Читать книгу Представьте 6 девочек - Лора Томпсон - Страница 2

Представьте шесть девушек, шесть законченных индивидуалисток, и выпустите их в одну из самых взрывоопасных эпох мировой истории – вы получите сестер Митфорд. Этому социальному эксперименту позавидовал бы самый изобретательный исследователь, а интересен он во многом невозможностью его повторить. Никогда больше не будет шести таких девиц, воспитанных в такой манере и в такое время.

Сестры Митфорд родились в сердце Англии, самая старшая – в 1904 году, самая младшая – в 1920-м. Их родословная древнее Нормандского завоевания. Дочери второго лорда Ридсдейла и леди Ридсдейл должны были стать женами и матерями аристократов, образцовыми представительницами своего класса, появляться на придворных балах в атласных, чуть неуклюже сидящих платьях и носиться верхом по графству Глостер в добротном твиде. Кое-что от старомодного воспитания все же в них сохранилось, и Нэнси Митфорд на смертном одре признавалась, что отдала бы все за день на охоте. Но огромный мир за пределами поместья Хейтроп давно предъявил свои права на Нэнси и на всех сестер за исключением Памелы – и на фоне этой бледной тени тем ярче сияли остальные пять.

Выбранные сестрами Митфорд пути можно перечислить почти так же, как в детском стишке перебираются жены Генриха VIII: Писательница, Птичница, Фашистка, Нацистка, Коммунистка, Герцогиня. Можно составить минибиографии, жонглируя наиболее поразительными фактами с ловкостью опытного циркача. Нэнси, самоучка, не умевшая расставлять знаки препинания (“Не Ваш конек”, – писал ей Ивлин Во), сделалась известной писательницей, чьи изданные в 1940-х романы “В поисках любви” и “Любовь в холодном климате” принадлежат к популярной и любимой читателями классике. Памела, буколический птицевод с голубыми глазами (солнечные очки она всегда подбирала в тон), была воспета молодым поэтом Джоном Бетжеменом (“Памела нежная, кто ближе всех к земле”). Диана, первая красавица в своем поколении, преспокойно приняла участь парии, бросив идеального мужа ради лидера Британского союза фашистов сэра Освальда Мосли. Юнити, зачатая в канадском городе Свастика, сделалась яростной нацисткой и близкой подругой Адольфа Гитлера. Джессика сбежала из дома с коммунистом Эсмондом Ромилли, племянником (а по слухам, сыном) Уинстона Черчилля, и поселилась в рабочем районе Ротерхайта. Дебора стала хозяйкой Чэтсуорт-хауса, величественной, выстроенной еще в XVII веке резиденции герцогов Девонширских, и собрала здесь выдающуюся коллекцию записей и сувениров Элвиса Пресли.

Все эти подробности потоком хлынули в прессу в 2014 году, после смерти Деборы, “последней из сестер Митфорд”, хотя ничего нового тут не было. Кто-то путался и считал Нэнси фашисткой, а Юнити – коммунисткой, но общее представление имели почти все. Столь же знаком был англичанам совокупный образ сестер: безудержное аристократическое легкомыслие, схожие, словно вариации на общую тему, лица, домашний язык. Митфорды обитали в лингвистическом микроклимате почти детского лепета (“ой, пожалей меня”), более всего известны прозвища, которыми они наделяли всех и в первую очередь друг друга, и то, что началось как семейная шутка, позднее стало достоянием публики. Тут опять кто-то может запутаться и решить, что нацисткой была Женщина, а писательницей Хонкс или что Стабби обожала сельскую глушь, а замуж за герцога вышла Бобо¹, но в целом примерно так судьбы этих девушек и складывались. К тому же с Гитлером были знакомы все они и звали его Хитти или герр Маляр – одни так, другие эдак.

За несколько лет до ее смерти я взяла интервью у вдовствующей герцогини Девонширской, Дебо (Нэнси – можете себе представить? – дала ей прозвище Девять, мол, умом она старше не станет). Герцогиня признала, что популярность “темы Митфордов” ее несколько удивляет: “Что люди до сих пор интересуются нами – это поразительно. А уж по каким причинам, им лучше знать”. Ее сестра Диана Мосли (Хонкс, Бодли, Корд, Нарди), с которой я тоже встречалась, высказалась намного резче: “Бесконечные разговоры о семье Митфорд – тощища смертная, – заявила она, запрокидывая все еще красивую голову в почти беззвучном смехе (так смеялись все девочки Митфорд, словно веселье словами не выразить). – До смерти надоело!”

Разумеется, то же самое можно сказать и о женах Генриха VIII. “Ой, только не заводите снова про Анну Клевскую и портрет работы Гольбейна. Кто ж про это не слыхал?” Такая известность, разумеется, осложняет задачу биографу. Судьба Юнити Митфорд – отменный сюжет для оперы, а все сводится к скверному анекдоту: “Тут объявили войну, и она застрелилась”. Потрясающая человеческая трагедия исчезает, остается только эта фраза. Беда в том, что слишком большая известность не только порождает скуку, но и обесценивает смыслы. А судьба этих шести сестер значима и еще не до конца осмыслена. Я понимаю тех, кому давно уже охота порвать в клочья кружевную митфордиану, все эти “Пуля, Муля, кладовка Цып”², но вот что я скажу: приглядитесь заново к столь знакомым именам и фактам и задумайтесь над ними. Эти шесть сестер – лучшие образцы в музее английскости, и они представляют весьма сложное явление, хотя от их образа веет божественной простотой. Как бы мы их ни воспринимали, счесть их скучными едва ли кому удастся.

Причем, как я уже сказала, это явление никогда больше не повторится. Ни такие характеры, ни такое состояние мира – подобная конфигурация не сложится вновь.

Начать с простого факта – большого количества детей в семье. Всего их было семеро, и хотя о Томе, единственном сыне (1909 года рождения), часто забывают, он обладал не менее сильным и загадочным характером, чем сестры. Далее, особенности воспитания. Том отправился в Итон, но девочки получили домашнее образование, и три больших семейных поместья – Бэтсфорд-парк, Астхолл-мэнор и Свинбрук-хаус – служили площадками для игр, где развивалось их воображение. У современного ребенка день расписан по минутам (в 4 часа – гобой, в 4.30 – анализ на переносимость глютена), и он таскается за родителями по всяким взрослым заведениям от бара до “Старбакса”. Девочки Митфорд, напротив, обитали в собственном мире. Они обладали свободой, которую ныне сочли бы дикостью. Физически эта свобода была ограничена: девочки не выезжали дальше чем в Шотландию, нигде не появлялись без няни и, кроме родственников, общались в основном с грумами, гувернантками и егерями. Их мать бывала строга, а отец порой устраивал яростный разнос за нарушение строгих правил этикета, и все же на более глубоком уровне им была дарована абсолютная свобода: ничто не мешало девочкам следовать своей натуре и подлинным склонностям. Насколько это пошло им на пользу – другой вопрос, но именно такая свобода вылепила “сестер Митфорд”.

Они рыскали по своим владениям, вечно увлеченные книгой, любовью, животными (нет ни одной фотографии, на которой не красовался бы замечательный пес), с каждым годом становились все краше и все жаднее до жизни: монотонная скука сельского существования оказалась парадоксально мощным стимулом. Не следует представлять себе неразлучную и постоянную шестерку, складывались временные пары и альянсы: Диана и Том, Джессика и Юнити, Дебора и Джессика. Помимо всего прочего, и разница в возрасте мешала им образовать секстет (в котором Том был бы гастролирующим дирижером), но поскольку никакой другой компанией они не располагали, то все время сталкивались друг с другом, выбивая искры, словно кремень об огниво. В соперничестве установилась семейная иерархия, которая сохранится до конца, и, даже когда в живых оставались только Диана и Дебора, отголоски тех союзов и тех раздоров все еще можно было угадать.

Их поразительные, подчас патетические индивидуальности оттачивались в этом сложном взаимодействии. Разумеется, утверждение, будто Джессика сделалась неистовой коммунисткой, потому что самая близкая ей сестра, Юнити, стала яростной нацисткой, будет легковесным упрощением, и столь же наивен вывод, будто Юнити стала нацисткой, следуя примеру обожаемой Дианы, и все же некоторая доля истины в этом есть. Если бы они не выросли в постоянном общении, воюя, сближаясь, отдаляясь в вечном воинственном ритме, не вылепились бы и столь яркие индивидуальности. И опять-таки живи они в другое время, эти индивидуальности – по крайней мере, у части девочек Митфорд – проявились бы совершенно иным образом.

Девочки Митфорд росли в пору глубоких и – что, пожалуй, важнее – драматических перемен. Дебют Нэнси в обществе состоялся 28 ноября 1922 года на балу в Астхолле. Светская хроника “Таймс” высказывалась о нем с формальной церемонностью, все еще соблюдавшейся по отношению к высшим классам (“Среди тех, кто приглашал гостей к танцам, была графиня Батхерст…”), словно Эдвардианская эра не завершилась. Танцы для самой младшей дочери, Деборы, организовали в семейном особняке в Лондоне 22 марта 1938 года. За десять дней до того произошел аншлюс, аннексия Австрии нацистской Германией.

За шестнадцать лет между этими двумя дебютами политические конфликты дошли до крайнего ожесточения. С двух сторон мировой шахматной доски неуклюжими глыбами высились коммунизм и фашизм. Демократия на их фоне казалась существом ничтожным и слабым, жалко блеющим об умеренности – после мировой войны и русской революции, на фоне Великой депрессии и массовой безработицы. Англия, в отличие от Италии, Испании и Германии, не искала прибежища в диктатуре, но и здесь многие мечтали об определенности и тешили себя иллюзиями, броскими лозунгами. В 1920 году была основана Коммунистическая партия Великобритании, а через три года – с неумолимой логикой – фашистская партия, поначалу малочисленная.

Быстро сменявшие друг друга недолговечные кабинеты министров пытались справиться с непрекращающимся экономическим кризисом и отвратить угрозу нестабильности. Очень серьезно относились к “письму Зиновьева” (1924 года), якобы инструкции главы Коммунистического интернационала, о переходе к классовой войне. Хотя происхождение этого документа сомнительно, большевики действительно раскачивали ситуацию в стране, а у пролетариата и так имелись достаточные причины для недовольства. Ужасающе высокой была безработица. За пару недель до дебюта Нэнси по стране прошел первый из общенациональных “голодных походов”. В 1926 году состоялась всеобщая стачка, а в 1936-м – “поход из Ярроу”. В 1929 году первый в истории страны премьер-министр от лейбористов Рэмси Макдональд поручил молодому и энергичному члену парламента сэру Освальду Мосли разобраться с безработицей, но Мосли пошел своим путем, когда его радикальные (хотя и довольно популярные) идеи были отвергнуты. В 1931 году он сформировал Новую партию, через год переименованную в Британский союз фашистов.

В Германии, где к 1933 году насчитывалось 7 миллионов безработных, нищета достигла предела, а послевоенные обиды накапливались, взрыв казался неизбежным. Предстоял жесткий выбор: либо коммунисты, либо нацисты. Заняв должность канцлера, Гитлер объявил войну марксизму и уже этим приобрел себе немало приверженцев в некоторых британских кругах, как прежде Муссолини, пришедший к власти в 1922 году. Иные английские аристократы вполне откровенно выражали желание сблизиться с Гитлером. В 1936-м на обеде, устроенном Англо-Германским обществом дружбы в честь посла фон Риббентропа, присутствовали среди прочих герцог Веллингтон, лорд Лондондерри и лорд Ридсдейл с супругой. В том же году лорд Ридсдейл выступил с палате пэров с хвалебной речью в честь Гитлера и бранил прессу за “грубейшие преувеличения в таких вопросах, как обращение нацистов с евреями”. Главную мысль он сформулировал в одной фразе: “Что бы мы ни имели возразить по поводу конкретных моментов его правления, очевидно, что герр Гитлер спас Германию от красной угрозы”.

Такова была позиция аристократа, но ее в той или иной мере разделяли многие рядовые британцы, чей ужас перед коммунизмом мы едва ли способны теперь постичь в полной мере. С другой стороны, для значительной части интеллигенции – тех самых людей, которых Сталин методично истреблял, – коммунизм оставался идеалом и светлой мечтой, а также последним оплотом в борьбе с фашизмом. Сам факт, что эти яростно противоборствующие идеологии в основе своей до странности схожи, многие – и в том числе Нэнси и Дебора Митфорд – ясно осознавали, но такого рода ясность и здравый смысл были в 1930-е годы не ко времени. Требовалось иное – политическая жестикуляция, бескомпромиссная присяга на верность тому или другому, решения, проистекающие из жесткой теории без учета зыбких реалий человеческой природы. Молодые люди всегда откликались на боевой клич экстремизма, не устояли и Диана, Джессика, Юнити.

И все же их поведение нельзя назвать заурядным. Опять-таки значимость их поступков поблекла из-за того, что все о них слишком хорошо известно, однако вдумайтесь: да, в ту пору многие другие юные светские создания флиртовали с тем или иным сортом экстремизма, к примеру, их кузину Климентину Митфорд ненадолго ослепил блеск лакированных сапог, но в том-то и особенность сестер Митфорд, что они не флиртовали, они были до конца верны своим убеждениям. И в 1952 году Дебора писала о Джессике: “Ее окаянное дело въелось ей в душу, и она никогда не могла отречься”. Попробуйте вообразить нечто подобное сегодня. Девятнадцатилетняя Джессика Митфорд уходит жить с исламским фундаменталистом? Вряд ли. Девушка из высшего класса может какое-то время увлеченно играть в “активистку”, то есть размахивать плакатом против добычи сланцевого угля в Сассексе (где проживают ее родители) или переспать с симпатичным борцом против капитализма (который учился в одной школе с ее братом). Правда, юноша, ради которого Джессика ушла из дома, Эсмонд Ромилли, был дальним родственником Митфордов и учился в Веллингтоне. Как писала Нэнси, изображая схожую ситуацию в романе, “она была ему представлена и знала его фамилию”. И все же когда в 1937 году Джессика исчезла – якобы уехала в Дьепп к друзьям, но так там и не появилась, – мир ее родителей рухнул. Две недели они не знали, жива она или мертва, сутки напролет просиживали у телефона, ожидая неведомо чего. Лорд Ридсдейл больше не виделся с дочерью с того дня, как проводил ее на вокзал Виктория. Получив наконец известие о ней, он якобы заявил: “Хуже, чем я опасался, – вышла замуж за Эсмонда Ромилли”, но, даже если он произнес вслух такие слова, едва ли говорил искренне. Родители Джессики так и не оправились от этого удара, от бездумной и жестокой решимости, с какой она отреклась от прежней своей жизни (впереди их ждали более тяжелые испытания). “Я чуть с ума не сошла, когда казалось, что ты исчезла насовсем”, – писала дочери леди Ридсдейл, а Дебора утверждала: “Это самое страшное, что со мной случилось в жизни”. Сорок лет спустя Джессика написала Деборе: она, мол, “оч. удивлена”, что своим бегством причинила ей такое огорчение. Однако в интонациях письма чувствуется попытка оправдаться – не слишком убедительная, ибо, похоже, в 1937 году Джессике было наплевать, кого и насколько сильно она ранила. Столь притягателен был экстремизм, воплощенный в мужчине. Только из-за такого мужчины она могла сбежать. Только из-за экстремизма она могла сразу и полностью отказаться от всего, что было дорого.

Обычно за идеологические крайности хватаются разочарованные мужчины. Бывает, конечно, и с девушками, но при чем тут сестры Митфорд? Стильные, благополучные, представленные ко двору, только и знавшие, что скакать следом за гончими да танцевать в лучших домах Лондона. О юных мятежниках часто говорят, дескать, им-то терять нечего, – и это не всегда справедливо, но уж кому было что терять, так это сестрам Митфорд. Бунтарство лишало их всего – их, нежнокожих отпрысков привилегированного класса. И они были достаточно умны, чтобы это понимать, ведь ум Джессики был острее бритвы, а Диана для отдыха читала Гете (на свадьбу доктор Геббельс подарил ей полное собрание сочинений в розовой телячьей коже). Джессика была к тому же красива, жизнерадостна и, по единодушным отзывам, обаятельна, а Диана, красотой равная богине, вела жизнь точно из приторного романа: особняк в Белгравии, обожающий муж, двое маленьких сыновей. Странной среди них, согласно позднейшему признанию Деборы, считалась только Юнити, но и она была красива, умна, и хотя некоторые ее эксцентрические выходки подчас пугали, Юнити тоже покоряла сердца.

Разумеется, сыграла свою роль и молодая глупость. “Фюрер дважды впадал в ярость… это было дивно”, – можем мы прочесть в письмах Юнити. Порой складывается впечатление, что Гитлер – это Мик Джаггер образца 1966 года, а она – его юная обожательница. Но одной лишь наивностью всего не объяснишь. Что-то в натуре этих молодых женщин откликалось на темную суть времени. Под солнечной бурливостью Митфордов текла более угрюмая и упорная струя. Здесь присутствовал и выраженный сексуальный инстинкт – желание принять, впустить в себя нечто агрессивное и непреклонное, и хотя это желание направлялось на конкретных мужчин, в нем была, безусловно, и мистическая сторона – экстремизм апеллирует к древнему, неукрощенному цивилизацией “я”.

О том, как и почему сестры выбрали каждая свой путь, мы подробнее поговорим чуть позже. Исходным пунктом стала глубокая и сложная страсть Дианы к сэру Освальду Мосли, хотя несомненное влияние на Диану оказали интеллектуальные “протевтонские” симпатии ее родичей. В контексте времени и семейного расклада поведение сестер Митфорд выглядит более понятным, но отвага – немыслимой. “Что за жизнь мы ведем”, – писала Нэнси в 1940 году матери, изумляясь, но, как всегда, сдержанно.

Сама Нэнси не бросалась без оглядки в экстремизм того или иного сорта. Друг семьи, Вайолет Хаммерсли, как-то писала ей: “Вы, Митфорды, любите диктаторов”, но это лишь отчасти соответствовало истине. Памела вышла замуж за приверженца фашизма и познакомилась с Гитлером (“в своем коричневом костюме он похож на старого фермера”), однако до крайностей Дианы и Юнити ей было далеко. Дебора провела месяц перед Второй мировой войной с гостями, собравшимися по случаю скачек в Йорке, и тоже оставалась в стороне от политических бурь. Что же касается Нэнси, она сначала спасала беженцев-республиканцев, проигравших гражданскую войну в Испании, а затем вернулась домой и с головой окунулась в патриотическую работу.

И все же нечто общее в их отношении к политике было – не столько в том, что они делали, сколько в том, как они это делали, в стальном стержне под светской улыбкой – вот что типично для Митфордов. Они были естественны и бесстыдны – не в том смысле, что совершали позорные поступки, хотя Юнити далеко зашла в своей любви к нацизму, нет, точнее будет сказать, что они были избавлены от чувства стыда, наделены блаженной и неуязвимой уверенностью в своей правоте. И о чем бы ни зашла речь, беседовали они все на том же детском языке. Между формой выражения (“милый Гитлер”, “славный Ленин”) и тем, что они совершали, разверзается пропасть. Отрочество Джессики и Юнити, живших в одной комнате и поделивших ее надвое – половина в серпах и молотах, половина в свастиках, – наглядно иллюстрирует отношения сестер Митфорд с политикой: полная искренность, но и непременное желание похвастаться. Покрасоваться перед няней.

Им незачем было гоняться за публичностью, они и так получали ее в огромных и опасных количествах, но и никакого страха она у сестер Митфорд не вызывала. Отчасти это у них в крови, оба деда были яркими персонажами, но объектом публичного внимания сестры Митфорд стали благодаря собственным заслугам. Их характеры, их разнообразная красота, и все это шестикратно, превращало их в сногсшибательное явление. При такой внешности они никак не могли оставаться незамеченными, а при таких склонностях ни в коем случае этого не хотели бы. У них проявлялась тяга к огням рампы, желание блистать в ее лучах. “Да кто на вас глядеть станет”, – приговаривала няня, однако девочки ухитрились вырасти без присущего большинству аристократов страха показаться вульгарными. Нэнси стала не просто писательницей, а “знаменитостью”. (Ивлин Во сообщал: “На прошлой неделе я видел Дебо и считаю своим долгом предупредить, что она распространяет опасную для вашей репутации сплетню: якобы вы разрешили «Телевижн» вас сфотографировать”³.) Она весьма щедро распоряжалась своим именем: вела в “Санди Таймс” авторскую, в высшей степени самоуверенную и пристрастную колонку, помогала при постановке пошловатого мюзикла на сюжет “В поисках любви”⁴, позднее готова была участвовать и в затевавшемся на Ай-Ти-Ви комедийном сериале, основанном на биографиях шести сестер⁵. Дебора, герцогиня Девонширская, раздавала бесчисленные интервью и, похоже, забавлялась тем, как легко приручить журналистов (“Разве перед ней кто-нибудь устоит?”⁶). Диана, прекрасно понимая, что напрашивается на неприятности, приняла в 1989 году участие в “Дисках необитаемого острова” на Радио-4. Слушатели были возмущены, но с митфордианской жаждой популярности рука об руку идет полное равнодушие к людскому суду. Если бы сестры обзавелись твиттером (это вполне можно себе представить, Джессика точно могла бы это сделать), они бы помирали со смеху при виде гневных комментариев с тэгом #снобскаясука. Они были одарены и легкостью и стойкостью. Когда в 1943 году Диана с мужем сидели под домашним арестом, наглухо задернув занавески, чтобы в окна не могли заглянуть репортеры, Диана писала: “Я бы предпочла быть нами, а не ими: уж очень погода отвратительная”. Когда Нэнси в 1955 году написала трактат “Английская аристократия”⁷, с его знаменитой классификацией лексики “В” (высшего сословия) и “не-В” – “только простонародье скажет «листы для письма» вместо «почтовая бумага»” – взрыв негодования оставил ее равнодушной. “Да кто вы такая?” – возмутился один из читателей. “Ужасно трудно ответить”, – пожимала она плечами.

Снобизм, черствость, идиотизм, блуд, бессовестность – в чем только не обвиняли сестер Митфорд, а они встречали любую критику ясной улыбкой и отвечали в свойственной им манере, прямой и упрямой, которая обезоруживала любого противника. У Дианы этот принцип “ни за что не извиняться, ничего не объяснять” развился в неслыханной степени. Трудно себе представить человека, более равнодушного к общественному мнению. “Ненависть посторонних для меня абсолютно ничего не значит, как тебе известно”, – писала она Деборе в 2001 году. “Я им восхищалась”, – сказала она о Гитлере в радиопередаче “Диски необитаемого острова”. Мне она так же спокойно и безмятежно, как говорила почти обо всем, сообщила, что ее муж “был очень хитроумным человеком”. Безусловно, Диана была органически неспособна сказать что-либо кроме правды, как она ее видела⁸. Это отчасти упрощало жизнь, но и чудовищно ее осложняло. Она отказывалась оправдываться или защищать себя. Могла бы сослаться на обстоятельства, сказать, что увлеклась, а задним числом поняла, что к чему, – но нет. Как бы о ней ни судили, нужно признать, что из миллиона женщин только одна способна так твердо стоять на своем. Она писала статьи, в которых с ледяной последовательностью ставила под вопрос самые безусловные для общества вещи: так ли однозначно справедлива была война против Германии или был ли режим Виши абсолютным злом. О Гитлере она отзывалась как об “ужасной главе” истории, но не стала задним числом ретушировать свои отношения с ним, а ее верность сэру Освальду всегда была столь неколебимой, что превратилась в легенду. В Диане, с ее улыбкой сфинкса и бодрой безмятежностью, скрывалась тайна, и даже сестры подчас не умели ее разгадать. Политические пристрастия никак не отразились на искренней, сердечной доброте, которую Диана проявляла во всех прочих сферах жизни. Постоянно прорывавшийся смех не мешал ей разделять идеологию тех, кто маниакально серьезно относился к самому себе. Она была загадкой в гораздо большей степени, чем Джессика и Юнити, на которых она оказала сильное влияние. Может быть, она была одной из самых загадочных женщин в истории. Говоря о “сестрах Митфорд”, подразумевают в первую очередь ее и Нэнси, потому что без Дианы и Нэнси эти шестеро не приобрели бы подобного значения.

Диана воплощала мистическое и неукротимое начало. Нэнси – беззаконное очарование, возвышенные пустяки, шуточки, используемые для самообороны. (“Всегда найдется причина для смеха”, – писала она, умирая от рака.) Такое распределение ролей, конечно, упрощает дело. Двойственную природу сестер Митфорд невозможно разделить, их очарование рождается как раз из таких противоположностей и парадоксов.

Нет такого слова – “митфордианский”, но оно небессмысленно, как и слова “прустовский”, “диккенсовский”, “гилбертианский”. Этот эпитет что-то говорит всем, кто не вникал в биографии шести сестер, но так или иначе представляет себе их совокупный образ.

За причиной далеко ходить не надо. Элементы, составляющие феномен сестер Митфорд, разнообразны, сложны и противоречивы, но главную роль сыграло то обстоятельство, что “феномен Митфорд” был упакован, обвязан красивой ленточкой с пышным бантом, и сделала это Нэнси. Это она создала миф “Митфордов”. В 1945 году она вписала свою семью в роман “В поисках любви” и далее растила и культивировала “митфордианство” (ее примеру последовала Джессика с автобиографией “Достопочтенные и мятежники”), пока не сложился образ аристократического очарования, притягательный и недоступный и столь же опасно-затягивающий, как наркотик.

Без Нэнси у каждой сестры оставалась бы ее собственная биография, особенно примечательная у Юнити, но их значение как целого – культурное и общественное – обеспечила старшая из девочек Митфорд. Возможно, она не была самой умной – самой умной считалась Диана, – однако Нэнси была наиболее проницательной и сумела, всмотревшись в прошлое, собрать все нити своими хорошенькими маленькими ручками и преобразить факты в искусство.

Сделав это, написав “В поисках любви”, с дотошной тщательностью сохранив семейные воспоминания и светотенью придав им вневременную ценность, она создала вполне отчетливый и определенный мир, то есть миф. Ее роман настолько глубок и прочувствован, что в него вошло гораздо больше, чем она осознанно собиралась поместить в книгу за три месяца, которые ушли на работу над ней. Здесь можно проследить генезис митфордианского мифа, а главное в этом мифе – образ Англии.

Чтобы вполне понять этих шестерых сестер, нужно отправиться в Котсуолдс, где они росли, в соседние деревни Астхолл и Свинбрук, стоявшие когда-то на земле их отца. Четыре сестры – Нэнси, Юнити, Диана и Памела – похоронены на кладбище при церкви Святой Девы Марии в Свинбруке. И более всего поражает скромность этого последнего упокоения: как это кладбище растворено в ландшафте, как спокойно приемлет ход времени и саму смерть, как непохоже оно на ту блестящую, безумную гонку, в которой сестры прожили эпоху и оставили свой след в мире. “Не называй борьбу бесплодной” – гласит надгробие Юнити. Этот стих трогает душу, особенно здесь, на тихом и мирном квадрате зелени, где царит молчание, прерываемое лишь деликатными трелями певчих птиц да псалмом, который поют в церкви. Здесь борьба, изуродовавшая краткую и мучительную жизнь Юнити, лишается всякого значения.

От церкви с мемориалом Тома Митфорда и дубовыми скамьями, купленными лордом Ридсдейлом на выигрыш в скачках Грэнд-Нэшнл 1924 года, чуть больше мили до усадьбы Астхолл, где прошло детство Митфордов, основная его часть. Там сформировалось воображение девочек, на земле оттенка пера фазаночки, в неглубокой плоской долине среди бескрайних полей, стен сухой кладки, здоровых упитанных овец и неумолчного шелеста реки Уиндраш. Сам Астхолл, темно-коричневый, с фронтонами, словно врос в эту землю корнями, как гигантское дерево, и рядом с ним тоже церковь – окна детской выходили на кладбище.

Англия изменилась до неузнаваемости с тех пор, как в этом уголке Оксфордшира росли девочки Митфорд, но Астхолл и Свинбрук с виду остались те же, и усадьба Астхолл – прекрасный образец неизменного идеала английского сельского дома. На фоне такого магического постоянства разворачивается сюжет “В поисках любви”. Нэнси воссоздала Астхолл под именем Алконли, населила своими родственниками и описала, не идеализируя, но с той же волшебной легкостью и ясностью, с какой солнце рассеивает лучи над утренними полями.

Разумеется, не обошлось без фантазии: Митфорды были не совсем такими, как Рэдяеты, выдуманные Нэнси. Буйная эксцентричность лорда Ридсдейла передана достоверно, как и некоторые его привычки, например, записывать имена неугодных людей, многократно протыкать листок булавками и в таком виде прятать в ящик, но “дядюшка Мэтью” вышел более простым и уверенным в себе человеком, чем прототип, и “тетя Сэди” оказалась добрее и благожелательнее, чем была мать Нэнси. Хотя книга охватывает тот самый период времени, когда “девочки Митфорд” устремились каждая к своей политической крайности, ни слова не сказано о том, что Гитлером восхищалась и сама леди Ридсдейл. Откорректированы и пугающе наивные ремарки лорда Ридсдейла в адрес довоенной Германии. “Господи, вот уж не думал, что доведется принимать в своем доме чистокровного гунна”, – заявляет дядя Мэтью, когда на дебютном балу его дочери появляется сын управляющего Английским банком по фамилии Крезиг. Темные страсти Юнити и Дианы также не вошли в роман, а бегство Джессики представлено в самом легкомысленном свете: Джасси в этой книге соединяется с актером из Голливуда, а Линду в коммунисте покоряет главным образом неотразимая внешность.

Роман задает непрерывный и нерушимый цикл. Сезоны сменяются в мирном ритме сельской жизни: в одну пору – охота, в другую – ягнятся овцы, юные Рэдлеты порхают, как бабочки, в поисках света и блеска, а в сердцевине этого повествования усадьба Алконли, ушедшая корнями в землю, с которой непостижимыми узами связан дядя Мэтью.

На самом деле у Митфордов имелось три семейных дома, но примыкавшая к ним земля была распродана. Вместе с титулом лорд Ридсдейл унаследовал в 1916 году обширные имения, но удержать их не смог. Первым (вместе с 10 000 акрами земли) ушел Бэтсфорд-парк в Глостершире, сказочный старинный замок, перестроенный его отцом. В 1926 году пришлось расстаться с Астхоллом – домом и имением. Усадьбу, столь любимую всеми Митфордами, заменил только что построенный сразу за деревенской околицей дом в Свинбруке – холодное, строго симметричное здание. Нэнси придала Алконли некоторые внешние черты Свинбурка – “он был угрюм и гол, словно казарма, возведенная на высоком холме”, – но оживила атмосферу в нем. На самом деле новый дом устраивал только Дебору. Девятилетняя Джессика после переезда в Свинбрук (“Свинский брук”, – заклеймила его Нэнси) мечтала покинуть его. Она копила “деньги на побег” и умоляла отправить ее в школу; ее просьбу исполнили, однако лишь ненадолго. Когда Джессика выросла и бежала со своим коммунистом, лорд Ридсдейл, возможно, упрекал себя за ее не слишком счастливое детство. Хотя мятежная юность Джессики, бунтарство, продолжавшееся и в зрелом возрасте, имеют более сложную подоплеку, переезд в Свинбрук сыграл свою роль: с этого начался распад семьи. “Покинув Астхолл, мы никогда уже не вели нормальную семейную жизнь”, – писала впоследствии Диана⁹. Нэнси печально шутила о превратностях фортуны: от замка (Бэтсфорд-ПАРК) они постепенно (Астхолл-МЭНОР) дошли до обычного дома (Свинбрук-ХАУС). А после продажи в 1938 году Свинбрука у них вовсе не осталось загородных домов. Той жизни пришел конец.

Трагическая ирония: к тому времени, когда роман “В поисках любви” вышел в свет, с лица земли исчезло практически все, что он символизировал. Погиб не только мир феодальных обязательств и единства со своей землей, но от самой семьи Митфорд мало что уцелело. Вымышленных Рэдлетов тоже постигли трагедии и перемена мест, но семья оставалась нерушимой, вечной, вопреки ходу времени. В реальности громокипящие идеологии 1930-х, безликие и равнодушные к личному счастью человека, оставили Митфордов сокрушенными и павшими духом.

Нэнси обрела творческую радость, сочиняя “В поисках любви”, но это был также акт искупления – дорогой ценой. Она прославляла безвозвратно утраченное – свое прошлое и прошлое своего сословия. И ей удалось вызвать читательский отклик, который не смолкает до сих пор.

После войны, хотя к власти и пришло в 1945 году правительство лейбористов (за которое голосовала и сама Нэнси), люди все еще ностальгически вспоминали то, чем обладали Рэдлеты, – легкость, уверенность и неспешность, шарм, благодаря которому жизнь казалась не столь жесткой и жестокой, а главное – укорененность в Англии. Конечно, людям нравилось читать об этом. Как и опубликованное в том же 1945 году “Возвращение в Брайдсхед”, книга Нэнси Митфорд имела мгновенный, ошеломляющий успех. В первый же год разошлось 200 000 экземпляров, ко времени смерти Нэнси (1973 год) было продано свыше миллиона книг, и даже сейчас, когда высшие классы превратились в единственное меньшинство, над которым можно насмехаться без ущерба для политкорректности, эта книга все так же популярна. Не менее популярно и не менее обаятельно ее продолжение, “Любовь в холодном климате” (1949 год), в котором Рэдлеты оттеснены на второй план. Нэнси Митфорд – несомненный талант, пусть и не из высшей лиги, но она умела то, что оставалось недоступно другим. Она строила повествование так, чтобы воплотить самую суть описываемого и даже стать ею. Со временем она превратилась в улыбчивого привратника при особом образе Англии (не Великобритании), и этот образ привлекает не только своим смыслом, но и тем, как он подается. Нэнси писала о высшем классе не так, как ее друг Ивлин Во (с почтительной серьезностью, слегка прикрытой шуточками), – она относилась к аристократам как к самым обычным людям (кем они для нее и были). При этом она не окарикатуривает и комических своих персонажей, ко всем относится доброжелательно и с пониманием. Но юмор, пронизывающий ее существо до мозга костей, помог Нэнси ясно видеть себя и свой класс и смеяться над собой – даже над своим кредо.

Она изображает аристократию легкими штрихами, не стесняясь, и сама воплощает почти детское бесстрашие высших классов, отказ набрасывать покров смущения и осторожности на слова и поступки. Взять хотя бы реакцию Линды Рэдлет на собственную новорожденную дочь. “Милосерднее будет не смотреть”, предупреждает она кузину Фанни, и кузина тоже с ужасом глядит на “вопящий апельсин” в пеленках. Вполне естественная реакция для многих, кого вынуждают сюсюкать над колыбелью, но далеко не всякий решится дать ей волю, а те, кто позволяет себе выражать подобные чувства вслух, чаще всего этим бравируют. Нэнси не такова. Она пишет самые возмутительные вещи с той же вежливой, женственной точностью, что и любые другие. Линда, отправляясь на поезде в Испанию, признается кузине, что боится путешествовать одна. “Едва ли ты останешься в одиночестве, – подбадривает ее Фанни. – Иностранцы весьма склонны к насилию, как я слышала”. – “Это бы неплохо…”

В романе “Любовь в холодном климате” на свет появляется еще один ребенок, у красавицы Полли и ее отвратительного мужа. “Стоило младенцу глянуть на своего отца, как рассказывали Рэдлеты, и он тут же скапутился”. Мы смеемся в этом месте, и смех отчасти вызван шоком, но сама Нэнси не собирается никого шокировать, и ее ничто не шокировало. Безупречные манеры сочетаются в ней с полным пренебрежением к приличиям, и более всего приличия подрывает ее отказ от серьезности. Приехав в Перпиньян помогать беженцам из Испании (этот тяжелый и грустный труд она выполняла заботливо и эффективно), Нэнси не удержалась от шуточки: ждите, скоро и Юнити подоспеет. Ничего столь возмутительного в ее романы не проникало. Они все же не истина в чистом виде, а истина, превращенная в товар.

Особое свойство текстов Нэнси, их митфордианское качество заключается как раз в этой прямодушной легкости. Эта черта присуща всем сестрам, до некоторой степени и отцу семейства. Они оттачивали прямоту друг на друге, а порой апеллировали к галерке, как Джессика в “Достопочтенных и мятежниках”, но это и был естественный для них язык. Прекрасный пример – Диана. Ее вместе с Мосли подвергли аресту по подозрению в симпатии к врагу, и три года в Холлоуэе она переносила ужасные условия и нравственные страдания. Тем не менее, как она говорила мужу, “просыпаясь утром в одиночестве, по крайней мере чувствуешь себя единственной”. Эта шутка, рожденная страданием, легкость, свидетельствующая о неукротимом духе, а в первую очередь, полная естественность (Диана не пыталась изображать из себя шутницу, она говорила то, что думала) – безусловно митфордианские. Такова и вся их система семейных прозвищ, ставшая общим достоянием – Туддер (Том¹⁰), Торт (Королева-мать¹¹), Бутсы (Сирил Конноли¹²), Джоан Гловер (фон Риббентроп¹³) и Декольте (президент Кеннеди¹⁴), – до такой степени общеизвестная, что грозит превратиться в нудятину (наскучить), но сами шутники в этом не виноваты. В романах Нэнси слегка откорректировала эти шутки, но главный голос в них – ее собственный¹⁵, митфордианский, то есть мы слышим особую, прямую, с широко раскрытыми глазами, полную игры воображения речь, невыносимую для одних, неотразимую для других, но всегда неподражаемую. Удивительное сочетание детскости и аристократичности. Порой эта речь чересчур экспрессивна (“Неча спорить!”, “О, ты так добра, сама доброта!”, “Она дииивная”), но долговечность ей придает ее проницательность, умение попасть прямо в яблочко. “Знаешь, быть консерватором намного спокойнее, – говорит Линда Рэдлет, ушедшая к коммунистам. – Правда, понимаешь, что это вовсе не хорошо. Но этому отводятся определенные часы – и все”.

А уж быть тем, к кому обращена митфордианская речь, – чистейшее наслаждение. “Да ведь вы умница!” – похвалила меня Дебора, стоило мне всего лишь припомнить кличку одной из скаковых лошадей ее мужа. “Мисс Томпсон и умна, и мила”, – рекомендовала меня Диана пожилому джентльмену, присоединившемуся к нам в Париже за чаем. Меня они покорили, но это случалось с каждым, кому довелось познакомиться с ними (у Дианы и Карл Маркс ел бы с рук). Их манера говорить была лишь внешним выражением их шарма, и в том-то вся суть: сколько ни анализируй, сколько ни разбирай на компоненты феномен “девочек Митфорд” – ушестеренное влияние, происхождение и воспитание, эпоху, умение подать себя, силу духа, юмор, – всегда остается главный, всепроникающий элемент обаяния. И этим они тоже могли довести до исступления, но загадка их очарования неуничтожима.

Сам факт, что сестры Митфорд обладали неотразимым шармом, тоже не уникален. Многие в этом круге знали, как очаровать собеседника, – этим искусством владели и Диана Купер, и лорд Бернере, и сэр Гарольд Эктон и, на более зловещий лад, Вайолет Хаммерсли. Это естественное качество высшего класса, имевшего достаточно досуга, чтобы плести свою эфемерную паутину, и достаточно уверенности в себе, чтобы преодолевать сопротивление. “Сливочный английский шарм”, как выразился Ивлин Во, увековечивший его в “Возвращении в Брайдсхед”, потоками изливался в общество, и умиротворяя и отравляя его.

Но очарование Митфордов, которое, при всей своей высокогорной прохладе, обладало существенным свойством облегчать жизнь, было шармом с большой буквы. И шарм этот был вполне осознанным, особенно с тех пор, как Нэнси его возвела в миф. Митфорды использовали свое очарование как прием, как часть игры, в которую приглашали и тех, кого они очаровывали, и именно благодаря осознанности и самоиронии их очарование не рассыпалось в прах.

Шарм “девочек Митфорд” как целого в значительной степени – творение Нэнси. Но ведь существуют и реальные шесть сестер, шесть женщин, каждая из которых была на свой лад, безусловно, очаровательна, однако в них намешано и многое другое. В особенности странным кажется даже упоминать шарм, когда речь идет о Юнити. И это, пожалуй, самый поразительный аспект в совокупном митфордианском образе: этот образ услаждает, он завораживает – и в то же время включает в себя так много вовсе не очаровательного. Или это снова действие шарма, которое вынуждает закрывать глаза на иные, смертоносные симпатии девочек Митфорд?

Если б не мифологизаторский талант Нэнси, по отдельности каждая из шести биографий (за исключением разве что Памелы) была бы увлекательна, однако благодаря Нэнси, сумевшей вывести на рынок себя, свою семью и свой класс, до сих пор сохраняется интерес ко всей полудюжине как единой “упаковке”. Как сейчас сказали бы, сестры были “символами”. Соберите воедино Одри Хепберн в роли Холли Голайтли, Пэтти Херст в пору Симбионистской армии освобождения, девушек в жемчугах из “провинциального романа”, пирующих в полночь учениц частной школы из повестей Энид Блайтон и юных улыбчивых богинь с мраморного фриза. Их значение выходит за пределы реалий современной им эпохи и становится символическим – так ныне происходит почти со всем.

Им воздают честь тематические модные съемки (твид, маленькие шляпки, элегантные сапоги, походные посохи) и блоги (“Божественная Дебо” – вполне характерный заголовок для постов такого рода). Недавно вышла книга “Руководство по жизни от девочек Митфорд”. Вполне можно было бы водить экскурсии по разнообразным местам их обитания (Свинбрук, Чэтсуорт, тюрьма Холлоуэй). Они постоянно упоминаются в поп-культуре. Знаменитое детство Кейтлин Моран – где восемь детей-самоучек носились по социальному жилью в Вулвергемптоне – выглядит как пролетарская вариация на тему девочек Митфорд. С другой стороны, сестры были объектами сатиры, и современники-комедиографы состязались в остроумии на их счет. В шоу Би-би-си-2 “Люди Беллами”¹⁶ две актрисы, состарившиеся копии Джессики и Дианы, сидят в гостиной под портретами Сталина и Гитлера и они великолепно воспроизводят “лепет” Митфордов: “Сталин, он был ужасно привлекательный. Эти замечательные мужицкие усы… до невозможности сексуально!” – “Фуффи – о, я звала фюрера Фуффи, милый мой Фуффи, – его так неправильно поняли…” Нельзя сказать, чтобы эти шутки свидетельствовали о сильной любви к “девочкам Митфорд”, но ведь “девочки” и не внушали к себе любовь: понятно, что они вовсе не белые и пушистые. Шутка в первую очередь адресована нам, тем, кто восхищается поклонницами смертоносных идеологий.

Это ведь и правда извращение. Общество ныне погружается в нирвану неосуждения, и если что осталось безусловно неприемлемым, то именно те понятия, которые символизирует имя Митфордов. И тем не менее – соблазнительный образ. Как это вышло?

Возможно, перед нами разновидность синдрома “Аббатства Даунтон”: люди ищут комфорта в веке иерархий, предрассудков, определенности – иными словами, в аристократическом прошлом. Ныне принадлежность к высшему классу может обрушить вам на голову гнев небесный, учиться в частной школе – “хуже убийства”, как отзывалась Линда Рэдлет о неведомых грехах Оскара Уайльда; говорить со “стандартным английским” произношением или завести лабрадора – значит навлечь на себя обвинение в элитарности, но стильность сохраняет свой таинственный флер, и воплощением ее остаются сестры Митфорд. В романе “В поисках любви” Нэнси воссоздает этот мир с уютной, приветливой легкостью и все же огораживает его незримыми барьерами. И читатель пленен – пленен не только юмором и шармом. Нам нравится то, что описывает Нэнси, мы бы рады освободиться и возненавидеть этот мир, и все же мы в большинстве своем не хотим, чтобы он исчез. Что мы будем делать без высших классов? Мы собьемся с пути. Лишь бы представитель высшего класса вел себя желательно в соответствии со статусом, озорно посмеиваясь над собственной эксцентричностью, – и эгалитарная Британия его извинит.

Митфорды, достаточно склонные к популизму, не забывающие про галерку, прекрасно умели подавать свой класс для всех классов. Дебора охотно высмеивала свой акцент: “Смешно. Такое глупство. А здесь [в Дербишире] звучит даже еще глупее”¹⁷. “Высший класс – такая скука, словами не передать”, – заявит она из цитадели Чэтсуорта. Эта свобода ума и насмешка над собой – типичное митфордианство, другой вопрос, насколько они глубоки. В письмах Дебора пренебрежительно отзывается о симпатии Джессики и ее семейства к левому крылу (“Боюсь, Чэтсуорт покажется им недостаточно прогрессивным”). Представителя среднего класса за подобные замечания разорвали бы в клочья, но “удивительно стильной”¹⁸ Деборе все сходило с рук. Ее автобиография “Подождите меня!” откровенно выражает недовольство новыми лейбористами и в типичном для сельской дамы стиле расправляется с Айвором Новелло, который, гостя у нее в Девоншире, посмел назвать ее рабочего уиппета “славным бежевым мохнатиком” (Нэнси вполне могла выразиться в таком же стиле, но Дебора этого категорически не одобряла). С другой стороны, Диана лично была лишена каких-либо признаков снобизма и искренне смеялась, прислушиваясь к своему “вычурному”, как она считала, голосу в телевизоре¹⁹. Но это в частной жизни, а когда бралась за перо, то проявляла внезапное и точное понимание, кто есть кто. “Леди Сибил Коулфакс не может существовать в реальности”²⁰ – типичное доя нее замечание в книжном обзоре. В опубликованном дневнике Дианы приводятся слова лорда Стратмора: дескать, будь у него ружье, он бы застрелил другого пэра за невежливый отзыв о королеве. “До чего же мы докатились, если у шотландского землевладельца в августе не оказалось под рукой ружья?”²¹

Кстати, “шотландский” в этой фразе – Scotch (а не Scottish), что типично для “В”. Спор о “В” и “не-В” – вечное яблоко раздора во всех классовых вопросах. Подобные градации есть и в романе, но “В поисках любви” приглашает читателя позабавиться вместе, и это принципиально: та же вкрадчивая лесть, что и, например, в фильме “Четыре свадьбы и одни похороны”, где зритель тешит себя иллюзией, будто видит на экране собственную жизнь (включая празднества в замках). И напротив, эссе “Английская аристократия” обсуждает ситуацию в лоб и дает ясно понять, что шутить позволено только автору. Хотя это разделение не ею придумано (сами обозначения “В” и “не-В” принадлежат лингвисту Алану Россу), однако Нэнси, именно потому, что она принадлежала к этому классу, разожгла костер ненависти. Множество людей приняли к сведению ее строгие правила и в жизни больше не поминали “каминную полку”, но при этом она ухитрилась задеть их за живое. (“Могло бы найтись занятие поинтереснее, чем слушать по телевизору суждения этой снобки о классовых различиях”, – писала недовольная зрительница после появления Нэнси на канале Би-би-си.) И даже поклонники не были очарованы, как в ту пору, когда тетушка Сэди выражала мнение, что Саррей – неподходящее место доя сельского дома. Хорошо еще, что никто не читал письмо Нэнси, написанное в 1957 году после землетрясения в Мексике и успокаивающее Джессику насчет судьбы ее дочери: “Такие люди, как мы, никогда не погибают в землетрясениях, к тому же пострадало всего 29 человек, сплошь не-В”. “Подначивание” Нэнси бывало бесчувственным – она смягчала его, обращаясь к читателям, но не считала нужным делать это перед друзьями и тем более перед членами семьи. В наше время подобное замечание вызвало бы, пожалуй, не меньшее возмущение, чем дружба с Гитлером, но если бы Нэнси дожила до того, чтобы услышать такую критику, она бы отразила ее улыбкой, как отражала бурю, вызванную ее рассуждениями о “В” и “не-В”. Обвинения в снобизме и душевной пустоте градом сыпались на ее элегантную голову – и она выдержала их не моргнув глазом, как, не дрогнув, перенесла ее сестра Диана поношения, которые большинство людей едва ли смогло бы стерпеть.

Эта уверенность в себе – спокойная и вместе с тем тверже алмаза, – она-то и завораживает, в особенности женщин. Аристократическая самоуверенность в изысканном женском варианте, которой современные женщины, хотя и обрели большую свободу, едва ли сумеют достичь.

Казалось бы, настала пора для полной женской уверенности: мужчины вынуждены ходить вокруг нас на цыпочках, почтительно; современная культура убеждает, что мы можем выбрать себе любой путь в жизни; книги советуют ценить в себе все изъяны, однако стремиться при этом к совершенству… и все это нисколько не ободряет, скорее наоборот. Женщины оказались словно в гермокабине, постоянно должны быть настороже, особенно присматриваться к тому, как живут другие женщины – не лучше ли, чем ты сама. Может быть, нужно печь печенье или создать международную компанию? Внешне походить на лауреатку “Оскара” или, напротив, восстать против тирании заботы о внешности? Сбривать волосы по всему телу или помещать в твиттере фотографии бунтарских подмышек? Стать домашней богиней, сладкой мамочкой, альфа-самкой, префеминистской, феминисткой, постфеминисткой, феминисткой, но из тех, кто не против подтяжки лица?.. Хаос.

Казалось бы, ответ прост: будь собой. Но ведь так трудно понять, кто ты. Вот почему нас околдовывают Митфорды, столь уверенные в любом своем выборе, даже безумном.

Они бестрепетны, избавлены от сомнений. И этого состояния нам сегодня не достичь. Дело не в деньгах – в доме сестер Митфорд хватало вещей, но их приходилось продавать – и не только в принадлежности к привилегированному кругу, привилегии лишь смягчают удары судьбы. Побег Джессики, публичный позор Юнити и Дианы, распад семьи, выкидыши, болезни, утраты – о Митфордах можно было бы снять мыльную оперу с постоянными драмами, и сестры обладали жизненной устойчивостью матриархов этого жанра. Что бы ни случилось, они принимали это с ясным челом. Как говорила Нэнси, всегда найдется, над чем посмеяться. Из этого не следует, как заметила однажды Диана²², что они были непременно счастливы, нет, но всегда отыскивали что-то забавное, и в этом заключалась подлинная философия, стремление к легкости, очень даже неплохое руководство для жизни. Бесценная способность подняться над бедами и рассматривать их как нечто преходящее, не придавать им такого уж значения – мало ли на что наткнешься по пути к тихому кладбищу в Свинбруке. Не стоит страдать.

Терапевтичны воспоминания о том, как Диана беспомощно тряслась, не в силах сдержать смех, когда народный певец завывал свои “хей-нонни-но”: “Его пригласили в Холлоуэй развлечь арестантов, но такого развлечения не предполагали”. Чудесно читать отзыв Нэнси о французском любовнике, Гастоне Палевски: ему сравнялось пятьдесят, “и он терзается по этому поводу. Я не страдала ни из-за каких ужасных возрастов, которые меня постигли, так что едва ли его пойму”. Или вот Нэнси обсуждает на смертном одре с Деборой свое наследство: “Мы животики надорвали, хохоча над завещанием”. Дебора, потерявшая в родах третьего ребенка, сообщает, что деревенская повитуха титуловала ее “миледи” “в самые непристойные моменты”. А Диана заявляет, что секс, из-за которого столько шума, не сложнее батончика “Марса”²³. Все, что мы принимаем так близко к сердцу, – страдание, старение, смерть, рождение детей, любовь… Митфорды тоже относились к этому серьезно в глубине души. Но даровали себе свободу, притворяясь, будто все это не столь важно.

При всем своем бесстрашии девочки Митфорд все же соблюдали определенные границы. Они являют нам смесь церемонности и анархии, которую теперь уж не воспроизвести: революционерки с личным парикмахером, ниспровергатели авторитетов, которым в голову бы не пришло налить молоко прежде заварки, трансгрессоры в твиде. И этот неистребимо дамский способ нарушать правила тоже очаровывает женщин.

Разумеется, очаровали они и меня. Помню, как Диана изящно движется по светлой и полной воздуха квартире в Седьмом округе Парижа, высокая и хрупкая, словно длинная прядь серовато-белого дыма, невероятно красивая в свои девяносто лет. Скулы как будто точенные резцом Пановы, щеки чуть приподнимаются в беззвучном митфордианском смехе. И я слышу, как она говорит, легко, мимоходом: “У меня была фантастическая жизнь”. Или Дебора – спокойная, сильная – сидит, подняв повыше ноги на приступочке, в просторной и неформальной гостиной в Чэтсуорте, читая мне нотацию: женщина должна обзавестись мужем и детьми, “все как следует”, и хотя это наставление полностью противоречит моим планам, я почему-то так и не смогу от него отмахнуться. И Нэнси, замечательная Нэнси, создательница митфордианского мифа, наделенная острым умом, романтичностью, цинизмом, счастливым умением радовать читателя каждым поворотом фразы, – когда я впервые, примерно в тринадцать лет, ее прочла, я едва могла поверить (так придавили меня Элиот и Харди), что подобное удовольствие дозволено, что книга может быть не глыбой, а легче вздоха и тем не менее сообщать вечные истины. Мало кто из женщин может устоять перед Нэнси (ее сестрам это удавалось, но это отдельная история). Силуэт от Диора, французские бульдоги, пружинящая энергия, проницательные “глупства”, любовь к парижскому остроумию и изяществу семнадцатого века, ее манера обозначать идеальный вечер как “долгие часы улыбок и любезностей” – все это отвечает женской потребности в элегантности посреди неэлегантного века. Но есть и большее: подлинная сущность, повседневная отвага под маской легкомыслия. И ее романы, как и романы Джейн Остин, можно истолковать неверно, в угоду женским фантазиям. Линда Рэдлет знакомится с неотразимым французским герцогом и поселяется в квартире в Шестнадцатом округе; Лиззи Беннет знакомится с грозно-загадочным владельцем великолепного имения, и обеих любят за их Подлинную Сущность… Разумеется, ради такого истолкования придется закрыть глаза на все, что таится в тени этих повествований. В романе “В поисках любви” настойчиво обозначено присутствие смерти, словно кладбище, видное из окна Астхолла. Как и “Гордость и предубеждение”, этот роман не забывает предостеречь читательниц, что любовь и счастливая развязка – дело случая, что жизнь коротка и одно неосторожное движение пускает ее под откос. Но вечно пребудет – не только в этой книге, во всем, что написано Нэнси, – ее ясная утвердительность. Ее интонация – это призвук счастья, здорового юмора. Так я узнала, что легкость вполне сочетается с глубокой серьезностью, и это был ценный урок.

Вот почему я бесконечно благодарна Митфордам, митфордианству, которое делает жизнь более приятной, хотя и не прячет другую ее сторону. Позвольте еще пример скрытой реальности: после войны Диана страдала от жестоких мигреней, однако это не сказывалось ни на ее облике, ни на ее спокойной сдержанности. Можно считать это метафорой отношений с внутренними бурями. Немалую цену приходилось платить за принадлежность к такому секстету. В 1971 году Нэнси сказала в интервью, что сестры служили друг другу защитой “от жестокости жизни”, на что Джессика, которая еще в 1944 году в похвалу своей дочери заметила: “В ней нет и следа Митфордов”, возразила: самое жестокое в жизни – сами сестры, “и особенно Нэнси”. Семейная динамика – типичная драма женского соперничества, с постоянными, на протяжении всей жизни, сменами конфигураций. Поначалу Нэнси ревновала к Пэм, позднее – к Диане, Джессика завидовала Деборе, Юнити находилась под обаянием Дианы, Нэнси заключила недоверчивый союз с Джессикой, Диана критиковала Нэнси – и так далее, до самой смерти. Но в целом, за одним существенным исключением, эти запутанные семейные узы не разрывались. Сестры часто встречались, большую часть жизни переписывались, но в восьмидесятые годы, когда наружу вышли некоторые секреты, – в частности, то, что Нэнси писала одной сестре насчет другой, уповая, что эти строки никогда не попадутся на глаза той, кого они обсуждали, – вся семейная структура вновь пошатнулась.

Или вот еще. В письме, адресованном Деборе в 1989 году, после предварительного интервью для “Дисков необитаемого острова”, Диана высказала мнение, что – вопреки энтузиазму восторженной девицы, явившейся к ней с радио за интервью, – ничего особенного в сестрах не было, за исключением только Юнити. “Конечно, Пташка была оригинальна в высшей степени, но мы, все остальные, – ничуточки”. Весь феномен создан и раздут газетами, решила она.

Ревизионистский подход к Митфордам стал бы попыткой рационально объяснить их тайну Можно, к примеру, рассматривать их как типичную семью высшего класса, в которой выросло множество дочерей, причем половина из них заинтересовалась экстремистскими, но крайне модными идеологиями. Вот и все? Да, для тех, кто отвергает миф о Митфордах, на этом и точка. За скобками остаются талант Нэнси и ее неумирающие книги, умение Деборы сохранять национальное достояние Чэтсуорт-хауса и мгновенно очаровывать таких мужчин, как Джон Кеннеди, беспощадный политический пыл Джессики, Дианы и бедняги Юнити, “оригинальной Пташки”. Даже невероятное разнообразие их знакомств – Уинстон Черчилль, Джон Кеннеди, Йозеф Геббельс, Ивлин Во, Адольф Гитлер, Люсьен Фрейд, Литтон Стрейчи, Майя Энджелоу, фельдмаршал Монтгомери… можно сколько угодно продолжать – свидетельствует о таких связях со своей эпохой, что они уже сами по себе имеют огромное значение.

Неча спорить!