Читать книгу Минута после полуночи - Лиза Марич - Страница 6

Вернувшись домой, Алимов торопливо сбросил обувь и, не снимая ненавистный костюм, пошел в зал. Просторная комната с книжными стеллажами и круглым столом в центре, накрытым скатертью, выглядела точно так же, как при жизни матери: уютно-старомодной. Алимов прошелся вдоль разноцветных книжных рядов и безошибочно выделил взглядом потрепанный корешок с прописными буквами: «Сто оперных либретто».

Уселся за стол, нетерпеливо перелистал старую книгу в потрескавшемся картонном переплете, бормоча под нос: «Юдифь, Юдифь»… Нашел нужную страницу, разгладил переплет и ушел в чтение.

Уважение к информации, добытой из книг, Алимову привили с детства.

После школы Вадик шел к маме, в библиотеку, чтобы делать уроки. Элеонора Александровна работала в учреждении с трудным нефтехимическим названием. Иногда нефть отделялась от химии, и тогда начиналось «движение», как говорила мама. Библиотеку закрывали и тоже делили. Столы сдвигали к стенам, пустые стеллажи начинали с жалобным скрипом гулять по комнате, на полу раскладывали старые газеты и сооружали из книжных томов две горы. Только кадка со старым фикусом сохраняла неподвижность и академическое спокойствие. Во времена разделения она служила пограничным столбом между нефтью и химией. К границе относились несерьезно, потому что все знали: через год начнется обратное «движение».

Вадик столько раз помогал расставлять и переставлять книги, что знал их лучше мамы. Когда не могли найти нужный том, обычно обращались к нему. Библиотека была тишайшим местом, в котором ничего не могло случиться. Однако случилось. Тихий домашний мальчик стал читать раз в десять больше, чем следовало.

– Статистики посчитали, что человек читает за всю жизнь примерно три тысячи книг, – сказала однажды Элеонора Александровна. – А ты за год проглотил триста. Ужас! Что с тобой будет дальше?

Однако ничего ужасного не случилось. Вадим стал энциклопедистом – то есть человеком, у которого количество прочитанного незаметно перешло в качество. Умение улавливать связь между разрозненными частицами, сопоставлять информацию и делать выводы здорово помогало ему в работе.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

Люди со времен Экклезиаста изменились мало, и каждая история, проходившая через детективное агентство, это подтверждала. Люди искусства, судя по сегодняшним событиям, ничем не отличаются от обывателей. И страсти ими руководят те же самые: Любовь, Ревность, Зависть и Тщеславие.

Алимов вернул книгу на полку, переоделся в потертые джинсы с майкой, налил себе чаю и уселся за компьютер. Он не любил полуфабрикатную сетевую информацию, но иногда без Интернета просто не обойтись.

Первой на чистом листе рабочего блокнота появилась, разумеется, фамилия прекрасной амазонки, которая сильно разворошила идеальный душевный порядок новоиспеченного советника.

Анжела Давыдова, меццо-сопрано, восходящая оперная звезда. Родилась в 1988 году, в семье военного. На третьем курсе Московской консерватории стала лауреатом конкурса им. Чайковского, заняв почетное второе место. После окончания консерватории выиграла престижную Вагнеровскую стипендию и получила возможность стажироваться в Австрии. Пела в Италии, Германии, Австралии. Принимала участие в таких-то постановках, работала с такими-то дирижерами и такими-то солистами…

Далее следовали интервью блистательной амазонки. Вначале девочка отвечала умненько, говорила не о себе, а о роли, хвалила оркестр и партнеров. В общем, выглядела достойно.

Но последние два – это было что-то! Что за глупые пространные рассказы про покупку сапог в «любимом ЦУМе»? К чему эта бравада за рулем ярко-красного «Бентли»? А как вам, к примеру, такой абзац: «Мне предложили гонорар, который в России никому не снился»… Откуда у девочки, родившейся и выросшей в обычной российской семье, эта глянцевая гламурная глупость?! Ах, Анжела, Анжела…

Алимов качал головой, дочитывая последнюю хвастливую строчку. Не осуждал, потому что понимал: все эти глупости – детский крик отчаяния, монолог, обращенный только к одному читателю. Вот я какая! Смотри!

С амазонкой по имени Анжела Давыдова все ясно: влюблена в мецената, как кошка. Красовский ее трепета не поощряет, дальше оборонительной стены не пускает. И за всем этим с бессильным отчаянием наблюдает «третий лишний».

Информацию о Стасе Бажанове Алимов раздобыл в личном деле секретаря. Желторотик, только что с университетской скамьи. Честно заработал красный диплом, собирался в аспирантуру, но что-то не срослось. Полгода просидел без работы, потом Никита Красовский поманил его хорошим окладом.

Алимов вспомнил взгляд, которым секретарь провожал патрона-соперника. Интересно, знает ли Никита Сергеевич о том, как относится к нему личный секретарь? И если знает, какие чувства испытывает? Наслаждается чувством опасности и выбросом адреналина? Разрабатывает многоходовую комбинацию с неизвестной советнику целью? Или просто игнорирует неудачливого желторотика, как несущественную деталь театрального механизма?

Далее по списку шел бас-профундо, Анатолий Васильевич Сперанский. Об этом человеке Красовский выразился так: «Старый конь борозды не испортит».

«Старый» – в смысле опытный. Певец с большим стажем и хорошей профессиональной репутацией. Звезда куда меньшего масштаба, чем Извольская, но без дела не сидит. Не амбициозен, охотно принимает приглашения провинциальных российских театров. Любит свою работу и делает ее добросовестно, независимо от того, на какой сцене придется выступать.

Вообще-то партию, которую исполняет Анатолий Васильевич, изначально хотели поручить другому певцу с громким именем и кучей титулов. Но тот закапризничал, заупрямился, потребовал сумасшедший гонорар… в общем, не срослось. Интересно, знает ли Сперанский, что его пригласили случайно, по вынужденной необходимости? И если знает, какие чувства испытывает по этому поводу?

Запах, исходивший от Анатолия Васильевича, Алимов охарактеризовал как кефирный. С одной стороны, кефир – это нечто прокисшее. С другой стороны, чрезвычайно полезный для здоровья продукт. Возможно, в душе Анатолия Васильевича бродят бациллы разложения, а возможно, все наоборот: человек выдержал нужную закваску и научился принимать то, что изменить невозможно.

Последний из солистов, вождь аммонитян, Марат Матвеевич Любимов.

Алимов нахмурился. Вот уж кто ему не понравился, так это благообразный чеховский интеллигент с гнильцой внутри!

Информации о Любимове в Сети было немного. Окончил Институт Гнесиных, стажировался в Германии. Пел в нескольких известных постановках, но выше вторых ролей ни разу не поднялся.

Пахло от Марата совершенно обалденно: кажется, новейшей туалетной водой из серии «Фаренгейт». Но под летящим ароматом чувствительный нос Алимова безошибочно различил лежалый запах несвежего белья. Это был запах его ауры, насквозь пропитавший каждую клеточку. Такого человека легко представить выковыривающим газетные буквы и складывающим их в неровные оскорбительные строчки.

То, что Марат не любит Извольскую, ясно, как дважды два: баба слишком высоко задрала свою глупую голову. Алимов давно заметил: шовинизм – половой или расовый – всегда стоит на двух китах: колоссальной лени и чувстве собственной ущербности. Легко и приятно ощущать себя выше других только потому, что ты мужчина. Или потому, что ты – белый. Никаких усилий, никакой каторжной работы, никаких бессонных ночей и честной борьбы за лидерство – превосходство гарантируется записью в свидетельстве о рождении. Такова основная философия лентяев, завистников и глупцов.

Еще Алимов заметил, что люди, подобные Марату, всегда сравнивают себя с теми, кто находится ступенькой ниже. Измеряют расстояние от интеллекта до интеллекта и радостно потирают ладошки: ура, я лидирую! Я не последний в этом списке!

По-настоящему умные люди тянутся за теми, кто выше, талантливее, работоспособнее. Они охотно признают чужие успехи, беспощадно давят в себе зависть и честно пытаются достичь заветной планки. Такие люди не дают мозгам ни одного шанса на дезертирство и упорно наращивают максимальное количество извилин. К людям такого типа Алимов относил Никиту Сергеевича Красовского.

Информация, нарытая о Красовском в Интернете, оказалась куцей, как купированный собачий хвост. В конце семидесятых годов уехал в Израиль, оттуда перебрался в Америку. Окончил в Нью-Йорке Институт экономики имени Адама Смита, но по специальности никогда не работал. Совладелец нескольких казино и игорных домов за границей. Четыре года назад выкупил особняк, находившийся в аварийном состоянии, и превратил его в частный оперный театр. Гламурные тусовки не посещает, интервью не дает, ни в каких скандальных происшествиях не засветился.

Личная жизнь игорного короля ни для кого в театре секретом не является. Извольская и Красовский живут вместе, однако чувства не афишируют, даже приезжают и уезжают на разных машинах. Пожалуй, для Красовского это страсть. Может быть, страсть фанатика-коллекционера, который чудом заполучил в свои руки раритет. А что значит он для Извольской? Трудно представить спокойную выдержанную приму, охваченную мятежным порывом чувств.

Алимова смутил и встревожил ее запах. Когда Извольская скользнула мимо, Вадима Александровича словно окатило холодной морской волной. Это было море в период цветения, которое он видел однажды в июне. Мама вывезла тринадцатилетнего мальчика в Крым, но морские ванны оказались под запретом.

– Ни в коем случае! – категорически заявила врач в санатории. – Купание в цветущем море – гарантия пневмонии!

Вадик бродил по берегу пустынной лагуны, трогал босой ногой ледяную воду, наблюдал за колыханием густых темных водорослей. По утрам моря вообще не было видно – только густой пар, стоявший над поверхностью. Море дышало тихо, не было слышно даже плеска маленьких волн, набегавших на берег. Но под холодным свинцом дремала громадная сила, которая ждала момента, чтобы проявиться во всей непредсказуемой мощи. С одной стороны, цветущее море – символ внутреннего очищения. С другой – скрытой опасности. Выбирай, что больше нравится.

Информации об оперной звезде Интернет выдал столько, что Алимов только присвистнул и быстро пробежал строчки по диагонали.

Родилась в 1972 году в Москве. Окончила консерваторию, стажировалась в Италии. Сразу получила главную роль в Ла Скала, откуда начала свое триумфальное шествие по оперным театрам мира. Звания, награды, рецензии, фотографии со знаменитостями… Удостоила приму вниманием и «желтая пресса». Обсуждались богатые и знаменитые мужчины, отвергнутые звездой. Один итальянский маркиз, к примеру, предложил Извольской руку и сердце с одним условием: она прекращает публичные выступления и поет только для мужа. Для всего остального человечества записывает диски – с любыми оркестрами и любыми солистами. Маркиз считал свое предложение шикарным и страшно обиделся, когда ему отказали.

Алимов внимательно рассмотрел снимок звезды, сделанный для обложки известного женского журнала. Яркие зеленые глаза смотрят с безмятежным спокойствием, улыбка мягкими холмиками приподняла скулы на тонком овальном лице. Роковая женщина?.. Трудно поверить. Но все события в театре каким-то непостижимым образом вращаются вокруг примадонны.

Рядом с именем Миры Калитиной Алимов поставил восклицательный знак.

Во-первых, концертмейстер работает вместе с Извольской почти двадцать лет и знает ее лучше, чем кто-либо другой. Во-вторых, он заметил, что Миру в театре побаиваются. Даже хамоватый Марат ни разу не осмелился кольнуть ее отравленной шпилькой, как Анжелу. Почему – пока сказать трудно.

Алимов выключил компьютер. Сознание свою работу сделало, наступает черед подсознания. Задачка должна «отлежаться» в голове, а для этого требуется отвлечь себя от мыслей о работе.

Алимов потянулся, встал и отправился на кухню – обозревать запасы в холодильнике.

Обоянь, август 1875 года

A PRIMA VISTА[3]

Слуга распахнул перед дамами высокую дверь. Мария Викентьевна с улыбкой вплыла в просторную залу с колоннами, где уже ожидал хозяин дома. Генерал поклонился, расцеловал крестницу в обе щеки, вежливо заметил, как она похорошела. Кате не сказал ничего, лишь поздоровался, однако сонные генеральские глаза оживились, а бледные щеки снова окрасил едва заметный румянец.

«Эк его зацепило!» – удивилась Мария Викентьевна.

Впечатление, произведенное на нее пением дочери, за ночь успело выветриться. Мария Викентьевна не спала до трех утра, все прикидывала, каких еще милостей можно ждать от крестного отца. Сиберт, скорее всего, отправит девочку в ближайший большой город. Оплатит обучение в гимназии с углубленным музыкальным образованием, вот и вся генеральская забота.

С одной стороны, Мария Викентьевна была этому рада. Как говорится, «баба с возу – кобыле легче». У нее освободятся руки, чтобы помочь Оле после замужества.

С другой стороны, ну, получит Катя приличное образование. И что она будет делать дальше? Петь в церковном хоре? Хорошо, если у нее хватит ума найти жениха и сбежать отсюда. Однако чутье подсказывало матери, что младшая дочь не создана для семейной жизни. Кукол она никогда не жаловала, отрывала им головы, портила нарядные платьица и состригала волосы. Нет, не станет Катя искать хорошего мужа, вернется обратно к матери. На что они будут жить?

Зашуршал шелковый подол, и в зал стремительно вошла высокая рыжеволосая дама. Несмотря на полноту, дама несла себя с ловким плавным изяществом, а ее белое лицо, покрытое легкими веснушками, выглядело свежим и моложавым.

– Дорогая кума! – произнесла дама с сердечной радостью, в которой даже самое чуткое ухо не уловило бы и тени фальши.

– Елизавета Прокофьевна! – так же сердечно откликнулась старшая гостья.

Дамы троекратно расцеловались. Хозяйка дома отодвинулась в сторону, оббежала взглядом скромное платье гостьи:

– Как я рада, что вы сняли траур!

Мария Викентьевна покраснела. Генеральша была та еще язва. Траур они сняли и вправду раньше времени, только как это возможно – предстать перед богатыми благодетелями в старых залатанных платьях?

– Мы не хотели напоминать вам о печальном, – ответила Ольга, возникая за плечом матери. Твердо выдержала пристальный взгляд генеральши и присела в реверансе.

Елизавета Прокофьевна улыбнулась:

– Ну-ка, крестница, дай на тебя посмотреть! – Она взяла Ольгу за руки и вывела вперед. Осмотрела скромное ситцевое платьице, чуть заметно приподняла бровь: – Хороша, нет слов. Совсем невеста. – Генеральша выпустила руки гостьи, повернулась к мужу и весело скомандовала: – Ну что ж, Александр Карлович, соловья баснями не кормят. Веди нас в столовую.

Сиберт бросил на жену многозначительный взгляд, который Елизавета Прокофьевна решительно не заметила. Пришлось высказаться прямо:

– Лиза, у нас еще одна гостья. Катюша, покажись.

Катя вышла из-за спины сестры, с интересом уставилась на важную даму в шелковом платье. Елизавета Прокофьевна вооружилась лорнетом и поднесла его к глазам:

– Боже мой, что за прелестный ребенок! Почему я раньше его не видела?

– Видели, – невозмутимо ответила Катя. – Вчера, во время спектакля. Я упала с дерева, а вы сказали: «Откуда взялась эта замарашка?»

Елизавета Прокофьевна медленно опустила руку с лорнетом, выпуклые голубые глаза сощурились, разглядывая девочку. Генерал втянул голову в плечи и стал похож на пожилую черепаху.

Мария Викентьевна оглянулась. Глаза Ольги были полны слез, она изо всех сил кусала губы, чтобы не расплакаться. Решительно, этот чудовищный ребенок неисправим! Брякнет какую-нибудь глупость, а мать с сестрой оказываются в нелепом положении!

Но генеральша внезапно рассмеялась искренним звонким смехом.

– Не может быть! Неужели это тот самый поросенок, который чуть не сорвал спектакль? Только представьте, – оживленно обратилась она к Марии Викентьевне, – тенор добирается до скрипучей верхней ноты, и вдруг на него что-то падает с небес! – Она снова рассмеялась. – Он чуть не умер со страху, бедняжка. Видно, решил, что его настигла божья кара!

Мария Викентьевна подхватила генеральский смех, хотя больше всего ей хотелось надавать Кате оплеух.

– Лиза, я рассказывал тебе вчера, – начал Александр Карлович, но Елизавета Прокофьевна снова ничего не услышала.

– Вот сегодня ты выглядишь как настоящая маленькая барышня, – заметила она. И добавила с шутливой строгостью: – Ну-ка, мадемуазель, покажите-ка мне свои руки!

Катя вытянула смуглые загорелые ладошки. Генеральша придирчиво осмотрела каждый палец, но повода для новой шпильки не нашла. Отпустила Катины руки и потрепала девочку по щеке.

– Умница. Так нужно выглядеть всегда, если хочешь найти хорошего мужа.

– Ходить в нарядном платье скучно, – заметила Катя. – И муж мне совсем не нужен. Я хочу стать певицей.

– Лиза, я вчера говорил тебе, – начал генерал в третий раз, но жена оборвала его на полуслове:

– Александр, мы приглашали гостей к обеду, а не к ужину. Веди нас в столовую.

Сиберт бросил на Катю виноватый взгляд, подал жене руку и повел дам через анфиладу пышных комнат. Теплый ветерок вздымал парусами легкие белые занавески, разносил по дому упоительное цветочное благоухание. Мария Викентьевна оглядывала всю эту красоту цепкими зоркими глазами. Последний раз она была в «Ивах» три года назад вместе с Петрушей. Оленьку тогда не пригласили – Елизавета Прокофьевна не жаловала красивую крестницу.

За обеденным столом к ним присоединилась Лили Сиберт в сопровождении английской мисс. Мария Викентьевна вежливо заахала: как девочка выросла, совсем взрослая барышня! Чтобы сравнить рост, поставила рядом с Лили свою Ольгу и продержала девушек рядом целую минуту. Елизавета Прокофьевна лишь весело улыбалась в ответ.

Лиза Собянинова была старшей дочерью в небольшой купеческой семье – двое братьев и одна сестра. Вдовец Прокофий Собянинов к дочке благоволил – цепкого ума девица. Домашние учителя не могли нахвалиться: хватает на лету, задания выполняет прилежно, учит больше, чем задано. К примеру, решено было обучить девочку французскому языку, но как-то само собой вышло, что она выучила еще немецкий и английский. Прокофий был мужик суровый, но перед старшей дочкой терялся. Стоило отцу грохнуть кулаком по столу, как Лизавета каменела и начинала отвечать сквозь зубы по-французски. Или по-английски. Или еще на каком языке, в котором Прокофий было не силен.

Метода имела успех. Сначала отец ругался громко, потом стал ругаться тише, а потом совсем перестал ругаться при старшей дочке. Только глазами сверкал, когда стол накрывали по всем правилам этикета, с цветами и серебряными приборами.

– Кремень-девка! – восхищался он в разговорах с собратьями по торговле. – Ей бы мужа хорошего!

– С таким приданым плохого не надо, – соглашались купцы, но сватать наследницу за своих сыновей не спешили. Знали, что на Лизавету у Прокофия Савельевича особые планы.

– Хочу, чтоб моя Лизка графиней была, – откровенничал он в подпитии. – Тю, дурни, чего смеетесь? Думаете, не сдюжит Лизка против настоящей графини? Да она ей сто очков вперед даст! Мадама манерам выучила отцу на горе. Посечь бы девку, да рука не поднимается. – Прокофий вздыхал и с размаху впечатывал кулак в деревянную столешницу. – Быть Лизке графиней! С нашими деньгами мы кого хошь купим!

Купцы поглаживали бороды, не противоречили горячему другу-приятелю. Что и говорить, Лизавета Прокофьевна – барышня видная! Хоть и забили ей голову всякой дурью вроде иностранных языков, а природной сметливости девка не растеряла. Кто распоряжается делами в отсутствие Прокофия? Лизавета. И как распоряжается! Ни один пройдоха-приказчик не смог ручки погреть!

Жаль, что Прокофию запала в душу глупая мечта. Среди купеческих собратьев Прокофий может выбрать для дочки любого жениха. Хочешь – умного, хочешь – богатого, любой за счастье сочтет. А какой граф женится на дочери торгаша? Только самый завалящий.

Лучшие московские свахи приносили неутешительные вести. Есть один, вроде подходящий, только кашляет сильно, и все больше кровью. Долго не протянет, зато титул останется.

– Не годится! – бил Прокофий кулаком по столу. – Гнилая порода! Мне чахоточные внуки не нужны!

Так же безапелляционно отверг Прокофий титулованных игроков, мотов, пьяниц и ходоков по бабам. Свахи разводили руками: где других-то взять? Какой хороший жених добровольно согласится на мезальянс?

Шло время. Братья переженились, сестра вышла замуж, а Лизавета все ждала отцовского благословения. Прокофий упрямился, но уже по другой причине: чувствовал, что стареет. И силы уже не те, и хватка не та, а дело ширится, растет, капиталы прибавляются. На кого все это оставить? Ясное дело, на Лизавету! У сыновей и половины ее мозгов нет, о младшей дочери и говорить нечего – обыкновенная баба.

Так и проходила Елизавета Прокофьевна в девках до самой смерти родителя. Зато и награду получила за долготерпение – пять миллионов чистых денег и в придачу к ним обширное отцовское дело: шесть винокурен в Крыму, сахарный завод на Украине, алюминиевый завод в Екатеринбурге и фарфоровый завод в Обояни.

Наследница поступила мудро. Отдала братьям алюминиевый и сахарный заводы, переписала на сестру две винокурни и выделила всем часть отцовского капитала. Конечно, львиная доля осталась в цепких ручках Лизаветы Прокофьевны, но тут уж, как говорится, по заслугам и честь!

Наладив семейные отношения, тридцатипятилетняя богачка осмотрелась вокруг и нашла мужа без помощи свах. Разница в пять лет Елизавету Прокофьевну не испугала. Гораздо больше огорчила ее слабая конституция супруга, но Лизавета Прокофьевна рассудила, что крепкой собяниновской породы хватит на двоих. Тут трезвая купеческая хватка ее и подвела. Ах, если бы бедняжке Лили хотя бы часть Олиной красоты и Катиного здоровья!

Крестную дочь Елизавета Прокофьевна не то что не любила… просто интуитивно не доверяла ей, как любой красивой женщине. Осложнять свою удобно устроенную жизнь Елизавета Прокофьевна не хотела. Именно по этой причине она не собиралась возиться с замарашкой, свалившейся ей на голову вчерашним вечером.

Муж, вернувшись домой, нес несусветную чепуху о каком-то волшебном голосе и божьем даре. Александр предлагал забрать талантливого ребенка в Москву и нанять хороших учителей. Ни больше ни меньше.

Елизавета Прокофьевна была слишком умной дамой, чтобы высмеять мужа или сразу наложить на проект категорическое вето. Она внимательно выслушала Александра, а потом высказала убедительные возражения.

Во-первых, что ждет девочку в театральной среде? Александр не маленький, сам знает, какие нравы там царят. Приличного жениха ей точно не найти.

Во-вторых, стоит ли приучать девочку к жизни в богатом доме? Остаться там на всю жизнь она не сможет, когда-нибудь придется вернуться к матери. И каково ей будет сменить дворец на хижину?

Третье, самое главное. Здесь она находится в своем кругу. А что будет там, в Москве? Вывозить ее вместе с Лили они не смогут – в каком качестве прикажете представлять барышню? Воспитанница, приживалка, комнатная болонка?… Нет-нет, самое лучшее, что они могут сделать, это выделить обеим девочкам приданое к свадьбе!

Слушая жену, Александр мрачнел, а в его глазах появлялось выражение, которого она прежде не видела. Елизавета Прокофьевна знала, что муж, как все слабохарактерные люди, иногда способен на крайнее упрямство, но уступать не собиралась. Сейчас они пообедают, прогуляются по парку, прокатятся на лодке – и с богом. Гости поедут в одну сторону, они – в другую.

Тут Елизавета Прокофьевна столкнулась взглядом с девочкой, сидевшей напротив. Попробовала улыбнуться, но отчего-то улыбка вышла кислой, как лимон.

Поразительно, как не понравился ей этот ребенок. Причем не понравился сразу, «а прима виста», как говорят итальянцы. Она еще не видела детей, которые вели бы себя так независимо: не смущались, не робели, не отводили глаз… Есть в девочке что-то такое, от чего у хладнокровной и сильной женщины по рукам ползут мурашки и возникает нехорошее предчувствие…

Елизавета Прокофьевна встряхнулась и бросила на стол скомканную салфетку. Улыбнулась Марии Викентьевне и мягко предложила:

– Не хотите ли прогуляться в нашем парке? Я покажу вам чудесные места. А потом мы вместе с барышнями покатаемся на лодке.

– С удовольствием, – откликнулась гостья.

Елизавета Прокофьевна поднялась со стула. После короткого колебания муж последовал за ней.