Читать книгу Между болью и удовольствием. История глубинной стимуляции мозга и ее забытого создателя - Лона Франк - Страница 4

Прошло чуть больше месяца после наступления 1951 года, когда небольшая группа в лабораторных халатах собралась в операционной. Воздух искрил от напряженного ожидания, но все присутствующие изо всех сил старались вести себя так, словно это был просто еще один обычный рабочий день.

Хирург, психиатр и все остальные по очереди отпускали комментарии насчет необычно холодной зимы в Новом Орлеане. Пока они говорили, на операционном столе перед ними лежала молодая женщина, в сознании, но все же не вполне в себе. Последние полгода она находилась в больнице, безмолвная, отрешенная и почти неподвижная. Если санитарка начинала чистить ей зубы или причесывать волосы, она завершала начатое, но очень вяло.

«ДИАГНОЗ: шизофреническая реакция, кататонический тип», – гласила ее медицинская карта.

Далее сообщалось, что она единственный ребенок и прожила все свои 26 лет вместе с родителями в сельской местности. Они рассказывали, что дочь всегда была тихим и послушным ребенком. «Хорошая девочка», – говорила ее мать.

В то же время здоровье девушки было хрупким. Далее шел длинный перечень жалоб: дискомфорт, неясная боль, общая усталость, повторяющиеся обмороки. В последний год перед госпитализацией эти эпизоды превратились в хроническое состояние нервной спутанности сознания и болезненную одержимость чувством вины. Рыдая в три ручья, хорошая девочка снова и снова умоляла родителей о прощении за грехи, которые никто из них не мог за ней признать, включая воображаемые сексуальные преступления, которые она якобы совершила в раннем детстве. В конце концов родители решили попробовать обратиться в частную клинику, которая обещала окончательно исцелить их дочь от перевозбуждения с помощью курса лечения электрошоком.

Шоковая терапия немного помогла, но у девушки быстро развился преувеличенный страх перед болезнью. Особенно ее тревожило, что в ее теле развиваются коварные злокачественные раковые опухоли. В конце концов страхи стали для нее невыносимыми, и она попыталась застрелиться из отцовского охотничьего ружья.

«Нерешительная попытка самоубийства», – сообщала медицинская карта, но и этого хватило, чтобы отправить девушку в новоорлеанский Благотворительный госпиталь. Ее поместили в женское отделение – для белых женщин, – и там она провела последние полгода. Затем, к несчастью, у нее снова начались бред и галлюцинации. Еще одна серия электрошоков сняла эти симптомы, но вместе с тем ввергла ее в немую отрешенность.

В медицинской карте был отдельный листок с пометкой «Пациент 4», посвященный смелому лечебному эксперименту, который проходил в этот стылый февральский вечер. Молодой хирург по имени Франсиско Гарсиа проводил четвертую операцию на мозге девушки под наблюдением своего шефа Роберта Г. Хита. Четыре часа назад они вскрыли ее череп и осторожно провели единственный тонкий серебряный электрод через правую лобную долю до нижней поверхности полушарий мозга, расположив его проводящий кончик в области, именуемой прозрачной перегородкой. Это была цель Хита: маленькая область мозга, которая, как он полагал, необходима для формирования эмоций, потребностей и сексуального влечения. Хит был убежден, что прозрачная перегородка – ключ к пробуждению его пациентки от шизофренического транса. Принц для Спящей красавицы.

Ее выбритая голова была закрыта белой повязкой в форме шапки. Справа на макушке выглядывал задний конец закрепленного электрода, словно антенна. Сама по себе операция была простой, но Гарсиа хорошо знал, как трудно точно установить электрод. Нужно было прорезать одну сторону префронтальной коры, плотно упакованного внешнего слоя мозга, и создать маленький проход в полость бокового желудочка, одной из двух наполненных жидкостью полостей почти в самом центре мозга. Затем следовало направить электрод, двигаясь вдоль цепи анатомических маркеров, ведущих к крошечному желудочковому каналу, именуемому отверстием Монро, рядом со средней линией мозга. Затем, используя технику пневмоэнцефалографии, Гарсиа с помощниками закачали воздух в пустоты мозга и сделали рентгеновский снимок, чтобы убедиться, что электрод находится в желаемом месте. Этот процесс впоследствии вызовет у пациентки ужасную головную боль, но иных вариантов у врачей не было.

Теперь, когда электрод был расположен правильно, управление принял Хит. Он повернулся к технику по имени Херб Дэйгл и сказал, что пора подключить электрод к электропитанию. Затем он осторожно приблизился к пациентке. Она выглядела окаменевшей, глаза были почти закрыты. Он начал говорить с ней спокойным тоном, словно ситуация была совершенно обычной. Он пришел помочь ей. Она должна выполнять его указания. Было не похоже, чтобы она что-то слышала, но Хит не колебался – он дал Хербу сигнал включить электричество. В комнате воцарилась полная тишина.

Они договорились начинать осторожно и стимулировать прозрачную перегородку пациентки на протяжении одной минуты током в 4 вольта и 2 миллиампера. Ничего. Совершенно никакой реакции. Все это время они внимательно следили за признаками припадков, которые наблюдались как осложнение после операции у пациента под номером 2 месяц назад. Никто не хотел увидеть это еще раз. Столь же пристально они следили за артериальным давлением девушки. По экспериментам на животных они знали, что давление может резко возрасти при стимуляции глубоко расположенных областей мозга. Но девушка снова не отреагировала. Ток отключили. Реакции так и не было.

Немного подождав, Хит кивнул, и Херб возобновил стимуляцию. Теперь сила тока поднялась на ступеньку выше, до трех миллиампер, но все еще оставаясь в нижней части шкалы. Электрический импульс на этот раз длился полторы минуты. Все следили за артериальным давлением пациентки, но ее тело, казалось, никак не реагировало на стимуляцию. Врачи не могли понять, что это значит. Поэтому они быстро взяли немного крови на анализ, чтобы проверить изменение уровня гормонов стресса. Хит снова заговорил с девушкой, задавая банальные вопросы: «Как вас зовут? Где вы находитесь?»

– В гос-пи-та-ле… – внезапно прошептала она, затем добавила: – Новый… Орлеан… – на этот раз более робко, едва слышно, словно возможность говорить была для нее новой и к ней нужно было привыкнуть. Хит, до сих пор стоявший перед ней, наклонился и тронул ее за руку. Глядя ей прямо в глаза, теперь открытые, он спросил, болит ли у нее что-нибудь и чувствует ли она что-нибудь особенное.

После долгого молчания она ответила:

– Не больно, доктор.

Хирург и психиатр переглянулись через голову пациентки. Хит сиял. Это было именно то, что он предсказывал, что – как он всегда знал – должно было случиться. В этот момент, прямо здесь, в операционной, он, возможно, даже позволил себе роскошь вообразить будущее, в котором он наконец разгадал тайну шизофрении и нашел метод разбить затвердевший панцирь болезни и вытащить больного обратно в реальный мир.

– Видите эту перемену? – спросил Хит у собравшихся, но в основном он говорил сам с собой. Херб, склонившийся над инструментами, чувствовал облегчение и почти ликование. Он помогал изготовить электроды в мастерской и провел многие часы, обсуждая размеры и материалы с шефом и нейрофизиологами. С самого начала он чувствовал в Хите что-то особенное, взгляд или порыв, который зажигал во всех окружающих страстное желание выложиться по полной программе. Конечно, он был всего лишь техником, а не одним из тех, кто собрался доверенным кругом у операционного стола со своими длинными и престижными послужными списками в науке. Но Херб знал, что играет свою роль в чем-то большом и важном.

В целом маленькая команда стимулировала мозг девушки шесть раз, на максимуме стрелка достигла 4 миллиампер и 8 вольт и держалась там добрых две минуты. Все это время пациентка сохраняла ясность сознания и внимание. Она не разразилась долгими речами, изящными аргументами или песней, но за многие месяцы она впервые кому-то ответила.

Хит подал знак, и наконец эксперимент завершился. Вперед шагнул Гарсиа, чтобы закрепить серебряную нить, выглядывавшую из кожи головы пациента 4. Они собирались провести еще серию стимуляций через пару дней, и до тех пор электрод должен был оставаться на месте. С бесконечной осторожностью он поместил маленькую костяную заглушку в отверстие в ее черепе, плотно стянул вокруг него кожу, очистил рану и наложил повязку, надеясь, что так все останется на месте. Он мысленно скрестил пальцы, отгоняя угрозу инфицирования. Если в рану попадет инфекция, их работа с пациентом 4 пойдет прахом.

Вернувшись в отделение, девушка повернулась к медсестре и, впервые за многие месяцы, заговорила по собственной инициативе. Она устала от всех этих терапевтов, наматывающих круги вокруг ее койки и пытающихся разговорить ее, пожаловалась она. Хотелось бы ей отделаться от них.

В 34 года Хит создал собственное медицинское княжество. Он безраздельно правил двумя этажами нового приземистого здания на Канал-стрит, где Тулейнский университет собрал все свои научные подразделения. Он решил обставить свою территорию в простом современном академическом стиле: у стены классическая кушетка психиатра, простые линии и бежевые тона, которые говорят о компетентности и эффективности. Лаборатории были укомплектованы самыми продвинутыми измерительными приборами, Хит имел почти неограниченный доступ к экспериментальным животным, кошкам и обезьянам, на которых он разрабатывал модели заболеваний, а операционная была адаптирована под его специфические нужды. У него даже была комната с оборудованием для видеосъемки, чтобы каждый эксперимент мог быть записан на пленку. И, что важнее всего, он окружил себя высокопрофессиональными коллегами, готовыми следовать за ним в неизведанное.

В приемной кабинета Хита его расторопный секретарь Ирэн Демпези одерживала верх над любой проблемой или административной нелепицей, оставляя Хиту свободу размышлять о новом пути психиатрии. В своем кабинете он мог откинуться в удобном кресле и взглянуть на прославленный – и печально известный – Французский квартал Нового Орлеана.

Когда он рассказал коллегам по Колумбийскому университету о приглашении в Тулейн, они восприняли это скептически. Они не понимали, как Хит мог по собственному желанию оставить непыльную должность и прекрасные карьерные перспективы в Нью-Йорке и отправиться в такую дыру. В конце концов, он принадлежал к кругу горожан, склонных думать, что на юге нет ничего, кроме копающихся в болоте фермеров, неграмотной деревенщины и коррумпированных политиков.

Хит понимал их скепсис. У него была прибыльная частная психиатрическая практика на Парк-авеню и штатная должность в Колумбийском университете. Нью-Йорк был землей обетованной для американской психиатрии. По сравнению с ним Тулейн был заштатным городишком, отсталым и без всяких научных традиций. Там даже не было собственной кафедры психиатрии. Во всяком случае, пока.

Но Хит также понимал, что Тулейн дает ему шанс осуществить свои грандиозные планы. Новый декан медицинского факультета Макс Лэпем был человеком-торнадо, стихией, которую невозможно удержать на привязи. Лэпем был одержим идеей вывести свой университет в высшую лигу. Он регулярно говорил о создании «южного Гарварда», для чего в первую очередь потребуются ученые-новаторы. Ему были нужны жаждущие молодые люди (и немного девушек), которые вцепятся в деньги, пространство и свободу ради воплощения новых идей.

Во время отпуска в Атлантик-Сити Лэпем наткнулся на психиатра из Колумбийского университета, который упомянул в качестве одной такой восходящей звезды своего молодого коллегу Роберта Хита. Хит был дипломированным неврологом, а также психиатром. Он был известен усердной работой в лаборатории. Но интерес у Лэпема вызвало сообщение о характере Хита. Психиатр сказал, что Хит обладает необыкновенной энергией и харизмой. Он тот, кто сможет зажечь людей – включая СМИ – идеей своих исследований.

Лэпем решил взглянуть на Хита лично. В Манхэттене с ним поздоровался высокий, элегантный, почти красивый мужчина, который легко прошел бы кастинг «Metro-Goldwyn-Mayer». От него исходило внутреннее спокойствие, что было нехарактерно для столь молодого человека. Психиатр быстро понял, что Хит по праву получил свою репутацию человека, который естественным образом завораживает всех присутствующих, едва войдя в комнату. А еще он был неожиданно резок. Он не только был уверен в своем знании мозга и психики, но и не боялся спорить – и убедительно, – отстаивая свои оригинальные идеи. Это был тот человек, которого Лэпем мечтал видеть у себя на факультете.

Лэпем сумел заманить Хита и его жену Элеанор с визитом в Новый Орлеан, но не успели они приехать, как на город обрушился ураган. В следующие несколько дней жизнь в городе замерла. Лэпем не мог поверить в свое невезение. Он не сомневался, что эти две изнеженных натуры с упорядоченного Севера готовы отклонить его гостеприимное предложение о переезде на растрепанный Юг. Но Хит только посмеялся и признался декану, что влюбился в это место.

Как впоследствии он рассказывал одному из своих интернов, дело было не в видах и звуках Нового Орлеана. Напротив – когда ему показывали город, его провели по аллее, напрямую соединявшей медицинский факультет и Благотворительный госпиталь, и он обнаружил то, что было для него настоящей золотой жилой: заживо разлагающихся сифилитиков в бреду, психических больных в кататонии, окаменевших, словно нескладные живые статуи, меланхоликов, полностью погруженных внутрь себя и неспособных самостоятельно встать с постели, беспокойных параноиков, которых приходилось привязывать, чтобы они не воплотили в жизнь свои бредовые видения и не навредили себе или другим. Мятущиеся, истерзанные души. И фантастический «клинический материал».

Тайной страстью Хита была шизофрения, ужасная и загадочная болезнь, которая поражала молодых людей, уродуя и омрачая остаток их жизни. «Самое калечащее заболевание, которое у нас есть, – объяснял он студентам на лекциях. – Любой, кто намерен заниматься медициной, должен интересоваться шизофренией».

Но что это была за болезнь? Никто не мог найти изменений в структуре мозга шизофреников или даже биохимических нарушений, которые могли бы объяснить ее. Действительно, возникло предположение, что это вообще не болезнь, а чисто психологическое расстройство – «суперневроз», как успокаивающе говорили психиатры. На пороге 1950-х годов психиатрия на практике была синонимом психоанализа. После Второй мировой войны учение Фрейда и небольшая армия его учеников просочились на каждую кафедру психиатрии в США. Независимые институты психоанализа без эгиды университета возникали направо и налево, и частный рынок «лечения разговорами» рос на глазах.

Психоаналитики считали галлюцинации и бред психодинамическими нарушениями, которые можно возвести к травмам детства и, в частности, к плохим матерям. Они ссылались на ужасную «шизофреногенную мать», холодную отстраненную женщину, испортившую психику своего беззащитного чада. Хит полагал, что это полная ерунда. Можно подумать, что все пациенты пережили одно и то же! «Кошка не расскажет вам об отклонениях в своем субъективном опыте, но различный субъективный опыт прекрасно может послужить ключом к пониманию психических заболеваний, – всегда заявлял Хит. – Только люди могут описать нам, что они испытали и что чувствуют».

Хит специализировался на неврологии до того, как вообще начал проявлять интерес к психиатрии, и был убежден, что болезни разума вызваны неправильным функционированием мозга. Как бы иначе они проявились? Когда во время войны Хит работал психиатром во флотском госпитале Нью-Йорка, он представлял себе, что изучение мыслительных процессов однажды объяснит расплывчатые, неясные теории психиатрии о разуме.

И вот, садясь обсуждать условия своего переезда в Тулейн, Хит настойчиво потребовал от своего нового друга и спонсора Макса Лэпема, чтобы создаваемая кафедра психиатрии медицинского факультета обязательно включала в себя неврологию, а он бы возглавил обе специальности. Хит добился своего. В 1949 году, когда Хит приехал, Тулейн был единственным в Америке университетом, предлагающим студентам-медикам подготовку по обеим дисциплинам. Не прошло и года со дня основания лаборатории, как он уже принялся разрабатывать безумную идею по вживлению электродов в мозг своих пациентов.

Хит решил начать с пациентов, к которым питал самую большую страсть, – с шизофреников. Выбор был основан не только на его личном интересе, но и на глубоких наблюдениях, и не в последнюю очередь на конфронтации с величайшим психиатрическим откровением того времени – хирургической лоботомией.

Между 1936 годом, когда португальский нейрохирург Антониу Эгаш Мониш сообщил, что впервые провел фронтальную лоботомию для лечения шизофрении, и 1949 годом, когда он получил Нобелевскую премию, лоботомии подверглось двадцать тысяч американцев.

После войны спрос на такую операцию резко возрос, так как многие ветераны вернулись домой с тяжелыми психологическими травмами. Почти 55 % коек в госпиталях для ветеранов было занято душевнобольными пациентами. Их родственники требовали эффективного лечения – больше никакой гидротерапии или инсулиновой комы. И особенно срочной была необходимость выпустить этих сложных пациентов из переполненных больниц и отправить домой. Неудивительно, что врачи принялись с такой скоростью перерезать и разрушать лобные доли.

Но в определенных кругах росло беспокойство по поводу этого «чудесного лечения». Результаты были слишком неоднозначны. Очень много пациентов получало кровоизлияния в мозг. Да и саму процедуру сочли непозволительно непродуманной. Часто жизненно важные области мозга разрушались без необходимости.

Одним из главных скептиков был Фред Меттлер, ведущий невролог Колумбийского университета. Пораженный количеством солдат, направленных на лоботомию, он заключил соглашение с Министерством по делам ветеранов США и госпиталем штата Нью-Джерси, чтобы запустить проект «Коламбия – Грейстоун». Под эгидой этого проекта команде исследователей было поручено опробовать более «щадящую» процедуру, именуемую топэктомией, при которой удалялись намного более мелкие части лобных долей. Поскольку это было первое исследование такого рода, ученые подошли к проблеме дисциплинированно, по-научному, отбирая подопытных так, чтобы они образовали однородную группу, подлежащую сравнению.

Меттлер назначил Роберта Хита старшим психиатром престижного проекта. Его основной обязанностью было изучение и отслеживание психического состояния пациентов до топэктомии и вплоть до полугода после нее. В Грейстоунском госпитале было более пяти тысяч пациентов, и в качестве подопытных для экспериментального проекта было отобрано 48 человек, страдавших шизофренией или депрессивными расстройствами. Половина представляла собой контрольную группу, не получавшую лечения, а у остальных удалили небольшую часть лобных долей.

Изучая результаты после многих месяцев разговоров, операций и исследований, Хит понял, что метод не работает – по крайней мере, не работает так, как рассчитывали. Только девять пациентов из двадцати четырех, прошедших топэктомию, получили хоть какое-то длительное улучшение состояния, при этом у процедуры были побочные эффекты – не в последнюю очередь сглаживание эмоций. Еще у троих пациентов улучшение наступило лишь на короткое время, а у остальных двенадцати вообще ничего не изменилось. Хит, никогда не интересовавшийся лоботомией, сообщил Меттлеру, что топэктомия ничем не лучше.

Но, изучая множество результатов наблюдений, он понял и более глубокую вещь: раз они не смогли остановить симптомы шизофрении, проникнув в кору мозга, самый внешний его слой, значит, источник этого состояния скрыт в других областях. Возможно, размышлял он, области, расположенные под корой больших полушарий, тоже функционируют с нарушениями, и ключ к приведению в порядок всей системы может находиться там. Взяв это на заметку, он взглянул в карты пациентов, у которых топэктомия сработала наиболее эффективно в плане подавления отрицательных эмоций. У всех были удалены части коры мозга, примыкавшие к одной и той же области в его глубине – прозрачной перегородке.

Эта мысль соединилась с судьбоносным теоретическим вдохновением, которое пришло к Хиту, когда он вернулся в Колумбийский университет. Венгерский психоаналитик Шандор Радо, руководитель программы по психоанализу в университете и ученик самого Фрейда, призывал коллег исследовать биологическую реальность психических состояний. Наставник Радо оставил этот проект много лет назад, поскольку это было слишком сложно, но Радо полагал, что сейчас наука к нему готова.

Для Радо, невысокого коренастого мужчины с сильным акцентом, сама суть шизофрении крылась не в галлюцинациях и бредовых иллюзиях, что ты являешься Наполеоном, воскресшим Мессией или беспомощной жертвой вредоносных лучей с альфы Центавра. Нет, основополагающим симптомом было отсутствие положительных эмоций, которое Радо называл ангедонией. Шизофреники были полны негатива – злости, тревоги, отчаяния – и сообщали о неспособности испытывать какое-либо удовольствие. Они просто не знали ни радости, ни ощущения счастья, а потому утратили способность нормально управлять своим поведением. Если поведение людей зависит от двух внутренних условий – наличия положительных и отрицательных эмоций, то шизофреники в этом отношении неполноценны, так как ограничены только одним. Все равно что быть лошадью, которую постоянно хлещут, что бы она ни делала, и которой никогда не дают морковку. Ей остается лишь двигаться зигзагами и кругами. Она не понимает, в каком направлении было бы логично идти.

Хит знал, что Радо прав, и, более того, он пришел к пониманию, как исследовать физиологию психологии. В то время как традиционная хирургия в психиатрии разрушала отдельные части мозга навсегда, он хотел разработать лечение на основании наблюдений за поведением пациентов после временных вмешательств в работу мозга. И он планировал использовать собственную активность мозга, его электрические импульсы. На примере шизофрении он представлял себе, как появится возможность заставить мозг, пораженный ангедонией, почувствовать радость и удовольствие через стимуляцию области, отвечающей за эти эмоции. Такое эмоциональное откровение как раз может помочь вырвать больного из его мрачного мира, полного тревоги. Хит докажет пациенту, что морковка все-таки есть. И как только последний увидит, что путь вперед существует, что впереди есть свет, он сможет иметь дело с реальностью и найти свой путь.

Оно того стоило. В высшей степени стоило.

В Тулейне Хит собрал вокруг себя верную гвардию, своего рода отряд мушкетеров, из представителей различных специальностей, которые тем не менее разделяли его общее видение вопроса. Из Нью-Йорка за ним последовала фаланга из юных подающих надежды психиатров и нескольких неврологов, в частности, его хороший друг, психиатр Расселл Монро. Кроме того, там были Роберт Ходс и Уолтер Микл, нейрофизиологи, с которыми Хит познакомился в ходе Грейстоунского проекта, экспериментальный психолог Г. Э. Кинг, инженер-электрик Хэл Бекер и, для охвата всех областей, психоаналитик Гарольд Лиф.

Хит также со всем тщанием выбрал собственного нейрохирурга – Франсиско Гарсия – из Грейстоунского проекта, чтобы тот присоединился к нему. К сожалению, это был не в полной степени его собственный выбор – тулейнские хирурги были не слишком заинтересованы в участии. Предложенный Хитом тип операции еще никогда не практиковался, и многие ответили, что не представляют, какая от нее может быть польза. Некоторые даже говорили, что глупо рыться в мозгах психически больных на основании сумасбродных теорий и предположений. Это слишком рискованно не только для пациента, но и для любого врача, который согласится нарушить общепринятые нормы профессии.

Хит плевать хотел на нормы. Он ненавидел рамки «обычного порядка вещей». Но сейчас он не мог избежать того очевидного факта, что в университете о нем будут говорить и некоторые коллеги охотно его потопят. Возможно, они завидуют особой должности, которую открыл для него Лэпем. Как бы то ни было, ему предстояло сражаться с этими маловерами. В конце концов, это просто закостенелые типы, которые не понимают, что необходимо прокладывать новые дороги, поскольку старые полны грязи и рытвин. Хит мог быть обворожительным, но мог быть и твердым как кремень, и вскоре он заработал еще одну репутацию – человека взрывного темперамента.