Читать книгу Замки на их костях - Лора Себастьян - Страница 6

Когда Беатрис выходит из кареты, ей приходится щуриться, потому что солнечный свет ослепляет ее и заставляет глаза зудеть еще больше. Аптекарь, который сделал ей глазные капли, сказал, что она привыкнет к этим ощущениям, но она уже несколько раз практиковалась в их использовании и не уверена, что когда-нибудь это действительно случится. Но, как бы ей ни хотелось это признавать, мама права – это необходимое неудобство.

Когда ее глаза привыкают, она видит три одинаковых экипажа с открытым верхом, которые, должно быть, выехали из дворца раньше них. Все они выкрашены в синий и золотой – цвета Бессемии, – и каждый запряжен парой безукоризненно белых лошадей с лентами в гривах и хвостах. Возле каждого экипажа стоит по небольшой шелковой палатке. Одна зеленая – цвета Фрива, вторая – золотая темаринская, и еще одна – алая селларианская. И у каждой по бокам стоит пара одетых в тон стражников.

Сопровождающая их бессемианская делегация окружает карету, и Беатрис замечает несколько знакомых лиц, в том числе Найджелуса с его холодными серебряными глазами и длинной черной мантией. Даже под жарким полуденным солнцем на его алебастровом лбу не видно и капельки пота. Он должен быть, по крайней мере, ровесником ее матери, но по возрасту больше похож на Беатрис и ее сестер.

Каждую палатку окружает группа хорошо одетых мужчин и женщин, но их лица сливаются воедино – делегации знати, присланные из каждой страны для сопровождения. Делегация из Селларии, безусловно, самая заметная, одетая в яркие цвета, некоторым из которых Беатрис даже не может придумать названия. Они выглядят достаточно дружелюбно, у всех на лицах широкие сияющие улыбки, но Беатрис лучше всех знает, что внешность может вводить в заблуждение.

Неважно, сколько раз она слышала, как ее мать обсуждает официальную передачу принцесс, внутри все еще не чувствует себя подготовленной, но старается не показывать свои переживания и вместо этого выпрямляет спину и высоко поднимает голову.

Мать в последний раз целует каждую из дочерей в щеку. Когда приходит очередь Беатрис, девушка ощущает на коже лишь прикосновение тонких холодных губ, и на этом все. Ни сентиментальности, ни напутствий, ни признаний в любви. Беатрис знает, что иного не стоило и ожидать. Она говорит себе, что ей ничего такого и не нужно, но обнаруживает, что это до сих пор проносит боль. Мать удаляется от них, оставляя трех сестер в центре поляны, в прямом и в переносном смысле пойманных между мирами.

Дафна делает первый шаг – как и всегда, сколько Беатрис себя помнит, – и с расправленными плечами и взглядом, устремленным вперед, идет к палатке Фрива. Она изо всех сил пытается повторять холодность их матери, но не может удержаться от взгляда в сторону сестер, и в этот момент Беатрис видит в ее глазах неуверенность. В эту секунду она задается вопросом, что произойдет, если Дафна скажет «нет», если откажется войти в палатку, если ослушается их матери. Но конечно нет. Дафна скорее поймает падающую звезду голыми руками, чем пойдет против воли императрицы. Подарив последнюю легкую улыбку Беатрис и Софронии, Дафна заходит в палатку и исчезает из поля зрения.

Беатрис смотрит на Софронию, которая, в отличие от Дафны, никогда не могла скрыть свой страх.

– Давай, – говорит ей Беатрис, – пойдем вместе.

«Вместе до конца», – думает она, но не произносит эту часть вслух. Они следуют примеру Дафны, и, прежде чем исчезнуть в своих палатках, Беатрис в последний раз улыбается Софронии, но дрожащие губы сестры не могут ответить ей тем же.

Она надеется, что Софрония не заплачет перед темаринцами, ведь их первое впечатление о ней не должно быть таким, а их мать всегда подчеркивала важность хорошего первого впечатления.

Как только Беатрис входит в освещенную свечами палатку, ее окружает армия женщин, быстро говорящих на селларианском языке. Хотя Беатрис свободно на нем говорит, их речь такая быстрая и наполнена такими разными акцентами, что ей приходится внимательно слушать, чтобы понять, что они говорят.

– Бессемианская мода, – насмешливо говорит одна женщина, одергивая пышную кружевную бледно-желтую юбку платья Беатрис. – Тьфу, прямо ромашка какая-то.

Прежде чем Беатрис успевает возразить, вмешивается другая женщина, щипая ее за щеки:

– Здесь тоже нет цвета. Она как фарфоровая кукла без краски, плоская и невзрачная.

Невзрачная. Это больно жалит. В конце концов, кто она, если не красавица? Это единственное ее достоинство. Дафна – очаровательная, Софрония – умная, а Беатрис – красивая. Какая у нее ценность без этого? Но у селларианцев другие стандарты: громкая, драматичная и чрезмерная красота. Так что Беатрис прикусывает язык и позволяет тыкать, подталкивать и обсуждать ее, не говоря ни слова. Она позволяет им стянуть ее платье через голову и бросить его на пол, как старую тряпку, позволяет им расстегнуть корсет и снять сорочку, оставляя ее обнаженной и дрожащей на холодном осеннем воздухе.

Но, по крайней мере, сейчас ехидные замечания утихают. Она чувствует на себе их оценивающие взгляды.

– Что ж, – произносит первая женщина, поджав губы, – по крайней мере, мы знаем, что она ест. У некоторых из этих бессемианок совсем нет мягкости, ни груди, ни бедер, вообще ничего. Тут мне хотя бы не придется шить одежду на скелет.

Она натягивает через голову Беатрис новую рубашку и зашнуровывает поверх новый корсет. В то время как ее бессемианский корсет был затянут так туго, что она едва могла в нем дышать, этот более свободный. Кажется, он создан для того, чтобы подчеркнуть ее грудь и бедра, а не сделать их меньше.

Затем следует нижняя юбка, более объемная, чем любая из тех, что Беатрис носила раньше, даже на официальном балу. Она настолько широкая, что в ней будет сложно пройти через двери, не говоря уже о карете, но, по крайней мере, материал легкий. Даже сквозь все эти слои Беатрис кожей чувствует прохладу и шелест ветра, дующего через палатку.

Наконец, само платье. Оно из рубиново-красного с золотом шелкового дамаста[2], с низким вырезом и широкими плечами, и обнажает больше кожи, чем кто-либо в Бессемии осмелился бы до захода солнца. Без зеркала трудно сказать, как оно выглядит, но женщина, отвечающая за ее одежду, одобрительно кивает, а затем уступает свое место другой женщине, которая, кажется, отвечает за косметику.

После этого идет поток кистей и красок, волосы, стянутые, завитые и собранные в пучок, металлические гребни, скребущие кожу головы и оставляющие царапины. Ее глаза, щеки и губы покрывают краской и пудрой. Это утомительно, но Беатрис знает, что лучше не жаловаться и даже не вздрагивать. Она научилась оставаться совершенно неподвижной – живая, дышащая кукла.

Наконец, швея и парикмахер помогают ей надеть туфли на каблуке, сделанные из того же материала, что и платье.

– Она довольно мила, не так ли? – говорит женщина, отвечающая за косметику, глядя на Беатрис, слегка наклонив голову.

Швея кивает:

– Принц Паскаль должен быть очень счастлив со своей невестой.

– Не то чтобы он был очень доволен, – фыркает парикмахер.

Беатрис улыбается и делает легкий реверанс.

– Большое спасибо за всю вашу тяжелую работу, – произносит она, к удивлению прислуги, на безупречном селларианском без акцента. – Мне не терпится увидеть Селларию.

Первой, взволнованная и покрасневшая, заговаривает парикмахер.

– П-прошу прощения, В-ваше Высочество, – заикается она. – Я не хотела выказать неуважения ни к вам, ни к принцу…

Беатрис отмахивается от этих слов. Ее мать всегда подчеркивала, как важна любовь прислуги. В конце концов, они те, кто знает больше всего. И в комментарии о Паскале нет ничего, что бы она еще не слышала от шпионов своей матери, которые описали его как угрюмого, замкнутого мальчика.

– Так, куда теперь?

Швея спешит приоткрыть полог палатки, чтобы Беатрис снова вышла на яркий солнечный свет. Она видит, что выходит последней: ее сестры уже сидят в своих экипажах, и каждая окружена делегацией заискивающих придворных.

Обе выглядят чужими.

Софрония напоминает искусно изготовленную выпечку, утопающую в море украшенных драгоценностями шифоновых оборок в оттенках лимонно-желтого, ее светлые волосы завиты и собраны в высокую прическу, украшенную всевозможными бантами и драгоценностями. Дафна же одета в зеленое бархатное платье, которое можно было бы назвать простым только по сравнению с платьями сестер: с длинными узкими рукавами, открытыми плечами и нежными цветами, вышитыми на лифе мерцающими черными нитками; ее черные волосы, заплетенные за спиной в косу, подчеркивают точеную фигуру.

Они обе выглядят красиво, но при этом уже совершенно по-разному. Через год они могут стать совсем чужими. От этой мысли Беатрис тошнит, но она старается не показывать этого. Вместо этого она осторожно идет к своей карете, следя за тем, чтобы каблуки ее туфель не врезались в землю и она не споткнулась. Стражник помогает ей сесть в экипаж, и она усаживается в пустое пространство между двумя женщинами селларианками с одинаковыми красными напомаженными ртами.

Женщины тут же наперебой начинают произносить ей комплименты в высокомерном бессемианском стиле.

– Спасибо, – к их облегчению отвечает Беатрис на селларианском, но не слушает их последующую болтовню.

Вместо этого она наблюдает за своими сестрами. Ее кучер приводит лошадей в движение, и экипаж дергается вперед, направляясь на юг, но Беатрис не спускает с сестер глаз, пока обе не исчезают из поля зрения.