Читать книгу Аромат лотоса (сборник) - Лора Бекитт - Страница 4

Старшие дочери Раму и Гиты прекрасно справлялись с домашним хозяйством, и потому на долю семилетней Амриты обычно доставалась самая необременительная работа – присматривать за младшими братьями. Она играла с ними в камешки, носилась наперегонки по деревенским улицам, вскарабкивалась на деревья, собирала и жевала душистую смолку, сооружала ловушки для насекомых и мелких зверушек, словом, участвовала во всех проделках Васу и Ромеша.

Родители закрывали глаза на ее шалости: после драмы, разразившейся в связи с появлением Амриты на свет (о чем девочка, к счастью, никогда не узнала), младшая дочь сделалась их любимицей. И Раму, и Гита относились к ней лучше, чем к сыновьям, которых им в конце концов подарили боги.

Последние годы жизнь семьи была очень тяжелой. Кругом свирепствовал голод. Хотя жители глухой индийской деревни ни разу не видели ни одного англичанина, до них доходили слухи о том, что именно белые люди повинны в смерти множества стариков и малых детей.

Каждая горстка риса, каждая капля молока были на счету. Гита варила похлебку из травы, а в муку, из которой пекла лепешки, подмешивала рисовую шелуху.

Каким-то чудом им с Раму удалось выдать замуж двух старших дочерей: четырнадцатилетняя Танга стала женой немолодого соседа-вдовца, а тринадцатилетнюю Малу отдали в семью, где кроме ее юного мужа было еще пятнадцать детей. Что делать с остальными девочками, откуда взять приданое, родители не знали: Раму забыл, когда в последний раз держал в руках хотя бы одну рупию.

Отец семейства от зари до зари трудился на рисовом поле, Гита вместе со старшими девочками копалась в огороде, младшие собирали в джунглях плоды манго, лайма и других деревьев, и все-таки этого было недостаточно для того, чтобы прокормить большую семью. По приказу колониальных властей деревенский староста и его помощники отбирали у крестьян половину урожая.

Однажды в сезон дождей младший сын Раму и Гиты, четырехлетний Ромеш, тяжело заболел. Он кашлял и прерывисто, судорожно дышал. Женщина поила его настоем целебных трав, выпросила у соседки немного жира и растерла им ребенку грудь, но малышу становилось все хуже.

Гита долго сидела возле постели сына, ломая руки и вполголоса повторяя молитвы, потом встала и решительно произнесла:

– Я пойду к Вишалу. Я знаю, у него есть лекарства, которые могут помочь.

Вишал, деревенский брахман[3], был одним из самых богатых людей в округе.

– К Вишалу?! – воскликнул муж. – У тебя нет денег!

– То, что у меня нет денег, еще не означает, что у него нет сердца, – отрезала Гита и вышла за дверь.

– Я пойду с тобой, – заявил Раму и отправился следом.

Над горизонтом громоздились иссиня-черные, полные влаги тучи, по улицам кружили вихри белой пыли. Порой в вышине вспыхивала ярко-красная ветвистая молния.

Раму то и дело боязливо поглядывал на небо, но Гита, крепко прижав к себе ребенка, упорно шагала вперед и не обращала внимания на готовую взбунтоваться стихию. Амрита давно догадывалась, что в тайных глубинах материнского сердца куда больше смелости и силы, чем в душе отца.

Девочка сама не заметила, как выскользнула из дома и побежала за родителями. Те шли, не оглядываясь, потому и не заметили Амриту: в противном случае мать немедля прогнала бы ее, заставив вернуться обратно.

Едва родители вошли во двор дома жреца, как хлынул дождь. Амрита кинулась к боковому навесу и притаилась там.

Дождь невольно помог Раму и Гите: слуги Вишала бросились врассыпную – кто-то начал загонять скот, кто-то укрылся от ливня, и шудры беспрепятственно проникли в дом жреца.

Вскоре девочке стало скучно сидеть на месте и наблюдать за тяжелой стальной завесой ливня; ей захотелось узнать, что происходит внутри дома.

Осторожно, дабы не быть замеченной слугами, Амрита пробралась в комнаты. Ей никогда не доводилось бывать в жилище деревенского жреца, и теперь она поразилась тому, насколько сильно его обстановка отличалась от той, какую она привыкла видеть в своей хижине.

Пол был застлан ковром, возле стены стоял покрытый подушками диван, и над ним висел кисейный полог от москитов. От серебряной курильницы, стоявшей на подставке из сандалового дерева, распространялся аромат благовоний.

Вишал и еще какой-то незнакомый, хорошо одетый человек сидели на диване, а Гита и Раму стояли перед ними. Раму – угодливо и боязливо склонившись, Гита – не сгибая спины. Амрита услышала, как Вишал гневно воскликнул:

– Что ты себе позволяешь! Убирайтесь, не то я велю вышвырнуть вас вон!

– Нет-нет, – довольно мягко произнес его гость. – Она права. Я тоже считаю налоги непомерно высокими и рад был бы их снизить, но таков приказ заминдара[4]. Тот, в свою очередь, зависит от английских властей. – И обратился к Гите: – Сколько у тебя детей, женщина?

– Семь дочерей и два сына, господин, – сдавленно произнесла Гита.

Незнакомец покачал головой.

– Надо дать им отсрочку, Вишал. Передай старосте: пусть платят половину того, что должны платить.

– Как скажете, господин.

Жрец подобострастно кивнул, подумав о том, что ни одна деревенская семья не насчитывает меньше пяти детей. Остается надеяться, что управляющий владениями заминдара, господин Дипак, который приехал проверить, как выполняются распоряжения хозяина, скоро забудет о своей благодетельности.

Надо было сразу дать Гите лекарство, а не прогонять ее прочь! В ответ сумасшедшая женщина разразилась гневной тирадой, не стесняясь высокопоставленного гостя! Обвинила жреца, а заодно и деревенского старосту в жадности, жестокости, несправедливости и воровстве в присутствии доверенного лица самого заминдара! Вишал решил, что не даст спуску слугам, пропустившим в дом наглую шудру.

Раму и Гита хотели идти, как вдруг господин Дипак заметил Амриту, которая заглядывала в дверь. Улыбнувшись, он поманил ее пальцем.

– А ты кто такая?

Вишал щелкнул пальцами от досады, когда вместо того, чтобы убежать, девочка вошла в комнату, поклонилась и сказала: – Меня зовут Амрита.

Она брала пример с матери. Раму всегда боялся тех, кто богаче и выше по положению, тогда как ожесточенной жизнью Гите была присуща некая звериная смелость.

Незнакомец пугал Амриту и вместе с тем вызывал интерес. Нет, не шелковым тюрбаном и одеждой, какую она никогда не видела на жителях родной деревни, а своим спокойным и умным лицом. Девочка чувствовала: этот господин олицетворяет собой другой мир, не похожий на тот, в котором жила она.

Господин Дипак с любопытством разглядывал девочку. Нежное личико, большие темные глаза, безудержная живость, проявлявшаяся в каждом движении и взгляде. Внутри нее будто горел яркий трепещущий огонек: этот ребенок не был похож на забитых, пугливых крестьянских детей. Как жаль, что такая девочка обречена на жалкое существование в глухой, нищей деревне!

Его жена была больна и не могла рожать, потому он внимательно относился к чужим детям. Господин Дипак знал об ужасающих условиях, в которых живут крестьяне. Он много разъезжал по округе, видел иссохшие тела деревенских жителей и их голодные глаза. Он не мог изменить их судьбу, и его доброе сердце было переполнено чувством горестного бессилия.

Индийцы привыкли к угнетению, но еще никогда оно не было столь безжалостным. Власть англичан была сродни власти злых богов, а не существ, созданных из плоти и крови. Они распоряжались жизнью и смертью индийцев, назначали телесные наказания, штрафы, бросали невинных в тюрьмы и требовали выкуп. Принуждали местных жителей покупать посевное зерно втридорога и продавать урожай по дешевке. Заставляли население деревень платить налоги за бежавших или умерших односельчан. Они ездили по провинциям, сея страх и грабя все, что попадалось на их пути. Тем, кто отказывался подчиняться их требованиям, колонисты грозили жестокой смертью.

Несчастный народ и не пытался сопротивляться, он с горечью и бесконечным терпением покорялся судьбе. В Калькутте накапливались несметные состояния, тогда как по всей стране миллионы людей умирали от голода.

Господин Дипак наклонился к Амрите.

– Сколько тебе лет?

– Семь. Это наша младшая дочь, – ответила за девочку Гита.

– Нелегко выдать замуж семь дочерей, – заметил управляющий заминдара.

На сей раз ответил Раму:

– Да, господин.

В его голосе звучала обреченность, и господин Дипак сказал:

– Недавно я посетил одно любопытное место. Оно находится недалеко от Калькутты, в Бишнупуре. Это храм, посвященный Шиве[5]. Отсюда до него примерно два дня пути. Попробуйте показать девочку жрецам. Мне кажется, вашу дочь возьмут в храм. Она научится танцевать и петь, понимать священные тексты. Ей не придется голодать, она не увидит нищеты, не узнает ужасов войны. Вашей семье будет обещано расположение и благосклонность богов. Кроме того, жрецы заплатят вам деньги.

– Они выдадут Амриту замуж? – осмелился спросить Раму.

– Девушки, которых посвятили богу, не выходят замуж за смертных, они становятся девадаси, «женами бога», и навсегда остаются в храме. Сделаться храмовой танцовщицей – великая честь. Танец угоден богам, особенно его создателю – Шиве. – Дипак ободряюще улыбнулся. – Неверно выбранная жизненная дорога делает человека унылым и злым. Если твоей дочери повезет, она найдет свою судьбу и будет счастлива.

– Мы шудры. Разве таких, как мы, берут на службу в храм?

– Жрецы не обращают внимания на кастовые различия.

Главное, чтобы девушка была талантлива и красива.

Раму согласно кивнул, но не поверил словам господина. Человек, рожденный в рамках определенного сословия, может выйти из него, только умерев и родившись заново. Шудра никогда не сумеет занять место, которое уготовано брахману, а брахман, наоборот, никогда не станет шудрой.

Хотя из того, что было сказано добрым и умным господином, Амрита почти ничего не поняла, она почувствовала, что у нее горит лицо. Между тем Гита схватила дочь за руку и попятилась к выходу, бормоча слова благодарности.

Девочка ощутила внутреннее сопротивление матери и удивилась, потому что, вне всякого сомнения, незнакомец желал им добра.

Дома Ромешу дали лекарство, и вскоре мальчик поправился. Однако несдержанность Гиты имела плохие последствия: староста деревни и жрец не только приказали Раму сполна уплатить налог, но и выделили самую скудную землю, где были одни камни, песок и глина.

Гита ни разу не вспомнила о совете незнакомого господина, но однажды вечером, когда ужин в очередной раз заменили несколькими глотками воды и дети улеглись спать плачущие и голодные, Раму сам заговорил об этом.

– Помнишь, что сказал гость Вишала? Если Амриту возьмут в храм, нам заплатят деньги. Это спасет нас от голода. А наша дочь станет храмовой танцовщицей и будет счастлива.

Гита горько усмехнулась, и в ее взгляде мелькнуло презрение. – И ты поверил? Поверил в то, что можно изменить судьбу?

– Этот человек умнее нас с тобой, он знает, что говорит, – веско произнес муж.

Женщина передернула плечами и отвернулась.

– Нет, я не согласна.

Раму не понимал жену. Ему казалось, что они бредут к концу своей жизни, сгибаясь все ниже и ниже, и видят все меньше и меньше света. Он забыл о тех временах, когда Гита улыбалась доверчиво, радостно и открыто. Он не помнил, улыбалась ли она вообще. Раму знал о том, что жена денно и нощно думает о судьбе своих детей и изнывает от невозможности облегчить их долю!

Теперь, когда перед ними вдруг замаячил какой-то выход, Гита неожиданно впала в дикое упрямство и не желала хотя бы попытаться что-либо изменить.

– Почему ты противишься? – беспомощно спросил Раму.

Женщина закрыла лицо руками – так, будто страшилась показать гнев или стыд.

– Потому что однажды я уже хотела пожертвовать Амритой. Я решила ее убить! Но девочка осталась жива. Боги подарили нам сыновей не потому, что пожелали вознаградить за наши страдания, а потому, что ужаснулись моему поступку!

Думаешь, я вновь захочу испытать судьбу?

Раму терпеливо произнес:

– Я не брошу нашу дочь на погибель. Если Амрита понравится служителям храма, я подробно расспрошу их о том, чему учат девочек, и посмотрю, как они живут. Я не уеду до тех пор, пока не удостоверюсь, что Амрите будет хорошо в храме.

В эту ночь Гита не могла уснуть. Она долго думала о своей вине, которая все эти годы сидела в сердце занозой и не давала свободно дышать. Отдать дочь в храм? Посвятить ее богу? Что они с мужем знали об этом? Какой мерой могли измерить то горе и счастье, какое придется изведать Амрите? Ибо безумен тот, кто полагает, будто существует тьма без света, вода без суши и сладость без острого привкуса горечи!

С другой стороны, их дочь не умрет от голода и научится исполнять ритуальные танцы! Быть может, когда-нибудь она заработает много денег и сумеет помочь своей семье.

Утром Раму спросил Амриту:

– Ты хочешь научиться танцевать, хочешь одеваться в красивые сари?

Девочка с готовностью кивнула.

– Тогда мы поедем в Бишнупур и я оставлю тебя в храме.

Амрита вздрогнула. В это мгновение она не хотела думать о том, что ожидало ее впереди. Она ценила настоящее, в котором ее любили и берегли, в котором она была не одна.

– Я не хочу разлучаться с вами.

Пытаясь собраться с силами, Раму беспомощно заморгал.

– Приходится выбирать. Когда у человека есть выбор, это хорошо; гораздо хуже, когда его нет, как у нас с матерью и твоих сестер. Я отвезу тебя в храм, и, если тебе там не понравится или я узнаю, что служители плохо обращаются с девочками, мы уедем обратно.

Раму и верил, и не верил своим словам. С одной стороны, он знал, что ни за что не оставит дочь у чужих людей, если почует что-то неладное. С другой, он понимал: деньги на дорогу придется занять и, если Амриту не возьмут в храм и жрецы ему не заплатят, поездка обернется катастрофой!

Гита напекла лепешек из последней муки и завязала их в чистый платок, выстирала и починила сари Амриты, расчесала и заплела ее волосы. Нацепила на шею девочки стеклянные бусы и надела на тонкую ручку медный браслет с цветными камешками. Она не говорила ни слова, однако Амрита чувствовала боль и волнение матери.

Раму отправился в путь на рассвете, в тот час, когда похожее на гигантскую раскаленную монету солнце показалось из-за края горизонта и мир озарил теплый и нежный свет.

Гита без конца поправляла на дочери одежду. К горлу женщины подкатил тяжелый комок, ее руки дрожали. Она давно разучилась смеяться и плакать и сейчас была не прочь разучиться чувствовать.

Амрита держалась спокойно. Она не тревожилась, потому что ехала с отцом. Девочку переполняла тайная гордость. Братья и сестры смотрели на нее с любопытством, как на диковинку: никто из них ни разу не покидал деревню и даже не думал о том, что на свете существует другой мир, не похожий на тот, в котором они живут.

Когда они с отцом вышли за ограду, Амрита оглянулась. Гита стояла посреди двора, прижав руки к груди и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, будто дерево на ветру.

Девочке стало страшно. Она не смогла понять выражения лица матери, но ей почудилось, будто в душе Гиты звучит мелодия, мрачная, тягучая и унылая, как на похоронах.

Однако вскоре Амрита приободрилась. Они с отцом шли по пролегающей через джунгли дороге, и девочка любовалась пышными кронами деревьев, их могучими корнями, кое-где выступающими из-под земли и напоминающими застывших змей, переливами света и тени в листве, вереницей белых облаков в высоком небе.

Пахло свежестью, еще чем-то незнакомым и пряным. Сотни птиц прыгали с ветки на ветку, радуя глаз яркими красками оперения, наполняя заросли многоголосым пением. Свежую зелень леса пронизывали золотистые лучи солнца. Тамаринд, бамбук, манговые деревья, упругие стебли лиан – казалось, джунглям не будет конца! Тропический лес стоял единым массивом, в нем не было никаких просветов.

Раму не останавливался до тех пор, пока не набрел на ручей. Тогда они с Амритой сели на траву и съели по одной лепешке, после чего отец аккуратно собрал крошки и вновь завязал платок.

Неизвестно, сколько продлится путь, а другой еды у них не было. Заметив, что Амрита поглядывает на узелок, Раму сказал: – Я бы многое отдал за возможность никогда не голодать!

– Скажи, отец, люди рождаются богатыми и счастливыми? – спросила девочка.

Раму никогда не задумывался над этим и потому пожал плечами.

– Люди нашей касты редко бывают богатыми, – ответил он.

– А счастливыми?

Мужчина вздохнул.

– Я никогда не знал, что такое счастье.