобыть денег… – с этими словами тетя поднялась со своего трона и направилась в дом. Альва пошла за ней. Войдя в спальню, Тийла открыла верхний ящик растрескавшегося комода и достала оттуда старинную шкатулку тонкой работы. Порывшись в ней, женщина извлекла ожерелье «под шею» – массивное, но красивого плетения, из темного золота с опалами и янтарем.

– Вот, – вздохнула Тийла. – В нем я была на нашей с Гиларом свадьбе. Жалко отдавать, но придется. Если заложить его, можно отдать Чиртону большую часть долга. Причем я хочу сделать это завтра же утром, чтобы он не смел унижать меня напоминаниями. Сбегаешь до лавки Ярли Палена? Я бы сама сходила, но не хочу, чтобы меня там видели. Люди решат, что вдова Ормонд совсем обнищала. Кроме того, этот сквалыга Ярли, увидев хорошенькую девушку, даст лучшую цену.

– Конечно, тетя, – Альва взяла у тетки ожерелье. – Прямо сейчас и пойду.

Поцеловав тетушку, она выскочила на улицу. Ничего, она еще выкупит свадебное колье Тийлы. Пусть тетя сколько угодно негодует или смеется над ее идеей, но она – Альва – найдет работу и добудет деньги. Не дело это – сидеть на теткиной шее.

Уже стемнело, но лавка Ярли открыта допоздна, тем более что часть его клиентов предпочитала являться в темное время суток. Альва не боялась ходить одна в такое время. Во-первых, лавка совсем близко, во-вторых, уж она-то сможет за себя постоять, если что. Если она сумела в одиночку добраться из Фьерры в Вельтану, то до соседней улицы как-нибудь дойдет. Альва не только мастерски владела луком, но и дралась неплохо. Девушка всегда носила при себе пару ножей и в случае необходимости, не задумываясь, пустила бы их в ход. Однако тетушке об этом знать вовсе не обязательно, она и так, кажется, расстроена тем, что племянница не желает соответствовать положению благородной девицы.

Мимо девушки прошел солдат в форме дайрийской армии. Альва проводила его ненавидящим взглядом. Ублюдки, чтоб вам всем передохнуть! Но воображение тут же против воли нарисовало образ другого дайрийца – того, что оставил ей лук. Лук был хорош, да и рыцарь был бы тоже неплох, кабы не был дайрийцем. Однако для подлого захватчика он вел себя довольно благородно, если уж быть честной. Не дал своим людям ее убить или обидеть, принес лук взамен сломанного, даже предложил проводить до столицы. Но больше, чем все великодушные жесты вместе взятые, ее впечатлило то, как дайриец перерезал тетиву ее старого лука метательным ножом. Перерезал за миг до выстрела, даже не задев лучницу. Ну и, опять же, оружие он подарил отменное. Альва не расставалась с вражеским даром, оправдывая это соображениями безопасности и надеясь когда-нибудь пустить его в ход против тех же дайрийцев.

Альва совсем немного не дошла до лавки Ярли, когда услышала пронзительный женский крик. Не задумываясь, она бросилась в сторону, откуда кричали. Вскоре девушка была уже на месте происшествия. Кричала Мильда Пален – жена Ярли. Вопила женщина громко и протяжно, хотя непосредственно ей ничего не угрожало. Вокруг Мильды уже собралось изрядное количество народа, грозившее вскорости перерасти в толпу. Перед орущей теткой на земле лежало тело – по всей видимости, мертвое. Вряд ли Мильда подняла бы такой крик из-за банального пьяницы. Из лавки на вопли жены вышел Ярли. Забавно, отметила про себя Альва, что он оказался здесь позже нее и кучи народа, хотя нужно было все-то открыть дверь из дома на улицу. То ли привык к женушкиным воплям, то ли был не прочь, чтоб с Мильдой случилось что-нибудь неладное. Увидев труп, Ярли нахмурился.

– Он же только от нас вышел! – госпожа Пален наконец обрела дар речи. Возможно, этому способствовало явление мужа.

– Какого Изгоя здесь происходит? – грозно вопросил Ярли.

Впрочем, объяснить хозяину лавки происходящее вряд ли кто-нибудь мог. Покойник лежал на спине. Крови видно не было, и вообще Альва не заметила никаких повреждений. Даже одежонка убитого была в полном порядке, если не считать крайней степени ветхости и загрязнения.

– Ох, сохрани нас богини, вы в глаза-то ему загляните! – пролепетал кто-то из женщин.

Глаза у покойника были открыты. В них действительно застыло весьма странное и неприятное выражение. Словно перед смертью несчастный столкнулся с тем, что его до ужаса напугало. Вообще же, очень странно, что взгляд мертвого человека хоть что-то выражал. Альва немало повидала мертвецов, в том числе и с открытыми глазами. Глаза эти были мутными, подернутыми пленкой и совершенно бессмысленными. А тут человек мертвый, а глаза – живые. Бред какой-то!

Теперь голосили уже несколько женщин, причем поводом послужила явно не скорбь по покойному. По толпе сначала робко, потом все набирая силу, пополз слух о том, что это «то самое убийство»…

– Дурная смерть, но бабий вой его не воскресит, – какой-то мужчина взял на себя миссию покончить с паникой. – Отправьте кого-нибудь к коменданту…

***

Утро было хмурым, а комендант Вельтаны – не выспавшимся. Вчера среди ночи его вытащили из постели, чтобы порадовать очередным трупом. Все как обычно: никаких намеков на причину смерти и глаза, полные безумного страха. Прибыв на место и осмотрев покойника, Итон распорядился убрать тело, а расследование перенес на утро, потому что народ уже разошелся по домам. И вот сейчас, после бессонной ночи, чуть не падая с коня, он направлялся туда же, чтобы расспросить местных жителей, хотя догадывался, что, как и в прошлые разы, это ничего не прояснит.

Кварталы Кузнечной части были не то чтобы совсем бедными, но и респектабельными их тоже не назовешь. Обитали здесь в основном купцы средней руки да ремесленники позажиточней. Одним из самых состоятельных окрестных жителей был ростовщик Пален, у лавки которого и произошло убийство. Первым делом нужно допросить этого Палена с женушкой. Она и вчера что-то трещала без умолку, в отличие от мужа, который мрачно помалкивал и бросал в сторону супруги весьма красноречивые взгляды.

Вновь встретившись с четой Паленов, Карст заметил у жены на скуле синяк и почему-то совсем не удивился. Она была заметно молчаливей, чем накануне, но Итона сие обстоятельство не расстроило. Все, что могла сообщать госпожа Пален, она уже рассказала. Покойный явился вчера к ним в лавку примерно за час до того, как она обнаружила его у порога своего дома мертвым. Он о чем-то спорил с мужем, потом что-то выпрашивал у Ярли, ныл и умолял. Когда же муж выставил его из кабинета, бедняга все не унимался и жалобно скулил, даже на колени бухнулся. Если б Ярли не огрел его своей палкой по спине, нипочем бы не выставить…

Немудрено, что во время этих откровений Пален буравил женушку злобными взглядами. Но если ростовщик думает, что комендант, узнав об их ссоре с покойным, решит обвинить его в смерти бедолаги, то он считает Карста просто идиотом. Нет, скорее всего, дело в другом… Пален опасается, что коменданта могут заинтересовать его сомнительные сделки и прочие темные делишки. У Итона и так было досье на Ярли Палена, только вот в последние месяцы Карсту было не до нечистоплотных дельцов и мелких скупщиков краденного. Так что зря Ярли поколотил свою благоверную.

После Паленов Карст принялся расспрашивать прочих свидетелей. Хотя свидетелями их можно было назвать весьма условно, все они видели лишь мертвое тело. Расспросы, как и предполагалось, не дали никакого толку. Зато комендант узнал, что Кривая Мирта продает крупу с жучками, Рони Мулон бегает к соседкиному мужу, а Ровик Чиртон дает в долг под грабительские проценты. Итону не очень хотелось себе в этом признаваться, но он почти скучал по работе в обществе верховного протектора. Торн умел как-то выжимать из людей необходимые сведения, а главное, знал, какие именно вопросы нужно задавать. Протектор был неумолимо логичен, и его логика – единственное, что давало хоть тень надежды разобраться в этом безумном деле. Когда они в последний раз виделись, Торн сказал, что нужно обязательно искать в жертвах что-то общее.

Что же объединяет эти трупы? Все они люди незначительные, среди убитых не было ни одного дворянина или богача. Кроме того, если находились люди, знавшие покойных, то отзывались о них не лучшим образом. Часть убитых вообще не удалось опознать, остальные не вызывали симпатии ближних. Их ругали жены, не любили соседи, у них не было друзей. Бедняки, забулдыги, неудачники… Почему же именно они? Потому, что никто особо о них не пожалеет, не поднимет шума из-за их смерти? Нет, эта версия в любом случае провалилась. Ведь не мог же убийца, в самом деле, не знать, что расследованием его преступлений занялись, притом не просто стражники, а комендант и протектор.

В кучке собравшихся местных жителей Карст заметил девушку, почти девчонку. Белобрысая, худенькая, с огромными глазами. Что она тут делает? Еще одна свидетельница или просто поглазеть пришла? Итон направился к зеленоглазой. Но не успел он сказать и слова, как та сама к нему обратилась.

– Вы комендант?

– Вроде да, – Итон немного опешил.

– Вам нужны стражники? – манера говорить у нее явно не женская. В два вопроса девица изложила суть дела. Торну бы она понравилась.

– Хочешь пристроить своего братца или жениха? – добродушно поинтересовался Карст. Он почти решил удовлетворить просьбу прямолинейной девчонки, тем более что по нынешним временам ни один стражник, даже самый непутевый, лишним не будет.

– Нет, – девица замотала головой так энергично, что, казалось, несколько веснушек с ее милого носика разлетятся в стороны, как брызги. – Я прошу за себя. Примите меня в стражу!

– Ты шутишь, девочка? – впрочем, Итон видел, что она совершенно серьезна.

– Нет, не шучу! – белобрысая зло сощурила зеленые глазищи. – Вас волнует, что я женщина?

– Ты не женщина, а ребенок, – усмехнулся комендант. – Что ты умеешь? Драться деревянным мечом?

Вместо ответа она непонятно откуда извлекла нож и метнула его. Итон машинально отметил, что при этом девушка не замахивалась всей рукой, заведя ее за спину, что свойственно представительницам ее пола, а действовала исключительно запястьем. Нож разрезал веревку, натянутую между окнами двух домов на уровне второго этажа.

– Впечатляет, – признал Карст.

– Вы еще не видели, как я стреляю, – разомлев от похвалы коменданта, девчонка широко улыбнулась, а в голосе чувствовалось нескрываемое самодовольство. – Велите дать мне лук.

– Я бы лучше велел тебе бежать домой, да поскорее, пока вон та толстая тетка не расцарапала твое славное личико, – хмыкнул комендант. – Думается, это хозяйка того белья, что сейчас полощется в грязи по твоей милости. Разве что ты планируешь пристрелить ее из лука…

Но хоть Карста и забавляла ситуация, в которую попала белобрысая, отдавать ее на растерзание разъяренной мещанки он не собирался. Когда та приблизилась к ним, комендант инстинктивно встал так, чтобы девушка оказалась за его спиной. Разговор с разгневанной женщиной он тоже взял на себя.

– Успокойтесь, любезнейшая! – вставить хоть слово в поток ругательств и требований, которыми сыпала тетка, было делом непростым. – Здесь проводятся следственные действия по делу об убийстве. Стоимость испорченной веревки и повторной стирки белья будет вам возмещена… в разумных пределах.

Итон неплохо знал эту категорию людей. Не ограничишь сразу их аппетиты, и крикливая баба потребует с него сумму, на которую можно не то что перестирать все эти тряпки, а купить новые, причем лучше и дороже. Деньги, может, и невеликие, но не стоит вводить людей в соблазн обмануть своего ближнего. И уж тем более не стоит давать им повод думать, что коменданта города можно легко провести. Карст отсчитал несколько монет и протянул пострадавшей. Он с большим удовольствие сунул бы деньги ей не в руки, а в рот, чтоб она хоть ненадолго замолчала. Ибо, даже получив компенсацию, тетка продолжала негодовать. Когда же наконец с помощью стражников удалось ее спровадить, Итон повернулся к девушке, спасенной им от расправы. Сложно было сказать, оценила ли та его благородство, но воинственного пыла в ней явно поубавилось.

– Значит так, девочка, лука я тебе не дам. Иначе, боюсь, мне придется оплачивать чьи-нибудь похороны. Этак и разориться недолго…

– Деньги-то все равно из казны, – пробурчала метательница ножей.

Итон хотел было возразить, но не стал. Зачем ей знать, что он заплатил мегере из своего кармана? С таким-то характером, пожалуй, еще вобьет себе в голову, что должна ему.

– Даже если окажется, что стреляешь ты отменно, в стражу я тебя, разумеется, не возьму, – пусть уж сразу уяснит и не забивает себе голову глупостями.

– И все потому, что я не мужчина! – девчонка возмущенно фыркнула.

– Именно, – не стал спорить Карст. – Ты не мужчина, зато исключительно мужчины будут окружать тебя в страже, удовлетвори я твою безумную просьбу. Может, они по-своему и славные ребята, зато, по большей части, грубые, неотесанные, бесцеремонные и не добрые. Если я разбавлю стражу обществом юной миловидной девицы, это будет все равно что бросить котенка посреди псарни. Лучшее, с чем ты можешь столкнуться, это грубая брань, большая часть которой будет направлена в твой адрес. О худшем и подумать страшно.

Девушка обижено насупилась, но не возражала. Очевидно, все-таки хватило ума признать его правоту.

– Ладно, забудьте, – она досадливо махнула рукой. – Простите за беспокойство, комендант.

Однако Итон, заинтересовавшись столь необычной юной особой, не хотел так просто ее отпускать.

– Скажи хоть, как тебя зовут, – попросил он.

– Какая теперь разница? – буркнула девица, не поворачивая головы. – Впрочем, могу и представиться. Альва Свелл.

– Свелл? – Карст удивленно изогнул бровь. – Ты дворянка?

– Да.

– И что ты делаешь в таком месте, дэнья? – вопрос мог показаться бестактным, но по роду службы Итон Карст не отличался особой щепетильностью, и умение вести разговоры с юными дамами благородного сословия не было его сильной стороной.

– В этом месте я живу по причине того, что мой родовой замок опустел и разрушен. Война, знаете ли… – голос ее сочился злым ехидством. – Из всех моих родных в живых осталась только тетка, которая живет здесь – в этом ужасном месте, среди ростовщиков, жирных истеричек и трупов!

Ну вот, теперь он чувствует себя виноватым. К чему было растравлять ее раны? Понятное дело, благородной девице сложно смириться с прозябанием в подобной дыре. А раз она, презрев родовую гордость и женскую скромность, ищет работу, значит, дела совсем плохи. Но что он может сделать? Не брать же ее, в самом деле, в лучники, хотя интуиция подсказывала Карсту, что с луком белобрысая знакома не понаслышке. И он не может, как бы ни хотелось, взять девчонку с теткой на содержание и поселить в своем доме. От него-то не убудет, но, во-первых, они сами не согласятся, и во-вторых, не сможет же он дать кров и пропитание всем вдовам и сиротам, тем более что война изрядно увеличила их количество. Впрочем, всем – не всем, а конкретно этой зеленоглазке, возможно, он и поможет.

– Послушай-ка, дэнья Альва, – обращаться к ней на «вы» он все-таки не мог себя заставить. – Стрелков у меня и без тебя в достатке, а вот кто мне действительно нужен, так это образованный человек. Смею предположить, что в силу своего положения ты обучена читать и писать?

Та энергично закивала, боясь поверить в свою удачу. Минуту назад весь ее вид выражал лишь разочарование, уязвленную гордость, затем она притворилась, что ей все безразлично, а теперь, после его слов, девушка засияла как осколок стекла, на которое упал солнечный луч.

– Значит, так, – тон коменданта стал деловым. – Мой теперешний секретарь, расторопный и толковый малый, собирается покинуть столицу и поселиться где-то в деревне у родни, как он сам выражается, «подальше отсюда». Я его не виню, – Итон невольно обратил взгляд туда, где вчера ночью нашли тело. – После захвата Вельтана – не самое лучшее место.

– После захвата весь Элар – не лучшее место, – возразила Альва.

– И то верно, – Карст не стал спорить. – Но как бы то ни было, а секретарь мне нужен. И сейчас даже больше, чем раньше. Конечно, я не знаю ни одной женщины, занимавшей эту должность, ну да времена сейчас такие, что нарушение устоев в мелочах вряд ли кто заметит. Имей в виду, платить я тебе много не смогу, однако с голоду умирать тоже не придется. Итак, Альва Свелл, ты согласна?

Окончание фразы звучало несколько двусмысленно, напоминая предложение руки и сердца, однако девчонка, разумеется, не обратила на это никакого внимания.

– Когда я могу приступить к работе? Куда приходить? Во дворец? – три вопроса один за другим, и опять каждый по существу.

– Нет, не во дворец. При дворе я бываю частенько в последнее время… по правде сказать, куда чаще, чем хотелось бы, но работаю я все-таки не там. Знаешь здание комендатуры на площади Сантэри?

– Нет, – девчонка покачала головой в знак отрицания. – Я ж в городе всего пару недель. Но ничего, найду.

– Найдешь, – кивнул Карст. – Приступишь к работе с начала месяца Фессы. Мой секретарь обещал доработать до осени и завершить все дела. Приходи через недельку, чтобы до конца лета он успел рассказать тебе, что к чему, мне недосуг будет этим заниматься. Все поняла?

– Все, комендант, – подтвердила та.

По-хорошему, девице следовало бы, обращаясь к нему, прибавлять вежливое «дэн», но так уж повелось, что люди вокруг то ли забывали о его дворянских корнях, то ли вовсе о них не знали. Он и сам-то почти забыл. И то сказать, Карсты – род не шибко знатный или известный. Так, захудалые провинциальные дворяне, вроде этих Свеллов.

Кроме того, Итон отдавал себе отчет в том, что ведет себя как человек простой. Он почти вздрагивал, слыша почтительное обращение. Впрочем, так с ним разговаривали либо просители, либо чиновники и придворные. Ну и короли… Что Йеланд с братом, что Малтэйр всегда величали его «дэном». Только покойный Лендер звал Итона «стариной Карстом», хотя комендант был моложе его лет на десять.

Хорошо, что эта Альва не заискивает перед ним и не боится. Работать с ней будет проще. Хотя все равно сложно представить в роли секретаря мало того что девушку, почти ребенка, так еще и дворянского происхождения. Зато можно быть почти уверенным, что стараться она будет на совесть и не захочет сбежать из столицы, переписывая материалы дел о загадочных убийствах. Впрочем, ей и деваться-то некуда.

– Можешь бежать домой, дэнья Свелл, – Итон улыбнулся. – Порадуй тетку. Хотя что-то мне подсказывает, что твоя почтенная родственница или не одобряет твою затею, или вовсе о ней не знает… так же как о некоторых твоих умениях. Или ты каждый день мечешь в стены ножи и сбиваешь ворон из лука?

– Она считает, что благородной девице не пристало заниматься такими ужасными вещами, – подтвердила его догадку девица.

– Я тоже так считаю, – серьезно заявил комендант.

Девушка рассмеялась в ответ, еще раз поблагодарила его и побежала домой, оставив Итона наедине с ощущением очередной сделанной глупости, которой уже не поправить.

***

Нармин ужасно волновалась, дожидаясь в приемной очередной встречи с Валтором Дайрийским. Волновалась не только потому, что снова увидит своего короля, хотя и это само по себе – достаточно веский повод для волнения. Девушке не давало покоя ощущение, что она совершает подлость. Нармин старалась успокоить себя тем, что она оказывает услугу не только Валтору и себе самой, но и Лотэссе. Ну не казнит же ее король, в конце концов… Просто отошлет от себя подальше, избавив тем самым бедняжку от ненавистного брака. С тех пор, как Лотэсса призналась Нармин, что ненавидит жениха, та стала относится к сопернице гораздо лучше. В какой-то мере девушки являлись союзницами и хотели одного и того же. Точнее, не хотели. Обе не хотели, чтобы энья Линсар стала женой Валтора Малтэйра. Бедная Лотэсса чувствует себя загнанной в ловушку, и Нармин поможет ей вырваться оттуда, пусть и не самым безупречным способом.