Читать книгу Идеальный сын - Лорен Норт - Страница 7

– Дом у вас замечательный, – говорит Шелли мгновение спустя, направляясь через коридор на кухню и проводя рукой по балке из тёмного дуба. – Старый такой. Как будто в исторический фильм попала. Мне всегда было интересно, что за люди обитают в таких старинных домах.

Соображаю медленно, в мыслях чехарда. Эти её добрые слова – что вопрос по квантовой физике, ответа не придумывается.

– В общем, тут такое дело… Нам позвонила ваша мама. Только что общалась с коллегой, который с ней разговаривал. Она беспокоится, и, кстати, по её словам, вы были бы не против, чтобы кто-то из волонтёров вас проведал. Но вы, очевидно, не просили. Так что вы извините, что я так нагрянула.

Вспоминается вдруг, как моя мама слёзно со мной прощалась, когда уезжала отсюда. Я на пороге дома, онемевшая, дрожу, мама задеревеневшими пальцами пытается развернуть платок, вытереть заплаканное лицо.

Две недели стояния над душой и стуков её трости по деревянному полу – и я уже молилась о том, чтобы она поскорее уехала, чтобы села наконец в такси, терпеливо ожидавшее у дома. Джейми остался на кухне, слушал что-то там на твоём стареньком айподе, бог его знает что. Он весь ушёл в себя, не разговаривал с нами. Мне так хотелось, чтобы он перестал стесняться. Хотелось, чтобы мама уехала.

Тогда, помню, я закрывала дверь, а мама мне что-то ещё говорила. Может, она сказала, что ко мне зайдут? А я и не стала слушать.

Шелли пододвигает стул, садится напротив. Ну хоть миски я помыла. А вот хлопья не убрала – неожиданно ярко коробка сияет своей голубизной на фоне коричневой столешницы.

– Тесс, – говорит Шелли мягко, вкрадчиво, – нам необязательно говорить об этом прямо сейчас. Но вдруг поможет.

– Ну давайте сейчас, – пожимаю плечами. Уж лучше не затягивать.

– Хорошо! Как вы себя чувствуете? – спрашивает она, подаваясь вперёд.

– Нормально.

Шелли удивлённо поднимает бровь. Смотрит на меня, как встревоженная мать на ребёнка. А меня вдруг переполняет грусть. Вот бы силы были соврать, растянуть губы в улыбке, кивнуть. Вместо этого на глаза слёзы наворачиваются. Да и мне кажется, эту женщину так просто не обманешь.

– У меня день рождения сегодня, – вздыхаю.

– Да? Тесс, поздравляю вас.

– Что-то только радости маловато.

– А как ваши дела? – повторяет свой вопрос Шелли.

– Не нормально, – отвечаю я шёпотом. – Совсем не нормально.

– Ваша мать сообщила, что вы записывались к врачу, – говорит Шелли мягко. Чувствую, она подбирает слова, не хочет, видно, чтобы показалось, будто она лезет не в своё дело. Но я всё равно выхожу из себя. Что она обо мне знает? Что ей мама рассказала? Всё, уж точно. – И как прошло?

– Наверное, неплохо, – отвечаю, а в голову на смену пустоте врываются воспоминания о том, что со мной было за эти пять недель. Как я срывалась на Джейми. Как на позапрошлых выходных месячные начались, я весь день проплакала в ванной и забыла отвести Джейми к Лиаму на день рождения, где планировалось поиграть в футбол, уже давно планировалось. Или как мы часами лежали на диване, ели пиццу навынос, смотрели «Скуби-Ду», потому что ни на что другое я была не способна.

– Вам врач прописал что-нибудь? Посоветовал что-то?

Киваю. По щеке бежит одинокая слеза. В мыслях только Джейми, его хмурящееся лицо. Семилетнему мальчику если и тревожиться о чём-то, то о том, как бы друзей новых завести или выбить всех в вышибалы. А не о маме своей, вот уж точно.

Снова сосредоточенно корябаю заусенец на пальце.

– Сказал, у меня депрессия. Прописал антидепрессанты. Но вот только я… не чувствую никакой депрессии. Мне нужно было для сна что-то.

– Кошмары мучают?

Резко поднимаю глаза. Шелли уже не улыбается, но глаза горят всё так же. Как она догадалась?

– Один и тот же. Что я… в самолёте. Куда собралась, – не знаю, только самолёт не летит, он ныряет и уходит в пике. И я знаю, что разобьёмся. Дым повсюду. Серый такой, валит откуда-то, щиплет глаза, больно дышать. Из багажной полки вывалились сумки, летают по салону, я стараюсь, чтобы мне по голове не попало, хотя мы вот-вот рухнем. А потом просыпаюсь, и правда этот дым и после сна ещё чувствуется.

Мне будто не хватает воздуха. Внутри что-то поднимается, какое-то чувство. Страха, того самого ужаса, беспредельного, отчаянного, как и всякий раз по пробуждении, всякий раз, когда подумаю, что тебя больше нет.

– В тот день, когда Марка не стало, я в саду разжигала костёр, – поясняю я. – О том, что случилось, я только потом узнала, но теперь костёр и смерть мужа для меня неразделимы.

Жду, вот сейчас Шелли крепко стиснет мне руку, скажет, мол, ничего, кошмары пройдут. Но она встаёт.

– Вы не против, если я поставлю чайник? Страшно чаю захотелось.

За бурлением кипящей воды, хлопками – одна дверца ящика, вторая – Шелли ищет чашки и чайные пакетики – с трудом различаю её следующий вопрос.

– Вы хотите поговорить о случившемся?

– В прошлом месяце самолёт разбился, слышали?

– О, господи. Это когда пилот решил так покончить с собой? Слышала, конечно. Мне очень жаль. Простите, я не знала подробностей.

Во мне что-то резко шевелится, моментально обращаясь в ярость, которую я обрушиваю на Шелли, не успевая себя одёрнуть:

– Почему все говорят, мол, самоубийство? Это не самоубийство. Он убил их. – Чайник закипел. Мой голос в тишине гремит зло и громко. – Из-за этого человека у меня теперь семьи нет. На борту больше никто на себя руки не собирался накладывать. Он всех убил. Это было… массовое убийство.

– Да, убийство, – отвечает Шелли, ровным, сдержанным, по сравнению с моим, голосом. Открывает холодильник, достаёт пакет молока, а закрыв дверцу, касается пальцем фотографии Джейми. Мы сделали магнитик с его школьной фотографии, которую снимали ещё до переезда. У него такая красная униформа, волосы коротко подстрижены, кудри я утром гелем приглаживала. Шелли застывает на несколько мгновений, глядя на Джейми.

– Это ваш сын, – говорит она, как бы констатируя факт, причём даже скорее для себя.

– Да, Джейми, – киваю я и чувствую, что ярость забилась обратно в свою берлогу.

Но вдруг горло будто сжимают невидимой рукой, а глаза затуманивают слёзы.

– А было бы, может, иначе? Может, легче было, если бы… у пилота просто случился сердечный приступ?

Шелли трогает меня за плечо. Ставит передо мной кружку чая.

– Вряд ли, – замечает она, садясь. – У нас был сын, Дилан. Маленькое наше чудо. Малюткой улыбался, потом так резво ползал. Мы вообще думали, футболистом станет: ещё ходить не научился, а уже всё пинал. Или пловцом – воду любил. – Шелли вздыхает, теребит медальон на цепочке. – Когда ему было два года, у него нашли редкую форму лейкемии, в четыре года он умер. Всё это тянулось долго. Полжизни сына мы провели по больницам. Знали, к чему всё идёт, но когда Дилан умер, легче нам от того, что мы знали заранее, не стало.

– Боже, – мямлю я, невольно поднося руку ко рту. – Мне так жаль. – И снова меня гложет совесть. Гложет потому, что я чувствую: ребёнка потерять страшнее, чем мужа. Даже в таком состоянии мне это ясно. Без Джейми бы я пропала.

– Спасибо за сочувствие, – говорит Шелли. Встречаемся с ней взглядом и будто что-то проносится между нами: мы обе знаем, что такое безутешное горе. Вот почему Шелли догадалась про мои кошмары. Снятся ли они ещё ей?

– Этим летом четыре года исполнилось, – продолжает Шелли, – когда только всё случилось, мне очень много людей помогало. Сестра к нам переехала, жила с нами, всё делала. Заставляла меня с Тимом – мужем – есть, из дома выходить. И поэтому-то я и стала волонтёром при благотворительной организации. Прошла курсы социальных работников. Пациентов принимаю на дому. Подумать, что мне пришлось бы через подобное пройти в одиночку, без помощи со стороны родных и близких – да я бы не пережила, наверное.

Повисает молчание. Шелли сдувает пар от горячего чая, и мне снова вспоминается тот костёр. Одна мысль про тот день – и в горле першит.

– У вас никто из родственников поблизости не живёт? – спрашивает Шелли.

– Мама живет в часе езды. На набережной в Уэстклиффе. У неё артрит, и здоровье слабое. Жила здесь со мной пару недель, но по лестницам ей трудно карабкаться. Да и я не могла… не могла о ней позаботиться, столько всего случилось. Мама каждый день почти звонит, но я не всегда отвечаю. Не знаю, как ей рассказать, что у меня в душе происходит. Она только волноваться будет. Приходится врать, а чаще просто сваливаю ответственность на автоответчик.

– А братья, сёстры есть?

– Есть брат, зовут Сэм. Живёт в Ноттингеме со своим парнем Финном. Оба врачи. Если попросить, Сэм приедет, но как я попрошу? Ему столько пришлось работать, чтобы получить там место. Да и чем бы он помог? А недалеко в Ипсвиче живёт брат Марка. Он тут сегодня заезжал ко мне…

– Это хорошо.

– Не то чтобы очень здорово. – Я кривлюсь. – Мы с ними никогда не ладили. Мне всегда казалось, что он нас с Джейми не воспринимает. У самого-то ни жены, ни ребёнка, вот и не может понять, что это вдруг Марку захотелось. Марк говорил, я беспокоюсь по пустякам. Ему всегда казалось, что я сравниваю Йена со своим братом Сэмом, а они совсем разные. А Йен потому с нами с холодцой обращается, что я сама так к нему отношусь.

– Ага, ясно. От него, наверное, помощи ждать не стоит.

– Нет, наверное.

– А друзья по соседству? Или просто соседи?

– Мы здесь не так давно живём. Я не говорила? Извините, если говорила. Соседей у нас особо-то и нет. Кажется, в ближайшем доме живут какие-то старики, муж с женой. В Челмсфорде, где мы раньше жили, у меня осталось много друзей. А здесь не завела пока. Раньше, бывало, на площадке перед школой с другими мамами парой слов перекинешься, про погоду там, про школьные наши дела. А потом самолёт разбился. И я… Да просто посмотрите, какая я стала. – Жестом показываю, как одета: футболка растянулась, кофта с капюшоном какая-то изношенная, рукава протёрлись. – Вы бы стороной обходили такую, правда? А впрочем, всё равно же придётся как-то выкарабкиваться?

Шелли кивает, осторожно отпивая из кружки.

– Да, нужно. Но потихонечку, шаг за шагом. Когда умер мой сын, я днями не мылась. Просто встать из постели не могла. Одеться. Лежала сама как убитая. Сначала встаёшь. Потом одеваешься, потом умываешься, потом из холодильника берёшь молока налить.

«Да я плачу постоянно, о Джейми забываю позаботиться, а то и хуже – срываюсь на него», – думаю я, но ничего не говорю.

– Никто не ждёт, что завтра или даже через неделю станет как было, – говорит Шелли. – И самой не стоит так себя настраивать. Сейчас, на этой стадии горя, лучше каждый день делать какое-то маленькое дело, а не думать про будущее. Пусть даже распечатать письмо, которое давно откладывали.

Перевожу взгляд на кучу писем у микроволновки. Шелли, видно, тоже её заметила. Ну уж я не одно письмо отложила, а все.

– Давайте, может, переберём их потихоньку? Большинство наверняка уже макулатура. Вам станет только лучше, если они не будут глаза мозолить.

Кусаю губу, не могу решить – то ли попросить Шелли уйти, то ли эта женщина с роскошными светлыми волосами и сияющими глазами, пережившая самую страшную трагедию, которую только и можно вообразить, действительно права. Шелли же принимает мои сомнения за согласие и, пока я собираюсь с силами, чтобы её остановить, легко встаёт со стула и берёт все письма в охапку.

– Я разделю их на четыре стопки. В первую – счета, – говорит она, бросая на стол письмо с красным логотипом мобильного телефона. – Во вторую – макулатура. В третью – письма от сочувствующих. А в четвёртую – все остальные.

– Письма с сочувствиями можно сразу в мусорку, – прошу я. – Не могу смотреть на них, не хочу.

– Точно в мусорку?

Киваю.

– Только лишний раз напомнит. – Да и Джейми так будет лучше.

– Может, я лучше их отложу? Ведь потом, глядишь, и захочется почитать, и легче станет, – уговаривает меня Шелли, а потом плавно пододвигает мне пару писем.

«Да никогда от них легче не станет», – думаю я, но ничего не говорю. Сердце в груди колотится, паника бурей проносится по телу. Чего же я так боюсь открыть письмо и прочитать? По большей части наверняка ерунда какая-нибудь.

Дрожащей рукой беру первое. Белый конверт, с окошечком – в прозрачном прямоугольнике твоё имя. Смотрю, как Шелли разбирается с письмами. Кухню заполнили звуки рвущейся бумаги. Она такая уверенная – как ты. И в этом есть что-то такое, меня поддерживающее, и я нахожу смелость запустить пальцы в конверт, вытащить письмо.

Оно оказывается от дилеров – тебе напоминают забронировать прокат на новой модели «Ауди». Обычная чушь. И вдруг мне становится совершенно непонятно, почему я так долго не разбирала почту, что там скопилась такая куча.

Беру ещё конверт. Это письмо адресовано мне.

И сразу же ясно: от авиакомпании. В верхнем углу чернеет их логотип – самолёт в пике. Глаза наполняются слезами. Каждой клеточкой тела хочется просто бросить письмо и не читать. Но я не отвожу взгляд.

Уважаемая миссис Кларк!

Выражаем Вам наши искренние соболезнования в связи с трагической гибелью Вашего мужа…

Проглядываю дальше.

В соответствии с постановлением Управления гражданской авиации: «… вследствие решения второго пилота покинуть кабину, в кабине не осталось ни одного члена экипажа за исключением командира воздушного судна. Вышеизложенные обстоятельства признаются халатностью, проявленной сотрудниками настоящей компании».

В соответствии с информацией, содержащейся в бронировании, к письму прилагаются два бланка заявления о выплате компенсации.

Я невольно всхлипываю, с силой сжимаю губы, чтобы не разреветься. Да как им в голову пришло – заявление прислать. Они издеваются, что ли? Будто может эта компания мне хоть что-то компенсировать.

И тут до меня доходит. Две анкеты. Два посадочных места. Не одно, два.

Кто с тобой летел, Марк? Пытаюсь вспомнить. Ты говорил, с кем полетишь? Не знаю. Из продажников, наверное, кто-то. А ведь у этого человека тоже наверняка родные, близкие. Тоскуют по нему, как я по тебе. Но нет, не буду об этом думать. Не хочу я думать о других погибших в тот день, обо всех этих кровавых подробностях, которые обсасывают СМИ, которыми пестрят заголовки. Нет, я сама по себе. Не хочу знать про горе других и своим ни с кем делиться не хочу.

– Тесс? – Шелли протягивает мне руку. – Вы в порядке?

Киваю, а письмо комкаю, засовываю в карман кофты.

– Я больше не могу. Простите. Надо прилечь.

– А уже всё – смотрите, – улыбается Шелли, широким жестом проводя рукой над столом. – Большая часть писем была ни о чём. Ещё попались два счёта на оплату, наверное, несрочные. Остались вот эти три. – Она подвигает их мне поближе. – В одном, похоже, банковский отчёт. Второе – от адвоката, наверное, про завещание Марка. А третье пришло из паспортного стола. Похоже, паспорт.

Засовываю письма в карман кофты.

– Я меняла паспорт незадолго до смерти мужа. Мы собирались на летние каникулы свозить Джейми в Испанию, – бормочу я.

Шелли снова сжимает мою ладонь.

– Ну а все остальные, – говорит она, беря кучу бумаги и вскрытых конвертов, – отправляются в мусорку. Вот видите, как и говорила, быстро управились. – Я только и вздыхаю удивлённо, глядя, как хлопает крышка серебристой мусорки в углу.

Шелли поворачивается ко мне спиной, тянется к сумочке. Мне кажется на секунду, что она собирается уйти. Жалко. Совсем не хочется, чтобы она уходила.

Но вместо того, чтобы направиться к двери, Шелли достаёт из сумочки коричневый дневник на спиральке, по размеру чуть больше карманного, с обложкой из толстого картона.

– Вот, держите, – пускает Шелли книжку по столу в мою сторону и идёт к своему стулу, – можно будет записи делать.

– Мне? Спасибо. Записи? – Провожу пальцами по гладкой обложке. – О чём?

Шелли встряхивает волосами, садится.

– Да о чём угодно. Некоторым дневник помогает. Я знала одного человека, он по вечерам писал письма покойной супруге. Ему так легче становилось. Но вообще дело ваше. Когда горюешь, даже простые вещи даются нелегко. Так что можно просто туда записывать, что купить или что сегодня сделать.

– Спасибо, – повторяю я.

– Не за что. Я даю такие всем, к кому прихожу от нашей благотворительной организации. – Шелли пододвигает поближе чашку горячего чая, и я беру её, чувствуя, как руки наполняет тепло.

– Может быть, поговорим о Джейми? – предлагает она.

Мои мысли в тумане, сосредоточиться трудно. Трудно подобрать слова, но я пытаюсь. Рассказываю Шелли, какой он застенчивый. Ужасно застенчивый. От малейшего стука в дверь сразу убегает к себе в комнату или в домик на дереве в саду. Даже когда у нас гостила мама, он из комнаты почти не выходил. Но если он тебя принял, к себе подпустил, он будто расцветает – становится улыбчивым любящим, озорным.

Рассказываю, как похож Джейми на тебя. Нос тот же, строение тела, и улыбка такая же неровная. Говорю, что он обычный мальчуган. В футбол поиграть, в «Плейстейшн» порезаться. Почитать «Гарри Поттера». Рассказываю, что, когда мы его записали в местную школу, у меня были сомнения и по поводу дома, и по поводу этого посёлка, и по подругам своим я скучала, но Джейми стал потихоньку выбираться из своей этой скорлупки, и я решила, что переезд того стоил. Рассказываю, как мы по тебе скучаем.

Когда представляешь Джейми, думать становится легче. Туман рассеивается, и у меня появляется странное чувство, будто я только что проснулась. Быстро моргаю, замечаю, что на кухне воцарилась тишина, Шелли сидит напротив меня.

– Шаг за шагом, Тесс, – говорит она мне потом, идя к двери. – Не забывайте: старайтесь сделать хотя бы одно дело за день. Даже если это мелочь.

Киваю, но ничего не говорю. Снова мне стиснула горло невидимая рука, голос будто пропал. Эта женщина чувствует, что у меня в душе, как ты всегда чувствовал, и от этого мне легче. Никто меня никогда не поймёт, как ты, но Шелли понимает меня, кажется, лучше, чем остальные.