Читать книгу Таро осознанности. Практика, ведущая к спокойствию и пониманию - Лиза Фрейнкель Тишман - Страница 5

Мне запомнилось одно теплое, несмотря на зимнюю пору, утро (дело было в Орегоне), лет десять назад. Лучи висящего над горизонтом солнца пробивались сквозь туман. Воздух был влажен, но свеж. Завернувшись в шерстяное одеяло, я удобно устроилась на ржавом садовом кресле у стены дома, скрестив ноги, словно на подушке для медитации.

Но я не медитировала, а пила чай – был перерыв в семидневном безмолвном ретрите, который проводил городской центр медитации.

По моим щекам текли слезы. Сердце разрывалось от боли. Мне казалось, что я слышу, как трещат кости и хрящи на моей грудине. Ничего плохого не происходило: у меня были прекрасные отношения с мужем и хорошая работа, все мои близкие были здоровы и невредимы. Мое сердце не подвергалось воздействию каких-то сторонних сил. Нет, я просто понимала, что мое естество, внутренние сферы, сама грудная полость вдруг превратились в вакуум, и образовавшаяся пустота была до того жуткой, ледяной и бездонной, что мое сердце грозилось лопнуть.

Предыдущие четыре дня я провела в безмолвном созерцании, борясь с мириадами отвлекающих факторов, из-за которых я терялась: блуждала в мыслях, клевала носом, томилась от скуки или елозила от беспокойства. Я боролась со всеми привычными для меня приемами, позволявшими мне то и дело метаться в стенах своего мирка, устремляясь вперед, в будущее, или оглядываться назад, главное – вырваться из рамок настоящего момента. Короче говоря, в последние четыре дня созерцания я усердно работала над своей хронической неудовлетворенностью.

На древнеиндийском языке Будды и его последователей это состояние называется словом «дуккха». Этот термин часто переводят как страдание, хотя буквально он означает нечто большее, чем неудовлетворенность. Дуккха описывает наше глубоко укоренившееся ощущение нехватки настоящего момента, невозможности насытиться, наполниться, найти достаток в мире, каким вы видим его прямо здесь и сейчас. Если что-то хорошо, то это либо недостаточно хорошо, либо слишком эфемерно для того, чтобы утолить жажду нашего сердца. Если что-то плохо, от этого нужно как можно быстрее избавиться. И то, что «так себе» (мы не хотим эти вещи, но и не отвергаем их), тоже в значительной степени неприемлемо для нас. Дуккха формирует наше мироощущение на манер мобильных приложений, где одним движением пальца вправо или влево мы принимаем или отвергаем. Из-за дуккхи мы воспринимаем свою жизнь как череду таких лайков и дизлайков, одобрений и неодобрений. Дуккха – это валюта мира, в котором мы постоянно теряем себя, потому что всегда куда-то торопимся и ищем чего-то другого, что (как нам кажется) в конце концов наполнит нас.

Я провела четыре дня, скрестив ноги на подушке для медитации и пытаясь преодолеть свое хроническое состояние неудовлетворенности. Я раз за разом одергивала себя и напоминала, что не следует искать смысл или счастье где-то еще. Я все время возвращалась к дыханию, к ощущению лежащих на подушке бедер, к весу своего тела, к конкретным ощущениям в области кожи, носа, глаз, ушей и рта. Я постоянно напоминала себе: «Идти некуда. Искать нечего. Все пребывает здесь и сейчас».

А когда я сидела за чашкой вкусного чая, во мне поднимались волны недовольства, выраставшие до размеров цунами.

Эта мерзкая вселенная – все, что есть?! Правда? Этот чай, это зимнее утро, это мое дурацкое тело, это дурацкое небо над головой, это дурацкое разбитое сердце, дурацкие слезы, смешанные с соплями, холодящие на ветру кожу? Это в самом деле так? Вы смеетесь? Вот эта вот бессмыслица – все, что есть?

Это и вправду все, что есть?

Я не знаю, с кем разговаривала. Я просто повторяла эти слова: сначала про себя, а затем и вслух. В такой нелепой мазохистской манере мы твердим слова, называющие нашу боль.

Серьезно? Это все, что есть?

Все? Кроме шуток?

Все, что есть?!

А потом в комнату ворвались звуки городского утра. Послышался звон стекла и эхо включающихся и выключающихся гидравлических механизмов: в разгар моего экзистенциального кризиса в центр медитации приехал мусоровоз, и рабочие принялись грузить в кузов мусор и вторсырье. А потом до меня донеслись щебетание дроздов и овсянок, шелест листвы под лапками белок, возящихся у подножия искривленной и раскидистой смоковницы во дворе. Легкий ветерок принес с собой запах древесного дыма и мульчи, чуть заплесневелый дух темной, заболоченной земли. При этом я все еще ощущала вкус чая, отдающего сырой древесиной, а также холод и тяжесть керамической кружки, которую держала на весу.

Что-то изменилось во мне, во всем мире. У меня отлегло от сердца. Дыхание замедлилось и стало более глубоким.

Это ВСЕ, что есть.

Точно так же, как чашка в моих руках была полна чаинок, этот момент (этот дурацкий миг настоящего) был полон – внутри него была целая вселенная.

Это ВСЕ, что есть.

Существовало огромное различие между двумя вариантами, как я воспринимала фразу: «Это все, что есть?!» Сначала мое разрывающееся от боли сердце жаждало чего-то другого, чего-то более просторного и глубокого, чем скудость настоящего мгновения. А затем я осознала, что это в самом деле все, что только возможно: все здесь, ничего не пропало, ничего не упущено. В тот же миг я перестала испытывать мучительное чувство ущербности и возликовала от осознания богатства бытия: это ВСЕ, что есть! Вот это да! Ничего не упущено. В этот настоящий момент, в свидетельстве моих пяти чувств и пульсации моего сердца, в волнах эмоций и потоках мыслей в моем уме, вся вселенная пребывает здесь, со мной. Этот дурацкий момент содержит в себе мультивселенную!

Все мое тело трепетало от радости: от ощущения полноты, от дара настоящего момента, в буквальном смысле настоящего. И если прежде все мое естество ныло от зияющей, алчущей пустоты, то теперь оно было наполненным.

Вьетнамский мастер дзен Тик Нат Хан описывает это чувство изобилия как осознание взаимосвязанности бытия, то есть путей, которыми все вещи существуют одновременно, вместе, активно взаимодействуя и сосуществуя, молекула за молекулой. Тик Нат Хан утверждает, что ничто не существует само по себе. Он говорит о взаимопроникновении всего вокруг. Любая вещь есть только потому, что есть бесчисленное множество других вещей. Мастер предлагает нам обратить внимание на то, что даже простой лист бумаги содержит в себе все условия, которые делают его листом бумаги: «Если вы поэт, то ясно увидите, что в этом листе бумаги плывет облако. Без облака не будет дождя, без дождя не могут расти деревья, а без деревьев невозможно изготовить бумагу».

Даже самая тонкая страница книги, подобная той, что вы держите в руках прямо сейчас, заключает в себе базовые возможности. И, как учит Тик Нат Хан, если мы достаточно глубоко исследуем эти условия, то обязательно откроем для себя все, что есть. Чем глубже мы заглянем в этот тонкий лист бумаги, тем больше увидим. Вся Солнечная система входит в эту бумагу. Без восходов и заходов солнца лес не мог бы расти, а дерево не могло бы выжить. И если мы вглядимся в цветущее дерево, необходимое для одного-единственного листа бумаги, то заметим и срубившего его лесоруба. А если всмотримся еще глубже, увидим, что лесоруб зависит от фермера, поля которого дают нам жизнь. Не быть листу бумаги без снопов пшеницы и без мельника, который перемалывает эту пшеницу, и пекаря, который печет хлеб, и так далее.

Без солнца, дерева, пшеницы, лесоруба, фермера и пекаря бумаги нет. Тик Нат Хан описывает взаимопроникновение всего сущего. В данном контексте оно подразумевает такие понятия, как взаимодействие, взаимозависимость, взаимовлияние. Например, взаимопонимание межконфессионального сообщества позволяет объединять различные религиозные традиции в совместном ритуале. Переплетаясь, нити образуют ткань, укрепленную подключением и взаимодействием множества волокон. Если мы говорим, что бумага, солнце, пшеница и т. д. формируют взаимосвязанное бытие, то подразумеваем, что ни одна из этих вещей не может быть сама по себе. Все элементы ткут ткань жизни. «Как бы ни был тонок лист бумаги, внутри него скрывается вселенная», – утверждает Тик Нат Хан.

«Взаимосвязанное бытие» – вот как Тик Нат Хан называет сказочно богатую вселенную, но точно так же называют и пустоту, которую я ощущала в состоянии хронической неудовлетворенности. Если мы говорим, что этот тонкий лист бумаги содержит всю вселенную, то признаем, что сам по себе он пуст. Ни одна отдельная вещь не может быть сама по себе. С одной стороны, бумага – это множество, вселенная, необходимая для существования этого простого плотного листа; с другой стороны, у нее нет внутренне присущих «бумажных» качеств. Она кажется вполне реальной и достаточно прочной, но, сколько бы мы ни анализировали, ни исследовали и ни препарировали бумагу в поисках ее природы, мы никогда не найдем ответ. Нет отдельной и отчетливой сущностной природы бумаги, на которую мы могли бы указать, независимо от всех прочих молекул и атомов вселенной. Сама по себе бумага не обладает сущностными качествами. У нее нет сокровенного смысла или достоинства. Она не обладает ни долгосрочными, ни неизменными характеристиками. Ее можно сжечь, порвать, скомкать и полностью уничтожить. В этом листе бумаги нет ничего постоянного и неизменного.

Если бы лист бумаги был крупной банкнотой, мы бы скорее всего оживились. Сто баксов – это уже кое-что! Подумайте, сколько колод Таро можно купить на них! Но если вы когда-нибудь возвращались из поездки за границу с большим количеством иностранной валюты в карманах, то столкнулись с истиной: в этих бумажках нет ничего особенного. Не нужно много ума для того, чтобы понять: наши деньги чего-то стоят лишь потому, что мы можем обменять их на другие вещи, ведь они открывают нам доступ к целому миру товаров и услуг. Сто баксов сами по себе – просто кусок бумаги.

Деньги – только один пример этого более широкого принципа пустоты и изобилия (хотя в нашем обществе потребления они могут послужить наиболее ярким примером). Деньги имеют ценность только как валюта, то есть их ценность проявляется в контексте оборота товаров и услуг. Тем не менее мы стремимся откладывать и хранить деньги, цепляясь за них изо всех сил, как Голлум за кольцо, которое он называет «Моя прелесть», словно эти кусочки бумаги или металла сами по себе полны смысла. Или, возможно, если мы достаточно сообразительны, то используем металл и бумагу для покупки вещей, а затем фантазируем, будто наши новые приобретения могут принести нам удовлетворение. И даже если бумажные банкноты и металлические монеты сами по себе пусты, все же товары, которые мы можем купить на них, полны внутренней ценности и значимости. Но как часто вещи, подобно купюрам и монетам, обнаруживают свою пустоту сразу, как только мы принесли их домой из магазина или нам доставил их на дом курьер? Смысл и ценность всегда находятся где-то в другом месте.

Про себя я называю эту проблему дилеммой Четверки Кубков. В своей книге 1911 года «Иллюстрированный ключ к Таро» Артур Эдвард Уэйт, прародитель современного Таро Уэйта – Смит[1], описывает четвертую карту масти Кубков следующим образом.

Молодой человек сидит под деревом и созерцает три кубка, стоящие перед ним на траве. Рука, появившаяся из облака, предлагает ему еще один кубок. Несмотря на это его лицо выражает недовольство. Предсказательные значения: усталость, отвращение, брезгливость, досада, как если бы вино этого мира вызывало одно лишь пресыщение. Теперь этому расточителю предлагают еще больше вина, словно дар богов, но он не видит в нем никакого утешения.

Четверка Кубков – это карта дуккхи, отображающая присущее людям извечное состояние неудовлетворенности. Нас ничто не может наполнить. Мы можем осушить все сосуды на земле в стремлении утолить жажду, но довольство не будет длиться вечно. Мы всегда ищем удовлетворение где-то в другом месте и не находим его. Даже фантастический дар, явившийся из облаков («дар богов»), не освобождает нас от тревоги и недостатка. Мы не можем распознать истинную благодать, когда она приходит к нам. Наш кубок всегда пуст, и мы никогда не можем распознать великолепный дар настоящего момента (рис. 2). «Наш лист бумаги пуст, – пишет Тик Нат Хан. – Он не может быть сам по себе. Он должен соединиться с солнечным светом, облаком, лесом, лесорубом, умом и всем остальным». До тех пор пока мы будем надеяться вцепиться в кусочек вселенского изобилия как в свое личное и постоянное сокровище, мы будем оставаться безутешным бродягой под деревом. Мы будем в буквальном смысле расточителями (цитируя Уэйта), транжирящими свои силы на недовольство, которые растрачивают драгоценности мира.

Рис. 2. Расточитель на Четверке Кубков: «дилемма Четверки Кубков»

Это все равно что собирать речную гальку. Помню, как в детстве меня тянуло к красивым камешкам, сверкающим в русле реки, пестрым и ослепительным в залитой солнцем ряби воды. Я хватала эти зеленые, синие и красновато-коричневые камешки большими горстями, приходя в восторг от своих сокровищ. А потом, когда камешки высыхали и превращались в гальку тускло-коричневого или грязно-серого цвета, я всякий раз огорчалась. Эти камешки были столь великолепны благодаря их взаимодействию с водой, течением, солнцем, илом и почвой. Моя ошибка была в том, что я вообразила, будто могу просто схватить частицу этой магии и завладеть ею.

Конечно, многие из нас, взрослых людей, исповедают более тонкие методы, позволяющие схватить частицы волшебного изобилия мира и завладеть ими. Многие из нас похожи не столько на скучающую бродяжку под деревом из Четверки Кубков, сколько на пилигрима из Восьмерки Кубков. В колоде Уэйта – Смит на Восьмерке Кубков изображен некто отвернувшийся от мира, кто держит путь к горам (рис. 3). Складывается впечатление, будто этот человек уходит прочь от разочарований, стряхивая с ног бесполезную пыль мира и направляясь к святой вершине. Однако стезя отречения представляет собой лишь более тонкую версию дилеммы расточителя. Оба пути выражают разочарование и потерю. В обеих фигурах читаются одиночество и крах надежд. Оба персонажа надеются обрести удовлетворение в другом месте.

Рис. 3. Искатель на Восьмерке Кубков

Конечно, нечто подобное изображенному на Четверке Кубков (момент отчаяния примерно десять лет назад в центре медитации) пережила и я как итог моих духовных исканий длиной в жизнь. Я была тогда похожа не столько на высокомерную гордячку под деревом, сколько на благочестивого пилигрима, искателя, который отказывается от удовольствий этой жизни и, проявив мудрость, отворачивается от бесплодных трудов. Моя Четверка Кубков была гораздо больше похожа на Восьмерку Кубков. Я была полна решимости, а не разочарована. Я была собрана, а не встревожена. Точно так же, как и пилигрим на Восьмерке Кубков, я стряхнула с себя пыль этой жизни, чтобы устремиться в горные выси. Я хотела сформировать более высокие приоритеты, чтобы в моей жизни появился смысл.

Но на деле поиски смысла у пилигрима не так уж отличаются от томления духа расточителя. Оба они отвергают дары этой жизни. Оба отворачиваются от радостей настоящего момента. Более того, они не осознают, что пустота является необходимым условием полноты.

Знак масти для обеих этих карт Таро, Кубки, идеально подходит им. Пустой кубок можно наполнить только потому, что он пуст. Восточная философия изучала этот парадокс как минимум 2500 лет, будь то в Индии, через буддизм, или в Китае, через даосизм. Классический образец даосской литературы V века «Дао Дэ Цзин» объясняет это так.

Мы соединяем тридцать спиц и называем это колесом. Но именно от пространства, в котором ничего нет, зависит полезность колеса. Мы месим глину, чтобы изготовить сосуд, но именно от пространства, где ничего нет, зависит полезность сосуда.

Для существования чего-то требуется «пространство, где ничего нет». По этой причине кубкам и вообще сосудам присуща амбивалентность: именно их состояние пустоты определяет их применение. Поэтому одну и ту же емкость, с точки зрения пессимиста, можно воспринимать как наполовину пустую, а с точки зрения оптимиста – как наполовину полную. В колоде Уэйта – Смит, на которой построена современная система Таро, художница Памела Колман Смит изображает Восьмерку Кубков с одновременно растущей и убывающей Луной, висящей над головой пилигрима. Двусмысленно полный и пустой кубок напоминает двуликость этой Луны: одновременно наполненную и опустошенную, полную и ущербную. В зависимости от нашей точки зрения на Луну (каким образом падает на нее свет), это небесное тело говорит либо о росте, либо о деградации (рис. 4).

Рис. 4. Растущая/убывающая Луна на Восьмерке Кубков

Так было и со мной лет десять назад, когда внутри меня, во время перерыва на чай на медитативном ретрите, шла борьба. Я повисла между пустотой и полнотой, мучаясь при мысли о том, что эта крошечная жизнь и есть все, что у меня когда-либо будет.

Но оказалось, что моя жизнь может быть какой угодно, только не крошечной.